Дом на Невском. Фантастические рассказы и литературные сказки

Старик показал на пятилитровую канистру с жёлтой водой:

– Отстоявшийся снег. Пойдёт.

– В чём согреть?

Хозяин достал из кривого шкафчика ковшик.

Я промыла парню руку и ногу. Нога была чуть прокушена, на руке зияла рваная рана. Дед Лёша протянул пузырёк с йодом:

– Соня, есть чистая тряпочка?

В углу кто-то зашевелился: немолодая женщина подошла и осмотрела рану:

– Да-а. Укол бы от столбняка и бешенства. ― Сняв с себя несколько кофт, оторвала рукав блузы, ― можно считать, чистая.

Я перевязала парня.

– Надо к Егору! Бывший стоматолог.

– Нам хирург нужен!

– Выбора нет.

– Как его найти?

– О! проще некуда. По-моему, все селятся в нашем доме. Егор тоже. Окна рядом: ваше ― слева, его ― справа. А вообще, лучше скооперироваться: друзьям поселиться в одну квартиру. Например, в четырёхкомнатную.

Старик постучал в стенку молотком. Егор явился тотчас:

– Ещё не весь бульон съели?

– Егорка, парнишку собаки покусали. Рану промыли, йодом обработали.

– Укол бы от бешенства.

– Кто бы спорил. Может, осмотришь?

– Заражённость проявится от суток. В случае укуса руки, вирус к голове переместится быстро, до десяти дней. Вакцину вводить, чем раньше, тем лучше. Я ― стоматолог, таких препаратов не имею. Придётся откопать аптеку.

– Вакцина поможет?

– Надеюсь. Но с каждым днём шансы будут падать. Самый лучший вариант ― не инфицированные собаки. Если будет тошнить, знобить, голова заболит, надо принимать срочные меры.

– Давно пора откопать аптеку! ― Сердито сказала я, ― лично я завтра с утра займусь именно этим.

– Мы тоже, ― сказал дед Лёша.

– Присоединяюсь, ― поддержал Егор, ― рану осмотрю завтра. Если вокруг раны начнётся воспаление, будет плохо.

– Ежу понятно, ― усмехнулся Ваня, ― может, как-то вытравить сейчас? Калёным железом, например.

– Это остановит кровоток, и вирус быстрее пойдёт в мозг, ― в моей аптечке есть антисептик, сейчас принесу.

Егор ушёл за таблетками. Вернувшись, объяснил, как принимать.

– Где Ваня будет жить?

– У нас, ― ответила я, ― за той стенкой.

– Соседи, значит. Это хорошо, ― Егор многозначительно посмотрел на Монику. Та кокетливо улыбнулась.

– Егор, а где жена?

– Жена? Ушла за пару дней до взрыва, ― снова взгляд на Монику.

– Дети, домой! ― Я качнула головой в сторону двери.

Моника взяла Ваню за руку.

На следующий день Ваня пожаловался на головную боль, но отмёл предложение остаться дома.

С раннего утра, вооружившись лопатами, копали в сторону аптеки. От центральной траншеи надо было сделать тоннель длиной не менее десяти метров, под четырёхэтажным слоем грязного снега, перемешанного с пеплом. Эта смесь настолько слежалась, что пробивали штыковыми лопатами, а местами и ломом. Работали впятером: Бабушка Соня с больными ногами осталась дома.

Ваня трудился, будто в последний раз. Губы у парня дрожали, со лба лился пот.

Я приложила к Ваниному лбу ладонь, молодой человек отпрянул, как от удара:

– Помочь хотите? Тогда копайте! От бешенства прикосновения не спасут. Вакцина тоже не панацея, но шанс.

Неожиданно парень позеленел, и, выронив лопату, согнулся в приступе тошноты.

– Первая ласточка, ― его хрип прошёл холодом по моей спине. ― Обещайте убить меня, когда шансов не будет. Убить и сжечь.

