скачать книгу бесплатно
– Армия для нашего государя, – вновь заговорил вольноопределяющийся, – всегда являлась делом первостепенной важности. И я думаю, нет оснований полагать, что сейчас, в момент тяжелых испытаний для отечества, он сделал ошибку в выборе и подборе кадров Генерального штаба и других служб…
– Милостивый государь, скажите тогда, – перебил его ротмистр со все возрастающим раздражением, – а кто же подбирал этих генералов и корпусных интендантов, которые при нехватке вагонов для перевозки снарядов, фуража, хлеба и раненых переправляют в свои имения в России хороших лошадей – по две в теплушке?
– Ну, воровство – это у немцев преступление, а у нас, к сожалению, народная традиция… – с кривой улыбкой начал было вольноопределяющийся, но ротмистр не дал ему закончить:
– Да бросьте вы, «народная традиция»… Народная традиция – это наша беспросветная коррупция и неумение организовать дело.
Вы обратили внимание, как здесь на станции меняют колесные пары австрийских вагонов на наши, российские? С такими домкратами можно «переобувать» сто вагонов в сутки, а мы, при хронической нехватке вагонов, обслуживаем от силы десяток…
– Господа, господа, – не выдержал подполковник, – мне кажется, у нас нет достаточно сведений, чтобы допускать какие-либо крайние суждения и тем более давать оценку всей нашей военной кампании. Время все поставит на свои места. Главное, что мы пока не отдаем австрийцам инициативу и имеем все шансы покончить с ними уже в этом году. Кстати, у них тоже не все гладко, даже на уровне азбучных основ военного дела. Я могу привести пример, как под Городком нас атаковала их конница в боевом порядке столетней давности, они были разодеты, как на параде. Тогда мы здорово покрошили их из пулеметов, а их начальник дивизии застрелился там же, на поле. Кстати, Михаил Аронович, – повернулся он к своему соседу в штатском с явным намерением не возвращаться к неприятной теме, – а что означают эти слова? – И он указал на тарелку с гравировкой mazelyov.
– А это переводится как «приветствую» или, если хотите, «приятного аппетита», – ответил тот с улыбкой и добавил: – Иван Валерьянович, а ведь уже светает. Не пора ли нам собираться? Я предлагаю не ждать автомобиля, а размяться – пройтись пешком на станцию, тем более это не больше версты отсюда, к тому же дождь вроде уже закончился.
– Неплохая идея, я не против, – согласился подполковник и стал собираться. – Желаю здравствовать, – протянул он руку вольноопределяющемуся. – А вам, господа, – обращаясь к ротмистру и прапорщику, – скорейшего и полного выздоровления. Капитан, – повернулся он к Белинскому, – у нас имеется свободное место в экипаже, если желаете, можете ехать с нами до Золочева, оттуда до Львова уже рукой подать.
Капитан сразу принял предложение. Он был наслышан о нерегулярности прифронтовых поездов.
– Прошу извинить, – обратился подполковник к Белинскому, когда они втроем шагали по мокрой мостовой к вокзалу, – я не запомнил вашу фамилию. Раненые офицеры со своими рассказами не позволили нам ближе познакомиться.
– Белинский Павел Андреевич, командирован в штаб Восьмой армии, – представился тот.
– Очень приятно. А моя фамилия Ширшов. Ширшов Иван Валерьянович, офицер для поручений штаба Девятой армии.
– Грудский Михаил Аронович, – в свою очередь любезно назвался штатский, – уполномоченный думского комитета.
– Мне тоже приятно, господа, – сказал капитан. – Наши раненые офицеры и в самом деле поведали сегодня ночью много удивительных историй, в которые, однако, очень не хотелось бы верить.
– Ерунда, – махнул рукой подполковник, – об этом даже не стоит говорить. Все они получили тяжелые ранения да еще наслушались всякой чепухи в госпиталях.
