скачать книгу бесплатно
– Карбованцы, – подсказал белобрысый.
– Прямо не выговоришь. Тьфу!
– Дурдом!
– Сегодня дурдом, а завтра могила заводу. Без кооперации встанем намертво.
Отодвинул Валерьян от себя тарелку, услышав предсказание бывалого работяги. Жутью повеяло от его слов.
Рабочие заспорили, имеются ли в России предприятия, способные выпускать к их турбинам детали.
– В Ленинграде, знаю, распределители делают, – сказал мужик в робе. – Но те ли они, подойдут ли нам…
Никто за это ручаться не мог…
Директор Шацких физически страдал, наблюдая погибель завода, которому посвятил жизнь. Он ежедневно обходил останавливающиеся цеха, страдальчески глядел на пустеющие помещения, застывшие, оставленные людьми механизмы. Губы Шацких бледнели, старческие ноги подкашивались, словно вместе с заводом жизнь покидала и его.
В отчаянии он снова поехал в Москву и, не добившись приёма у Ельцина, прорвался-таки к первому зампреду демократического правительства Егору Гайдару. Тот встретил директора неприветливо, а, услышав сетования, грубо погнал прочь:
– Все эти турбины – на хрен ненужный хлам! Такие бессмысленные заводы и есть убийцы экономики. «Чёрные дыры», сжирающие ресурсы и средства, – оборвал он Шацких, зыркая на него со смесью гадливости и злобы, словно на вызывающее отвращение существо. – Запомните, рынок не нуждается в неконкурентоспособном металлоломе. Всё действительно стоящее давно создано на Западе, и если турбины вдруг и потребуются, мы купим их там. Лучше учитесь азам нормальной экономики, а не обивайте пороги…
Из кабинета Гайдара Шацких вышел ни жив – ни мёртв. Шатающегося, его пришлось под руки сводить по лестнице вниз секретарям…
Рабочие остановившихся цехов собирались в рюмочной «Клён» – полуподвале под жилым домом, стоящим напротив центральной проходной. Водка в рюмочной оставалась дешёвой, за картофелины и варёные яйца – единственную в заведении закуску – просили гроши. В затемнённом помещении с грязными, чуть выше уровня мостовой форточками звенели стаканы, хрипели пьяные голоса.
Следующая обескураживающая весть разнеслась по заводу в начале апреля. Первой принесла её в общежитие Елизавета Захарчук. Повстречавшаяся с ней в коридоре Ольга Корнеева отшатнулась:
– Ты чего, Лизка? Аж белая вся…
– А то!.. Получки пятого не будет! Побелеешь тут…
Корнеева открыла от растерянности рот.
– Как это – не будет? Отчего?..
– Оттого!.. Кирьяниха, начальница нашей бухгалтерии, в заводоуправлении сегодня была. Вернулась и объявила всему ДК: ни пятого, ни вообще в ближайшие недели денег не будет. Цеха стоят, продукцию не отгружаем. Всё! Нечем платить.
Ноги у Корнеевой подкосились.
– А как же люди… – п рошептала она жалобно.
– Х-ха! А что люди? – Елизавета залилась истеричным смехом. – Ты до сих пор не поняла, что ли? На людей всем плевать!
Елизавета понеслась к кухне, словно ища, кого бы ещё оглушить вестью, а Корнеева, глотая слёзы, побрела в свою комнату.
– Господи, да что ж это… То цены вздули, то денег платить не хотят… Что ж делать-то, Федь? Как выживать? – запричитала она перед мужем.
Крановщик Фёдор поначалу тоже опешил.
– Да погоди ты… – бормотал он, пытаясь успокоить жену. – Может, зря Лизавета панику разводит? Взбалмошная она бабёнка… Что цеха стоят – сам знаю. Но чтоб людям зарплату не платить… Нет, не могу поверить.
Их десятилетняя дочка приподняла над детским столиком ржаную голову, ловя родительский разговор.
– А что килограмм говядины будет сто девяносто рублей стоить – в такое ты поверить мог? – вскричала вдруг Ольга, озлобляясь от вида боязливо притихшей дочери. – А вот стоит она столько – и хоть ты тресни! И ведь вздорожает ещё!
Фёдор почесал низкий, пропаханный морщинами лоб.
– Ты погоди кричать. Устроится всё как-нибудь. Есть руководство области, государство… Выручат, не бросят завод.
