скачать книгу бесплатно
Как Лариса уже привыкла, она застала главного стоящим к двери спиной и внимательно считающим ворон за окном. Она на цыпочках пробралась к его столу и села, расправив свою новую клетчатую юбочку-клёш. Не оборачиваясь, Триш глухо спросил:
– Крота своего сдала?
– Как и договаривались. Уже макет готовится, после обеда верстаемся.
– Вот что Лебедева… – Триш еще помедлил, потом резко повернулся, и в Ларису упёрся недобрый взгляд, обещающий мало хорошего.
– Вот что, Лебедева! – Теперь голос зло вибрировал. – Верстки никакой не будет. Материал в номер не пойдёт. Не будем публиковать твоего Кротова. Ни-ко-гда!!! Тему по двойному убийству, где он замешан, освещать только в объеме официальных сообщений. Да и то по минимуму. Ясненько? Тебе, спрашиваю, всё ясно?
– Борис Ильич!? – она вся разом, от причёски до задорной юбочки, подалась в сторону непонятно с чего вызверившегося шефа.
– Я, Лебедева, в конце концов, начальство для тебя, или кто? – от непереносимого вопроса в её глазах Триш вдруг взорвался и заорал. Таким его Лариса ещё не видела. – Я тебя спрашиваю: могу я отдать распоряжение без того, чтобы отчитываться перед подчинёнными, почему это, да как, да зачем. Надо так, и весь сказ! У меня ТАМ (он выразительно потыкал в потолок) свои начальники есть, и я их не переспрашиваю, когда получаю команды, Вот и ты изволь исполнять, а не вопросами дурацкими меня тут изводить!
Он ещё что-то кричал, но Лариса уже не слышала, не понимала смысла слов. Она тяжело поднялась и пошла прочь из кабинета. В висках стучало одно: почему? зачем?
Плохо соображая, она прошла мимо вытаращившейся Ниночки, спустилась на второй этаж к Лизетте. Прошептала, что материал опять снят неизвестно почему. Лизетта подхватилась было бежать по начальству, но, подумав, тормознула, подошла к Ларисе:
– Валерьянки, может?
– Нет, Елизавета Григорьевна, я пойду. Сокольский в редакции?
– На месте. Шагай к нему и не думай, что только твои материалы с номеров слетают. Шагай!
Едва Андрей Романович открыл дверь, она упала ему на руки и захлебнулась слезами. В их безудержном потоке плескалось всё горе человека, поднявшегося в своём творчестве над обыденностью мира и вдруг сбитого неизвестно откуда пущенной стрелой недоброго чужого умысла:
– Журналист я, или козявка какая, что с моими работами можно вот так, ничего не объясняя? Разве заслужила, чтобы меня из кабинета почти что пинками выставляли? И вообще почему опять этого Крота треклятого снимают? Что этот бандит за фигура, если из-за него можно кого угодно втоптать в грязь? Что мы тогда за четвёртая власть, если нами крутят, как хотят? Ты, Романыч, что-нибудь понимаешь? Скажи, если что знаешь!
Сокольский бережно отстранил от себя заходящуюся в рыданиях женщину, подвёл к уютному креслу в уголке кабинета, помог устроиться и достал уже знакомую, хотя и сильно обмелевшую коньячную тару. Постепенно она затихла, подошла к зеркалу поправить макияж, и снова села в кресло. Но теперь перед ним была уже не та Лариса, которая от разочарования и унижения не могла совладать с эмоциями. Решимость вышедшего на охоту большого зверя сквозила в плотно сжатых полных губах, она готова была всеми силами отстаивать свои права и профессиональную честь.
