скачать книгу бесплатно
– Да? – «загорелся» Укоров глазами, восхищенными и полными исключительной веры; он тоже закурил и любящим взглядом уставился на возлюбленную. – Ну, а как же тогда «ментяра»?
– О чем ты говоришь?! – возмутилась развратная женщина, презрительно сморщившись. – Кто ты – и кто «мент»?! – сразу расставила она интересующие приоритеты. – Он и в подметки тебе не годится – нищий, салага, да и в сексе «дерьмо»! И уж если быть до конца откровенной, то за него я и выходила-то, чтобы хоть как-нибудь здесь зацепиться – ведь я что? – приехала сюда неразумной девчонкой – ни кола ни двора! – и чуть было даже не скатилась до занятия проституцией, но тут вовремя подвернулся «лопоухий лошара», который до безумия в меня втюрился и полностью от нахлынувших чувств «потерялся»; женить его на себе – это было совсем нехитро и нисколько невычурно, а явилось делом обыкновенной, де?вичьей техники. Тебя же я чуть только увидела, так сразу и полюбила безумной, беззаветной любовью – она, между прочим, не знает ни границ, ни условных пределов.
Возможно, покажется несколько удивительным, но себялюбивый и крайне недоверчивый (в обычной жизни) полковник, в присутствии сказочно привлекательной, но в то же время и вероломной пройдохи становился податливым, как неразумный теленок, ведомый на беспощадную, ужасную бойню, – он верил каждому ее слову; по понятной причине он лоснился сейчас, как мартовский кот, и тешил себя надеждой, возникшей от осознания того якобы невероятного факта, что крайне непривлекательной внешностью сумел сразить умную, а еще и восхитительную красотку, ха! ему было совсем невдомек, что коварную женщину интересует только собственное благополучие, ну, и разве что весомое положение в существующем обществе.
– Ты не представляешь, милая, как твои слова греют мне уши, – «мурлыкал» кадровый офицер, восхищаясь создавшимся превосходством и полностью наплевав на то позорное положение, что разрушает сейчас чужую семью, – поэтому перейду к другой части интересующего нас обоих вопроса: когда мы уже наконец откроемся и станем жить в одной квартире, что называется, вместе?
– Однозначно сказать сложно, – проговорила Лидия, сморщив в задумчивости очаровательное лицо и продолжая сохранять голос сладостным, мелодичным, – ты же знаешь нашу ситуацию – мне совсем не хочется лишиться всего, чего с великим трудом добивалась, ведь, если бы не я – «хрен бы с два»! – «лопоухий осел» чего-нибудь заработал, притом я уже и так потеряла машину… эх, жалко, конечно… она мне так полюбилась, ну, да ничего, я надеюсь, что ты купишь мне новую, не менее роскошную и подходящую моему новому статусу – жены штабного полковника.
Укоров открыл было рот, чтобы обнадежить любимую женщину, но ответить ничего не успел, так как к ним в дверь неожиданно постучали.
– Кто бы это мог быть? – искренне удивилась коварнейшая распутница, вскинув кверху подведенные брови. – Ребенку я сказала, чтобы пришел через час – уверена, он бы меня не ослушался!
– Вот сейчас и узнаем, – сказал офицер бравым голосом, вскакивая с кровати, укрывая голое тело халатом и одновременно туша сигарету.
– Нет! – воскликнула более осторожная Лидия. – Это может быть мой полоумный «бывший»! Кто его знает, что взбрело в его полоумную голову?.. Рисковать же имуществом и квартирой я сейчас не хочу, тем более что он уже почти полностью в моей власти и вот-вот согласится с моими условиями – я открою сама, а ты оставайся в комнате, – она самодовольно хихикнула, – сюда мы все равно никогда не заходим – общаемся с ним на кухне. Не сомневайся, – увидела она негодующий взгляд, – я выпровожу его по-быстрому: меня он продолжает слушать беспрекословно! Дальше вернусь к тебе, и мы продолжим прерванные важные обсуждения.
– Ладно, – как бы нехотя согласился полковник, – только смотри – если что?! – я выйду и набью ему «наглую морду».
– Нет! – молодая авантюристка гневно сверкнула бесподобными глазками. – Ни в коем случае! Твое появление полностью исключается: я сама во всем разберусь, поверь, обмануть его – особого труда не составит.
Здесь вероломная красавица презрительно усмехнулась и пошла открывать, нисколько не сомневаясь, что Аронов не выдержал долгой разлуки и под каким-нибудь благовидным предлогом, причем обязательно желая сделать ей приятный сюрприз, «приперся», нежеланный, ее навестить; так в общем-то и получилось, только неожиданно инициатива ведения разговора была взята вновь пришедшим нежданным гостем – едва оказавшись в съемной квартире бывшей супруги, он, продолжая находиться в крайне взволнованном состоянии и не в силах унять нервно теребящую дрожь, почти прокричал, еле сдерживая бездумную ярость и необузданный гнев, неудержимо просившиеся наружу:
– Где он?!
– Кто он? – старалась женщина придать себе удивленный вид, опешив от неожиданной трансформации. – Я тебя не понимаю?
– Да?! Действительно?! – практически рычал, с одной стороны, разъяренный, с другой –предательски обманутый муж, сравнимый в напряженную минуту разве с Отелло, или Венецианским мавром. – Я сейчас имею в виду Укорова Костю, или у тебя есть кто-то еще?! – И не дожидаясь ответа, прямиком направился в комнату развратной красотки, где до решительного мгновения никогда еще не был и где сейчас находился разоблаченный подлый любовник.
Когда взбудораженный мститель распахнул плотно прикрытую дверцу, его взору предстал располневший, полуголый полковник, в спешке пытавшийся натянуть на себя брюки и «застрявший» на половине в спокойных условиях нисколько не сложного дела.
– Ах вот ты где, «мерзкий разлучник»! – закричал полицейский, направляясь к вмиг опостылевшему врагу, тем более что его плачевное положение подвигало к быстрейшему нападению.
Так и не позволив сопернику полностью надеть брюки, натренированный боец-полицейский заехал ему мощнейшую оплеуху, направленную в правую сторону головы – от полученного воздействия у того на секунду помутилось в глазах и, соответственно, «посыпались искры»; дальше, несмотря на то что он и так в физическом плане имел явное преимущество, а заодно и продолжая использовать некоторую, а главное, удачно возникшую скованность, Павел обхватил выбранного противника руками за плотно прижатые уши и направленным ударом лба осуществил перелом переносицы, о чем тут же стало известно из характерного хруста и брызнувшей крови, перемешанной с самопроизвольно вырвавшимися слезами. Таким образом, произведенным стремительным натиском Константин Николаевич был предупредительно лишен всякой возможности активно сопротивляться и оказать хоть сколько-нибудь значимое противодействие. Тем временем Павел, объятый неописуемыми гневом и безрассудной яростью, практически не осознавая в должной мере окружающей обстановки, повалил недруга на пол, после чего продолжил его избивать и в дальнейшем, уже лежачего, интенсивно колотил по телу массивными полицейскими берцами.