Перед датой получки среди работников плодились несуразные слухи. Люди до последнего не хотели верить тому, что не получат плату. Валерьян ещё раз, на всякий случай, пересчитал имеющиеся деньги, отложил на макароны и пачки дешёвых круп.
Лутовинов, увидев вечером закупленные им продукты, закивал одобрительно:
– Правильно. Лучше сейчас, пока есть на что.
Валерьян замечал, что в последнее время Лутовинов говорит с ним всё уважительнее и более не пытается подшучивать или поучать.
– Значит, тоже думаете, что не заплатят?
Лутовинов сел на кровать, опустил понуро голову.
– Было б с чего платить…
Дурное предчувствие их не обмануло. В день получки над запертыми окошечками заводских касс повесили объявление: «Выплаты зарплаты сегодня не будет. Денег нет».
Новость об отказе в выдаче получки разлетелась среди заводчан моментально, но они всё равно шли к кассам, останавливались, ошеломлённо глядя на приклеенный к стене листок. Иначе им не удавалось принудить себя поверить в немыслимое – в лишение трудового человека средств к существованию.
– XIX —
Несмотря на захлебнувшуюся попытку возродить орган власти СССР и неудачу Манежного вече, властвующие реформаторы длительной передышки не получили. Сопротивление им возникало повсеместно. К середине весны недовольство распространилось на большинство российских советов.
Открывшийся в Москве шестого апреля шестой съезд народных депутатов РФ с первых же дней стал разворачиваться не туда, куда хотелось Ельцину, правительству и ратующим за углубление реформ демократическим фракциям Верховного Совета.
Неоднородный состав депутатской массы не позволил демократическим коноводам захватить инициативу. Делегаты из округов, выезжавшие в Москву только на съезды, напрямую зависели от настроений в низах и в меньшей степени поддавались правительственной пропаганде.
Депутаты, съехавшиеся на съезд, делились на два десятка фракций, союзов и фракционных групп.
Фракция «Коммунисты России», имевшая в девяностом году численное большинство, распалась. В канун апрельского съезда отыскалось всего сорок человек, соглашавшихся открыто именовать себя коммунистами. Покидая разваливающуюся коммунистическую фракцию, бывшие её участники сбивались в новые группы и кружки, иногда умеренно консервативной, но чаще – умеренно реформаторской направленности. Часть отколовшихся депутатов вообще ни к кому не примкнула, объявив, что будет отныне ратовать исключительно за интересы выдвинувших их округов.
Патриоты и почвенники дробились не столь сильно, но демократы до поры не видели в них угрозы себе. Они помнили, что важнейшая победа на самом первом съезде – провозглашение суверенитета российской республики в пику союзному центру – была одержана при поддержке фракций «Россия», «Отчизна» и других мировоззренчески тяготеющих к ним объединений и групп. Они полагали, что и теперь, возникни к тому нужда, найдут, на чём с ними сойтись.
Решения съезда для Ельцина были важны. Ему требовалось одобрение делегатами реформаторских начинаний правительства и их согласие на составляемый его консультантами и советниками проект новой конституции. Как реформаторы, так и контрреформаторы знали, что без упразднения действующей, социалистической по содержанию и по духу, любые капиталистические переустройства будут зыбки, неглубоки…
Ельцин рассчитывал, что российский съезд ему подчинится.
Планы президенту и демократическому крылу неожиданно спутал вице-президент Руцкой. Импульсивный, он потребовал слова сразу после торжественного открытия, вынудил нарушить регламент.
– Уважаемые депутаты! Прошу экстренно внести в план работы вопрос о положении в Приднестровской республике [5 - Приднестровская молдавская республика (ПМР) провозгласила государственную независимость 2 сентября 1990 года с целью остаться в Советском Союзе, выйдя из административного подчинения Молдавской Советской Социалистической Республики, готовившейся к выходу из СССР (ныне Республика Молдова). – Прим. ред.], – потребовал Руцкой. – Я буквально вчера прилетел из Тирасполя. Ситуация в зоне молдавско-приднестровского конфликта критическая. Молдавской стороной создаются вооружённые отряды, идут обстрелы мирных сёл, гибнут люди. Русское население по левому берегу Днестра подвергается моральному и физическому террору…
Демократически настроенные депутаты загудели. Приднестровскую республику они ненавидели как пристанище красных реакционеров и реваншистов.