– Я думаю, вы не совсем справедливы, Иван Валерьянович, – неожиданно возразил ему Грудский, – кризис в довольствии войск на самом деле существует. И проблема в основном в подвозе, в нехватке вагонов, а последние, помимо прочего, отсутствуют действительно по вине военного ведомства. Поезда с артиллерийскими парками стоят на фронтах подолгу неразгруженными. В Москве, например, вот уже около полугода стоят в тупике тысячи вагонов с фабричными станками, которые крайне необходимы промышленности. К тому же ни для кого не секрет, что расчет боеприпасов накануне войны был произведен только на шесть месяцев.
Подполковник не ответил. Выражение его лица красноречиво свидетельствовало о том, что продолжать разговор на эту тему он не намерен.
– А мне ведь приходилось бывать тут лет десять назад, – заметил Грудский, когда они проходили мимо полуразрушенного здания с уцелевшей вывеской «Банк Пражский». – Сейчас город не узнать, всюду следы войны. Я был тут в составе этнографической экспедиции. Помню, тогда на этой центральной улице, если не ошибаюсь, Золотой, вечерами было весьма людно и довольно интересно. Тут проходили так называемые променады – прогулки представительной публики города с показами нарядов и других достоинств. И надо признать, у здешних дам достоинств было немало.
– Ну, известное дело, – заметил подполковник, – в командировках мы всех встреченных нами дам щедро наделяем достоинствами.
Замечание подполковника вызвало у всех троих смех.
* * *
Ближе к вокзалу разрушений становилось больше. Кругом виднелись обгоревшие стены с остатками печных труб. Возле обломков одного из домов стоял старый сгорбленный еврей и что-то крошил голубям. Увидев военных, он снял шапку и низко поклонился.
Белинский и Грудский ответили ему кивком, а подполковник, безразлично взглянув на старика, проговорил:
– Я слышал, наши казаки здесь здорово поработали после того, как дочь владельца гостиницы – еврея застрелила нашего солдата.
– Это, Иван Валерьянович, называется погромом, – серьезным тоном ответил Грудский, – и в солдата, кстати, стреляла не еврейка, а полячка, когда он приставал к ее подруге русинке. Хотя, что забавно, согласно нашим сводкам, при взятии города у нас не было ни убитых, ни раненых.
Подполковник не стал спорить. Его взгляд был прикован к станции. В предрассветной мгле она представляла собой впечатляющее зрелище. Сотни солдат копошились, как в муравейнике, на огромной территории, суетясь между составами и множеством недавно уложенных путей. Под брезентами громоздились многочисленные бунты и клади, рядами стояли повозки и лафеты. Отовсюду слышались гудки российских и австрийских паровозов.
Военный комендант станции выполнил свое обещание, и пара серых рысаков уже были выгружены из вагона, запряжены в массивную коляску и стояли на выезде. Рядом, раздувая ноздри, нетерпеливо перебирала ногами золотистая верховая кобыла. Денщик подполковника, коренастый татарин, уже успел уложить вещи в коляску, заправиться в буфете полуразрушенного вокзала борщом и теперь гордо восседал на козлах.
Вскоре рысаки широким, размашистым бегом понесли коляску по дороге на запад. Подполковник, вальяжно развалившись на сиденье и подняв воротник шинели, собрался вздремнуть. Грудский же, обнаружив внимательного слушателя в лице своего нового попутчика, решил продолжить воспоминания о здешних местах, и после очередной встряски на выбоине вымолвил:
– Вы знаете, капитан, дороги в Галиции всегда были ужасными, во всяком случае, не лучше наших, российских. Во время Речи Посполитой их просто не строили и не ремонтировали. При австрийцах из Вены во Львов быстрее всего можно было добраться на дилижансе Eilwagen за четыре-пять дней. Это стоило целых два крейцера, не считая чаевых. А вот почтовый дилижанс шел уже семь дней. Самым неприятным в этих поездках, как и у нас в России, были ночные постои в корчмах, где обычно было полно пьяных холопов. Кражи, убийства… Именно из-за этого у немцев сложилось ужасное представление о здешних краях, так что их не особенно влекло сюда.
