Заметки о чаепитии и землетрясениях. Избранная проза

Такой яркий блик на окне, что и стены и ничего кругом не видать. На небе гряды дождевых разорванных туч. Ветер. Постукивает с вечера вчерашнего наш дом всеми балконными приспособлениями. Продувается городская окраина. Люди в весенней одежде держатся кучей, чтобы не унесло, как цветные лоскутья бумаги. Воскресение. Весной не страшно. Холодно по-настоящему. Только после этого установились утренники, в хорошее солнечное утро у нас между домами сизый туман, не похоже на любую другую погоду. Начиная идти, люди видят весь свой путь намного дальше. Так бывает при безоблачном небе оттого, что сейчас еще солнце не способно разморить. Веет духом весеннего благородства. Сколько бы не было воды под снегом и под ногами, как красиво. Как чай хватает за душу. Ранняя весна, утро. От весны до весны – несколько лет. И что всю жизнь будешь не признан – оцени это. Отец наш старался, чтобы мы были счастливыми, а не признанными. Снег в Баку, в Грузии, в Сухуми – он это видел. Подземные толчки в южной Боливии, южной Мексике…

<1982>

Когда понимаешь, что уже и не остается ничего понять, и ложись опять. Вспыхивают лампочки за твоими окнами, как короче не сказать, и их подмигивание складывается в лаконичную надпись – надо всем звучит политическая новость. Новый город напоминает газетный лист. В старом городе мы знаем об этом больше на слух: упал «Салют-6», землетрясение на Байкале, Индира Ганди совершает поездку в США.

Пахнет чаем, потом яблоками, отдает «пепси-колой». Гвоздики. Мне даже снится, сколько пасты в стержне должно оставаться. Вот как давно прошли и кончились белые ночи, а продолжаются кое-как чайные дни, когда нет ничего сложнее в жизни, чем заварить чай, закурить беломор.

В старом городе соседи лукавей выглядывают из окон, хотя то, что им открывается, не содержит и намека на лукавство. Хлеб, до которого мы договариваемся в течение дня и на закате, как цветной кинофильм, разноцветное небо надо всеми этими новостями, зрелище в новом районе. Теперь солнце садится в одиннадцать, прошла половина лета. Вера уехала, оставив нас с матерью в маленькой комнатке, но здесь с новостями обстоит не лучше. Пьешь чай и догадываешься о завтрашней первой новости. Люди разъехались на лето или еще разъезжаются, и целые дни квартира принадлежит нам временно. Я хожу с утра до ночи по комнате и коридору, захожу на кухню. На том свете так тихо потому, что всегда только что кто-то умер. Как в шуме городском ни мало нашего, но этой тишины мы не ищем.

Но счастья три раза и не ловят, удовлетворяются неуловимостью его и в первые два.

Вот и не пей крепче «Цейлона», и запомни, что чай растет не на Тибете, а на Кавказе, и тебе это надо бы знать лучше, чем кому-нибудь другому, а так и ходи, как помешанный. Мать ушла постоять в магазинах, а я остался дома. Вот что все время повторяется, вот что мне о себе приходится сказать. И чем раньше она это делает, тем лучше. Сегодня я проснулся от оглушительного, одинокого раската грома, понимая то, что я не в Индии Купчинской, а в старом городе, что это как-то меняет дело. Круглая туча, как бы сошедшая с картины Рейсдала, но вышитой болгарским крестом, стояла за окном над трубой. Оттуда сюда долетали капли дождя.

Прошла обнаженно-гротескная весна, белые ночи, такие холодные в этом году. Теперь уже начало августа. Все еще хожу по дому, почти не выглядываю на улицу. Значит, все есть. Да что мне-то видеть: группы туристов в старом городе да алкоголиков, которые и по двое уже составляют группу? Меня, я надеюсь, не замечает никто.

Под тучей прогноз составлять как-то не принято, и день выглядит бедным новостями. Правильно угадать, значит, правильно вспомнить.