Из части зала, в которой сгруппировались «Радикальные демократы», полетели сердитые выкрики:
– Приднестровье – ч асть Молдавии!
– Прекратите демагогию! Нельзя делить людей по национальностям…
– Не акцентируйте внимание на национальной принадлежности!
– Не скатывайтесь в шовинизм!
Руцкой засопел, взял бумажный лист:
– У меня здесь поимённый список погибших. Они – жертвы обстрелов и насилий молдавской стороны. Подавляющее большинство – русские по национальности. Это – задокументированный факт.
Самые нервные из «радикальных демократов» стали вскакивать с мест:
– Да отцепитесь уже от Молдавии! Приднестровскую проблему придумал КГБ!
– Не срывайте повестку!
Вице-президента закрикивали, мешая продолжать.
Руцкой, в бешенстве топорща пепельные усы, сдавленным голосом обратился к сидящему в президиуме Хасбулатову:
– Уважаемый председательствующий…
Хасбулатов внимательно наблюдал за залом, обозревая его, словно поле боя. Он видел, что шумит и ругается всё же меньшая часть депутатов.
Наклонившись к микрофону, Хасбулатов призвал:
– Убедительно прошу не перебивать вице-президента России!
Большими усилиями ему удалось водворить порядок. Зал поутих, хотя самые рьяные из демократов – Сергей Юшенков, Виктор Шейнис, Лев Пономарёв, Сергей Ковалёв – продолжали рассерженно пыхтеть.
Вице-президент обрисовывал трагическую картину. В Приднестровье, не признавшем власть молдавского президента-националиста Мирчи Снегура, с зимы создавали отряды самообороны. Снегур пытается подавить восставшую республику силой. Молдавские боевики обстреливают днестровское левобережье из артиллерии, снаряды ложатся в русские и украинские сёла. Приднестровье заперто в блокаде: с запада, из-за реки, его атакует молдавская полиция и полууголовные банды, на востоке лежит недружественная Украина. Приднестровские советы взывают к России. Её признают единственным своим отечеством люди левого берега Днестра. Напор молдаван нарастает, националисты разграбили армейские склады, добыли множество автоматов, пулемёты, бронетехнику. Ополченцы Приднестровья выходят против них с милицейскими пистолетами, охотничьими ружьями, обрезами, арматурой. Плохо вооружённые, несут потери. Офицеры расквартированной здесь с союзных времён 14?й армии, оставшейся в подчинении Москвы, требуют от командования приказа на подавление бесчинств. Офицеры готовы сбросить молдавских карателей с занятых на левобережье плацдармов, но такого приказа им не отдают…
– 14?я армия на грани раскола. Вот здесь у меня обращение группы офицеров. Тридцать девять подписей, – Руцкой поднял над трибуной исписанный от руки бумажный лист. – Офицеры заявляют, что если командование 14?й армии не отдаст в ближайшие сутки приказа на защиту населения Приднестровья, то они самостоятельно пойдут в бой. Им есть, кого защищать. От террора националистов страдают семьи военнослужащих.
Зал опять зарокотал, но теперь негодовала патриотически настроенная часть делегатов. Среди депутатов присутствовали отставные армейские и флотские офицеры. Они лучше гражданских понимали степень бедственности положения оставленной на Днестре армии.
– Уважаемые делегаты, я обращаюсь к вам! Мы не имеем права бросать в беде Приднестровье. Мы не имеем права допускать раскола в Вооружённых силах. Съезд как высший законодательный орган страны должен безотлагательно принять решение об образовании на базе 14?й армии миротворческой миссии. Только немедленным разведением конфликтующих сторон можно остановить кровопролитие, – проговорил Руцкой, глядя на депутатские ряды, словно командир на солдатские шеренги.
Настроение зала окончательно переломилось:
– Правильно! Остановить бойню!
– Защитим соотечественников!
– Не бросать в беде!
Преодолев сопротивление крайних демократов, съезд утвердил постановление «О содействии в обеспечении прав человека в Приднестровье». Он признавал за бойцами 14?й армии право (правда, строго на добровольной основе) защищать гражданских и предписал образовать формирование миротворцев.
Демократы, ошеломлённые понесённым фиаско, крыли Руцкого почём свет.