– А что, интересно, влечет сюда уважаемых господ из Думы? – поинтересовался Белинский.
– А вы полагаете, что война – это дело только военных? Ошибаетесь, на фронте происходят слишком серьезные вещи, чтобы оставлять их военным, которые в конечном счете лишь исполнители воли политиков. А если по существу, у меня чисто гуманитарная миссия. Меня интересуют факты, мягко говоря, неправомерного обращения российских войск с местным еврейским населением.
– Неужели это настолько серьезно? – удивился капитан.
– Да, к сожалению, – уверенно подтвердил Грудский. – По крайней мере, это тема предстоящих серьезных обсуждений в Думе. Ну а попутно я выполняю еще одно важное поручение Всероссийского земского комитета. Мне доверено передать два вагона с медикаментами представителю Девятой армии в лице Ивана Валерьяновича, который, к нашему обоюдному удобству, сегодня принял лошадей для конюшни штаба.
Он с улыбкой взглянул на спящего подполковника и тихо добавил:
– Скажите, мой друг, зачем армейским и фронтовым штабам конюшни, когда они прекрасно оснащены автомобилями?
– Наверное, это сила привычки или смешной предрассудок, – предположил Белинский. – Штабные офицеры не мыслят себя в действующей армии без своих лошадей и парного экипажа.
– Так ведь надо еще ухитриться выписать самых лучших лошадей из России, – продолжал изумляться Грудский. – Хотя, вы знаете, в большой конюшне фронта – на львовском ипподроме я видел прекрасные экземпляры.
– Так вы уже не первый раз на фронте? – удивился капитан.
– Нет, конечно. Я уже успел побывать в Галиции и на Западном фронте.
– И все с той же целью? Вы, кажется, назвали предметом своей заинтересованности неправомерное обращение войск с еврейским населением?
– Да, именно так.
– Неужели в Думе сейчас нет более серьезных вопросов для рассмотрения? Хотя бы, например, все то, о чем нам поведали ночью раненые офицеры.
– Видите ли, милостивый государь, – не сразу ответил Грудский, – я вам скажу откровенно… и не потому, что я еврей. Изобличать бездарность нашей власти и пытаться избавить ее от коррупции – этой неизлечимой российской болезни – бесполезно. Она, как раковая опухоль, давно уже разъела весь наш государственный механизм, сделав его непригодным к любым начинаниям, а уж к войне – так тем более. Я считаю, что для России воевать – это, простите за неуклюжее сравнение, что чахоточному купаться в проруби или горбатому прыгать с печи. А вот спасти сотни тысяч людей гражданского населения от смерти и издевательств военных имеет прямой смысл.
– Но насколько мне известно, – вставил капитан, – сейчас наблюдается полное единодушие относительно того, что евреи-шпионы в немалой степени являются причиной наших неудач.
Грудский бросил взгляд на спящего подполковника и, понизив голос, пустился в объяснения:
– А вот теперь о еврейских шпионах. Вы, наверное, слышали: еврейский мельник установил связь с австрийцами с помощью телефона, спрятанного в подвале; евреи подсоединили российский телефонный кабель к австрийскому коммутатору; использовали костры и световые сигналы для передачи информации противнику; спасли от плена германского кайзера Вильгельма и тысячи подобных глупых и нелепых измышлений, циркулирующих в русской армии. И как следствие, я могу привести вам письмо одного солдата с фронта домой, с которым нас ознакомили в комитете. Он пишет: евреи нас предали… они спрятали в трупе своего товарища девять миллионов рублей золотом и перевезли врагам. Когда война закончится – мы разберемся с ними. И я не сомневаюсь, что разберутся. А наш кабинет министров и окружение императора этому поспособствуют. При их молчаливом согласии русская армия уже совершила самые позорные преступления в Восточной Пруссии и Галиции. Сотни тысяч евреев депортированы, невинные повешены и расстреляны, дома ограблены и разрушены.
Грудский говорил все громче и возбужденнее, чем в конце концов разбудил подполковника. Тот открыл глаза и молча слушал его эмоциональную речь.