Те минуты, когда забываешь о действии «Беломора». Вот что значит, что я чай выпил, а дело выдумываешь себе сам. Наши чайники я узнаю сразу. Немного жизненного пространства кухни захватываю себе. До сих пор, все это время, нам хватало индийского чая. С начала года не было почти перебоев.

И, конечно, забываешь, что куришь. Под уличным беспокойством я не нахожусь, и мне доступны все домашние беспокойства.

С кем я общаюсь немного? С подобными себе психически ненормальными людьми и радуюсь, когда и они меня не замечают. Это одно позволяет по временам поддерживать культурные общения. Жить так, что было или предстоит какое-то интересное дело, одно и придает смысл прямому стоянию на ногах. Но больше их и не может быть.

Варю вторяк. Не выбрасывать же такой хороший чай, тем более что у этого чая вторяк крепче первой заварки. Приходится подыскивать дела самому, да еще не становиться за это известным. В уличной суматохе, каких бы это ни вызывало нареканий, я сразу же отступаю. Пока никого нет, все это принадлежит нам, точнее, мне и я спокойно могу ходить по всей квартире. И курю. Ждать абсолютно нечего, даже при этом утро проходит незаметно. Вчера попал в книжном магазине на запись на Фолкнера. Очередь в два счета вынесла меня на улицу.

Между первым и вторым чаем получил письмо от Веры. На юге холодно.

После чая первую. Жду итогов вчерашнего дня. Значит, созревают плоды сегодняшнего недеяния. Кончилась лошадиная жизнь. Ведь лошадь, всю жизнь здесь ходя, никогда не слыхала последних известий. Года два уже не видать эту лошадь. Завтра меня здесь не будет. Напоследок дом напротив, загораживающий весь вид на улицу, показался не таким уж большим. Из кухни у нас видно телевизионную башню.

Политграмоте учусь у вывесок. Задернуть занавеску, выбросить косточку от абрикоса, ходить из угла в угол, все это лучше делать у себя в комнате. Радио и газета ни о чем мне не напомнили. За несколько дней вот заметка, которая не оставила меня равнодушным.

«АРХЕОЛОГИЯ. Находка в горах.

В горном районе северо-западной окраины штата Джамму и Кашмир на высоте 3.600 метров группа индийских археологов обнаружила руины древнего буддистского монастыря, относящегося к Х веку нашей эры. При раскопках были найдены 12 статуй из дерева и слоновой кости».

Вспоминается свежий сон, мне снилась японская буддистская скульптура, как всегда в руку. Эта политграмота и есть чай.

Как ошибочные взгляды в ничем, и находят себе поддержку вот эти дни. Не жаль сознания потерять. Будь правы диалектики, их постулаты печатались бы на пачках чая. А так этот чай просто лежал рядом с тем, что индийским называется. Примиряющая тенденция – афористическое что-нибудь вроде: ошибки делаются, чтобы правильно вспоминать. Так и мечты суммируют неправильные взгляды, и их надо переваривать. чтобы они пришли в соответствие с реальностью.

Под окнами листва кипит, как чай в чайнике. Ветер, разыгравшийся не на шутку, вымел последние облачка с неба. Уже осень. Отапливаемся газом. Вода холодна и напоминает о близких утренниках. Но сегодня день обещает быть теплым. Молодею во снах, старею, сидя в четырех стенах. Вера смотрит телевизор, я смотрю в это время сны. Мне снится, что финские толстосумы придумали способ заставлять вулканы передвигаться сами по себе и ищут вулканические горы по всей Скандинавии, чтобы привести их к себе, под Хельсинки. И действительно, во сне, в заоблачной выси тут виден уже один вулкан. Суоми, Самоа… Утром передают, что началось извержение Сент-Хеленс. Вот какие странные превращения претерпевает действительность во снах. По телевизору такого не покажешь.