– Нет.

Моника, бросила копать:

– Ваня, тебе плохо? Иди домой.

– Трудись, подруга, ― парень поднял свою лопату, ― если ещё любишь меня.

Я с силой вонзила лом в твердокаменный чёрный снег.

– Черт возьми! ― Дед рукавицей провел по губам, ― тоннель осыпается.

Ваня торопливо сгребал осыпавшийся снег наружу, а там Егор с Моникой ссыпали черную массу на траншею, идущую вдоль Невского проспекта, и утаптывали.

– Меняемся!

Наше место вгрызаться в тоннель заняли Егор с Моникой, дед на место Вани, а мы с Ваней ближе к проспекту.

Я поглядывала на парня, стараясь угадать его мысли. Судя по выражению сосредоточенно-мрачной углублённости в себя, Ване было плохо.

– Знаешь, Ваня, однажды купила в электричке книгу. Там автор рассказывал о том, как ему поставили диагноз цирроз печени в последней стадии. Он всё бросил и уехал в деревню, товарищ дал ключи от пустующего дома родителей. Была ранняя весна, он обглодал все веники, и не покладая рук начал делать всякую физическую работу. Шли дни, и он уже пережил срок отпущенный врачом. Появился аппетит, пропала худоба, появились силы. Когда пришёл к доктору, тот удивился, что пациент жив. А когда обследование показало, что здоров, врач развёл руками.

– Не мой случай.

– Если уже хоронишь себя, то да.

Ваня бросил лопату, подошел ко мне и зло сказал:

– Вы считаете, мне хочется на тот свет? Парите тут, вся из себя добренькая, небылицы рассказываете. Сдохну, кто вашу дочку будет защищать?

– Эй, парень, не горячись! ― подошёл дед Лёша, ― защитники найдутся. Мы в опасности, кто знает, сколько каждый протянет, облучены все. Помнишь Хиросиму? Там взрыв был намного меньше, а сколько унес жизней? Тут, как повезёт. Вокруг монстры, каннибалы, дикие голодные звери. Шаг с тропы ― и ты в зубах хищника. Пока болтаем, Моника уже накидала. За работу, друзья! Любите и уважайте друг друга!

– Извини, тёща, погорячился.

– Ладно, Ваня, ― я продолжила грести снег, ― как думаешь, за сколько управимся?

– Дней пять.

Но, из-за постоянно сползающего снега, через пять дней мы приблизились к цели всего наполовину. На шестой день Ваня уполз в тёмный угол комнаты и отказался пить воду и умываться.

– Плохо дело, ― сказал Егор, ― не выкарабкается. Очень быстро распространяется вирус: организм ослаблен радиацией. Обычно первые симптомы проявляются не раньше чем через десять дней, а тут через сутки. Не расстраивайся, наша агония будет дольше.

– Кто-то ведь выживет?

– Надеюсь.

– Зачем тогда копать?

– Надежда не умирает, ― грустно усмехнулся Егор, ― даже в зубах каннибала я буду уповать на чудо.

– Не каркай!

– На третьей стадии Ваня может быть опасен. А потом стадия паралича.

– Когда?

– В любой момент. Можем больше не копать.

– Аптека нужна не только Ване. Ты, Егор, можешь присоединиться ко всем и искать ходы в магазины. Я остаюсь.

– Что будем делать с парнем? Пристрелить, чтобы не мучился и нас не покусал?

– Из пальца?

– Я был заядлым охотником.

– Ружьё?

– Да. Двуствольная переломка и жакан.

– Переломка? Поняла: когда два ствола переламываешь и сажаешь два патрона?

– Сообразительная мамуля.

– Если парня не спасти, пристрели, но так, чтобы Моника не видела.

– Следи, как появится пена изо рта, он опасен.

– Есть ещё шанс?

Егор покачал головой.