– Вы посмотрите, где бы ни проходили наши войска – местное христианское население сразу вывешивает в окнах иконы. Если нет икон – значит, дом еврейский и его можно грабить. Не успели занять Львов, как в городе начался еврейский погром с десятками убитых и раненых. Это, конечно, поражает весь цивилизованный мир, включая наших союзников, особенно Америку, и вызывает презрение к России.
– Я думаю, не все так однозначно, Михаил Аронович, – неожиданно заговорил подполковник. – И могу привести вам только один пример из моей военной практики. В начале сентября к нам в полк прибыла большая партия пополнения, в которой было много евреев. В некоторых ротах их число доходило до двадцати человек. После первого же боя в полку не осталось ни одного еврея, и среди раненых в перевязочном пункте никого из них не было.
– Ну, Иван Валерьянович, евреи в русской армии – это уже другая тема, – недовольно заметил Грудский. – Кстати, после русских и украинцев их больше всего в войсках. И это не только сейчас. В Русско-турецкую войну непобедимые Владимирский и Суздальский полки генерала Скобелева почти наполовину состояли из евреев. Они верой и правдой служат нашему государю и отечеству, и немало из них уже получили награды за свои подвиги.
– Не буду спорить, – согласился подполковник, – солдаты-евреи сметливы и добросовестны и за свою храбрость получают награды, но некоторые особенные черты еврейского характера все же играют свою негативную роль.
– А вы не задумывались, подполковник, каково евреям служить в российской армии? Ведь основная масса – это горожане из бедных семей, и, в отличие от крестьянских парней, им намного тяжелее осваивать военное ремесло. К тому же не все хорошо знают русский язык.
– Поразительно! Взгляните, какой большой и полный колос. – Белинский указал на широкие поля зрелой пшеницы вдоль дороги.
– Да, урожай зерновых в этом году в этих краях необычайный, – признал подполковник, – вот только кто его будет убирать? С началом войны австрийцы депортировали отсюда массу крестьян-русинов, подозревая их в нелояльности к императору. Я сам видел их военные карты, где красным карандашом были подчеркнуты села, которые на выборах в парламент голосовали за пророссийских кандидатов, так называемых русофилов. Жители этих сел и пострадали больше всего.
Коляска продолжала свой путь, минуя серые грязные хатки, в беспорядке разбросанные на холмах. Странным было отсутствие возле них обычных хозяйственных построек и конюшен, фруктовых садов и огородов. Ближе к городу появились сожженные села с почерневшими печными трубами и обгоревшими деревьями. На обочине валялись остатки повозок и разбитой военной техники.
На станции в Золочеве попутчики попрощались. Грудский объявил, что заедет во Львов и обязательно отобедает с капитаном в самом известном в городе ресторане «Жорж». Подполковник, пожимая Белинскому руку, пожелал вернуться с фронта генералом.
До Львова капитану предстояло ехать еще пару часов с бесконечными остановками на забитых беженцами станциях. Слабосильный австрийский паровоз с дровяным отоплением тащил с десяток пассажирских вагонов со скоростью не более двадцати верст в час.
Глава 8
Приезд Белинского во Львов
Львовский вокзал с большим порталом и внушительным дебаркадером из стекла и стали выглядел весьма необычным и очень европейским. От перронов в залы ожидания вели пять тоннелей. После разрушений и пожарищ странно было видеть эти вокзальные залы и вестибюли с красивой мебелью и витражами, тонкой лепниной, фресками, картинами и электрическими часами на стенах. Со всем этим резко контрастировали толпы солдат и бесчисленные беженцы, которые сновали по залам, спали вповалку во всех углах и проходах, не исключая даже туалета, куда теперь можно было попасть без уплаты сорока геллеров.
Капитан вышел через большие стеклянные вращающиеся двери наружу, и его подхватил вихрь шумной привокзальной суеты. Автомобили, экипажи, трамваи подвозили и увозили офицеров и раненых. Строем шли солдаты. С отрешенным видом ковыляли пленные венгры. Стаи предприимчивых маклеров, как их здесь называли – факторов, навязчиво предлагали прибывшим офицерам дешевые номера в домах и гостиницах, всевозможные услуги и интимные развлечения.
