скачать книгу бесплатно
Сто, девяносто, восемьдесят пять километров в час. Аэровагон плавно вошёл в изгиб дороги, которая в этом месте была проложена между холмами.
Страшной силы удар потряс машину, и она одним бортом накренилась так, что сошла с рельсов в кювет. Вместо чудо-машины в кювете теперь лежала коробка без колёс с погнутыми винтами впереди, двигатель которой тут же захлебнулся и заглох, подавившись пылью, которая облаком накрыла место крушения.
24 июля 1921 г.
Председателю Совета
народных комиссаров РСФСР
Ленину В. И.
Сегодня, 24 июля 1921 года, в 18:30 на 104 версте Курской дороги потерпел крушение экспериментальный аэровагон конструкции В. Абаковского, который следовал по маршруту Москва – Тула – Москва. В вагоне находились 21 пассажир и сам Абаковский. На данный момент установлено, что в результате аварии погибло шесть человек, в том числе Председатель ЦК Всероссийского союза горнорабочих, член ВЦИК Сергеев Фёдор Андреевич, Абаковский Валериан Иванович, а также четыре делегата Коминтерна: Отто Штрупат (Германия), Гельбрюк (Германия), Хьюлетт (Англия), Константинов Иван (Болгария). Ранены ещё шесть пассажиров. Причина схода с рельсов аэровагона устанавливается, на место для выяснения причин происшествия прибыли сотрудники ВЧК, уполномоченные для ведения дознания.
Председатель ВЧК Дзержинский Ф. Э.
Кто предатель?
Голова гудела как Царь-колокол, пить хотелось так, будто шёл по пустыне несколько дней, но даже если бы сейчас и нашлось несколько капель, он не смог бы раскрыть рта, чтобы принять желанную жидкость. Пальцы, руки, ноги, рёбра – сплошная боль.
Мозг думал только о боли, он пытался её унять, справиться, но её было так много, что мозг таки сдался. Отключка.
Лязг замков. Где я? Ах, да… Подали кружку воды. Пока подносил к лицу, расплескал большую часть. Руки не слушаются. Глоток. Ещё глоток. Пей, пей! Дадут ли ещё? Пей впрок!
Глаза резанул свет. Идти не могу. Тащат. Лампы, лампы, лампы… тащат лицом вверх, видно только потолок.
Кинули на пол. От удара затылком потемнело в глазах. Или потушили свет? Нет. Вот она, лампа. Настольная. На улице жара, а здесь прохладно. Сколько я здесь? Лето закончилось?
Замки. Опять лязг засова. Шаги. Шелест бумаг.
– Так и будешь валяться, Черепанов?
Не отвечать. За любой ответ бьют. Когда молчишь, бьют меньше.
– Дежурный!
Лязг, шаги. Опять…
– Поднимите его так, чтобы я видел.
Хорошо хоть не за голову, оторвал бы наверняка.
– Пить хочешь?
Кивнул. Говорить ничего нельзя. Будут бить за любое слово.
Льётся вода. Это стакан, это не кружка. В подстаканнике для чая. Какой же он неудобный. Взял двумя руками. Так не пролью. Зубы стучат о стекло. Двух верхних, похоже, нет.
– Вернёмся к нашей теме. – Дознаватель взял перо и придвинул чернильницу. – Ты должен был ехать в вагоне назад, в Москву. Так?
Кивнул.
– Кто тебя надоумил остаться в Туле?
– Ннн.
– Громче! Не слышу!
– Нннникто.
– Это что ж за фамилия такая? Никто? Ещё раз спрашиваю, почему ты не сел в вагон?
– Приказ.
– Чей приказ? Чей?
– Товарища Артёма.
– Решил поиграться? Товарищ Артём погиб, он этого не подтвердит, а то, что ты, твердолобый, обязан был обеспечивать его личную безопасность и нарушил все возможные циркуляры и инструкции, это как понимать? Ты оставил пост!
Киваю головой. Виноват.
– Кто приказал оставить пост?
Молчать. Всё равно не поверят. Пока молчишь – не бьют.
– Мне проще всего, Черепанов, в расход тебя пустить. Вина твоя доказана, контра поганая! Ты знал, что пути завалят камнями!
Бьют. Сильно. Боли нет. Голова летает в стороны.
Облили водой. Пью. Солёная.
– Твои подельники сознались! На тебя указали! Кто за тобой? Кто организатор?
Я не знаю. Я не знаю что сказать. Бьют.
– Не перестарайся, он уже как куль с дерьмом.
– Когда ты встречался с военкомом Троцким?
Качаю головой – нет.
– Дурачина ты, об их вражде известно всем. Товарищ Артём выполнял личный приказ Владимира Ильича о горной промышленности, ты не знал об этом, гнида?
Качаю головой – да.
– А то, что Троцкий почуял опасность, ты тоже знал? Он говорил тебе об этом?
Качаю головой – нет.
– Так, значит, ты с ним встречался…
– Нет. Нет…
– Заговорил, собака бешеная. Хоть звук издал. Дежурный – свободен!
Бить не будут пока. Этот сам не марается.