– Когда настанет время, попрошу деда Лёшу вызвать Монику к себе, а тем временем, покончу с парнем. Вместе вытащим труп и отдадим утилизаторам, чтобы сожгли. Монике скажем, Ваня сбежал.

– Утилизаторам?

– На площади Восстания организовали костры для сожжения, чтобы зараза не распространялась.

– А я думаю, откуда запах горелой плоти?

– Почему так быстро? ― Егор схватился за голову. ― Парень должен был ещё пожить и дать нам шанс.

– Егор, а радиация? Сам говорил.

– Похоже, радиация на вирус действует, как катализатор.

– Боюсь за дочь. Может, лучше ей пожить у деда Лёши? Поможет Соне.

– Я поговорю со стариком. Зачем подвергать девушку опасности? Кстати, я холостяк.

– Знаю. Но лучше к Лёше.

– Ясно, не доверяешь, ― красавец самодовольно улыбнулся.

– Не доверяю.

– А по взаимному согласию?

– Голова кругом и без тебя. Ваня ещё жив.

– Ваня? Пока жив, но поверь, ненадолго.

События разворачивались молниеносно. Опасаясь за дочь, я отправила её к старикам.

Мы почти докопались до аптеки. Оставалось день или два. Ваня уже не работал. Придя домой вечером, я радостно сообщила молодому человеку, что ещё чуть-чуть и будет вакцина.

– Мне не вакцину надо, а отраву, ― мрачно произнёс парень. Его челюсть отвисла, а глаза сверкнули яростью, ― ты виновата. Он забился в истерике, поливая меня матом.

– Сейчас, сынок, ― я бросилась к Егору.

Мужчина взял ружьё, переломил ствол и вогнал два патрона:

– Идём! И не думай, он покойник! Не монстр, не каннибал, не зверь! Хуже! Оставайся за дверью. Когда будет кончено, позову.

Выстрелы громыхнули одни за другим. Меня будто придавило к земле непосильным грузом. Я поняла, что больше не взлечу.

Бесславная кончина советника

Фантастический рассказ

Голубая планета величественно продолжала своё вращение и на него не могли повлиять никакие события. Века на планете сменялись веками, поколения людей поколениями людей. Власть имущие угнетали простых трудяг, а каждый народ считал себя умнее и выше других лишь по внешним признакам. Кто-то, как говорится, разбивал яйцо с тупой стороны, а кто-то с острой. Но все жители планеты одинаково презирали племя двуносых, только из-за двух носов на лицах. На деле двуносые были вполне добрыми людьми и почитали властелина, великого и ужасного Бессмертного.

Город Двуносых лихорадило: аппетиты прихвостней гниющего монстра росли непомерно, росло и количество детей, отданных якобы для поддержания здоровья правителя.

Все большее количество семей отказывалось от добровольной жертвы. Нашлись сомневающиеся в целевом назначении невинных младенцев. Были и добровольцы, создающие тайные общества, в которых наиболее горячие головы настаивали на свержении правителя детоубийцы. Тем не менее, подавляющее большинство жителей свято верили в порядочность Бессмертного, полагая, что это делается без его одобрения. Последние были убеждены в необходимости поддержания жизни правителя таким варварским способом. Они боялись смены власти: их все устраивало. Правление монстра дало горожанам сытую жизнь и уверенность в ближайшем будущем. Они говорили:

– Пока у власти Великий Бессмертный, нам не грозит голод.