– Независимую Молдавию давить задумал? Опять имперские замашки? – ярился в фойе Сергей Юшенков.
– Съезд пошёл на поводу у красно-коричневых. Руцкой – коммуно-фашист, – гундосил непричёсанный, малорослый Сергей Ковалёв, давний антикоммунист-диссидент.
Винер, отведя Филатова в сторону, делился тревогой:
– Ещё хлебнём мы с этим солдафоном, увидите. Его привлечение в команду Бориса Николаевича было ошибкой. Все эти провинциальные хозяйственники – колхозные председатели, заводская директура – чуют в нём своего. Усы в сапогах – их поля ягода. Вдохновляемые Руцким, они встанут в оппозицию президенту.
Филатов морщил щёки, поправлял на крупном носу очки.
Между демократическим крылом съезда и вице-президентом Александром Руцким пролегла глубокая, незапластовываемая трещина.
Ельцин выступил перед депутатами на второй день. Держался он твёрдо, говорил наступательно:
– Главным итогом тех шести месяцев, что прошли с момента завершения предыдущего, пятого съезда, является то, что от разговоров о реформах, мы, наконец, перешли к самим реформам. Реформы идут – и это на данный момент самое важное!
Голос главы России звучал низко, утробно. Приподнимая массивную голову над разложенными на трибуне страницами доклада, он устремлял давящий взор в зал:
– Главное, что угрожает стране сегодня – это возврат к недалёкому прошлому, к псевдореформам союзного правительства. Необходимо чётко уяснить себе, что возврат к этой политике невозможен. Я, как президент, сделаю всё, чтобы такого не допустить.
Ельцин взял под защиту министров-реформаторов, а более остальных – первого заместителя председателя правительства Егора Гайдара. Ни слова упрёка не допустил по его адресу президент:
– Наша экономика впервые за многие десятилетия заговорила языком финансов… Финансовая политика правительства даёт результат… Курс рубля твёрдый, и рубль на внутреннем рынке начал теснить доллар.
Несмотря на пиетет с примесью страха, внушаемый Ельциным депутатам, некоторые робко запротестовали. Кто-то всхохотнул, прикрыв ладонью рот, иронично хлопнул в ладоши. Все знали, что из-за разгоняющейся инфляции курс Центрального банка, выведенный ещё в союзную эпоху, заведомо ложен. Подлинный курс определяли спекулянты, которые требовали в Москве за доллар уже сто с лишним рублей. Дорожала на чёрном рынке и другая валюта: английские фунты, немецкие марки, французские и швейцарские франки.
Ельцин продолжал напирать на съезд.
– Нам нужен новый основной закон, – внушительно произнёс он. – В нём должен быть детально отрегулирован важнейший для нас институт частной собственности – основа основ рыночных реформ. Положения новой конституции должны максимально способствовать развитию рыночных отношений. Нынешняя конституция принималась в другую эпоху. Своими устаревшими статьями она тормозит переход к рынку. Я искренне надеюсь на ваше понимание в этом важнейшем для будущего России вопросе.
Наказ Ельцина съезду был категоричен. Он потребовал от депутатов трёх вещей: выражения верности реформаторскому курсу; гарантий для правительства; осуждения противников реформ.
Поведя с делегатами съезда разговор в откровенно повелительном тоне, Ельцин допустил ошибку. На четвёртом месяце реформ среди депутатов исчезло прежнее единодушие в их поддержке.
– Правительство – хорошо… А народ-то из ямы вытаскивать будем? – услыхал Винер позади себя ворчание.
Он оглянулся.
– Про то, чем конкретно людям помочь, он ничего не сказал, – простоватого вида незнакомый ему делегат пожимал плечами. – Непонятно.
Демократические фракции попытались устроить президенту овацию, но хлопки подхватило менее половины депутатов. Ельцин нахмурился, озадаченный холодностью значительной части зала.
Более двух часов пришлось ему отвечать на вопросы, которыми засыпали его народные депутаты из «Аграрного» и «Промышленного союза», «Отчизны», беспартийные и внефракционные делегаты. Пресыщенные патетикой нескончаемых деклараций, производственники из округов центральной России, Урала, Сибири спрашивали о насущном. Когда прекратится инфляция? Как восстановить производственную кооперацию? Как побороть производственный спад? Что правительство намерено предпринять, чтобы защитить население от нищеты?