– Ну, вот другое дело. Слезами ничего не поправишь. А на Триша ты не сердись. Он тоже сорвался на тебя не просто так. Он ведь не сам себе велосипед. Думаю, ему сверху приказали Крота не трогать. И ты с твоей осведомлённостью не можешь не понимать, кто отдаёт подобные приказы. А если такой приказ не выполнить, не только Триш, а и вся наша газетёшка накроется медным тазом. Надеюсь, с этим ты согласна? Власть властью, но на любую власть, особенно на четвёртую (тут Сокольский грустно усмехнулся), всегда найдутся любители накинуть удила. Придёт время, наш Ильич ещё к твоей ручке с извинениями приползёт. Думаешь, ему не хотелось скоренько запихнуть в номер такой жареный материал? А выше головы – или главы!– не прыгнуть. В этом городе – никому.
– Ты думаешь, чинуши мэрии перестраховываются? – тихо и зло спросила Лебедева.
– Если бы только чинуши, было бы полдела. Но тебе ли Лорик, не знать, кто такой Валерий Кротов, и за какие ниточки он дёргает. Я, честно сказать, очень удивился, когда Триш всё же дал команду ставить твой материал. Предполагал ведь, что добром это не кончится. Так и вышло. Тебя только жаль – попала бедная баба в чужие разборки. Ладно, давай малость подлечим нервишки.
Сокольский плеснул Ларисе и себе, достал откуда-то коробку конфет, включил чайник и отключил телефоны, оставив рабочим только тот, что соединял с Тришем. Лариса, уже окончательно взяв себя в руки, постепенно отходила от пережитого стресса. Они почти до обеда чаёвничали с Романычем, обмениваясь производственными и всякими другими новостями. Лебедева наконец-то посвятила его в суть встречи с Васильевым и в содержание некоторых материалов ОБЭПа. Требовалось немало времени, чтобы свыкнуться с тем, что её большая, важная и глубокая работа не увидит свет…
***
На следующее утро прорезался телефон Алексея Вершкова. Лариса была рада поводу улизнуть для сбора материала. Два последних дня после разгона Триша она старалась как можно меньше бывать в редакции. Ей казалось, что все коллеги с ухмылкой глядят ей вслед. Так и надо этой выскочке! Возомнила, что начальство будет в каждый номер совать её жареные штучки! Остальные если раз в квартал нароют что-нибудь «эддакое», так и на том спасибо. А Лариска полоса за полосой знай печёт остренькое. Весь город о ней говорит, гонорары больше всех. И с прокуратурой-то она вась-вась, и с милицией, теперь вот и с ОБЭПом. Нет, голубушка, походи и ты у начальства в опале, посиди-ка на голом окладе!
Правда, как и прочил Сокольский, на следующий день главный опять вызвал её к себе. Пробурчал какие-то глупости про «сорвался, сам не знаю почему» и «какая-то муха укусила». Как обычно, велел брать информационной руды побольше, да кидать подальше. Кроме дела Кротова, разумеется. На этом извинения и закончились. Что поделать – сухарь Триш, сухарь и есть. А другого главного взять негде.
По дороге на встречу к Вершкову она снова думала о статусе четвёртой власти. Нилова, особенно если была навеселе, частенько со смешком говаривала:
– Кто-то, может, и обижается, когда нас, журналистов, называют продажными. А я так готова на угол выйти и на весь мир крикнуть: да, продажная я, продамся любому! Ну купите меня хоть кто-нибудь! Так что-то не кидаются покупать… Вернее, нормально платить за журналистские услуги. А чего плохого в том, чтобы нам за сочинения на заданную тему – то есть за заказухи разные – платили бы отдельные гонорары? Понравилось заказчику – пусть по-человечески раскошеливается. А то ты из кожи лезешь, а он и не думает хоть на йоту сверху приплатить. Официантам – все знают – чаевые положены. А журналисту почему нет? Потому что журналисты народ интеллигентный и принципиальный, могут и не взять? А вы попробуйте! Вы покажите сначала такого, кто при нашей тотальной нищете от лишнего рубля откажется? Это у нас в редакции почему-то считается, что платный материал – он точно такой же, как прочие. Значит, и расценивается по общей сетке. Да просто жмутся. Газеты ведь СМИ дотационные… На телевидении, особенно на центральном, люди получают сотни и тысячи долларов. Им за одну передачу столько прилетает, что можно жилье в Москве купить. А я лишнего куска колбасы не заслуживаю?