Этих людей ничто больше не волновало. Даже Бор с женой до недавних пор спокойно относились к донорству, тем более, что мысль завести своих детей не приходила в голову посла, слишком занятого на государственной службе. Но пока открытых волнений не происходило, а перешептывания за спиной власти не переливались в открытый протест, Бессмертный продолжал вести свою игру. Он часто появлялся на публике в маске, будто скрывающей страшный струпья на лице, вызывая у большей части населения, приступ сочувствия и желания помочь. Так что женщины и их мужья добровольно несли детей и умоляли принять жертву. Правитель был и в самом деле насквозь прогнившим телесно, но, говоря откровенно, в кожных пересадках он нуждался не чаще одного раза в восемь-девять месяцев. Болезнь и готовность народа жертвовать навели монстра на мысль открыть прибыльный бизнес, а тут и Варех подвернулся. Репутация последнего, как торгаша без принципов и совести, не гнушающегося ничем, что приносит прибыль, подтолкнула правителя остановить выбор именно на этом человеке. И он не ошибся. Вот уже четыре года они делали отличные деньги на торговле младенцами: змеерукая Пигора была ненасытна, так, что Вареху не приходилось волноваться о рынке сбыта.

Тайная полиция доносила Великому Бессмертному о недовольных группах, сеющих сомнения в рядах горожан. Они расклеивали листовки, в которых называли детское донорство не жертвой во искупление и для блага общества, а преступлением против своего народа. Но обвинить правителя в преступлениях они не могли, так как формально Великий не просил ни о чем, и даже делал вид, что отказывается от жертв. И люди, тронутые до слез великодушием «мученика», шли к докторам правителя, умоляя принять в дар их малыша, рожденного стать одной из клеток Бессмертного. При этом родители свято верили, что ребенок получает бессмертие в теле правителя.

В тот день правитель Города Двуносых прогуливался в сопровождении небольшой свиты из шести человек и четырех носильщиков, которые плелись с пустыми носилками сзади, по улицам города, иногда заговаривая с высыпавшими из домов горожанами. Лицо его, как обычно, скрывала маска. Внезапно из толпы раздался голос:

– Эй, ублюдок, покажи лицо!

Стражник шагнул, было, в сторону толпы, но Бессмертный жестом успокоил его, и вместе с сопровождающими продолжил путь. Снова и снова из толпы доносились одиночные возгласы:

– Сними маску, урод!

– Покажи лицо!

Но правитель шел, не обращая внимания на выпады. Охранники безуспешно пытались разглядеть в толпе смутьянов, которые все-таки не нашли поддержки у толпы. Одного из кричавших сами жители города осыпали тумаками. Власть Бессмертного непоколебима, но выкрики были неприятны уроду. Вернувшись в замок, он позвал к себе советника и, когда тот вошел, низко кланяясь, указал на низенький табурет у своих ног:

– Ну, Зира, что скажешь по поводу сегодняшнего инцидента?

– Правитель слишком мягок. Сброд не боится властелина. Толпа позволяет себе слишком много. Предлагаю ужесточить власть и ввести закон о том, что всякая семья обязана отдать каждого второго младенца своему повелителю.

– Может, начнем с твоей семьи? Зира, у тебя шестеро детей, значит трое мои.

Шерсть на лице советника встала дыбом, глаза побелели, а два носа начали пыхтеть в четыре ноздри. Зира криво усмехнулся, отчего уродливые черты стали страшными. Сдавленным голосом он пропищал:

– Великий шутит? Я готов посмеяться вместе.

– Посмеемся, когда с твоих отпрысков доктора спустят шкуру.

– О, Великий, зачем так много детей? Твоя кожа сейчас не нуждается в обновлении.

– Зато казна и верные слуги всегда нуждаются в дополнительных средствах. Или ты готов вернуть грязные деньги?

Челюсть советника задрожала, зубы стали лязгать.

– Ну, что? – осведомился правитель, ― будем издавать новый закон?

Зира замотал головой:

– Нет, думаю, пока нет оснований беспокоиться. Чернь обожает повелителя, и очередь желающих отдать своих детишек достаточно велика.

– Хорошо, можешь идти, – гниющий монстр показал советнику жестом на дверь.