– Почему ты остался в Туле? Ты знал, что будет катастрофа! Так?
– Начальник…
– Слушаю.
– Начальник вокзала.
– Какой начальник вокзала?
– Толстый. Тула.
– И он с тобой? Отлично! Эта тварь с тобой в деле? Он руководил или помогал тебе?
Киваю головой – нет.
– Твой связной?
Боже, какой связной? Как же тяжело говорить!
– Рядом был.
– С кем рядом? Что ты мне голову морочишь?
– Артём послал за документами. В Москву разрешил завтра. Начальник вокзала слышал.
– Спросим, что он слышал, обязательно спросим! Начальника дистанции пути уже спросили!
Хроничев – тот самый начальник дистанции – был взят под арест прямо на месте крушения. Морально он был уже готов к ответственности, но не предполагал, что будет сразу арест.
На допросе в Тульской ЧК, куда его привезли прямо из дома, Хроничев показал, что перед рейсом аэровагона обходчики пути прошли всю его дистанцию на дрезине и не обнаружили никаких ненормальностей. Всё было согласно регламенту, однако когда они прибыли на место аварии, то, кроме покорёженного вагона и трупов людей, на колее были обнаружены камни неизвестного происхождения.
Вдоль дороги не было ни обрывов, ни каких-либо окаменелостей естественной природы, поэтому не могло быть речи о том, что они сами каким-то образом туда попали. Это были четыре крупных камня, довольно тяжёлых, но один человек вполне бы с ними справился.
От удара колёсной тележки один из них раскололся, и это место пути, где самолётопоезд стал на левые колёса, а затем сошёл с рельсов, было повреждено. Задние его колёса прошли по деревянным шпалам, продавив на них колею и оставив след в виде вздыбленной щепы, а потом траектория движения тележки пересеклась с рельсом, и в этом месте колёса отделились от рамы. Дальше вагон летел под откос вместе с пассажирами без рамы. Она прилетела следом и, вполне возможно, если бы не она, жертв было бы меньше. Тележка и колёса раздавили некоторых пассажиров, которые от удара вылетели из салона. Однако товарищ Артём погиб внутри, по всей видимости, от многочисленных травм, полученных при кувыркании коробки салона. Фанера в некоторых местах оторвалась, и весь ужас того, что пережили люди, был виден сразу. Выжил только тот, кто вылетел и не попал под колёсные тележки.
Хроничев был задержан для дальнейшего разбирательства и выяснения его причастности к произошедшему.
Полуправда
Группа дознавателей, которые работали с арестованными и свидетелями в Тульском, а затем и Московском ГубЧК, ежедневно формировали доклад на имя руководителя комиссии по расследованию обстоятельств крушения аэровагона.
Комиссия заседала один раз в неделю, не считая выездов её представителей в тюрьмы и на допросы. Товарищ Авель Енукидзе, которому партия поручила коллегиально расследовать обстоятельства гибели преданного большевика Сергеева и депутатов Коминтерна, требовал от чекистов максимум материалов и в сжатые сроки. По делу проходило подозреваемых девять человек, свидетелей более сорока, и следствие докладывало, что все они в один голос давали показания о том, что ничего не могут даже предположить.
– Я вас не спрашиваю, что вы думаете! Я вас спрашиваю, это был несчастный случай или спланированная врагами диверсия? – Несмотря на то, что заседал орган коллегиальный, Енукидзе продолжал говорить от своего имени.
– Опираясь на материалы дела, мы можем утверждать, что его обстоятельства довольно сомнительны. – Докладчик от ЧК – товарищ Ремизов – руководил бригадой дознавателей и уж какие только он не предпринимал методы для выявления правды! Ничего не удалось ни выспросить, ни выбить.
– Послушай, товарищ Ремизов! – Енукидзе привстал над столом, опёршись на кулаки. Его речь становилась тем более кавказской, когда он начинал волноваться. – Партия потеряла своих лучших сынов! Актив Коминтерна, товарищ Артём – это больно для партии, очень больно! А ты тут разговариваешь такими обтекаемыми формулировками! Ты большевик, и это должна быть и твоя боль тоже!
Енукидзе окинул взглядом длинный стол, за которым в количестве семи человек сидели члены комиссии, и получил их немое одобрение: кто-то легко кивнул, кто-то бросил укоризненный взгляд на Полякова, в целом атмосфера складывалась не в пользу чекиста.
– Дознание после рассмотрения всех версий считает, что произошло трагическое стечение обстоятельств. – Ремизов встал и продолжил свой доклад перед членами комиссии.
– Доказательств того, что авария аэровагона стала следствием спланированной акции, – нет. Конструкция рельсолёта Абаковского нова и нигде нет опыта эксплуатации вагонов подобной конструкции. Единственное, что мы можем утверждать точно, – это то, что в целях увеличения максимальной скорости и снижения центра тяжести Абаковский гнался за снижением веса конструкции. Салон вагона был фанерным, вагонная рама была укорочена, все детали салона максимально упрощены и облегчены. Эти показания дали нам товарищи из гаража Тамбовского ГубЧК, где Абаковский трудился над своим изобретением.