Лариса от души веселилась, представляя картинку, как сногсшибательная Алла торгуется на улице за лишний рублик к гонорару. Однако соглашалась с подругой в том, что заказные публикации – статья особая, к ним с обычным аршином не подойдёшь. Хорошая заказная статья обычно требует куда больше времени, знаний и сил, чем большинство рядовых корреспонденций. Она создаёт вокруг заказчика определённое общественное мнение. А репутация, имидж, как теперь говорят, – это уже не простая информация, скажем, о банковском продукте. На кон ставятся другие интересы. И журналист выступает борцом за эти интересы. Пусть даже нанятым. В конце концов, на работу или на службу люди тоже нанимаются за вознаграждение, а не только за идею…
Но вопросик упирается в то, как и кем должны оплачиваться дополнительные усилия такого работника. Лично она уверена, что гонорары за платные материалы должны идти по особой сетке, а корреспондент вправе договариваться с заказчиком и о дополнительном вознаграждении.
Умница! Тебе бы в налоговой семинары проводить!
Рассуждая на тему, архи-болезненную для многих региональных газетчиков, Лариса добрела до городской прокуратуры. За дверями Лёхи слышался гул голосов, взрывы гогота. Приоткрыв дверь, она увидела целый букет веселящихся прокурорских.
– А, вот и пресса пожаловала! Заходь, Лара Петровна! – пригласил картавящий басок. Хотя они с Вершковым были на короткой ноге, обращаться друг к другу предпочитали с отчествами.
Лариса поздоровалась, слегка угомонив своим появлением весёлый настрой компании. Лёхины коллеги беззастенчиво разглядывали симпатичную гостью со строгими раскосыми глазами.
– Вот, Лара Петровна, сидим тут и не знаем, что делать. Хоть читателей вашей газеты спрашивай, как быть. Сами-то уже голову сломали…
Беда прокуратуры заключалась в пикантности одного момента. Два дня назад возле городской управы проходил давно запланированный и разрешённый митинг. Представители разношёрстных партий, движений и течений, как уже не раз бывало, развернули на освободившемся от снега газоне свои лозунги. Одни требовали чего-то от внешней политики, другие ратовали за справедливость в надвигающихся выборах, третьи добивались возврата на заводы государственных заказов. Были даже те, что настаивали на сохранении в городе популяции кедров, хотя таёжных великанов в их степном регионе отродясь не водилось.
В общем, обычная ни к чему не ведущая тусовка.
Все митингующие пристойно махали в сторону окон мэрии своими транспарантами. И всё обещало пройти тихо-мирно-протокольно, если бы не один оригинальный гражданин. Раздевшись до несвежих плавок, синел он под мартовским дождиком, держа в руках мокрый плакатик со словами «Ельцин – дурак!».
Как уж получилось, что милицейские патрули заметили этого манифестанта позже телевизионщиков и набежавшей толпы, а только в прямой эфир этот антигосударственник попал целиком, с головы до труселей. Весь город увидел в новостях бесштанного борца с существующей властью, да ещё очевидцы разнесли новость по народу.
Очухавшаяся милиция, конечно, быстренько прекратила крамольную манифестацию, сгребла смельчака и отобрала его бумажку, заодно досрочно разогнав и весь митинг. О скандальном политическом казусе тут же доложили папе города. Тот моментом накрутил хвоста и зазевавшимся патрульным, и телевидению. Было велено получить от распоясавшегося голого активиста опровержение его пасквильного выступления и завести уголовное дело об оскорблении чести и достоинства лидера страны.
Кропать материалы об оскорблении выпало прокуратуре. Два дня все присные, включая Лёху Вершкова (вот почему молчал его телефон!) работали с человечком, вконец затюкав его и запудрив мозги. К их счастью, он быстро подписал все бумаги и даже согласился посидеть в каталажке за свою неосмотрительность – ну, или в качестве жертвы режима.
