Во сне и наяву

Но не тут-то было. В голове образовалась полнейшая каша. Одна мысль теснила другую, та, в свою очередь, уступала место третьей, и в этом бешеном калейдоскопе невозможно было за что-либо уцепиться.

Вскоре я почувствовала, что мне жарко под одеялом, откинула его, долго ворочалась с боку на бок, не находя удобного положения. Потом плечи мои начали покрываться «гусиной кожей», я снова натянула одеяло до самого подбородка и лежала, пока опять не запарилась.

Так повторялось много раз, пока в коридоре не послышались громкие голоса и смех.

Скрипнула дверь, по моим зажмуренным глазам резанул яркий свет вспыхнувшей лампочки.

– Так ты здесь! – торжествующе завопил Светкин голос над самым моим ухом. – А ее повсюду ищут. Что ж ты, именинница, подарок свой оставила? – На тумбочку со стуком бухнулся том энциклопедии. – Чуть руки себе не оторвала эдакой тяжестью, – со злостью вымолвила она и тряханула меня за плечо. – Хватит придуриваться, ты ведь не спишь.

Я еще крепче сжала веки и старательно засопела. Все, о чем я мечтала сейчас, это чтобы меня оставили в покое: Светка, Анфиса, Жанна, Марина Ивановна.

– Ну и дрыхни себе, дурища, – пробормотала Светка, и я услышала ленивое шарканье ее ног. – Людка, мигом, принеси воды. Пить охота, аж горло дерет. Все торт проклятый, один сахар. Не люблю я сладкого, Мариш, знаешь почему?

– Знаю, – откуда-то сбоку тихо пропела Маринка, – ты рассказывала. Как мать уходила из дому, а тебе на весь день конфеты оставляла.

– Ага, конфеты, – подхватила Светка, – а еще мармеладки. Липкие такие и все обсыпанные сахаром. Бр-р! Гадость! Ненавижу! – Она что-то с грохотом уронила на пол, кажется, щетку для волос, и заорала в полный голос: – Людка! Оглохла, балда? Сказала же, шпарь за водой. Живо!

– Сейчас, сейчас, – суетливо и испуганно залепетала Людка, – кровать вот только расстелю…

– Я те дам кровать! – лениво пригрозила Светка, шумно роясь в тумбочке. – Ну-ка шагом марш…

– Ты что командуешь, Караваева? – раздался вдруг негромкий, но твердый голос Анфисы. – Это тебе не казарма, а ты не прапорщик. Люда, ты куда собралась на ночь глядя?

– Н-никуда, – едва слышно выдавила Людка.

– Вот и хорошо, что никуда. Ложись спать. Караваева, к тебе это тоже относится, слышишь?

– Слышу, – с вызовом произнесла Светка.

– Марина, тебе помочь? – пропустив мимо ушей ее грубый тон, спросила Анфиса.

– Нет, я сама.

– Ладно. Сама так сама. – Анфиса, по обыкновению, мягко и легко ступая, приблизилась к моей кровати. Я отчетливо уловила шедший от нее запах спиртного.

Она стояла совсем рядом, слегка наклонившись к моему лицу, молча, ничего не говоря, минуты три, а то и больше. Потом осторожно подоткнула под меня одеяло и так же бесшумно пошла из палаты.

11

Ночь я провела словно в бреду. Меня мотало по кровати, то подбрасывая, то прижимая к жесткому матрасу. Я спала и бодрствовала одновременно, продолжая во сне слышать резковатый, слегка насмешливый голос.

«Василек, будешь моим другом?.. Гуд бай, Василек… Приходи завтра…»

Я пыталась что-то сказать в ответ, лихорадочно шевелила губами, силясь выдавить хоть какой-то звук, но у меня выходил лишь невнятный и слабый стон.

Потом, на краткое мгновение, я провалилась в полную темноту, без чувств, без мыслей и видений. И тут же очнулась.