С трудом переставляя ослабшие в коленках, предательски дрожащие ноги, Зира вышел из дворца. Только на улице перевел дух. Советник так и не понял, шутил правитель или нет. Вечер сгонял черные тучи: Зира поспешил домой. Внезапно широкая сверкающая полоса от края до края разрезала мрачный небосклон. Земля дрогнула от неимоверного грохота, и несметный дождь пролился на город. Метрах в семидесяти от Зиры, молния испепелила гураку со всадником, оставив лишь застывшую черную скульптуру, вызвавшую ужас в душе советника.

– А ведь это мог быть я? – и слезы хлынули из глаз. – Боги гневаются на меня, – решил советник, – надо принести в жертву гураку. Но не мала ли жертва?

Зира огляделся: он не заметил, как оказался у входа во владение шестирукого Грома. Дрожащие в коленях ноги подогнулись, и советник рухнул на четвереньки, лбом в землю.

– Пощады, Великий Гром! Завтра, едва рассветёт, я приду в храм за ответом, какую жертву хочешь. Пусть жрицы скажут твое повеление!

С полчаса Зира не поднимал головы. Наконец, дрожь в ногах утихла, стало лучше и он уже начал раскаиваться в необдуманном шаге.

После ухода советника, оставшись один, правитель задумался, ему не понравилось рвение Зиры:

– Выскочка! – презрительно произнес он, когда дверь за советником закрылась. – А ловко я поставил советника на место. Пусть радуется, что это шутка… к сожалению.

Взяв в руки хрустальный колокольчик, позвонил. Придворный лакей в расшитой бисером длинной ярко-красной рубахе, низко кланяясь, вошел в покой и остановился в позе ожидания.

– Парикмахера ко мне! – велел правитель.

Раз в день к нему приходил мастер. В обязанности придворного парикмахера входило следить не только за состоянием волос Бессмертного, а также маникюр, педикюр и косметический уход за лицом последнего, ибо тонкая сухая, как у мумии, пергаментная кожа правителя нуждалась в постоянном питании и увлажнении. Правитель полулежал на подушках, когда парикмахер, подойдя вплотную, дотронулся до маски, но монстр отстранил его руки и снял маску сам. Кожа правителя была как печеное яблоко, но мастер счел возможным сказать комплимент:

– Владыка, сегодня выглядишь прекрасно!

Бессмертный нахмурился: такая явная лесть ни к чему. Парикмахер смутился. Он забубнил себе под нос, что-то насчет новых дорогих мазей, от которых кожа правителя засияет здоровьем как у младенца, а руки, тем временем, доставали из большой сумки баночки. Уставлял дорогими снадобьями широкий столик возле лежанки владыки, который молча наблюдал за приготовлениями. Наконец, парикмахер-косметолог тщательно вымыл руки и приступил к работе. Сначала с помощью специального очистителя убрал с кожи монстра возможные загрязнения, затем освежил кожу тоником, и только потом стал наносить питательный крем массирующими движениями. Кожа постепенно становилась мягче и эластичнее, а вскоре даже слегка порозовела. Закончив работу, специалист отошел на шаг, и, поднеся к глазам правителя зеркало, спросил:

– Ну, как? – сам был доволен результатом: кожа правителя сияла как у юнца. Правитель придирчиво осмотрел свое лицо и удовлетворенно хмыкнул:

– За это ценю. Если бы еще болтал поменьше.

Косметолог покраснел и уставился на свои ноги. Его бедой был язык: стоило набраться в ночных кабачках с дружками под завязку, как под большим секретом, говорил о виденном во дворце. Соглядатаи тут же доносили Бессмертному, который всякий раз грозил парикмахеру, что, наконец, вырвет у болтуна язык. Лишь чудодейственные руки спасали мастера от скорой расправы. По крайней мере, язык пока был на месте.

– Язык мой – враг мой, – сказал парикмахер, низко кланяясь.

– И мой враг твой язык, – нахмурил лоб правитель, – обещаю, что когда-нибудь лишишься его, и возможно скорее, чем сам думаешь. Тебе эта часть вовсе ни к чему.