Находясь в состоянии крайней агрессии, разъяренный мужчина, бесспорно, убил бы беспомощного недруга, о чем, без сомнения, горько пожалел бы впоследствии; но вместе с тем сейчас ему было без разницы и он заранее был готов к любым неприятностям, пускай даже и нешуточным, и крайне плачевным. Однако он не знал, что, на его беду, хотя, быть может, скорее, на счастье, в тот же самом подъезде и на этой же самой лестничной клетке изволил проживать представитель росгвардии, или по-простому омоновец – и именно к нему устремилась за подмогой роковая красотка, сама в умопомрачительный инцидент лезть не рискнувшая, а решившая предоставить возможность по его погашению кому-то другому. По невероятному стечению обстоятельств сосед оказался дома, а не в какой-нибудь очередной дальней командировке; узнав, что же в действительности случилось, он сразу откликнулся на призывы о помощи, поступавшие от чрезвычайно перепуганной женщины – оказывается, он служил уже довольно давно и являл из себя полицейского сообразительного и опытного, в связи с чем был полностью убежден, что малейшее промедление в сложившейся ситуации может обернуться страшной и бесповоротной трагедией; причина представилась сотруднику очень серьезной, поэтому, не одеваясь (как был, в трусах и тельняшке), он незамедлительно бросился в соседнюю, смежную с ним, квартиру.
Оказавшись в центре уже явно не поединка, а жестокого избиения, военнослужащий вмиг оценил драматичную ситуацию, а следом ринулся пресекать, как не говори, но все же противоправные, преступные действия. Специфика службы участковых и представителей ОМОНа значительно отличается; таким образом, не станет слишком уж удивительным, что опытный боец спецназа, применив всего-навсего пару приемов, легко сумел справиться с менее подготовленным полицейским и лишил его шансов к проявлению дальнейшей активности, сковав по рукам и ногам липкой лентой, любезно предоставленной основной зачинщицей всего чудовищного конфликта.
***
Впоследствии ей пришлось вызывать скорую помощь, априори полицию, что привело к обнародованию ее двойной жизни и, естественно, лишило всяческих шансов, чтобы по взаимному договору, так сказать «безболезненно», завладеть общей с бывшим мужем жилплощадью. Затем пошли затяжные разбирательства как уголовные, так и гражданские, где у действующего сотрудника внутренних органов появилась реальная перспектива оказаться в «местах не столь отдаленных», а наоборот, значительно приближенных к тюремному заключению; он, конечно, рьяно сопротивлялся, даже смог переманить на свою сторону несовершеннолетнего сына, который, попав под жесткий прессинг военного полковника-отчима, с радостью согласился пойти на сделку с прессингуемым отцом, где они провернули отчаянный по содержанию план…
Однажды, папа пригласил двенадцатилетнего мальчика посетить кинозал, что было у них заведено практически каждые выходные; просмотр фильма происходил как и обычно и закончился без каких-либо значимых происшествий; но вот по его окончании… они уже продолжили общаться, что говорится, наедине – и именно тогда-то и состоялась их невероятно вероломная, но где-то целиком оправданная и полностью справедливая сделка. На то время ребенок, выглядевший соответственно возрасту, был полной копией красавца родителя, но все же имел еще и некоторые черты и особенности натуры, доставшиеся от матери, что выражалось и в лисьей хитрости, и в лукавом коварстве. Итак, выходя из кинозала, где Алеша (так звали юного отпрыска) сидел с самым каким есть удрученным видом, близкие друг другу люди направились к дорогой иностранной автомашине, так и продолжавшей находиться в полноправном ведении отвергнутого супруга; удобно разместившись в салоне, они перешли к обсуждению волновавшей их обоих очень серьезной проблемы.
– Что случилось? – поинтересовался отец, видя недовольное состояние сына. – Ты какой-то сегодня вроде бы невеселый – кино не понравилось?
– «Эти», «блин», «задолбали»! – воскликнул Леша, находясь в эмоциональном порыве и не удосужившись назвать мать и отчима как-нибудь по-другому. – Никакого житья не дают! А «Этот» – ну, совсем как в казарме! – орет на меня и заставляет мыть унитазы. Папа, забери меня жить к себе: у них я просто измучился.
– Но переделать на меня право ответственного воспитания окажется и проблематично, и сложно, – заговорщицким тоном промолвил Аронов-старший, – и окончательный результат здесь будет зависеть исключительно от тебя, а конкретно: сможешь ли ты пойти против родной матери и сумеешь ли пройти весь трудный путь до конца, не сдавшись в самом конце, не стану врать, неприятного предприятия?
– Да пофиг, – не стеснялся взволнованный сын в выражениях, – лишь бы только подальше от «Этих».
– Тогда сделаем так…
На следующий день ребенок, вместо школьных занятий, с самого утра направился в ближайший полицейский участок, где стал просить и помощи и защиты, умоляя оградить его от «зловредной мамочки» и ее «чудовищного сожителя», бессовестно унижающих его честь и достоинство. Могло бы показаться странным, но в правоохранительных органах к поступившему известию отнеслись с огромным вниманием, вызвали нерадивых, говоря больше, злобных опекунов-воспитателей, привлекли их к административной ответственности и благополучно оформили передачу сына другому родителю.
Дальше потянулись нервные, тревожные времена, когда бывшие супруги делили не только имущество, но еще и ребенка; в конечном итоге более влиятельные и состоятельные отчим и мать смогли создать предпосылки, позволившие несовершеннолетнему ребенку (сыну своей матери!) даже несформировавшимся, детским умишком отчетливо себе уяснить, что мизерный достаток рядового майора много ниже штабного полковника – и, долго не думая, он беззастенчиво совершил очередное предательство, где «обманутым идиотом» выставил уже родного отца; соответственно, Алеша мгновенно переметнулся обратно, завоевав себе в новой семье необходимые преимущества, а Павла вторым отвратительным поступком лишив всякого дальнейшего смысла жизни.
Время шло, и вот в конце концов подошло к логическому завершению и судебное разбирательство, где полицейскому должны были озвучить приговор, вынесенный в связи с причинением телесных повреждений злодею-любовнику.
Накануне проведения слушания его вызвал к себе Погосов (который, кстати, испытывал к участковому некоторую симпатию) и участливым тоном спросил:
– Ты, Паша, как, в тюрьму-то не очень хочешь?
– Да, в принципе, не хотелось бы, хотя, если честно, мне сейчас все равно, да и Вам, думаю, тоже – почему? – работник из меня теперь, скорее всего, станется «некудышный», а тащить на себе ставшую ненужной обузу, предположу, будет Вам совсем ни к чему, тем более что и раньше-то со мной были одни неприятности и проблемы, а сейчас еще и уголовное дело…
– Всё, что ты сейчас наговорил, конечно же, в сущности, правильно, – продолжал полковник выказывать соответствующее участие, дружелюбно поглядывая на «проблемного», но очень преданного и грамотного в профессиональном плане сотрудника, – но не стоит всех считать бессердечными; можешь мне верить, не такой уж я и «полный скотина», а значит, отлично помню, сколько всего нам пришлось пережить, плечом к плечу продвигаясь к достижению цели, направленной на борьбу с московской преступностью. Сейчас же, в случившейся критической ситуации, я тоже не хочу оставаться где-нибудь в стороне и непременно должен принять в твоей судьбе хоть какое-то действенное участие, но изначально ты должен меня выслушать и прямо тут же, у меня в кабинете, дать ответ на одно немаловажное предложение.