– …Эй ты, сдурела, что ли? – Кто-то больно дергал меня за волосы. – Проснись! Проснись, кому говорю!

Я открыла глаза и увидела бледное лицо Светки в неясном утреннем свете.

– Что? – Я непонимающе мотнула головой и села на кровати.

– «Что»! – передразнила она. – Спать не даешь, вот что! Всю ночь орешь как безумная, зубами скрипишь. Может, у тебя тоже эта… как ее… ветрянка? Заразилась от Сушкина. – Она брезгливо отодвинулась от меня.

– Разве я кричала?

– Еще как. Ерунду всякую – про какого-то Ахилла, не то бога, не то полубога, не поймешь. Начиталась своей бредятины. – Светка с презрением покосилась на энциклопедию, лежащую на тумбочке, и широко зевнула. – Ой, мамочка, как спать хочется! Смотри, только вякни мне что-нибудь еще – выставлю из палаты в коридор.

Она прошлепала босыми ногами по полу и улеглась обратно в кровать. А я так и продолжала сидеть, уткнувшись локтями в коленки и подпирая щеки ладонями.

Я ничего не понимала. Ахилл? Какой Ахилл? Я просто спала, и мне ничего не снилось. Ни один из моих удивительных и сложных снов.

Как в тумане, я спустила ноги с кровати, мои руки потянулись к толстому тому, на обложке которого красовались стройные красавцы в белых туниках и хитонах. Я торопливо перелистала книгу. Кажется, где-то здесь.

Так и есть. Крупным шрифтом вверху страницы было выведено: «Ахилл. Сын царя Пелея и богини Фетиды».

Я глянула вниз, на иллюстрацию, и меня точно током шибануло. Я вспомнила! Мое блуждание по этажам, приоткрытую дверь чужой палаты, неподвижный силуэт на фоне темного окна, лицо небывалой, божественной красоты и ноги, беспомощно стоящие на подножке инвалидной коляски.

Сердце мое пронзила щемящая нежность, такая острая и болезненная, что глазам сразу же сделалось влажно и горячо. Никогда прежде я не испытывала подобного чувства. В нем не было ничего детского, наивного, игрушечного. Как не было больше и той робкой, застенчивой девочки, живущей в вымышленном мире причудливых снов.

За одну эту ночь я стала взрослой, отлично знающей, что представляет для меня истинную ценность в этом холодном, чуждом и жестком мире…

Осторожно, стараясь не скрипнуть пружинами матраса, я встала с постели. Быстро, бесшумно оделась, искоса поглядывая на Светку. Та дремала, свернувшись калачиком под одеялом.

Я на цыпочках подошла к висевшему в углу зеркалу, на ходу обеими руками приглаживая волосы. Оно отражало меня лишь до пояса, но и этого зрелища было достаточно, чтобы настроение мое начало стремительно падать.

Из деревянной рамки на меня глядело бледное напряженное лицо, одни глаза – огромные от испуга, окруженные серо-свинцовыми тенями.

Из отложного воротничка платья жалко торчала тонкая шея, ужасно похожая на чахлый стебелек мать-и-мачехи. Завершающим штрихом к портрету были в беспорядке спадающие на лоб жиденькие белесые прядки.

Меня передернуло от отвращения к самой себе. Дура! Бесплодная мечтательница, фантазерка! Как я могла даже вообразить себя рядом сним, таким взрослым, ослепительно красивым, загадочным и недоступным? Да он не смог толком разглядеть меня в темноте, а сегодня, увидев при свете дня, просто-напросто рассмеется в лицо. Рассмеется и прогонит прочь.

«Нет, – внезапно произнес кто-то внутри меня, – не прогонит. Потому что, хоть ты и сопливая девчонка, у тебя есть ноги. Ты можешь ходить, бегать, передвигаться куда тебе вздумается. А он – нет, поэтому нуждается в тебе. Ты будешь его ногами, станешь для него всем».

Прямо мне в лицо распахнулась дверь. Я вздрогнула и оторвалась от зеркала. На пороге стояла Анфиса.

– Ты уже встала? В такую рань? – Она смотрела на меня с недоумением. – Еще только шесть с мелочью.

– Я больше не хочу спать, – сказала я, прикидывая, как половчее выскочить из палаты.

– Ты не заболела? – Ее прохладные пальцы коснулись моего лба. В глазах появилась тревога, как вчера вечером, когда она под хмельком пела с баянистом. – Спать накануне легла раньше всех, теперь вот вскакиваешь ни свет ни заря.

– Нет, я здорова.

Анфиса неуверенно кивнула.

– Вижу. Температуры и вправду нет. Только ты какая-то странная. Глаза блестят, как при лихорадке, а в лице ни кровинки. Ты куда идти-то хочешь?

– В библиотеку, – ляпнула я, не подумав.

– Так она закрыта еще, глупышка. – Анфиса ласково улыбнулась. – Ляг лучше, поспи еще.

– Не хочу. Я в игровую пойду, ее ведь на ночь не запирают?

– Не запирают, – вздохнула Анфиса и посторонилась, давая мне дорогу.

Я выскользнула из палаты и понеслась на третий этаж. Около его палаты я притормозила и, тяжело дыша от быстрого шага, приложила ухо к двери.

Тихо. Конечно, ведь он еще спит. Это я как ненормальная примчалась сюда на рассвете, разбудив Светку и напугав Анфису. А он думает не обо мне, о чем-то своем. Эх, если б знать!

Послонявшись по коридору минут десять, я зашла в игровую. Уселась за столик возле окна, обхватила руками голову, прикрыла глаза.

Мне было хорошо так сидеть: я чувствовала, чтоон где-то рядом, совсем близко, и пыталась представить его лицо во сне. Наверное, оно еще красивей, чем когда он бодрствует, – во сне все лица кажутся красивее, это нам говорила наша учительница рисования, сама замечательная художница, ежегодно выставлявшая свои работы в областной картинной галерее.

Сколько я так просидела, не помню. Постепенно свет за окнами стал резче, а из коридора послышались голоса и шум. Тогда я встала и побрела на завтрак.

В столовой мы нос к носу столкнулись со Светкой. Та была злая, невыспавшаяся, не до конца расчесанные, взлохмаченные волосы закрывали ее щеки и лоб.

– Ты, прынцесса! – гаркнула она на меня. – Убираться за тебя кто будет, горничная? Слиняла черт-те куда, постель оставила незаправленной. Из-за тебя всей палате втык получать от Базарихи?

– Я сейчас уберу, – пообещала я.

– Смотри! – с угрозой произнесла Светка и пошла к своему столику.

Я глотала, не жуя, то и дело оглядываясь по сторонам, надеясь увидеть въезжающую в столовую коляску. Но мой новый знакомый все не появлялся.

Очевидно, он завтракал в палате, – тем, кто не мог передвигаться самостоятельно, это было позволено, хотя Маринка предпочитала ездить питаться самостоятельно и лишь иногда прибегала к помощи Светки, притаскивавшей для нее из столовой тарелки с едой.

Так и не дождавшись Ахилла, я залпом выпила горячее какао, больно ошпарила язык и отправилась в палату наводить обещанный Светке порядок.

Это заняло у меня минут пятнадцать, после чего, сочтя себя свободной и независимой от всех долгов и обстоятельств, я снова поспешила на третий этаж.

Дверь в третью палату была полуоткрыта. Я просунула голову в щелку и просияла от радости:он был на месте!

Сидел в своей коляске возле стола, задумчиво наклонив голову, и что-то быстро писал в тонкой тетрадке.

Напротив взбивал подушку длинношеий, ушастый паренек лет тринадцати.

Ушастый заметил меня первым. Он прервал свое занятие, громко шмыгнул усыпанным веснушками курносым носом и спросил:

– Это еще кто?

– Где? – не поднимая головы, поинтересовался Ахилл.

– Да вот, в двери. Торчит какая-то пигалица. – Ушастый глянул на меня с неприязнью. Глаза у него были странные, скошенные к переносице и не фокусирующиеся в одной точке. Они блуждали по моему лицу, перемещаясь с носа на подбородок, а оттуда на лоб, нигде не задерживаясь дольше нескольких секунд.

Ахилл наконец оторвался от тетради и посмотрел в сторону двери.

– А, это ты. – Его лицо осталось спокойным и невозмутимым, на нем не выразилось ни оживления, ни недовольства. – Заходи, чего стоишь.

Я только этого и ждала. Мгновение, и я уже стояла рядом с ним, жадно разглядывая каждую черточку его лица, точно стараясь запомнить навсегда.

– Слышь, Толик, да кто она такая? – не унимался ушастый.

Наконец я узнала, как его зовут, моего бога, моего Ахилла. Оказывается, у него было вполне обыкновенное, человеческое имя – Толик. Оно прозвучало сладостной музыкой – То-лик!

Я готова была произносить эти два слога про себя бесконечно. А еще лучше вслух.

Ушастый тем временем ждал ответа, и Толик сказал:

– Она со второго этажа. Вчера вечером бродила здесь и случайно заглянула к нам в палату.

– Салага, – презрительно бросил ушастый и, врезав по подушке кулаком, швырнул ее на кровать. – Охота тебе общаться с недомерками.

Толик слегка прищурился и проговорил холодно:

– Это мое дело. Ты бы лучше топал в столовку, а то завтрак закончится. Кстати, возьми там что-нибудь на мою долю.

– Давай я возьму, – с готовностью встряла я. – Я мигом, туда-сюда.

– Вот-вот, – весло хмыкнул ушастый, – пусть она тебе носит. А я не шестерка. – Он натянул поверх майки серую рубашку и скрылся за дверью.

Толик молча глядел ему вслед. Я ждала, готовая действовать по первому его указанию.

– И как он тебе? – неожиданно поинтересовался Толик, поворачивая ко мне лицо. Глаза у него были синие, похожие на две нерастаявшие льдинки. Их хотелось растопить, отогреть своим теплом, заставить смеяться по-доброму, без едкости и сарказма.

Я пожала плечами:

– Дурак какой-то.

– Дурак – это слишком мягко, – с усмешкой возразил Толик. – Сволочь, каких мало. Третий день его знаю и уже готов придушить собственными руками.

Я невольно взглянула на его ладони, красивые, с длинными, сильными пальцами. Наверное, он мог бы ими свернуть шею ушастому, если бы только…

Я не стала додумывать свою мысль до конца и тихонько вздохнула.

– Вот что, Василек, – решительно произнес Толик и взял меня за руку чуть повыше запястья, – мне надо избавиться от этого типа, и немедленно. Сечешь?

– Да. – Я смотрела на него во все глаза, а рука будто жила отдельно от меня. Она горела, по ней ползали мурашки, и это было блаженством.

– Ты поможешь мне?

– Я?

– Ты. Ты ведь мой друг, верно? – Он требовательно заглянул мне в лицо.

– К-конечно.

– Ну вот. Слушай меня внимательно. Этого гада зовут Михой. Знаешь, откуда он попал сюда?

Я помотала головой.

– Из «обезьянника». Он – «форточник», ну воришка такой, который в квартиры через окна лазает. Ему колония светила, да вот повезло: обнаружили какую-то болезнь, учли возраст и направили в интернат. Он один в этой комнате жил, ему директриса испытательный срок назначила. Если за три месяца ничего ни у кого не стырит, она его здесь, у себя, оставит. А если за старое примется – тогда привет, вытурит в шею.

Я слушала, не понимая, к чему клонит Толик. Он меж тем выпустил мою руку, подъехал поближе к кровати и, пошарив под подушкой, вытащил оттуда какой-то странный предмет.

Он был овальной формы, серебристо поблескивал и висел на длинной толстой цепочке.

– Это часы, – пояснил Толик и открыл крышку. Моему взгляду представился циферблат, разделенный множеством тонких черточек, с двумя черными стрелками посередине – одной покороче, другой подлинней. – Подарок отца, настоящее серебро. Не веришь? – Он перевернул часы на ладони. – Хочешь, покажу пробу?

Я замотала головой:

– Не надо, я верю.

– Тогда соображай. Эта вещица стоит приличных денег. Она должна каким-то образом оказаться у него… у Михи.

– Как… оказаться? – не поняла я.

– Так, – коротко и веско произнес Толик.

– Но… зачем? – проговорила я и тут же все поняла. По моей спине ветерком пробежал холодок, во рту стало сухо и горячо.

Толик смотрел на меня пристально колючими глазами-льдинками. Кончики его губ слегка подрагивали.

– Ну? – спросил он наконец. – Что?

– Но ведь это… это… – Я никак не могла решиться произнести то, что вертелось на языке.

– Ты хочешь сказать, это подло – нарочно подкладывать улики, чтобы потом их найти и обвинить человека в воровстве? – Толик говорил спокойно и даже весело, словно показывая: все сказанное им только что – не более чем безобидная шутка.

Я вдруг подумала, что он, наверное, и вправду шутит – ну не может человек с такой ангельской внешностью быть способным на столь коварные поступки. Я широко улыбнулась, кивнула ему в ответ.

– Да, я именно это хочу сказать.

– И напрасно. – Он бросил это так резко и жестко, точно отпустил нож гильотины. Льдинки в его глазах моментально превратились в айсберги. – Значит, ты желаешь мне зла.

– Нет! – отчаянно крикнула я.

– Если его обвинят в краже часов, то навсегда уберут из интерната, а значит, и из этой комнаты. Я не буду больше мучиться, понимаешь ты, идиотка несчастная? Понимаешь или нет? – Его голос угрожающе зазвенел, готовый вот-вот сорваться.

– Да, да. – Внутри меня происходило нечто вроде землетрясения: моя совесть рушилась, разваливаясь на куски, как многоэтажные дома от подземных толчков. Мне хотелось кричать от ужаса, но я молчала, с обреченностью внимая собственному перерождению…

Он успокоился и удовлетворенно кивнул.

– На. – В мою ладонь лег холодный слиток металла. Я крепко, до боли, сжала его пальцами. – Подумай сама, как лучше это сделать, чтобы комар носа не подточил. Торопиться не нужно, время ждет. Вечером заскочишь, расскажешь, есть ли какие-нибудь идеи на этот счет.

– Да. – Я опустила часы в карман платья, повернулась и медленно пошла из палаты. Я знала – он наблюдает за мной, смотрит вслед, и потому старалась идти ровно, не опуская головы и не сутулясь. Я до последнего надеялась, что он окликнет меня, назовет по имени, скажет что-нибудь ободряющее, ласковое. Но стояла мертвая тишина.

Дверь тоскливо скрипнула, я очутилась в коридоре. Мимо кто-то шел, меня толкнули и чуть не сбили с ног. Какой-то совсем взрослый парень громко и зло выругался:

– Что ты тут путаешься под ногами, малявка? А ну, марш к себе на этаж. Шляются в свою игровую, забодали вконец!

Я тупо глянула на него и, не говоря ни слова, поплелась к лестнице.

12

Часы камнем лежали в моем кармане. Мне казалось, они пригибают меня к земле – каждый шаг давался с трудом, я еле волочила ноги.

– …Демина!

Я очнулась и глянула в ту сторону, откуда меня окликнули. В метре от меня стояла Марина Ивановна в строгом белом халате, аккуратно застегнутом на все пуговицы, и белой накрахмаленной шапочке.

– Ты почему не идешь навестить Сушкина? Так просила.

И тут я наконец вспомнила про Влада. Ощущение было, будто мы не виделись год, а то и больше. Мне стало невероятно стыдно: как же такое могло случиться? Ведь только вчера вечером я специально убежала с праздника, чтобы повидать его. И вот теперь в голове моей не осталось мыслей, кроме одной – о проклятых серебряных часах.

– Иди прямо сейчас, – велела директриса. – Он как раз проснулся и позавтракал. И температура у него сегодня пониже. Лене скажешь, что я разрешила.

Я кивнула и поспешила вниз по лестнице. Однако, не дойдя до первого этажа пару ступенек, остановилась в нерешительности.

Это было ужасно, но мне не хотелось идти к Владу. Совсем! Особенно с Толиковыми часами в кармане.

Я подумала и поднялась в свой коридор. Минут через двадцать начинались учебные занятия – нужно было избавиться от часов, собрать тетради и учебники.

Я подошла к палате, и тут прямо на меня выскочила Людка. Крошечные глазки ее были расширены от страха, губы мелко тряслись.

Она шарахнулась в сторону, стукнулась плечом о стену и рванула было вперед.

– Стой! – Я ухватила ее за рукав свитера. – Ты куда? Что случилось?

– Маринке… плохо… – задыхаясь, пропыхтела Людка и дернулась из моих рук. – Я за доктором.

– Как – плохо? – растерялась я. – Отчего?

Но Людка уже неслась по коридору во весь опор.

Я осторожно заглянула в палату. Маринка полулежала в кресле, безвольно откинув простоволосую голову. Взгляд ее блуждал по комнате, лицо было снежно-белым, губы полиловели.

Перед креслом на корточках сидела Светка, тихонько дергала подругу за подол платья и деревянным, невыразительным голосом повторяла:

– Марин! Ну Марин! Ну что ты? Перестань! Ну пожалуйста.

Пальцы той судорожно сжимали подлокотники кресла, плечи ее дергались, словно от щекотки. Она не слышала того, что говорила ей Светка, и, казалось, даже не видела ни ее, ни того, что происходит вокруг.

Я подбежала к коляске.

– Что с ней?

– Заткнись, – с ненавистью бросила Светка и вдруг, отпустив Маринкино платье, закрыла лицо руками.

В палату вихрем влетела Марина Ивановна. За ее спиной маячила перепуганная Жанна, чуть поодаль – Людка.

– Отойдите обе, быстро! – скомандовала Марина Ивановна, на ходу раскрывая футляр с тонометром.

Нас со Светкой точно ветром сдуло.

Директриса подскочила к Маринке, стремительно застегнула манжетку у нее на руке и принялась накачивать грушу.

– Давление восемьдесят на пятьдесят, – пробормотала она сквозь зубы и кинула быстрый взгляд на Светку. – Опять за старое?

Та молчала, глядя себе под ноги.

– Что на этот раз? Чем ты ее развлекала? Отвечай немедленно, из-за тебя она может на тот свет отправиться.

– Мы ничего не делали, – тихо проговорила Светка, не поднимая головы.

– Врешь, – устало сказала Марина Ивановна. – Вижу, что врешь. Как ты мне надоела, Караваева! До смерти надоела. Жаль бабушку твою, а то выгнала бы тебя к чертовой матери. – Она безнадежно махнула рукой и взялась за спинку кресла. – Жанна, помогай.

Вдвоем они вывезли Маринку из палаты. Следом выбежала Светка. Мы остались с Людкой вдвоем.

Я смутно догадывалась, в чем дело. Накануне Светка ездила к себе в поселок, очевидно, отоварилась там каким-то зельем и решила угостить им Маринку. Видимо, они не рассчитали дозы, и той стало плохо.

При мне подобного еще не случалось, но Влад рассказывал, что так бывало, и не раз.

– Что теперь будет? – спросила я Людку.

– Откачают, – произнесла та, доставая из тумбочки пакетик с семечками. Страх ее прошел самым удивительным образом.

– А вдруг не откачают? – усомнилась я. – Тогда что?

– Тогда помрет, – рассудительно заметила Людка и полезла всей пятерней в пакет.

Мне вдруг захотелось ее ударить. Я даже сделала шаг вперед и тут же почувствовала, как что-то с силой поддало мне повыше коленки.

Опять эти часы! Нужно спрятать их куда-нибудь скорее, пока не вернулась Светка.

Из коридора грянул звонок, призывающий идти в классы. Людка сунула кулек в карман.

– Ты идешь?

– Попозже. Мне надо сделать кое-что. Герман Львович просил посмотреть трудные задачи из дополнительного раздела, а я не успела из-за дня рождения.

– Как хочешь. – Людка равнодушно пожала плечами и скрылась в коридоре.

Я плотно прикрыла за ней дверь и вытащила из кармана часы. Открыла овальную крышку с выгравированным на ней замысловатым рисунком. Раздалось громкое тиканье.

Я почувствовала противную дрожь в коленках, быстро захлопнула крышку и сунула часы в тумбочку, на всякий случай замаскировав альбомами для рисования. Потом уселась на постели и тупо уставилась в чисто побеленный потолок.

Что делать с часами? Подсунуть в портфель этому несчастному Михе? Но туда никто чужой не полезет, Миха обнаружит их сам и догадается, чьих это рук дело. Будет только хуже.

Можно попробовать положить часы к нему в тумбочку, так чтобы он этого не заметил. Тумбочки каждое утро проверяет Марина Ивановна, она увидит часы и обязательно спросит, откуда они у Михи. Тут Толик заявит, что часы принадлежат ему, а Миха их попросту спер.

Неплохой вариант, но, пожалуй, осуществить его будет сложновато. Одно из двух: или Миха опять-таки найдет часы первым, или, если прятать на совесть, Марина Ивановна может их не заметить.

Оставался еще шкаф с одеждой, но шансов, что его станут обыскивать, совсем мало. За одеждой в интернате следили сами воспитанники, к взрослым обращались лишь в том случае, если требовался сложный ремонт или специальная стирка.

Я просидела минут двадцать, но так и не придумала ничего путного. В класс идти не хотелось. Решив, что первый урок я все равно почти целиком пропустила, поэтому не стоит дергаться и торопиться, я снова раскрыла энциклопедию на той странице, где был изображен Ахилл.

Сходство было потрясающим: словно картинку рисовали с Толика, а он специально позировал. Вот только античный герой на иллюстрации стоял во весь свой могучий рост, а Толик так не мог.

Полностью углубившись в созерцание рисунка, я не заметила, как дверь мягко распахнулась.

– Василиса, ты почему не на занятиях?

Я вздрогнула от неожиданности и обернулась: позади стояла Анфиса и с любопытством глядела мне через плечо. Я было подняла руку, чтобы прикрыть картинку, но вовремя спохватилась, что таким образом только навлеку на себя подозрения.

– Интересно? – смягчилась Анфиса. – Тебе нравится?

– Очень.

– А это кто?

– Ахилл. Полубог-получеловек.

– Замечательно. – Она сдержанно улыбнулась. – Но у тебя еще будет время рассмотреть все как следует. Я, когда покупала книжку, вовсе не имела в виду, что она станет причиной твоих прогулов. Немедленно поднимайся и ступай в класс.

Я послушно встала.

– Как там Марина?

Анфиса вздохнула:

– Неважно. Думают отправить ее в больницу. Ты иди давай, а то и на второй урок опоздаешь.

Я кивнула и, подхватив портфель за лямки, вышла из палаты.

13

Уроки в тот день тянулись необычайно долго. Я то и дело смотрела на большие настенные часы, и мне казалось, что минутная стрелка не движется вовсе. Про часовую и говорить нечего.

Русичка дважды сделала замечание, что я ее не слушаю, а под конец занятия вызвала к доске. Я без запинки оттарабанила одно из правил, которые запоминала с лёту, едва проглядев страничку учебника.