Мастер бухнулся на колени перед властелином:

– Прости, Величайший!

Бессмертный помахал рукой, приказывая парикмахеру удалиться, а, когда тот вышел, долго стоял перед зеркалом, ощупывая лицо: надеялся, что, проснувшись как-нибудь утром, увидит здоровую, как сейчас кожу, а не натянутый коричневый кусок пергамента, готовый треснуть в местах морщинок, оставляя глубокие гниющие раны. Передернуло от воспоминаний: знал, надеяться на чудо, напрасно. Чудеса происходили, но не с ним. Неожиданно вспомнил о пришельце. А вдруг, это не просто божий посланец, вдруг это сам бог прилетел наказать его. Другой бог, однажды, подарив бессмертие, облек на муки телесные, но правитель боялся суда еще более страшного. Монстр не хотел признавать, что данное бессмертие, это проклятие, а не дар. Другой совершил над ним суд и теперь незримо наблюдал за его преступлениями. Души убитых детей становились ангелами и оставались в раю, ожидая призыва господнего, чтобы в тот час обрасти плотью и навечно восстать из мертвых. А кто называл себя бессмертным, давно уже был гниющим трупом, с душой, нашедшей место в аду.

– Ах, как я одинок, – сказал себе правитель, – хоть бы Варех приехал, он единственный, кто понимает меня, потому, что похож.

Жена Зиры, хромоногая толстуха Герада, выслушала рассказ до смерти напуганного мужа, и разразилась неистовой бранью. Вне себя от негодования, она кричала, тряся жировыми складками и брызжа слюной, оскорбления в адрес мужа. Смысл брани сводился к тому, что Зира самый тупоголовый советник на свете и ему бы отхожие ямы чистить, а не советы давать правителю. Зира молчал, не решаясь прервать поток бранных слов. Наконец, жена утомилась, запас ругательств иссяк, злость поутихла. Герада смолкла и села напротив мужа, устремив на него взгляд бледных, мутно-водянистых, глаз.

– Будто две медузы, – с отвращением подумал советник про глаза жены.

История женитьбы на этой женщине была до смешного простой и короткой. Они с Геркагоном напились до бесчувствия на одном из праздников самосожжения у Пигоры, и палач, икая и вытирая кулаком слезящиеся глаза, сказал:

– Зира, бери сестру в жены, неприлично быть одному в твоем положении советника при Бессмертном. Страшна она, как смертный грех и хромонога, да с лица не воду пить.

– А, что? – заплетающимся языком выговорил Зира, – женюсь.

С тех пор прошло двенадцать лет, каждые два года жена рожала по ребенку. Сам он был доволен порядком в доме и всегда готовым обедом. Единственным недостатком женитьбы на сестре Геркагона было то, что собутыльник частенько приезжал к ним в гости и жил подолгу, очевидно простодушно полагая, что осчастливил родственников визитом. Дети ненавидели дядю Геркагона из-за того, что родители сверстников запрещали ребятишкам знаться с племянниками палача. Да и Геркагон смотрел на них, как на какое-то досадное недоразумение, нарушающее покой взрослых вечной возней. Если кто-либо из племянников попадался ему на глаза, Геркагон немедленно награждал того оплеухой, сопровождаемой возгласом: не вертись среди взрослых!

Две дочки Зиры, заслышав тяжелые шаги дяди, убегали в дальнюю комнату и сидели там тихо, как мышки, не высовывая носа. И вот женщина, родившая Зире шестерых детей, теперь сидела напротив, уставясь мутными глазами на него, растерянного и напуганного.

– Я ходил к храму шестирукого Грома и дал обет принести хорошую жертву, – робко нарушил молчание Зира. Герада молчала, не сводя с него глаз. – Думал зарезать квари, но это слишком мало. Может, гураку? Хороший скакун в цене, – он коснулся пальцами руки супруги, давая понять, что ждет ответа.