И иди. И тогда куда-нибудь, когда-нибудь ты приходишь. Чем ближе мечты к своему осуществлению, тем прочнее стирается в воспоминаниях эта разница и становится непонятным: мечты ли это реализуются, или явь до того переплетается с мечтами.

Свет в прихожей, невидимый с улицы. Новый день настает. Нашумевшим слухом и живи. Остальной свет уличный. Не нервничаю и прикуриваю одну от другой. Выдался денек, когда рассвело дружно в восемь. Слышен каждый звук с железной дороги, это вдохи и выдохи города. Выпил лечебный чай и надо размяться. Если посмотреть вдоль рельсов, виден Исаакиевский собор. Вот и все, что нас с городом связывает. В остальном он заявляет о себе несмолкающим гулом. Насколько привычней и понятней звуки с железной дороги, что они целиком растворяются в городском шуме, незаметны. Пробовали ходить гулять, но и с другого края района ветка железной дороги. Ночью это впечатляюще. И получается, что мы только и живем проходом и уходом поездов, набирающих тут скорость. Сад вдоль железной дороги напоминает ощипанную гроздь винограда, что само по себе напоминает миф о пьяной деревне, даосском винном рае. Но надо хоть раз поесть мяса Витебского вокзала. Уж осень, съездил в Пушкин.

Красные, желтые и зеленые кусты и деревья на дворе. Как из астрономической обсерватории, разглядываю дома за железной дорогой, самые дальние, которые здесь видны. Хотя там днем и разглядеть-то почти ничего нельзя. Третьего дня выпал иней и трава так и осталась белесою. Неторопливый разговор за окном, нюхаю осенний воздух.

Как только я здесь просыпаюсь, я обретаю газовую плиту с чайниками. Заварить чай здесь не такое уж большое торжество. Пью и слушаю «Международный дневник» или проглатываю с ленинградским выпуском последних известий. Но зная об применении его к себе, я каждую заварку воспринимаю как особенный ритуал, вернее, подбираю к ней некоторые ритуальные препятствия, выдуманные, говорю об этом заранее. Как пить нашу чистую ленинградскую воду после чая – вот ритуал.

Свет в прихожей, невидимый с улицы, все тепло сборов. Прихожая расположена в самом сердце дома, и только здесь мы договариваемся окончательно о наших делах. Я остаюсь, так уж повелось, что я весь день один дома. Безветрие. Пью чай, оставшийся с ночи. Вчера выпал снег, и детскую площадку под окнами, кустами разделенную на участки, вижу сквозь занавеску. Ловлю и не поймать отраженный белый свет на потолке и стенах. Вот когда можно походить и подумать. На зеленые деревья выпал снег. Здесь у нас оживленно на углу, как на улице. Не хочется выглядывать, потому что здесь все время таскают мимо окон детей. Сильный ветер не продержался долго и нанес с севера снега. Сегодня, слышно, начинает таять. Варю свежий индийский чай.

Теплые, сырые дни. Снег сошел, не пролежав и трех дней. Еще настоящая осень. Конец октября.

Светает так медленно, что я успеваю полежать с включенной лампой. Заметил, что что-то в образе жизни неуловимо изменилось. Привык к новым условиям, которые вообще-то не раз становились для меня спасением от уличных треволнений. Я очень рано засыпаю, первый год, когда не слышу Виллиса Канновера. Мама привезла книгу Никитиной о древней корейской поэзии в связи с ритуалом и мифом. Сны к концу года начинают сбываться.

Чай выварил. Это уже другой день. Солнце светит широко и привольно. Раньше люди, выходя из дома, оказывались под деревьями, голые сучья да лужи на асфальте сейчас их удел. Никуда не тянет выйти. Западный ветер колышет остатки листьев. Здесь совсем не растут сосны и ели. Да, да, люди вспомнили время года и оделись почти сразу по-зимнему. Небо безоблачно, кошки вышли посидеть на опавшей листве.