Здесь офицер замолчал, дожидаясь, что же скажет ему подчиненный. Тот не заставил себя долго ждать, а сам своим чередом спросил:
– Что от меня требуется?
– Ты можешь мне не поверить, – начал руководитель голосом в основном твердым, но тем не менее сохранявшим волнительные оттенки, – но мне стоило большого труда убедить «бравого» военного офицера, чтобы он отозвал выдвинутое обвинение и чтобы у тебя появилась вероятность рассчитывать на условный срок заключения; однако, как, надеюсь, ты понимаешь, он требует кое-что и взамен.
Опять полковник прервался, проверяя, не потерял ли его сотрудник способность к логическим размышлениям. И во второй раз его ожидания не остались обмануты, и Павел, приподняв левый уголок верхней губы, задался само собой разумевшимся вопросом:
– Чтобы я добровольно выписался с нашей, общей с женой, квартиры и куда-нибудь съехал?
– Не просто куда-нибудь, – нахмурился Геннадий Петрович, выражением лица показывая, что ему точно так же неприятно, что он сейчас говорит, – а уволился из органов и покинул пределы Москвы – только в «таком ключе» они согласны пойти тебе на уступки; по большому счету я и сам не вижу другого выхода, ведь если тебя осудят, то все равно автоматически произойдет увольнение, но там еще последует и «непременная посадка», грозящая насильственным переездом «куда подальше», да, думаю, ты и сам прекрасно всё понимаешь.
– Хм, – ухмыльнулся Аронов, полностью осознавая, что, как ни говори, но именно он проиграл предательски проведенную схватку, изначально для него оказавшуюся неравной, – и куда же я должен уехать?.. Хотя, если быть до конца честным, мне теперь уже без разницы и я в полной мере готов принять их условия, тем более что, как я полагаю, мне просто не оставили равноценного выбора. С другой стороны, до пенсии мне осталось чуть более месяца, и, в связи с их условиями, у меня возникает вопрос: как они прикажут быть с немаловажным для меня обстоятельством – тоже хотят добить до последнего?
– Нет, озвученный случай им отлично известен, – не смог руководитель подразделения сдержать облегченного выдоха; он, если говорить откровенно, предполагал несколько более жесткий характер протекания волнительной беседы, – и, как они утверждают, их интересует только жилплощадь… Поэтому – прости меня Господи! – нечестивые люди «разрешают» тебе спокойно выйти на пенсию, но единовременно настаивают, чтобы рапорт на увольнение ты написал немедленно, «добивая» необходимый остаток отпуском и больничными. Вот такая у нас получается диспозиция… ты как, с ней согласен?
– Разумеется, – не стал Аронов подводить поручившегося за него начальника, которому в случае его осуждения также пришлось бы очень и очень несладко, – разве мне оставили какую-то альтернативную перспективу? Жить же я поеду к себе, в родную деревню, где сейчас, говорят, расцвел большой, красивый, а главное, очень богатый город; хм, его, кажется, теперь именно так и называют… Рос-Дилер.
***
На том и порешили. Еще пару месяцев после знакового разговора Павел улаживал личные дела, оставшиеся в столице, после чего, получив пенсионное удостоверение и, как бы там ни говорилось, но и пару лет условного срока тюремного заключения, отправился к себе на «малую родину», где теперь красовался только-только начинавший расти мегаполис, предназначенный в основном для людей, желавших проводить праздное существование в азартных играх, радости и утехах; но не, единственное, радостная сторона жизни сопутствовала строившемуся игорному центру – здесь в том числе царили разочарование, горечь утрат и потеря устоявшихся ценностей, и именно с негативными проявлениями теневой составляющей и пришлось столкнуться бывшему полицейскому, неожиданно возвратившемуся в родные пенаты.
Родительский дом, где давно уже никого не было (отца и мать немолодому мужчине пришлось схоронить еще несколько лет назад, других же родных, за исключением предавших его супруги и сына, у отставного офицера попросту не было), располагался несколько в стороне от города, находясь за чертой его крайней границы на расстоянии примерно двадцати, если быть точным, восемнадцати километров. Еще в лихие «девяностые», когда городская жизнь перестала быть привлекательной, а главное, безопасной, покойный отец решил обосноваться в глухом захолустье, чтобы развести небольшое фермерское хозяйство; так он и сделал и, оформив в собственность небольшой участок земли, а остальное используя арендуя, возвел в центре выделенных владений двухэтажный бревенчатый дом, по периметру окруженный высоким дощатым забором, который, стоит заметить, от времени значительно покосился и выглядел теперь очень и очень плачевно, практически полностью оголяя «придворовый» участок; само же жилое строение, возведенное, по строительным меркам, недавно (хотя и прошло уже добрых двадцать пять лет, а может и больше), выглядело довольно сносно – вот разве, не имея постоянных хозяев, оно как-то совсем нерадостно посерело, заросло ползущим плющом и нескончаемыми лианами и представлялось мрачным, пугающим, каким-то опустошенным. Раньше, когда здесь кипела жизнь и на полную мощность было развито животноводство с сельским хозяйством, он выглядел очень эффектно, а именно: с фасадной части огромному холлу предшествовало парадное крыльцо с резными колоннами (они остались и сейчас, но выглядели невероятно поблеклыми), подпиравшими балкон на втором этаже, где умерший родитель предпочитал отдыхать недолгими летними вечерами; на первом этаже, кроме всего прочего (кладовок, хозяйственных комнат, входа в подвал), располагалось помещение кухни и отопительная пристройка, топившаяся сначала углем, а позднее переделанная на электричество, но с непременным сохранением возможности использовать в том числе и твердое топливо; второй этаж был полностью отведен под спальни, места отдыха, с бильярдом и комнатой, оборудованной под курение кальяна и употребление алкоголя – там же находился и огромный, к удивлению, современный санузел, содержавший в себе даже маленькое джакузи. Сейчас же былое великолепие предавалось полному запустению, а если говорить языком поэтов, беспросветному, тягостному унынию.
Павел не был в родных пенатах с момента смерти родителей, не меньше пятнадцати лет, и мысленно ужаснулся от представшего ему разгромного вида; ему становилось очевидно, что не только «неуправляемая природа» и долгое время приложили к опустошению руки, но и безответственный человек не оставил одинокое строение без пристального, губительного внимания – о вмешательстве нерадивых граждан можно было судить по разбитым стеклам, а местами и выставленным рамам, отсутствующим дверям и разбросанным по территории носимым предметам. «Вот, варвары, хорошо поглумились! – вырвалось у бывшего участкового, всю трудовую бытность боровшегося с проявлением именно вандализма, чертой характера, сопутствовавшей человеческой жадности, а в том числе и безнравственности, и сочетавшейся с наглостью, беспринципностью, а главное, нежеланием усердно работать, зато быстренько поживиться за счет кого-то другого. – Даже здесь меня ждет полный крах и сокрушительное падение».