Дело оставалось за малым. По существующему закону, чтобы начать уголовное преследование за оскорбление чести и достоинства, сперва нужно было удостовериться, что оскорблённый субъект действительно считает себя таковым. То есть следовало получить письменное подтверждение оскорбления содержанием пасквильного плаката! Прямёхонько от Бориса Николаевича
Легко сказать – получить. А как? Написать, что ли, первому лицу: мол, считает ли господин президент себя дураком? Обижается на то, что отдельно взятый россиянин принародно так его окрестил? Хотел бы Лёха посмотреть, что останется от автора этакого письмеца…
Но как, как организовать бумажку, без которой всё тщательно подготовленное дело ни один суд не примет? Да и с ней, скорее всего, не примет тоже…
Вот и сидят они тут с утра, ржут да головы ломают, как правильно службу свою прокурорскую сослужить, чёрт бы её подрал!
– Давай, Лара Петровна, подсобляй!
Лариса, тоже хохоча, выдвинула свою версию:
– Придется вам, помурыжить малость наглеца за решёткой, да и законопатить в психушку, чтобы подобного больше не отчебучивал. Вы ведь это делать не разучились? Потом устно изложить всё как есть прокурору города, а в деле туманно написать, что все участники инцидента согласились на мировую. Или, на худой конец, тупо подделать подпись оскорблённого. Других вариантов что-то на ум не лезет.
– Да, конец тут и правда худой… Но спасибо и на том. Будем дальше думать…– вздохнул Лёха. – А у тебя-то у самой какое ко мне дельце?
Алексей Васильевич Вершков, невысокий плотный мускулистый мужичок, смахивающий на крепкий гриб, немало годков проработал в одной из районных прокуратур начальником следствия. Он хорошо знал и преступный мир Зауралья, и законы своего клана, и человеческую психологию. Следственную работу любил и старался делать честно и добросовестно. Говорят, что получалось лучше многих: процент раскрываемости у него был одним из самых высоких в городе. Но с началом перестройки его отлаженный профессиональный механизм стал давать сбои при обстоятельствах, от него, Алексея Вершкова, не зависящих. То в дело вмешивались чьи-то политические или шкурные интересы, то совершенно беззастенчиво включалось телефонное право. Усилия Вершкова и его хорошо притёртой команды то и дело сводились на нет, а преступники ужом выскальзывали из его крепких лап. Работать становилось до чёртиков сложно и противно: Лёха лавировать совсем не умел. Поэтому когда ему предложили перевестись с повышением в городскую прокуратуру, он, скрепя сердце, распрощался со следствием. Теперь вот занимается всякими дурацкими историями…
Лариса выждала, пока они с Вершковым остались в кабинете одни:
– Дельце Валерия Кротова. Есть у вас что-нибудь новенькое?
Алексей Васильевич враз посерьёзнел.
– А ты что – так этим делом и занимаешься? Ох, Лара Петровна, передала бы ты этот золотой человеческий материал кому другому, не лезла бы сюда…
– Да уже, похоже, залезла.
Лариса как можно короче рассказала о том, что ещё до раскрытия убийства заочно схлестнулась с Кротом. Про подготовленный ею материал, дважды снимаемый с номера. Про Елену Николаевну и четверых сбиваемых спанталыку девчонок. Про то, что сейчас она – не без помощи Вершкова – хочет встретиться с родителями закатанных в бочки парней, а также получить материалы по новым обстоятельствам.
Вместо ответа Лёха порылся в недрах своего объёмного стола. Непочтительная Лариса про себя именовала этот предмет мебели сексодромом. И, возможно, была недалека от истины. На свет Божий явилась стопочка писчих листов.
– На вот, глянь.
Это была копия психолого-психиатрической экспертизы Валерия Кротова. Экспертиза констатировала, что в момент совершения убийства тот находился в состоянии выраженного эмоционального напряжения, и отправил двух человек на тот свет в сильном душевном волнении.