– Зира, Шестирукий ждет человеческих жертв, а не животных, – ответила, наконец, жена, – раз ты ходил в его храм, то знал, что делаешь. Теперь божество ждет человеческой жертвы от тебя.

– Но… – Зира растерянно замолчал: вчера вечером, давая обещание богу огня и грома, он наивно полагал, что со временем все как-нибудь обойдется, рассосется само собой. – Думаю, может, не будем ничем жертвовать. Ведь я сгоряча, от страха перед богами и Бессмертным, – выдавил он.

– Хочешь, чтобы шестирукий бог сам пришел и забрал нас всех?

– Нет, но может, квари, гураку и дурана…

– И тебя в придачу, Зира.

– Что же делать? Герада, что делать?

– Ты меня спрашиваешь? Или знаешь, что делать, но хочешь услышать от меня. Только не надо перекладывать ответственность, слышишь? Пусть все будет на твоей совести.

Наступило тяжкое молчание. Двухлетний сын, озорник и непоседа, возился в углу с домашним животным, пушистым и симпатичным банчиком, который убегал от малыша, издавая смешные фыркающие звуки: «банч, банч». Вдруг мальчику игра надоела, он подбежал к отцу и, вскарабкавшись к нему на колени, обхватил за шею.

– Папа, качай, – потребовал сынишка. Зира положил ногу на ногу и, посадив малыша на щиколотку начал качать: вверх – вниз, вверх – вниз. Катук радостно смеялся, громко крича: еще, еще.

Мать смотрела на них глазами, полными слез. Покачавшись, Катук убежал играть с одиннадцатилетней сестрой на улицу. Зира вопросительно глянул на жену: та отвернулась.

– Что же делать? – снова повторил Зира, – Герада, что делать? Их шесть, совсем скоро будет седьмой, – коснулся рукой огромного живота жены. Та отвела его руку.

Хочешь, чтобы я себя принес в жертву? – с отчаяньем спросил Зира, и схватившись руками за голову, начал раскачиваться будто сумасшедший, – Но кто тогда будет кормить вас всех?

Герада не отвечала.

– Дорогая, я сам видел, как шестирукий убил огнем и громом всадника с гураку. С нами будет то же самое. Мы заживо сгорим. Ты этого хочешь?

– Лучше так, чем самим отдать родное дитя на заклание и этим спасти шкуру. Я готова принести себя в жертву. – Молвила Герада.

– Ты не имеешь права, – Зира указал пальцем на ее живот, – лучше принести в жертву меня, а ты возьмешь другого мужа, который будет кормить моих детей.

– Твоих детей? – усмехнулась Герада, – назови того, кто будет кормить наших двуносых птенчиков. Мы же не из племени потомков Губоров.

– Герада, только не тебя. Пусть будет Катук, он еще ничего не смыслит.

– Нет, нет, и нет, – отвечала жена Зиры. – Нынче, как начнет светать, я прощусь с вами и войду в храм шестирукого с молитвой о пощаде. Если он не сжалится надо мной, не печалься, это решение бога.

– Я войду с тобой, – решительно заявил Зира.

– Можешь проводить меня, но останешься за дверью храма.

– Не щади, я виноват во всем.

– Это воля шестирукого Грома.

Всю ночь супруги не сомкнули глаз, до мельчайших подробностей вспоминая совместную жизнь, которая была до сих пор размеренной и спокойной: муж ходил на работу, жена растила детей. Вроде бы, ничего особенного, но сейчас вспоминалось, как рос и развивался каждый из шести.

– А помнишь, как Лама взяла твою краску и покрасила бедного банчика, а мы не могли зверька отмыть и побрили.

– Да, он дрожал от холода, лишившись шубки, и Лама с Гедуром, сшили ему теплую одежку. Вот смеху было.