Однако не, единственное, неприятная разруха поджидала наследника, пересекавшего порог забытого отчего дома: прямо в холе, на установленном там просторном диване, расположились два грязных, вонючих бомжа, чей омерзительный запах ударил в нос вернувшемуся хозяину, когда он находился на удалении десяти метров от дома; сейчас же, вдосталь напившись спиртных напитков, они предавались спокойному, не в меру счастливому и безмятежному сну. Выглядели они жутко, просто отталкивающе! Люди без возраста (один едва ли страшнее другого), незваные гости были чем-то внешне похожи: у обоих были грязные, оборванные одежды, явно полюбившиеся странным хозяевам и не снимаемые им значительный промежуток времени (они могли спокойно поменять их на более новые шмотки, во множестве разбросанные по округе, а заодно и сохранившиеся во внутренних помещениях дома, но почему-то процедуру с переодеванием категорически избегали); оба оказались заросшими давно немытыми волосами, отличавшимися лишь цветом (у одного черные с проседью, а у второго рыжие, точно так же начинавшие обильно седеть), и курчавыми бородами, обляпанными грязью и остатками непрожеванной пищи (очевидно, у тех был сегодня праздник и они смогли где-то очень выгодно поживиться); и тот и другой были обуты в изрядно потрепанные ботинки военного образца с отсутствующими шнурками, что свидетельствовали о неоднократных посещениях полицейских участков, причем никак не в качестве обиженных потерпевших. Если касаться различий, то рыжий был немногим выше черного и чуточку худее, а еще у него под правым глазом «красовался» огромный «фингал», у второго же раздулась гематома под левым.
Не стоит говорить, что, едва улицезрев незваных, неприятнейших посетителей, душа отставного блюстителя правопорядка наполнилась страшным негодованием – да что там? – попросту жутким гневом и сопутствовавшей безразмерной, чудовищной яростью; он не смог в тяжелую минуту вымолвить ни единого слова – до такой степени его горло сковало спазмом неизгладимого бешенства. Проснуться неприглашенным пришельцам в возникший суровый миг заблаговременно так и не посчастливилось: твердым, уверенным шагом Павел проследовал прямиком к мирно посапывавшим отщепенцам социального общества и стал нещадно пинать их ногами, обутыми в дорогие ботинки прочной, надежной конструкции (раздавая нещадных пендалей, хозяин то ли не желал запачкать руки, то ли, подчиняясь сохранившейся со времен службы привычке, предостерегался от возможности подцепить какую-нибудь омерзительную заразу, бывшую гораздо страшнее коронавируса, но тем не менее поступал он так, а не как-нибудь по-другому). И вот тут уже полились словесные излияния, сопровождавшие мгновенный выплеск неконтролируемого гнева, копившегося в душе отвергнутого и преданного мужчины все последнее время (он требовал непременного и скорейшего выхода):
– Ах вы, «мерзкие твари», «бомжары проклятые», вы понимаете, вообще, к кому вы сейчас приперлись?! Да я вас в два счета «уделаю» и не одна полиция не будет искать ваши и без того полусгнившие трупы! Кто вам дал право селиться в мой дом и загрязнять его тлетворным запахом, а самое главное, гнусным присутствием?!
Громогласные выкрики сопровождались не только болевыми воздействиями, но еще и отборнейшей матерщиной; не стоит удивляться, что так называемые несанкционированные хозяева, некогда узурпировавшие пустовавшее жилище, а сейчас просто ошалевшие от невообразимой побудки, вырывались из счастливого сна беспрестанно сыпавшимися на них чувствительными ударами и самыми крепкими, когда-либо слышанными ими, словами; через несколько минут синяк «рыжего» превратился в огромную гематому, а лицо «черного» сплошь покрылось синюшной мрачной окраской и, местами лопаясь, разбрызгивало по округе кровавую жидкость, зловонную и наполненную сгустившейся гнилью (кстати сказать, физиономия первого пока еще держалась, потому что второму, поскольку он оказался на краю дивана, дальнем от выхода, доставалось во много раз больше, ведь, съездив пару раз тому, что оказался ближе, рассвирепевший наследник продвинулся дальше – а уже там дал полную волю мгновенно «вырвавшемуся на свободу» неистовству). Не понимая, что же в действительности случилось и откуда, а главное, за какие грехи, на них обрушились случившиеся несчастья, бомжи, соскальзывая с дивана и пытаясь ползти по гладкому полу, наперебой голосили:
– Что?! Что такое?! Мы никому ничего плохого не делали! Живем здесь, в пустующем доме, никому не мешаем и никого, поверьте, не трогаем! Объясните: в чем состоит наша вина? Мы немедленно все поправим.
Однако не тут и было: Павел свирепел все больше и больше, а вдыхая в себя запах крови, хотя и пышущей смрадом, но все-таки будоражащей разум, не считал нужным, что обязан остановиться; напротив, помутненный рассудком, он продолжал беспощадно избивать презренных и гнусных личностей, давно уже опустившихся на самое «дно» социальной, общественной жизни; видимо, для себя он уже определенно решил, что обязан «забить «поганых мерзавцев» до смерти!» Вместе с тем одному (тому, что досталось намного меньше) где-то, где-то удалось сообразить давно высохшими мозгами, что из кромешного ада необходимо вырываться любыми путями, а впоследствии звать что есть мочи на помощь; так он, впрочем, и сделал; однако, по всей видимости, зловонный мужчина, излучающий самый какой только можно «пренеприятнейший запах», совсем позабыл, что дом расположен в глухом лесу и что на протяжении двадцати километров не может встретиться ни единого нормального человека (хотя, если судить абстрактно, такая возможность имелась – время было весенние, то есть самая пора созревания ранних «бабур», либо сморчков, а также прочих даров лесного массива, так манящих собой деревенских жителей, сдающих их под видом деликатесов и реализующих в городские кофейни либо же рестораны).
Тем временем в дому происходило настоящее смертоубийство, и кровь у бомжа текла уже не только из лопавшихся кровоподтеков, но еще и изо рта, и из ушей, и прочих отверстий; избиваемый человек хрипел, отхаркивался и всхлипывал, слабо соображая, что же в действительности происходит вокруг. А Аронов пинал уже туловище, на коем не было видно ни единого мало-мальски не тронутого побоями места; не оставалось сомнений, что если безжалостный мститель сейчас не уймется, то дальше он уже будет тиранить воняющий, окровавленный труп. Что-то такое, по-видимому, промелькнуло и в голове у бывшего полицейского, еще совсем недавно призванного охранять закон и порядок и, наверное, посчитавшего, что один враг за чудовищную провинность уже жестоко наказан; отставной блюститель правопорядка устремился на улицу, чтобы окончательно довершить ужасное мщение и чтобы в точности так же проучить второго нахала, посмевшего нарушить память родителей и святость построенного ими жилища.