– Я, наверное, в его ситуации тоже слегка поволновалась бы – хмыкнула Лариса. – И что из данной бумажки вытекает?
– А то, уважаемый корреспондент по криминальной тематике, что районный следователь, ведущий дело, на основании этой писульки вполне может вынести постановление о его прекращении – за отсутствием состава преступления. Болен был подозреваемый, ничего не помнил – что с больного взять? И суд при таких документах сможет вынести убийце оправдательный приговор.
– Да ну! А что вы, городские?
– Будь это кто-то другой, не Кротов, наша прокуратура действия следователя быстренько опротестовала бы. А за Крота, похоже, какие-то о-очень высокие шапки впряглись. Попросили так, что нет никакой возможности отказать. В самом худшем случае суд будет квалифицировать дело по статье 107.
– Убийство в состоянии аффекта? Пострелять одного за другим двух здоровых лбов, бочки заранее притащить, центнерные тушки в эти бочки засунуть, раствор замесить – и всё это в беспамятстве? – Лариса начала яриться. Вершков молча пожал плечами.
– Мне один очень грамотный медик объяснял, что настоящий аффект длится короткие минуты, – продолжала развивать мысль Лебедева. – Потом здоровая психика срабатывает и приводит чувства в чувство – извини за корявость слога. А тут работы было на целую ночку, не меньше.
– Да понятно, что всё шито белыми нитками. Кому-то очень нужен этот Крот. Для чего – мне то неведомо. Но в наше беспредельное времечко что прокуратура, что суд против ветра плевать не станут, сама понимаешь. Потому и говорю: отцепись ты, Лара Петровна, от этих бочек, пока голова цела. В опасное дело суёшься.
– Хорошо, я подумаю. Тем более, что ты не первый даёшь мне такой совет, – тихо и раздражённо сказала Лариса. Вершков печально покачал головой: не убедил. Жаль.
– Ты, друг Алексей Васильевич, другое скажи: тот самый суд завтра будет?
– Не тот. Завтра будут решать, оставлять этого упыря за решёткой, или отпустить болезного на домашние котлеты. Тебе можно и не ходить, там спектакль не планируется. Чаёк-то швыркать будем? – спросил без перехода Вершков, ставя чайник.
Чаёвничать при встречах было у них ритуалом. Лариса извинилась за свою невнимательность, доставая из сумочки пакетированный «Липтон», плитку шоколада и любимые Лёхины пряники. Когда два бокала достаточно настоялись, она опять пристала с расспросами:
– Ну а вообще-то что на самом деле с этими бочками произошло?
– Следаки говорят, будто Крот не поделил что-то с двумя предпринимателями. Как он может «не поделить», уже всему городу известно. Взял, наверное, предоплату за поставку автозапчастей – у потерпевших своя ремонтная база есть (или была – как правильно?), а ничего не поставил. Те его трясти, так он, чтобы не расплачиваться, решил парней ликвидировать, а дело представить как самооборону. Не поверишь, так неохота о том говорить. Я тебе лучше? как обычно, бумажки подсуну. Там всё изложено. Только чтобы эти бумажки никому…
– Алексей Васильевич мы же не первый день знакомы! Я тебя когда-нибудь подводила? Никто, даже сын, не знает, что у меня есть копии твоих документов. Мог бы и не напоминать. А ещё что-нибудь дашь? А то мне уже и писать не о чем…
Нагрузившись стопкой прокурорских секретов, Лариса завязывала шарф, когда Вершков вспомнил:
– Кстати, по поводу этого дела: Ванька Горланов, пресс-секретутка наша, сегодня с утра пыхтит, рассылает по редакциям свои писульки с нижайшей просьбой не чересчур рьяно освещать дело о бочках – чтобы, дескать, народ не слишком нервировать. Народ-то у нас, сама знаешь, от знания правды зело страдает…
Глава 8
Первым знакомым человеком, которого увидела Лариса на подходе к районному суду, была Елена Кротова. Экс-супруга автора громких убийств по-прежнему напоминала печальную потрёпанную птицу. Неподалёку от неё стояла кучка молодежи – несколько кричаще одетых девчонок и два таких же аляповатых паренька. Они то и дело вызывающе и недобро поглядывали в сторону Елены Николаевны и временами разражались истерическим смехом.