– Как вы поясните показания выживших о том, что колёсная пара будто налетела на препятствие и только потом вагон начал переворачиваться? – спросил Енукидзе, перелистывая папку с материалами, предоставленными чекистами.
– Да, действительно, товарищ Миков и другие выжившие товарищи описали произошедшее как налёт на препятствие, и потом на месте катастрофы нами вдоль пути были обнаружены камни. Но мы не считаем это истинной причиной произошедшего. Бывает такое, что детвора из окрестных деревень подкладывает под поезда различные предметы и потом смотрит, что произойдёт. Перед аэровагоном за десять минут этим же путём шёл товарняк. Машинист видел камни и паровоз без труда их преодолел. Если аэровагон сошёл с рельсов по этой причине, то, во-первых, не он был целью, во-вторых, если бы он не был таким лёгким, авария бы не произошла. Налицо инженерный просчёт Абаковского в прочности конструкции и трагическое стечение обстоятельств.
Енукидзе встал и в задумчивости пошёл вдоль длинного стола.
– Ну что же, товарищи… Не доверять мнению чекистов мы не можем… Проведена большая работа, опрошено множество людей, с материалами мы ознакомлены. Пришла пора определяться и держать отчёт о нашей работе перед товарищем Лениным и Советом народных комиссаров.
Кузьма Ремизов сел на место, а Енукидзе продолжил:
– Скажите, товарищ Ремизов… – Тот опять поднялся, но Авель жестом попросил его присесть. – Значат ли ваши выводы о произошедшем, что никто не наказан, не арестован и так далее?
– Товарищ Енукидзе, все задержанные по данному делу отпущены после выяснения обстоятельств аварии. У Чрезвычайной комиссии к ним нет вопросов.
– Вот это хорошо. Вот это правильно. Тогда мы с вами можем голосовать за итоговый документ…
Одиночество
Москва была неприветлива. Москва кололась иголками снега с дождём и била по щекам ветром. Пять месяцев она искала мужа. Харьков, Ростов, Тула, Москва – нигде никто не знал Павла Черепанова. Только месяц назад благодаря дядьке Степану ей удалось найти ниточку. Якобы Павел в Лефортовской тюрьме.
О том, что он арестован, ей не сообщили. Павел просто пропал летом прошлого года. Должен был быть в Туле с товарищем Артёмом. Потом, когда узнала, что Фёдор Андреич погиб, долго и горько плакала. Среди погибших Павел не значился, но и дома не появился. Дядька Степан всё утешал её, всё рассказывал, что так не бывает, чтобы люди исчезали бесследно, но по глазам его сама видела – он неискренний. В союзе горнорабочих тоже сказали, что после катастрофы его не видели и сами волнуются.
Только когда в октябре Степан начал наводить справки в ЧК, появилась первая благая весточка – Пашка жив. Тогда Степану Черепанову сказали, что разберутся по справедливости и попросили зря не беспокоить. Даже при всём уважении к его большевистским заслугам. Упрямый дядька не отступал и ещё два месяца ходил по разным кабинетам. Кого он только не упрашивал. Таки под Новый год Степан нашёл того человека, который ему помог, и принёс Полине нерадостные вести: её муж Павел был арестован по делу о крушении аэровагона. Подозревался в организации диверсии на железной дороге, но осуждён по факту неисполнения своих служебных обязанностей по линии ЧК. Не предотвратил, не озаботился, не предусмотрел и, что самое главное, оставил товарища Артёма. Как сказали Степану – уж лучше бы он погиб вместе с ним, слишком много случайностей.
Место его содержания стало известно только в первых числах января, и Полина отправилась из Харькова в Москву. За тот год, что они с Павлом жили в Москве, она никак не могла привыкнуть к её размерам. Харьков не мал, а Москва ещё больше. Иной раз приходилось проделывать большой путь, на который уходил целый день, но благодаря таким своим путешествиям она изучила все улицы и свободно ориентировалась. Обидным было то, что Пашка был всё это время рядом. В Лефортово. И там же, на валу, они жили в общежитии. Когда к началу осени мать прислала письмо о смерти отца, Полина поехала в Харьков. На похороны она, конечно, не успела, мать была в таком состоянии, что её просто не узнать, близнецы и Алёшка ей не в помощь, так что пришлось остаться. Тем более что дядька Степан пообещал устроить её в Дом культуры.
И вот опять Москва.
Сразу с вокзала Поля отправилась в Лефортово. Здания тюрем и так не отличаются радужной архитектурой, а тут ещё и зимние тучи, полные снега. Злого снега, не пушистого, как в детстве, а игольчатого, леденящего руки и лицо. Вот она… Закрытая решётками, обнесённая забором, только крыша металлическая видна. Очередь на передачи была длинная, люди пришли рано утром, ещё затемно. Полина стала в конец этой людской ниточки и молчала вместе со всеми. Когда, совсем замёрзшая, она нагнулась к окошку, голос оттуда спросил: «Фамилия?»
– Черепанов. Павел Черепанов.
С той стороны замолчали, как будто искали фамилию, и тот же голос опять сказал:
– Свидания не положено. Можно передачу.