Со своей стороны тот, прихрамывая на левую ногу, поврежденную от первого знакомства с хозяином, и вереща что есть мочи «Спасите!», перебрался через рухнувшее на землю звено некогда высокого и сплошного забора и теперь ковылял в сторону густой, разросшейся по кругу, лесопосадки, где вполне было можно спрятаться, а затем, если повезет, и окончательно затеряться. Впрочем, Павлу казалось, что избежание возмездия будет несправедливым и что он непременно обязан наказать обоих нарушителей спокойствия отчего дома – и он тут же бросился вдогонку за удиравшим от него бедолагой. Нагнал он его уже порядочно углубившимся в лесную посадку, но нескончаемой ненависти, какая кипела в нем в первый момент, когда он имел неудовольствие улицезреть двоих «вонючих мерзавцев», в нем сейчас уже не было; очевидно, она «подспала» от быстрого бега и свежего воздуха. Беглец же, услышав за спиной тяжелый, все более приближавшийся бег бывшего полицейского, сильного и крайне опасного, справедливо сообразил, что скрыться все равно не сумеет, а потому сам, без чьей-либо помощи, как ковылял, так и рухнул на землю; он перевернулся на спину, сделал жалобное лицо, наполнил глаза слезами и, едва лишь Павел приблизился, стал молить о пощаде:
– Пожалуйста, не трогай меня; мы не знали, что дом принадлежит такому человеку, как ты… поверь, если бы похожее подозрение слегка закралось к нам в голову, то мы бы ни за что на свете не сунулись в роскошные хоромы, а нашли бы себе другое, более простое, пристанище.
Аронов, как уже сказано, не был уже настроен настолько кровожадно, как, скажем, несколькими минутами ранее, но в запале, пока бомж произносил монолог, моливший о снисхождении, все-таки десяток раз съездил его прочным ботинком по отвратительной физиономии, а заодно и остальным частям гниющего, излучающего неприятный смрад, тела; наконец, вероятно все-таки исчерпав мстительность в основном дружелюбной натуры и выплеснув весь негатив, копившийся в нем последние несколько месяцев, мужчина, так или иначе, но все же остановился. Как бы там ни было, второму беззащитному человеку, а проще говоря, «попавшему под раздачу» бомжу, он причинил телесных повреждений значительно меньше и сумел-таки не довести выброс злобных эмоций до более тяжких последствий.
– Пойдем, – сказал он, тяжело дыша от душившего гнева, – заберешь первого товарища и мотайте, «на хер», отсюда подальше, пока я не зашелся сердцем и обоих вас не прикончил.
Отхаркиваясь кровью и утирая багровые слезы, перепачканные с потом и грязью, бомж не возражая поднялся и послушно поплелся следом за отставным офицером; однако, когда тот в конце концов достиг пределов хозяйственного участка и обернулся назад, то обнаружил, что вынужденный спутник удивительным образом испарился, не оставив о себе никаких сопутствовавших напоминаний, даже тошнотворного, вонючего запаха.
– Хорош друг, – скорчил бывший полицейский саркастическую гримасу, имея в виду взаимовыручку двух социально опущенных личностей, – ну что же, придется самому от него избавляться.
Рыжий так и продолжал лежать в том же самом положении, в каком его недавно оставил отставной полицейский – в форме эмбриона, скрючившего руки и ноги; он не подавал никаких признаков жизни, и, единственное, то раздувавшийся, то вновь уходивший внутрь носа кровяной пузырь свидетельствовал, что «измочаленный бомжик» пока еще остается живым. Недолго думая, неглупый защитник правопорядка, юридически отлично подкованный и, как следствие, мгновенно сообразивший, чем именно условно-осужденному может вылиться внезапная смерть человека, пускай и никчемного, но все-таки неотъемлемого члена современного общества, вызвал по мобильнику скорую помощь, намереваясь не позволить «куску пахнущего дерьма» благополучно скончаться. Однако приехавшие медработники повели себя несколько неадекватно; другими словами, она неожиданно заявили, что транспортировкой опустившихся личностей – а тем более их спасением! – они заниматься не будут, вследствие чего пусть хозяин дома сам придумывает, куда бы «издыхающую мерзость» пристроить.
– Да вы что, совсем, что ли, «…вашу мать», «охренели»? – очень удивился отставной полицейский правилам, существовавшим, несмотря ни на что, но все же в российском городе; впрочем, спорить не стал, а перевел разговор в более продуктивное русло: – Я дам вам немного денег… сколько скажете, только увезите его из моего дома, а то, боюсь, греха бы какого не вышло.
Глава II. Современное монгольское иго
В то же самое время в Рос-Дилере, в следственном изоляторе, в камере предварительного заключения, находился глава местного преступного клана Джемуга, которому грозил весьма внушительный срок заключения. Выбрал себе необычное прозвище заключенный человек совсем неслучайно, причем обзавелся он им еще в самом раннем детстве, когда он был простым беспризорником и в девяностые годы побирался по помойкам одного провинциального городка, являвшегося тем не менее региональной столицей; ни настоящего имени, ни тем более фамилии он не помнил, ведь ему приходилось думать о насущном пропитании практически с пяти лет; присвоенное же имя ему полюбилось по той простой причине, что, «отбывая очередной срок в детдоме» (куда его, маленьким, периодически доставляли и откуда он постоянно сбегал), являясь тогда еще несмышленым ребенком, юный свободолюбец, при прочтении одной занимательной книжки, сумел себе отчетливо уяснить, что в далекие, минувшие времена был некий прославленный полководец Джамуха, командовавший пленами древней Монголии и которого опасался сам Чингисхан, в те славные годы еще Темуджин. Мальчик не переставая твердил: «Ну и что, – имея в виду Джамуху, – что он его потом все равно убили? – предполагая казнь в виде сломанного хребта. – Ведь потому с ним и расправились, что смертельно боялись». Таким образом, полностью потеряв сведения о настоящих предках, настолько уверился, что являлся прямым потомком славного воина, насколько даже в паспорте умудрился проставить себе одно, единственное, имя Джемуга, без фамилии и без отчества, не преминув переврать его на звучный, а главное, как ему казалось, более значимый лад.
Некогда беззащитный ребенок давно уже вырос и теперь превратился в уверенного мужчину, закаленного в уличных драках и постоянных преступных противоборствах; на вид ему было чуть более тридцати лет, что соответствовало и дате, проставленной в основном документе; он не был красавцем, но и не имел какой-то отталкивавшей наружности, удивительно сочетая в себе безраздельную мужественность, существовавшую без единого признака страха либо сомнений, и в меру необходимую привлекательность; здесь можно подчеркнуть, что невысокая фигура имела природную коренастость, а лицо, и действительно, отличалось чисто монгольскими очертаниями – слегка продолговатое, оно выглядело бронзовым, с зауженными глазами, и украшалось тонкими, спускавшимися книзу усами. Касаясь его характера следует отметить, что он был самоуверенным, упрямым, безнравственным типом, а еще и невероятно жестоким, проще говоря, не знающим жалости ни к своим ни к чужим… хотя если касаться понятия «своего», то таковых для него попросту не было, так как, выросши в промозглых трущобах, грозный, беспринципный человек считал, что добился всего в состоявшейся жизни сам и никому ничем не обязан; все же остальные должны ему только прислуживать, а ежели кому-то чего-то не нравилось, то такие бесследно исчезали, приобретая статус «пропавшего без вести».