Штабс-капитан воздухоплавательной роты, с которым Белинский познакомился в поезде, любезно согласился подвезти его в город на уже видавшем виды «руссо-балте», и вскоре в компании священника полевого госпиталя и сотника казачьего полка капитан трясся по брусчатым неровным дорогам средневекового города.
На улицах было людно, и большинство прохожих составляли военные. С удивлением смотрели офицеры на сверкающие магазины и рестораны, соборы с высокими, уходящими в небо готическими шпилями, большие современные европейские дома, многие из которых скорее напоминали дворцы. Низкие трамваи на малой европейской колее после Петрограда казались бутафорскими.
Через четверть часа капитан был уже на месте – возле массивного административного здания на Губернаторских Валах. Здесь, по его сведениям, должен был располагаться штаб Восьмой армии. Однако выяснилось, что штаб уже переехал в Раву-Русскую. Но капитану все же повезло: командующий армией генерал Брусилов с офицерами штаба в этот день прибыл во Львов на совещание командующих армиями фронта.
Дежурный офицер долго вел капитана по длинным коридорам бывшей резиденции Галицийского наместничества к адъютанту штаба армии подполковнику Кирьянову.
– С прибытием, мы вас ждем, – приветствовал тот Белинского и тут же проводил к генерал-квартирмейстеру штаба армии Никитину, недавно сменившему на этом посту генерала Деникина.
– Очень удачно, капитан, что вы застали нас во Львове, – встретил Белинского статный генерал с огромной бородой. – Прошу присаживаться. У нас очень мало времени. Я сейчас выезжаю с командующим на осмотр госпиталей, а затем мы сразу возвращаемся в Раву-Русскую. Вы остаетесь во Львове при нашем отделении контрразведки. Приказ о вашем назначении на должность офицера поручений штаба армии будет подписан сегодня же.
А теперь прошу внимания, я буду говорить о главном. Во Львове нами планируется операция по поимке шпиона, действующего в ставке Юго-Западного фронта. Ее успех зависит от удачной подставы противнику нашего человека в качестве связника. Кандидатов для этой операции мы искали среди офицеров контрразведывательных и жандармских подразделений с опытом оперативно-разыскной работы, в том числе и по части шпионства. Согласно обстоятельствам, необходимыми требованиями были возраст около тридцати лет и знание в совершенстве немецкого и польского языков. Последнее значительно осложнило поиск.
Ваше назначение к нам оказалось весьма кстати. Вы, разумеется, догадываетесь, капитан, что речь идет о вашей кандидатуре. Сразу хочу заметить, что это предложение вас ни к чему не обязывает. Непредсказуемость и опасность этого предприятия оправдывают ваш возможный отказ участвовать в операции, что, естественно, ни в коей мере не повлечет за собой отрицательных последствий для вашей карьеры, да и наверняка не изменит отношения к вам сослуживцев.
Генерал встал, разгладил бороду, вставил сигарету в длинный белый мундштук и подошел к распахнутому окну. Через дорогу, в тени огромных каштанов, виднелся монастырь Босых Кармелиток. Глубоко вдохнув вечерний воздух, насыщенный ароматами зелени скверов, он изрек своим басовитым голосом:
– Удивительно красивая осень в этих местах. Очевидно, нашего знаменитого Верещагина влекут сюда не только батальные сцены.
Затем обернулся к Белинскому:
– Ну-с, капитан, решать надо сейчас, ибо при положительном ответе у нас всего два дня, чтобы ввести вас в курс дела.
– Ваше превосходительство, я понимаю, что особенность моей военной профессии не предполагает пребывание на передовой в окопах, однако и не освобождает меня от обязанности выполнять свой долг там, где это принесет максимальную пользу отечеству.
– Ну что ж, это достойный ответ, и вполне соответствует вашей характеристике, – удовлетворенно кивнул генерал. – Отзывы о вашей учебе в Военно-юридической академии и службе в качестве военного защитника и следователя безупречны. Итак, господа офицеры, не будем терять времени и поступим следующим образом. Вы, Леонид Аполлинарьевич, – обратился он к адъютанту Кирьянову, – на два дня останетесь во Львове для подготовки капитана по нашему плану. В дальнейшем вся операция будет координироваться с нами через начальника контрразведывательного отделения ротмистра Ширмо-Шербинского, отделение которого мы пока оставляем во Львове. Об операции никто не должен знать ни в Киеве, ни во Львове. Это решение Ставки главнокомандующего. Военная администрация во Львове еще не полностью укомплектована, и у нас много сомнений в отношении некоторых чинов из окружения назначенного генерал-губернатора Галиции.
Дверь неожиданно распахнулась, и в комнату быстрыми шагами вошел генерал Брусилов в сопровождении начальника штаба генерала Ломковского. Командующий армией был точно таким, каким его описывали во фронтовых репортажах столичные газеты и журналы, – небольшого роста, худощавый, подтянутый, с маленькими усиками и обильной сединой в коротких волосах ежиком.
– Николай Владимирович, пора ехать, – скомандовал он, окинув всех быстрым взглядом. – Нас ждут в госпиталях. Предстоит сделать самое важное – наградить тяжелораненых и побеседовать с героями.
– Я готов, ваше высокопревосходительство, – ответил тот. – Позвольте лишь представить вам капитана Белинского – офицера, которого мы планируем задействовать по варшавскому делу. С завтрашнего дня начинаем подготовку операции.
– Прекрасно, – оценивающе взглянул на Белинского командующий. – Значит, капитан, не успели приступить к должности, как вас уже определили на другую – связника шпионской сети?
Офицеры засмеялись.
– А если серьезно, – продолжал командующий, – дело это чрезвычайной важности. Речь идет не только о чести российской армии. Утечка информации накануне осенней кампании может свести на нет все наши усилия нейтрализовать австрийскую армию уже в этом году. Это вопрос сохранения жизни сотням тысяч российских солдат и офицеров. – И, уже пожимая офицерам руки, добавил: – Помните это, господа офицеры, и дай Бог вам успеха.
– Вы впервые в Галиции? Как вам город? – спросил Белинского Кирьянов, когда они ехали в автомобиле в сторону городских казарм, где были устроены офицерские гостиницы.
– Бывать здесь не приходилось, а город, насколько мне удалось заметить, довольно красивый и я, бы сказал, своеобразный, – ответил капитан, разглядывая каменного спящего льва возле старинной пороховой башни. – Удивляет полное отсутствие каких-либо признаков войны, если не считать, конечно, военных на улицах.
– Да, это верно, – согласился адъютант. – Но тут ничего удивительного, австрийцы не рассчитывали оставлять город надолго, поэтому ничего не разрушили. Буквально через несколько дней после сдачи Львова они бросили сюда семь своих корпусов, надеясь вернуть утерянное. Тяжелые бои шли на самой окраине города. В Киеве поспешили с приказом об эвакуации. Но Брусилов остался верен себе. Оборона была поставлена безупречно. В два раза меньшими силами отбили все атаки, к тому же, оттянув на себя основные силы австрийцев, мы позволили нашим соседям успешно атаковать с флангов.
– Судя по перемещению штаба армии, дела на фронте по-прежнему идут неплохо? – спросил Белинский.
– Это верно, бои уже на правом берегу Сана, но более ста тысяч австрийцев сидят в Перемышльской крепости, а это всего сто верст от Львова. Правда, мы основательно обложили ее и серьезной угрозы она сейчас не представляет, но в психологическом плане, конечно, влияет на обстановку. Местное население, прежде всего поляки и евреи, считают крепость неприступной и надеются, что немцы скоро придут ей на помощь. Но впереди зима, и можно надеяться, холод и голод сделают свое дело. Австрийским воякам несвойственно терпение. Хотя в крепости почти одни славяне – чехи, русины и поляки, если не считать офицерский состав.
– А как наши местные русские, которых почему-то называют русинами? – полюбопытствовал капитан.
– Это сложный вопрос, – уклончиво ответил адъютант. – В городе их практически нет. В своем большинстве русины – это крестьяне, доведенные до крайней нужды теми же поляками и евреями. В начале века безработица заставила многих из них эмигрировать в Америку. Этот жалкий народ не имеет ни своей культуры, ни литературы, ни истории, ни собственной интеллигенции. Если бы мы вовремя не пришли сюда – их бы полностью поглотили поляки. Мне кажется, большая их часть приветствует свое освобождение, хотя отдельные лица выступили против нас в так называемых сечевых стрелецких дружинах. Немало их пострадало при австрийской мобилизации, когда хватали сочувствующих нам. Причем в этом есть и наша вина. Перед войной у нас хватило ума составить для комсостава памятку о политических партиях Галиции, где указывалось, на кого мы можем рассчитывать в предстоящей войне. В итоге более сотни человек уже в первые дни войны были расстреляны австрийцами. Да, глупостей мы наделали здесь немало. Вон там, – адъютант указал в сторону Базарной площади, – стряслась еще одна… Хотя это скорее не глупость, а следствие нашего обычного поведения.
– И что же здесь произошло? – спросил капитан.
– И грустно, и смешно… В конце сентября какой-то еврей – молодой пацан – якобы попытался стащить у ополченца штабс-капитана Карпова кошелек. Тот погнался за ним, и в это время кто-то выстрелил из окна. Солдаты ответили, и из домов в них тоже начали стрелять. Однако потом свидетели говорили, что солдаты приняли щелканье своих же пуль о стены за выстрелы из домов, а пыль от выбитой пулями штукатурки – за дымок от винтовочных выстрелов из окон. Другие уверяли, что стреляла голытьба, хулиганы. Третьи утверждали, что стреляли нижние чины из маршевых команд с целью спровоцировать погром и грабеж евреев. Так или иначе, но при попытке убежать из домов девять гражданских лиц, все с виду евреи, были убиты на месте и с полсотни ранены. Все дома по трамвайной линии от казарм до Базарной площади были оцеплены солдатами, произведены обыски и аресты среди мужского населения.
Оружия не нашли, но вот эти ближние три дома, по распоряжению губернатора, были конфискованы. Они до сих пор стоят на продажу за смехотворную цену, однако желающих купить нет.
С нашей же стороны потери были таковы: ефрейтор Дворовчиков ранен в указательный палец и живот, а рядовой Гарифуллин в ногу.
Да вот, арестованы прапорщик обозного батальона и один вольнонаемный. Одного застали в совершенно пьяном виде в одном из еврейских домов, а второй самовольно снял с поста часовых, оставленных охранять труп убитого еврея. Не правда ли забавно, скорее глупо, капитан? Помимо всего все это нам дорого обходится. Весть о «еврейских погромах» во Львове уже достигла не только Петрограда, но и наших союзников. Сегодня пришла телеграмма, что из Варшавы во Львов прибудет целая делегация во главе с артисткой Яворской для «обследования чинимого русской армией и правительством насилия над еврейским населением Галиции в районе театра военных действий, дабы развернуть кампанию в английской прессе против варварства русских». Несколько дней работы всем офицерам контрразведки обеспечено.
Автомобиль с офицерами въехал в ворота казармы.
Глава 9
Губернатор
Несмотря на поздний час, в окне кабинета галицийского генерал-губернатора графа Георгия Бобринского горел свет. Глава российской администрации работал над докладом, которому надлежало утром быть отправленным в Петроград в Министерство внутренних дел.
Причиной такой спешности было назначенное на днях рассмотрение правительством вопроса конфессиональной политики России в Галиции.
Обсудить эту тему правительство вынудили участившиеся обращения и письма обеспокоенной общественности о якобы насильственном обращении галицийского населения в православие.
Правильно составленный доклад должен был снять это напряжение.