Лариса холодно поклонилась Кротовой и поспешила дальше – ко входу в зал заседаний. Народу пришло столько, что было непонятно, как его вместит небольшое старенькое зданьице. В коридоре, на лестнице и даже на крыльце отыскать свободное местечко было сложно. Среди собравшихся она заметила нескольких собратьев по перу из других газет. Тут же деловито разматывали провода телевизионщики, бурчали, настраивая микрофоны, радийщики. Привычная атмосфера, знакомые лица, обычно присутствующие при мало-мальски значимых событиях.
Много было и не медийщиков. От утреннего холодка ёжились бабульки, одетые в наряды шестидесятых годов; тянули сигаретки студентки в куртках с гигантскими плечами, картинно опирались на капоты личных авто граждане из новых русских в попугайных спортивных костюмах. Лариса подумала, что, если бы не служебная повинность, она ни за какие коврижки не пошла бы на подобное зрелище ради простого любопытства. Впрочем, возможно, многие имеют к случившемуся непосредственное отношение. Наверняка в этой толпе стоят родственники так страшно погибших молодых предпринимателей, товарищи по школе или институту, деловые партнёры.
Дома она внимательно пролистала документы, полученные от Лёхи Вершкова. Из них выходило, что потерпевшие были образованные, вели дела если и не слишком широко, то уж точно с умом. Их бизнес уже начал набирать обороты, они заручились доверием и частных заказчиков, и кое-каких государственных структур. К услугам Кротова обратились как раз по рекомендации клиента из районной власти. Почему в этот раз парней подвела интуиция, сказать трудно. Или рекомендация была такая, от которой не следовало отказываться? Зная манеру работы Крота, поверить в такой вариант можно. У того наверняка имелись подобные «загонщики», на поставке простоволосых кооператоров для своих махинаций. Елена ведь тоже говорила, что уже много лет назад муженёк грешил непорядочностью в делах. Возьмёт деньги у одних, купит на них и пригонит товар, а продаст его другим, подороже. Незадачливых же кредиторов водит за нос до морковкина заговеня, или разбирается с ними кулаками своих «бычков».
Ларисе плохо верилось, что потерпевшие собирались напасть на Кротова, хотя из материалов дела это вытекало. Скорее всего, люди пошли на встречу из нормальных человеческих побуждений, чтобы ещё раз серьёзно поговорить о выплате долга. Они фактически и вооружены-то не были: на месте трагедии был найден один-единственный газовый пистолет неясной принадлежности. Эка невидаль, эка защита! В нынешнее неспокойное время любой частник держит под подушкой какой-нибудь ствол. А вот Кротов на «стрелку», назначенную почему-то не в офисе, а на безлюдной стройке, наверняка прихватил и оружие посерьёзнее, и второго стрелка. Правда, в деле другие пистолеты или автоматы пока не фигурировали, как и помощники. Но убили ребят не из газового оружия. И даже детсадовцу понятно, что разом палить из двух стволов – и попасть! – по движущимся людям может разве что Шварценеггер, да и то в кино. Кто поверит, что, увидев наставленное в лоб дуло, человек останется столбом стоять?!
Но сегодня, похоже, никаких разбирательств не будет. Пусть хотя бы определятся с нарами для лихого парня Валеры Крота.
Мысли Ларисы прервало начавшееся всеобщее движение и прокатившийся по толпе шёпот «Привезли! Привезли!» Телевизионщики со своими проводами ломанулись на штурм зала, возле которого уже назрела нешуточная пробка. Двое дюжих судебных приставов едва сдерживали напор публики. Вскоре невесть откуда просочилась длинная фигура какой-то судейской сошки. Фигура высоким визгливым голосом заверещала, стараясь перекрыть гул толпы:
– Судья принял решение вести заседание в закрытом режиме. Никто не будет допущен в зал. Итог заседания узнаете после его окончания.