В Рос-Дилере он появился с момента самого его основания, когда в небольшой деревушке появился первый игорный дом и «заложилось» строительство огромного мегаполиса; имея от природы кипучую и деятельную натуру, тогда еще молодой, не достигший совершеннолетия, человек, активно включился в развитие зарождавшегося общества и взял на себя обязанность «сколотить» устойчивую преступную группу, способную держать в страхе не только постоянное население, но и приезжающих тратить денежки богатеньких толстосумов. Неудивительно, что похожих, предприимчивых деятелей было несколько человек, прибывавших в небольшой тогда еще населенный пункт в сопровождении – одни небольших, а другие более значительных группировок; но именно Джемуга, поначалу оказавшийся едва ли не в гордом одиночестве, а потом все более обрастая преданными сподвижниками, остававшимися от поверженных конкурентов, сумел организовать невероятно действенный клан, которому лично придумал название и ласково именовал его «мое монгольское иго». Подобно пчелиному улью «трудилось» созданное криминальное сообщество сплоченным, продуктивным и слаженным механизмом, способным держать в страхе всю прилегающую округу – оно обложило преступной данью все имевшие маломальский доход заведения. Нетрудно догадаться, охотников поспорить за криминальную власть, в том числе и приезжих, больше не находилось.
Вместе с тем, кроме охотников разделить сферы влияния «опасного бизнеса», существовали еще и правительственные структуры, пытавшиеся сломить авторитет и могущество чрезмерно влиятельного бандита; вот и сейчас, закончив трудную, но грамотно проведенную операцию, преступник, уже тогда являвшийся «крестным отцом» всего преступного населения города, был помещен в следственный изолятор, причем в отдельную камеру, дабы исключить ему всяческое сношение с внешним миром. На наступивший момент его доставили в комнату для допросов, где бандита посещал прокурор, лично Замаров Дмитрий Аркадьевич, значимостью высокой должности намеревавшийся склонить задержанного к признательным показаниям. Если касаться внешности государственного обвинителя, то, достигнув тридцатисемилетнего возраста, он дослужился до звания советника юстиция, выделялся высокой, атлетически сложённой фигурой, невзирая на четвертый десяток лет не начавшей еще обрастать возрастными, лишними, килограммами; лицо его выглядело худым, книзу несколько вытянутым, и не было лишено мужской привлекательности; говоря подробнее, можно выделить, что прямой, если не аристократический нос отлично сочетался с тонкими, выдавшими хитрость, губами и гладкой, не имевшей загара кожей, а серые, с голубым отливом, глаза выражали ум, проницательность и способность к построению логических выводов (но не лишались и какой-то жёсткости, а возможно, даже жестокости); голова виделась ровной, ухоженной, отличавшейся короткой стрижкой, светлыми волосами и немного оттопыренными ушами; одежда составляла стандартный мундир, выдававший представителя службы прокуратуры и снабженный необходимой символикой.
Находились они в небольшом помещении, где стены были окрашены мрачными серыми красками, а из мебели присутствовали один металлический стол, разделенный посередине невысокой перегородкой, словно сеткой для игры в пинг-понг, а также накрепко привинченные к полу два стула; из средств сдерживания движений со стороны заключенного имелись стальные браслеты, снабженные чуть удлиненной цепью, прочно крепившиеся к верхней обшивке и предупредительно закрепленные на руках чрезвычайно опасного подопечного.
– Итак, господин Джемуга, простите, не знаю Вашего настоящего имени отчества, да и никто, наверное, о Вашей родословной ничего не ведает, – начал допрос представитель органов правопорядка, – давайте вернемся, с чего вчера начали, но в чем Вы упорно пытаетесь нас запутать; хочу сразу сказать, что приведенные Вами накануне доводы мы проверили и не нашли, поверьте, никакого им подтверждения. В свою очередь хочу пояснить, что доказательств Вашей вины у нас предостаточно и что мы – даже без Ваших признательных показаний! – сможем упрятать Вас на значительный срок заключения. Согласен, скомбинировать обвинение пока будет намного сложнее и дольше, но результат все равно окажется единственно правильным, ведущим Вас на «длительный отдых». Ну, так как, господин Джемуга, сможем ли мы с Вами найти обоюдовыгодное решение возникшей проблемы или Вы согласны на полный срок заключения, равный, повторюсь, десяти, а в лучшем случае, девяти годам тюремного лагеря?
– Доводы твои, прокурор, – криминальный авторитет нисколько не церемонился, – кажутся мне нисколько не убедительными. Что у вас на меня есть? Да, по сути говоря, практически ничего, а именно: нашли какой-то непонятный труп, а чтобы связать с ним меня, провернули какую-то непривлекательную «подставу», подкинули якобы причастное к убийству оружие, затем подделали экспертизу, что якобы на нем мои отпечатки пальцев; заметьте, я допускаю, что именно из него был застрелен вменяемый мне человек, а значит, вы не сфабриковали тот документ, как, скажем, все остальное; ну, а до «кучи» подговорили еще какого-то непонятного свидетеля, которого я и видом не видывал и слыхом не слыхивал, даже в противовес его утверждениям, будто бы видел меня в тот самый момент, когда я спускал курок и стрелял в какого-то там человека. Однако, прокурор, даже все вместе взятое, сейчас перечисленное, я считаю не самым важным, что должно тебя сейчас беспокоить…
Здесь, придав себе злобно-ехидное выражение, бандит прервался, ожидая, какой эффект произведет на собеседника высказанная им последняя фраза. Тот своим чередом непонимающе уставился на грозного и опасного собеседника, обозначая недоумение самым обыкновенным вопросом:
– Что ты хочешь сейчас сказать?
– Хм, – злорадствовал дерзкий преступник, наваливаясь на стол и приближаясь лицом к непонятливому оппоненту, – только то, что ты очень мало интересуешься личной жизнью нахального, нерадивого отпрыска и, наверное, даже не знаешь, где он может сейчас находится. Проясни побыстрее щекотливый момент, а потом мы продолжим нашу беседу; мне бы очень не хотелось, чтобы ты, «мусор», – так закоренелый преступник обращался ко всем представителям правоохранительных органов, – упустил некоторые жизненно важные аспекты, связанные с семьей, а потом винил бы в случившихся неприятностях снова меня.
– Что ты, «грязная мразь», сделал с моим ребенком?! – наливаясь пунцовой краской, в гневе закричал советник юстиции. – Только попробуй с ним что-нибудь сотворить, и я лично тогда тобою займусь!