Электрическая лампа включена. Осенью – луна. Ее вид остановил меня сегодня с первых же шагов. Как – это надо знать. Луна садится и затемняет свет сотен квадратных окон, напоминая какой-то голландский пейзаж. Я такого пейзажа не помню. Значит, это антивоспоминание. Первое ноября. Плюс два градуса. Два фонаря и луна делают невидимым свет городской. Электричество сегодня успокаивает, всегда – тревожит. Еще нечего делать нам с луной.

Солнце взошло, но и с солнцем нам нечего делать. На рассвете прошел снег. На дорожках он сразу растаял. В воскресенье возвращались от мамы и как бы для всего уличного закрыли за собой дверь. Живем только своими проблемами. Неделю назад умер Брежнев, траур уже кончился. Лично у меня какие проблемы? Чая выпить да покурить. Весь год проходил из угла в угол. Читал «Корейские предания и легенды», Цыбикова, Бежина «Под знаком ветра и потока», «Дао и даосизм в Китае», заглядывал в сборники китайских новелл. Почти нечего вспомнить. Так, на ходу и прочел, пользуясь светлым промежутком дня. Теперь темнеет рано, в пять, в шесть уже и строчки не разобрать. Даже во сне снится, что я владею манерой исполнения вслух китайских стихов. К кому из старых знакомых ни обращаюсь, не нахожу понимания. Что им? Что петь скандинавские руны. Прервал почти все знакомства. Да, где-то здесь же прочел Бежина «Се Линюнь», или еще в прошлом году, уже не помню. Маленького Го Си запомнил, потому что брал его на ВТЭК, а мне дали 2-ую группу пожизненно и больше на Васильевском раз в году не надо отмечаться. Вот, по-видимому, все, что я сделал в течение года. Еще раз в три недели хожу на укол, а так провожу свои дни в абсолютной праздности. Хочется сравнить манеру исполнения китайских стихов с тем, как, зная слова песни, догадаться о ее мелодии или, в ином плане, как по стуку пишущей машинки догадаться о содержании печатающегося текста. Или по виду освещенных окон догадываться о политических новостях, которые равно дойдут до тех, кто дома и кого нет. Вот настоящий аргумент в пользу очень пристального чтения.

После сна ловлю себя на ощущении вечернего покоя, так не свойственного утренним часам, когда до рассвета обычно и не вспоминаешь, что сегодня никуда не надо, да и делать по дому почти ничего не надо, во всяком случае, всю первую половину дня. Поэтому догадываешься о какой-то происшедшей перемене, хотя и не представляешь, в чем она состоит.

Сажусь писать дневник, пользуясь все тем же светлым промежутком дня или своего сознания, тут все перепутывается. У Кирюши прочел «Приговор» Кафки. Так вспомнилось, все-таки я несколько раз бывал у него. И сейчас чувствую, как с каждой строчкой становится темнее. Другие включают свет гораздо раньше меня. Помню одно – еще в этом году мне исполняется сорок лет.

Уже включают свет – три часа дня. Среди дня был момент, когда откуда-то изнутри домов засветило солнце и они приобрели вид готовых к своему раскрытию вещей, но нашла туча и стало на два часа темней. Как ни странно, повинуясь внутреннему чувству, подхожу и гляжу в западное окно. Здесь, как на перепутье, всегда оживленно. Длинная дорожка уходит в сторону железной дороги мимо пришкольной лужайки, и пути между домами здесь пересекаются. Манит вдаль, туда, к домам за железной дорогой, как будто бы есть какая-то разница между теми серыми коробками и нашей, но в них чувствуется готовность к осуществлению. Тут всегда прогуливают собак. Те же дома, но в открытом пространстве совершенно иначе смотрятся. Я еще посумерничаю, так приятно в полумраке, потом впотьмах бродить по кухне. Думать – нельзя же так этого и оставить. Канада передает, что в Албании было землетрясение, больше нечего слушать. Все становится на свои места. В «Правде» сообщение об автомобильной катастрофе в туннеле Саланг. Имеются человеческие жертвы.

Уже неделю живем на Петроградской. Мама попала в больницу с сильным ушибом ноги. Приезжала на три дня Инна, все время проводила у мамы, только утрами и вечерами мы виделись и могли наслаждаться ее обществом. За это время произошло в Ленинграде наводнение, но мы об этом узнали на другой день из газеты. Нас оно никак не коснулось. Раз сходил к Герте Михайловне, позавчера. Поговорили о том о сем. Я пробыл недолго.

Сегодня проснулся четверть седьмого. Пошел варить чай, пока пил, Вера поднялась, стала делать зарядку, прилег снова. Инна уже уехала и мы вдвоем. Вера ушла на работу, и я прилег. Стало светать. День, кажется, ничего – небо голубоватое, но еще дует юго-западный ветер и к ночи обещают усиление ветра. Ничего не говорят – есть еще угроза наводнения или нет. Это было двухсотпятидесятое в истории города.

Сегодня еще можно ничего не предпринимать, а завтра, по-видимому, нужно будет съездить в Купчино. Наслаждаюсь полным отдыхом. Все у меня есть. Надо только за хлебом выйти. Лень. Слабое осеннее солнце.

Внезапно бросили все наше купчинское. Долго придется пожить здесь. Маме до полугода придется пользоваться костылями. Здесь лучше. Кроме того, что телефон здесь под боком и есть кое-какие соседи, гораздо лучше в смысле района. Ну ее к Богу, эту окраинную тишину, привыкну к беспрерывно снующим мимо дома машинам. Книги есть и здесь. Алексеев, Боронина, хватит надолго. Боюсь магазинов, не знаю, как буду делать все необходимые покупки. Пока же можно отдыхать, и этой возможностью я пользуюсь в полной мере.

Что видно: люди ходят, мерещатся флаги на серых домах. День пройдет – все пройдет. Никуда.

Дни идут за днями, солнце больше не показывается. Грозят кратковременным похолоданием, я уже простудился на здешних сквозняках. Твердо решил эти праздники отметить дома, никуда не высовываюсь, так здесь подхватил простуду – насморк и чих, как во время абстиненции. Болезнь заново научит лежать и сидеть, а это доходился я по коридору, под дверями. Декабрь. Скорей бы новый год и кончался этот дневник. Ведь в этом году я подсел в январе, вот и будет что сравнивать в начале будущего года. И медленно ходя по дому и по улицам, глядясь в витрины винных магазинов, буду вспоминать восемьдесят второй год, как год, когда я бросал и пить, поддавшись на уговоры родных. Массовые посадки, по-моему, уже кончатся, и так будет не похож один январь на другой. До этого еще почти месяц надо ждать. Есть еще немного дневного света. При электричестве как-то над дневником не думается. Вчера по телевизору показывали еще один фильм с Высоцким, трудно сказать, к чему бы это.

В Купчино я так и не был, и никто, по-видимому, не знает, что я здесь живу, во всяком случае никто из моих знакомых не звонит. Темнеет.

…. И оказывающийся едущим на автобусе где-нибудь на Марата или за Лиговкой ты– ты же. Тот же, что сейчас ходил по комнате впотьмах, не представляя себе ничего красивее колокольни Владимирской церкви, до половины скрытой деревьями, и заросших дворов прижелезнодорожного района. Большие перестройки грозят старому району. Как жаль, если он станет неузнаваем. Так же жаль Малого проспекта на Васильевском острове. Я их не знаю, но есть много таких улиц, что сейчас меняются за счет новостроек и которым это не очень идет. Ходил и видел, как изменилась Карповка, когда обстроили углы. Да где сейчас спокойно с сохранением исторического облика? Об таких местах пишут особо. Наш дом не может быть перестроен заново, а неказистые домишки за Лиговкой доживают свои последние дни.

После пасмурного дня – голубое небо. Плывут снежные облака – снег идет мимо, не идет у нас. И наконец целый день солнце при трехградусном морозе – сегодня.

Все встало на свои места. Стены комнаты как бы расступились от свежего морозного воздуха. С каких пор я стал таким домоседом? Кто говорит, что сегодня день не чайный? Сам заваривал «Цейлонский». Немного тяжела голова. Прилег. Телевизор предпочитаю не включать. Немного позже послушаю «Сегодня в мире». Тихо. Никакой такой яркой политической новости. И приходится себя успокаивать тем, что ты – ты же. А понял это потом как-то вдруг. Меня взбадривает только отсутствие выхода из создающихся положений. К этому бы можно привыкнуть. Перед концом, может быть, все это и выглядит картиннее. После чая надо размяться. Я хожу, остываю, потом лежу – греюсь. Веры снова нет – она ушла на книголюбский вечер. Вести о сильном землетрясении в Северном Йемене с двумя тысячами убитых. В Гиндукуше также произошло весьма сильное землетрясение, и ничего не надо слышать больше, все ж смотрю «Сегодня в мире». Завтра маму выписывают из больницы.

Заснеженный дом за окном. Слепые окна, как черно-белые газетные фотографии. Два раза окно принималось замерзать. Прошел солнечный день, потемнело ясное вечернее небо. В комнате тепло и накурено, а за окном западный ветер. Вообще же зима на редкость мягкая, все еще городу угрожает наводнение.

Здесь кругом снега, как там вокруг острова. Силюсь что-то читать при затухающим свете дня. Вспоминая книги, которых мне здесь недостает, я только к трем часам в воспоминаниях добираюсь до собственных сочинений. Настоящие сумерки начинаются около пяти. Силюсь вымыть пол еще при свете дня. Становится спокойнее, и дальше все делается спокойней. Сложилось такое положение, когда книги не нужно перевозить из дома в дом. И тут и там есть непрочитанные книги. Не буду их тут перечислять. Не надо скапливать книги, но сейчас и тут и там много книг. Кира перед отъездом успел зайти в «Науку» и купил три книги. Без статей Алексеева две, и я взял на другой день: «Ямато-моноготари» и «Философское учение школы Хуаянь». То все осталось у мамы. В день, когда он уехал, водил маму на снимок. На стыке дня и электрического вечера беру в руки книгу. Здесь это Никитина о корейской мифологии. Очень медленно читается. Да и то сказать, за два месяца я только два дня здесь. Сегодня можно посумерничать. Накануне были люди из Пушкина. Настоящий чайный кутеж.

Я понимаю, что вижу перед собой день, но слишком холодно выходить, даже чтобы пить пиво. Я все жмуся к теплу, а так имею тенденцию ходить по возможности раздетым. Десять градусов февральского мороза. Нет, конечно, для пива холодно. Как я люблю чай и тот экстаз спокойствия, когда ложишься и не дремлешь, а отвлекаешься сознательно от всех шумов.

По-настоящему впадаешь в забытье:

«телом подобен иссохшим ветвям,духом подобен угасшему пеплу.Темный, туманный, без чувств и без мыслей,не говори с ним – ведь он настоящий».

Еще на Петроградской приснилось, что на Славе в книжном магазине продается Чжуан-цзы. Я покупаю два экземпляра. Книжка в мягкой обложке. Заношу домой. Сегодня двадцать градусов, слишком холодно, чтобы ходить проверять. Пью чай. По радио предсказывают новое извержение вулкана Сент-Хеленс. Как бы мы ни уезжали отсюда, но все возвращаемся к одному и тому же. Сгорел Кослас. Прочел «Союз дракона и тигра» из «Возвращенной драгоценности». В начале новеллы упоминается Су-дун-по. И всю ночь разыскиваю ускользающий пивной ларек у Московского вокзала, и во сне не удается выпить пива. Тут я одеваюсь гораздо соответственней погоде и во сне и наяву. Мое пальто висит здесь, где-то на стуле болтается костюм. Значит, я здесь уже живу. Бутылка незаметно исчезает со стола. Не пью. Готовлю чай. Курю. Я мог бы и не знать, что произошло подорожание. Снегом занесло все вокруг. Солнечные зайчики на снегу, и перед глазами плавают круги. Больно смотреть на снег. Не раздвигаю занавески. Здесь на кухне у меня ателье. Нету места спокойнее и проще, как проста по своему устройству однокомнатная квартира…

Христос с нами!

15 февраля радио передает о землетрясении в Синьцзяне. Имеются раненые и разрушения, 6,5 баллов по шкале Рихтера.

Конец февраля – начало марта все новые сообщения о подземных толчках. Лос-Анджелес, показывают, как рушатся маленькие дома. Сегодня, в пятницу 4 марта, радио передает о землетрясении в Тихом океане в 150 км от Лимы. В двенадцать часов я был в пути и не слыхал о землетрясении в Киргизии. Пришел, посмотрел газеты за эти дни. Умер Н.А. Козырев.

В «Книжном обозрении» пишут, что издан Джойс.

Тринадцатого марта в «Международной панораме» показывали центр по борьбе с последствиями землетрясений в городе Кавасаки. Говорят, что между десятым и пятнадцатым сектором в районе Фудзиямы будет очень сильное землетрясение.

Четырнадцатого два толчка неподалеку от Небит-дага силой до 7 баллов. Вчера извержение Ключевского вулкана, сегодня – землетрясение в Александровске-Сахалинском.

Показывают треснувший туркменский дом в программе «Время», говорят, что заморозки ночные мешают восстановительным работам. Землетрясение в 30 км от Небит-дага.

Сильный ураган на Камчатке. Трехметровые сугробы и сорванные крыши, сила ветра достигла 180 км в час.

В Купчине продают чай с нагрузкой – две банки сгущенного какао и майонез, так что две пачки тридцать шестого выходят дороже четырех рублей.

Неделю назад сильное землетрясение около Амола в Иране. По телевизору показывают пострадавшие деревни, снятые с воздуха. Тридцать первого марта почти разрушен город Попаян в Колумбии, руины. В субботу – в Ленкорани.

Во вторник пятого апреля Авачинский залив. Показывали разрушенные соборы Попаяна. В среду – извержение вулкана Килауэа, раньше, кажется в воскресенье, Этна.

У нас весна очень ранняя в этом году. Снег сошел еще в марте, и сейчас дни теплые и сухие. Земля быстро просыхает. Ездили в Купчино. Солнечные дни, температура утром под десять градусов. Пил пиво, немного вина. Мылся. Переделали все дела. В Купчино жарко даже в куртке. Может быть, еще будет похолодание. Слышны очень дальние звуки, все настежь. Вера видела уже готовые распуститься почки. Раздражение на людей, стоящих на улицах. Похоже, что в книжных магазинах ничего нету. Не могу ручаться. Еще раньше сдал пятьдесят пять бутылок из-под вина, очень устал. Осталось довольно много, сил нет. На Петроградской тоже пиво. Люди проводят время у ларьков. В рабочее время меньше стало мотающегося народа. Проезжаю полгорода. Семьдесят четвертый немного изменил свой маршрут и едет по Волковскому проспекту и по Расстанной. Никогда он так не ходил на моей памяти, а Вера говорит, что это его обычный путь. Везде на пустырях прошлогодняя трава, солнце припекает. Сегодня, 7-е апреля, Благовещение. Не знал. Дошел бы до церкви. За день два дождика. Лекция Горегляда в Географическом обществе, первая интересная о которой я услышал за год. Вечером сообщение о землетрясении в Таджикистане, на афганской границе, в ста пятидесяти километрах от Хорога на север, силой шесть баллов. Восьмого в «Ленинградской правде» пишут, что убили Монтес, Анну-Марию, в Никарагуа. Утром землетрясение у Сидзуоки, приостановлено железнодорожное сообщение.