Кто-то из толпы зычным голосом крикнул:
– Боитесь, что народ этого ублюдка тут же растерзает?
Другой поддакнул:
– Да не мешало бы! И в камере воздух будет чище, и судьям меньше работы!
Сочувствие большинства явно было на стороне потерпевших.
– Тихо, всем молчать! Разойдись, пока наряд не вызвали! – гаркнул один из приставов. Толпа отхлынула, недовольно жужжа. В сутолоке к Ларисе притиснулась знакомая из газеты «Пятница», имени которой она никак не могла вспомнить.
– Вы-то, Лариса Петровна, должны знать, кто тут виноват. Правда ведь, что эти убитые хотели даже изнасиловать маленькую дочку Валерия, которая гуляла неподалёку? – затрещала она.
Лариса досадливо глянула на коллегу:
– А что, Валерий на вооружённые разборки с детьми ходит? Не знала… – И отодвинулась, видя, что «Пятнице» хочется ещё посудачить.
Не дожидаясь, пока людская волна покатит вниз, Лариса спустилась на первый этаж и вышла на тающий мартовский снег. Она решила найти Кротову и поговорить с ней. Может, узнает, почему та отказалась от своих слов.
***
Елена Николаевна безучастно стояла на том же месте. Молодёжная стайка исчезла.
– Я так и думала, что заседание будет закрытым – сказала она, словно продолжая начатый разговор. – Этот человек, Лариса Петровна, горазд только исподтишка пакостить, на людях ему очень неуютно, я-то знаю.
– Елена Николаевна, вам, наверное, неловко, но всё же ответьте, пожалуйста: это он запретил вам иметь дело с нашей газетой?
– Ох Лариса Петровна… Если бы только он! Девочки мои на меня ополчились! Если, сказали, ты, мать, будешь отцу палки в колёса вставлять – всё, уйдём к нему. И вообще отречёмся от тебя.
Кротова произнесла эти слова совсем тихо, дрожа всем телом – от нервного возбуждения, или от ядрёного ещё мартовского морозца, пробиравшего её через тоненькое демисезонное пальто.
Лариса молчала, чувствуя, что последует продолжение.
– Если помните, я говорила, что Валера постоянно манипулировал детьми. Когда я подала на развод, он пообещал, что всех нас пустит по миру. Кроме тех, конечно, кто останется на его стороне. Теперь мы живем очень бедно. Я – воспитательница в детском саду, кручусь на трех работах, а заработать прилично всё равно не получается. Едва на еду хватает. Да вы, глядя на меня, и сами всё видите. А ведь они – девчонки, в их возрасте тряпочки – всё. Они на подружек разряженных смотрят и сравнивают. И им хочется тоже блеснуть какой-нибудь обновкой, богатым подарком. Да только на это у матери нет денег. И как я ни внушаю, что не во внешнем лоске дело, а во внутренней красоте, зеркало им подсказывает другое.
Поднимавшееся всё выше солнце залило двор, жаркие лучики подобрались к Ларисе с Кротовой. В их ярком свете Елена Николаевна казалась ещё более блёклой, измотанной, несчастной. Почувствовав Ларисин жалостливый взгляд, она машинально стала расправлять несуществующие складки на подоле, стараясь навести хотя бы какой-то порядок в одежде.
– А у папаши деньги есть, немалые. Вот он и позовёт то одну, то другую к себе, а там подзуживает: уходи от матери, тогда я тебя как принцессу одену-обую. Они мать-то любят, а себя всё же больше. Вот и живут неделями у него, как заложницы, дожидаясь обещанных подарков. А он что творит-то! Он одной чего-нибудь прикупит, а другую обновкой обойдёт. Это девчонок злит аж до драк. Они уже все трясутся от такого воспитания. А папаша знай масла в огонь подливает: бросьте мать, бросьте эту неумытую свиноматку – тогда заживёте!