– О чем ты, прокурор, говоришь, – не переставал «зловредничать» погрязший в криминальной жизни преступник, не спускавший с монгольского лица самодовольной улыбки, – я сижу в четырех стенах, в отдельной, «мать твою…», камере. Ты, я думаю, человек разумный, поэтому задайся вопросом: как я мог отсюда выйти и навредить твоему несмышленому сыну? – здесь он вернулся в обычное положение и стал медленно выстукивать пальцами по верхней части стола похоронный мотив, не замедлив печально прибавить: – Повторюсь, я просто переживаю, как бы с ним чего случилось – только и всего.
– «Проклятый мерзавец», – прокурорский работник едва сдерживался, чтобы здесь и сейчас не начать избивать заключенного, притом вопреки непрерывному ведению видеосъемки: до такой степени он был подвержен справедливому отцовскому гневу, – если с ним что-нибудь случится – ты никогда отсюда больше не выйдешь!
Служитель Фемиды резко поднялся с привинченного стула и, продолжая то бледнеть, то краснеть, то покрываться пунцовой окраской, направился к двери, а схватившись за ручку, услышав брошенную ему вслед фразу: «Напугал кота мышами!» Он хотел вернуться назад, чтобы дать выплеск охватившему гневу и самолично начать избивать не в меру зарвавшегося (возомнившего о себе Бог весть что) человека, однако служебная этика, долгие психологические тренинги и личная выдержка сделали необходимое дело, и мужчина, все же сдержавшись, решительно вышел из комнаты для допросов, обозначив возникшее отношение, лишь громко хлопнув металлической дверью.
***
Одним днем ранее… Зецепин Игорь Вениаминович, согласно установленного в СИЗО служебного распорядка, заступил на суточное дежурство, предполагавшее оперативную разработку содержавшихся там преступников. Молодой человек, едва достигший двадцатисемилетнего возраста, при высоком росте, он не выделялся особой мускулатурой, но тем не менее был сравнительно сильным; лицо его не выглядело каким-то уж примечательным и выделялось голубыми глазами и чрезмерно курносым носом – признак излишнего любопытства; волосы были настолько светлыми, что им бы позавидовала любая блондинка. Останавливаясь на его тяге к излишней осведомленности, стоит отметить, что именно чрезмерное любопытство привело его несколько лет назад к одной неприятной ситуации, где окончанием вполне могло стать расставание с жизнью – и вот именно тогда ему помог уладить щекотливое дело небезызвестный Джемуга, вызвавшийся стать посредником между ним и его оппонентами; с тех пор оперативный сотрудник охранно-конвойной службы находился у всемогущего покровителя на «постоянной зарплате» и, преданный ему заблудшей душой и всем благодарный сердцем, готов был ради великодушного благодетеля на любые жертвы, даже самые рисковые и крайне непопулярные для сотрудников внутренней службы. Наверное, не станет удивительным, что, как только ему представилась такая возможность, он был у камеры опаснейшего преступника, с которым было запрещено видеться кому бы то ни было, не исключая и рядовых конвоиров; однако Зецепин являл собой полное исключение, так как он носил офицерский чин, выделялся среди сослуживцев рвением, усердием, успел дослужиться до звания старшего лейтенанта, а занимая в специализированном учреждении должность оперуполномоченного, в силу прямых служебных обязанностей, был просто обязан проводить с заключенными оперативно-профилактическую работу; как раз под весомым прикрытием сотрудник и зашел поздним вечером, причем далеко уже после отбоя, в камеру некогда доброжелательного спасителя, теперь же многоуважаемого наставника.
– Садись, «брат», – обратился преступник к посетившему человеку, указывая на нары, что оказались с ним рядом, – хорошо, что ты нашел время и посетил меня в столь тягостный момент моей жизни. Мы можем сейчас поговорить откровенно? Я имею в виду – не слушают ли нас случайно?
– Да, – кивнул молодой человек головой, обозначая согласие; в отличии от собеседника, никак не выдававшего нахлынувших эмоций, он легонько дрожал от нервного возбуждения, – можно говорить совершенно спокойно: наш разговор останется нашей тайной.
– Отлично! – воскликнул Джемуга, вскакивая с насиженного места и начиная «мерить» шагами небольшую тюремную камеру, ходя по ней и взад и вперед. – Надеюсь, ты уже в курсе, как меня жестоко подставили, – Игорь утвердительно кивнул головой, – меня заманили в ловушку, приставили ко мне «грязную суку», которому я стал доверять, как родному брату, и взял его на одно «стрёмное дельце!, где, не подозревая подвоха, застрелил одного «мерзкого типа», а оружие – дурак! – заставил уничтожить аккурат того самого «засланца», хм! как ты думаешь: что сделал в предложенном случае он? Правильно! Он понес его «ментовским хозяевам», где они благополучно провели баллистическую экспертизу; сам же он теперь выступает свидетелем и его где-то надежно прячут, а иначе мои хлопцы давно бы уже до него добрались, следствием чего, несомненно, явилось бы то, что я бы давно уже здесь не сидел и даже близко не находился; учитывая же драматический факт, что мы с ним были тогда вдвоем, шансов «соскочить» в подставленном случае у меня при всех раскладах не будет… разумеешь, что нужно делать?
– Пока что не очень? – засомневался Зацепин, мысленно понимая, что при любых условиях от совершения должностного преступления (что было, в принципе, далеко не в диковинку) ему в сложившейся ситуации не уйти, ведь, так или иначе, вызволить из беды «плененного благодетеля» ему все же придется. – Но сделаю все, что от меня не будет зависеть.
– Так я и думал, – утвердительно кивнул головой «крестный отец», создавший современное «монгольское иго», останавливаясь посреди камеры и внимательно вглядываясь в лицо собеседника, – сейчас у нас только один – единственный! – выход: мою судьбу, и в том числе уголовное дело, держит в руках не очень сговорчивый прокурор, который почему-то посчитал, что может что-либо изменить в распределении сил, существующем в городе… мы не должны его намерений допустить! Иначе в дальнейшем удачи нам не видать…
– Что нужно делать, «брат»? – с готовностью поинтересовался оперативный сотрудник, вдохновленный вступительной речью. – Как мне тебе помочь? Я готов даже устроить какой-нибудь беспрецедентный побег, только впоследствии, – он сморщился, – мне здесь уже не работать…
– Нет, – остановил Джемуга пылкую речь, произносимую преданным ему до глубины души человеком, – твоего прямого вмешательства не потребуется, нет! Необходимо лишь в спешном порядке, но любыми путями, передать «весточку» наиболее верному человеку, Баруну… у тебя есть с собой небольшой клочок «чистой бумаги»?
– Разумеется, – утвердительно кивнул головой Зецепин, одновременно доставая из кармана миниатюрную записную книжку, – в написании документов заключается вся моя нынешняя работа, так что писательского добра у меня хватает с избытком.
Заключенный авторитет принял переданный ему блокнотик, вырвал из него миниатюрный листочек и, присев на нарах, написал два коротких слова, после чего сложил бумажку в несколько раз, до той степени, пока не получился маленький, аккуратный шарик, затем передал послание благодарному собеседнику, или, иными словами, прямому сообщнику.
– Что делать – ты знаешь, – сопроводил он предпринятые действия понятным им обоим напутствием, – сегодня тревожная весточка должна быть доставлена адресату.
***
Барун заслужил неестественное прозвище с легкой руки Джемуги, у которого являлся ближайшим сподвижником и которого сопровождал «по жизни» с самого раннего детства; как объяснил ему предводитель «монгольского ига», обладая «подаренным именем» (согласно, разумеется, древней легенде), он становится преданным ему человеком, так как искомое наименование обозначает «исключительно верный», (как и у себя, немного переврав перевод к монгольскому слову баруун); полностью оправдывая смысл, вложенный в дарованное прозвище, вышеозначенный мужчина настолько был предан опаснейшему бандиту, насколько являлся готовым не просто пожертвовать ради него собственной жизнью, но и живым последовать в саму преисподнюю – он никогда не переспрашивал, не оспаривал, не интересовался подробностями отдаваемых ему поручений, справедливо полагая, что раз получил задание, то надо разбиться в лепешку, а его непременно выполнить. Останавливаясь на его внешности, главным образом необходимо отметить, что, достигнув тридцати трех лет от роду, он совсем не выделялся какой-нибудь мифической силой, а был обыкновенным, худощавым, но притом чрезвычайно жилистым человеком, к тому же еще и невысокого роста; как бы там ни оказалось, недостаток физических данных многократно компенсировался исключительным владением техники восточных единоборств и всеми видами вооружений, в том числе и холодного, а также смелой, бесстрастной, почти неэмоциональной, натурой; лицо вернейшего представителя сильного пола было продолговатым, внешне полностью обездушенным, не выражавшим мимики, но обладавшим смуглой, обветренной кожей; глаза, под стать волосам, бороде и усам, выделялись черной окраской, через которую невозможно было проследить, что именно происходит в мозгу, стоит заострить внимание, необычайно удачливого преступника, отличавшегося проницательным хитроумием и, в то же время, безграничной жестокостью; нос представлялся слегка сдвинутым набок, что свидетельствовало о множестве проведенных рукопашных спаррингов; губы виделись чуть утолщенными, уши топорщились, взъерошенная прическа коротких волос никогда не знала расчески; одевался грозный боец преступного мира в однотонные вещи, где серой была только рубашка, все остальное: неизменный бронежилет, брюки и прочные солдатские ботинки с высокими берцами – выделялись неизменным, черным оттенком.
Около четырех часов утра, объяснив на службе, что ему необходимо проверить важную оперативную информацию, Зецепин оставил расположение мест досудебного заключения и, учитывая важность полученного задания, отправился прямиком к дому опаснейшего преступника, подмявшему под себя мирное население покорного города. К удивлению, Барун встретил его достаточно бодрым, словно бы только и ждал, когда же ему принесут весть, поступившую от главного босса; вообще, у всех, кто его знал, создавалось впечатление, что он никогда не отдыхает и все время несет «нелегкую службу», направленную на улаживание щекотливых дел, постоянно возникающих в связи с родом деятельности его криминального руководителя и единовременно ближайшего друга.
– Чего в такую рань? – спросил он недоверчивым голосом, еще не зная об истинном предназначении «продажного опера» и относившийся к похожим личностям, как к самым непримиримым и заклятым врагам. – Не боишься, «мусор», приходить сюда ночью, да еще и один? Или ты, может быть, скажешь, что не знаешь, в чей пришел дом, и что таких, как ты, и в том числе тебе подобных, здесь особо не жалуют?
– Я не собираюсь выяснять с тобой отношения, – резко оборвал его Игорь, точно так же не испытывавший предрасположенности ко всем остальным преступникам, кроме, так сталось, единственного Джемуги, – я принес тебе весточку от ближайшего друга, и всё, что мне необходимо, так передать ее тебе лично в руки, а потом отправиться восвояси.
Заканчивая не ёмкую фразу, тюремный оперативник протягивал небольшой клочок бумаги, переданный ему влиятельным заключенным. Не изменившись в лице, а выразив возникшее недоверие медленным протягиванием руки, Барун принял предназначенную ему записку и легким кивком головы «разрешил» незваному гостю – пока! – удалиться; тот не преминул сразу же воспользоваться сделанным предложением, бандит же, развернув жалкий, невзрачный «огрызок», прочел, единственное, два слова и улицезрел многозначительный знак многоточия: «Прокурорский сынок…»
***
Замаров Эдуард Дмитриевич недавно достиг шестнадцатилетнего возраста и выглядел физически развитым и очень привлекательным человеком; не стоит говорить, что, обладая выразительной внешностью и общественным положением «влиятельного папочки», он верховодил в чрезвычайно престижной гимназии (где изволил проходить обучение по настоянию обоих родителей) сначала всеми детскими играми, а впоследствии и юношескими забавами, и всей молодежной тусовкой; кроме всего перечисленного, он развивался немного быстрее менее значимых одногодков, что создавало ему еще больше дополнительных преимуществ. Лицом он был похож на отца и выдался необычайно красивым; здесь было все: и голубые глаза, выглядевшие настолько глубокими, что казались попросту бесконечными, и прямой аристократический нос, и тонкие, практически бесцветные губы, выдававшие типичные признаки наглости и, как неотвратимое следствие, непримиримой бескомпромиссности, и гладкая кожа, сверх меры бледная, никогда не знавшая загара, и приятные, почти девичьи, ровные очертания, и белокурые волосы, от природы кучерявые, а также больше обычного длинные – в общем, всё, что только могло ему давать преимущество над остальными, намного меньше одаренными природой, товарищами.
В тот злополучный день он, как и обычно каждое утро, вышел из дома в половине восьмого и направился прямиком к иностранной машине, припаркованной во дворе многоквартирного элитного дома (здесь может показаться удивительным – как шестнадцатилетний юноша умудряется без водительских прав свободно ездить по городу на транспортном средстве? – однако в данном случае не стоит забывать, в какой должности состоял его отец, носивший чин самого главного прокурора города). Одет он был по осенней, октябрьской, погоде, а именно: в коричневую кожаную куртку, синие джинсы и яркую футболку разноцветных окрасов. Еще у самого подъезда парня встретил отвратительный тип, отличавшийся неприятной наружностью и источавший крайне омерзительный запах; одет он был в грязные, поношенные, по большей части разваливающиеся, лохмотья и всем отталкивавшим видом вызывал огромное отвращение и полнейшую антипатию; с другой стороны, внешний вид выделялся внушительным ростом и такой же фигурой, пока еще не исхудавшей от постоянных невзгод и неотступных лишений, а равно густой бородой и курчавыми волосами, выдававшим человека без возраста и имевшими характерную пепельную окраску.
У молодого человека, от жуткой вони, излучаемой «мерзким чудовищем», неприятно «засвербило» в носу, и он даже вынужден был несколько раз чихнуть – такой, всепроникающий и жуткий, был отвратительный запах. Повстречавшийся же человек, имевший чересчур заниженный социальный статус, прилип, подобно липучке, да еще и активно начал просить подаяния:
