скачать книгу бесплатно
Дубенский так был поглощен предстоящим объяснением с Усатиным, что не слыхал вопроса Теркина и заходил взад и вперед по конторе.
Вопроса своего Теркин не повторил и присел к окну, ближайшему от крыльца.
Через две-три минуты показалась коляска вроде тарантаса на рессорах, слева из-за длинного амбара, стоявшего поодаль, по дороге из уездного города.
Сажен за тридцать острые глаза Теркина схватили фигуру Усатина. Он ехал один, с откинутым верхом и фартуком, в облаке темноватой степной пыли. Лошади, все в мыле, темно-бурой масти, отлично съезженные, широко раскинулись своим фронтом. Коренник под темно-красной дугой с двумя колокольчиками иноходью раскачивался на крупных рысях; пристяжные, посветлее «рубашкой», скакали головами врозь, с длинными гривами, все в бляхах и ремнях, с концами, волочившимися по земле. Молодой кучер был в бархатной безрукавке и низкой ямской шапке с пером.
«Ожирел, Бог с ним, Арсений Кирилыч, – подумал Теркин, продолжая оглядывать его. – Трехпудовый купчина… Барское обличье совсем потерял».
И в самом деле, Усатин даже в последние три месяца, – они виделись весной, – сделался еще тучнее. Тело его занимало все сиденье просторного фаэтона, грузное и большое, в чесучовой паре; голова ушла в плечи, круглая и широкая; двойной подбородок свесился на рубашку; борода точно повылезла, такая же русая, как и прежде, без заметной на расстоянии седины; только острые темно-серые глазки прорезали жир щек и точечками искрились из-под крутых бровных орбит, совсем почти без бровей. Рот сохранял свою свежесть и сочность, с маленькими зубами. На все лицо ложилась тень от соломенной шляпы с вуалем на английский манер.
«Важно катит! – подумал Теркин, засмотревшись охотницки на тройку, и почувствовал приятное, чисто русское ощущение лихости и молодечества. – Важно!.. Кабы на таких же полных рысях и во всем прочем!»
И ему захотелось верить, что такой человек, как Арсений Кирилыч, не свихнется; что все эти газетные слухи просто «враки», и только такой «головастик», как Дубенский, может мучиться из-за подобных пустяков.
За несколько шагов до крыльца храп лошадей заслышался явственно, и пыль, вздымаясь высокими клубами, совсем закрыла фигуру Усатина, когда он подъезжал к конторе.
Оба они, и Теркин, и Дубенский, вышли на крыльцо.
Усатин грузно вылезал, опираясь на руку одного из служащих. Первого увидал он Теркина.
– А!.. Василий Иваныч!.. Вы как?…
Оклик, сделанный молодым, немного шепелявым голосом, показал Теркину, что Усатин забыл про их разговор в Москве и про то письмо, которое он писал ему на днях, извещая о своем приезде… Быть может, не получил его…
Они поздоровались.
– Мы вот с господином Дубенским рассудили перехватить вас, Арсений Кирилыч, по дороге в усадьбу. Пожалуй, отсюда прямо на чугунку укатите… Вас ждут депеши. С моим личным делом я повременю… А письма моего вы разве не получили?
– Какого письма?
– Из Ярославля я вам писал на той неделе?..
– Нет… Вы куда же адресовали?
– Да сюда, в усадьбу.
– Я больше недели мыкаюсь…
И, видя, что Дубенский с нервным лицом переминается с ноги на ногу, Усатин быстро повернулся в его сторону и не договорил.
– Петр Иваныч?.. У вас, стало, что-нибудь экстренное?
– Три депеши, Арсений Кирилыч. Одна была на мое имя. Вот они.
Дубенский вынул из кармана три телеграммы и с дрожью в пальцах подал их.
– Из Москвы? – спросил Усатин.
Теркину показалось, что голос его дрогнул.
И, не раскрывая телеграмм, он обратился, все еще у крыльца, к служащим:
– Вам тоже к спеху?
– Как же, Арсений Кирилыч… – отвечал за всех стоявший впереди худой высокий малый, с длинной желтой бородой. – Насчет теперь…
Белой пухлой рукой Усатин сделал движение.
– Хорошо!.. Господа, я сейчас к вам… Только отпущу их… Пожалуйте в комнаты.
Теркин и Дубенский вернулись в контору, где Дубенский опять начал ходить взад и вперед.
– Послушайте… Петр Иваныч, – окликнул его Теркин, стоя у двери.
– Что вам? – рассеянно отозвался Дубенский.
– Коли вам надо сейчас же объясниться с Арсением Кирилычем, я могу и в садик пойти.
– Нет… Зачем же… Вероятно, он сейчас поедет в усадьбу…
– Да ведь я вижу, Петр Иваныч… вы сам не свой… Право, я лучше в садик выйду.
Теркин взялся за ручку двери, и только что он отворил ее – столкнулся на пороге с Усатиным.
– А вы куда? – звонко спросил тот, входя в контору и сняв шляпу.
Череп его совсем полысел, и только кругом в уровень ушей шла полоса русых, плотно остриженных волос с легкой проседью.
Депеш он еще не читал и держал их в другой руке.
– До вас у Петра Иваныча неотложное дело… Я на воздухе побуду.
– Да разве так приспичило, Дубенский?
– Вы депеши еще не прочли? – спросил техник с ударением.
– Сейчас, сейчас…
Теркину захотелось остаться посмотреть, изменится ли Усатин в лице, когда прочтет депешу.
Первую, уже распечатанную, пришедшую на имя Дубенского, Усатин раскрыл и пробежал.
– А! вот что! – глухо вырвалось у него. – Предполагаю, какого содержания остальные две… Господа… Едем. Я вскрою эти депеши у себя в кабинете.
– Быть может, – начал Дубенский, – вам отсюда придется ехать на станцию.
– Нет, друг мой… я и без того измучился. Если нужно, я поеду завтра… да и то… Я знаю тех… московских. Сейчас голову потеряют.
Глаза его перебегали от Дубенского к Теркину… Лысина была влажная. Нос, несколько вздернутый и тонкий – на таком широком и пухлом лице, – сохранял свое прежнее характерное выражение.
– Едемте, господа… И первым делом выкупаемся.
Еще раз пробежал он депешу и наморщил лоб.
Но двух остальных он так и не вскрыл.
«Малодушие закралось, – подумал Теркин, – чует что-нибудь очень невкусное…»
Но вера в этого человека еще не дрогнула в нем. И желание отвести ему беду зашевелилось в его душе.
XXIX
В гостиной, с дверью, отворенной на обширную террасу, было свежее, чем на воздухе. Спущенные шторы не пропускали яркого света, а вся терраса стояла под парусинным навесом.
Теркин оглядывал комнату – большую, неуютную, немножко заброшенную. Мебель покрывали чехлы. Хозяйского глаза не чувствовалось. Правда, семейство Усатина за границей. Но все-таки было что-то в этой гостиной, точно предвещавшее крах.
Усатин, когда они приехали, провел Дубенского в кабинет. Голоса их не доносились в гостиную, да Теркин и не думал прислушиваться… Объяснение затянулось. Он закурил уже третью папиросу.
Дверь из кабинета выходила тоже на террасу, за углом.
Заслышался наконец гул разговора. По террасе шли Усатин и Дубенский. Они остановились в глубине ее, против того кресла, где сидел Теркин.
Теркин ерошил волосы и двигался боком, заслоненный обширным туловищем Усатина. И на лице Арсения Кирилыча Теркин тотчас же распознал признаки волнения. Щеки нервно краснели, в губах и ноздрях пробегали струйки нервности, только глаза блестели по-прежнему.
– Как знаете! Я вас не желаю насильно удерживать, – дошли до слуха Теркина слова Арсения Кирилыча, – но не следовало, милый мой, так рано труса праздновать!..
Он обернулся в сторону открытой настежь двери и увидал Теркина.
– Значит, вы сейчас обратно? – резче спросил он вслед за тем Дубенского.
Тот что-то пробормотал и торопливо протянул руку, сделал два шага по террасе назад, потом повернул и прошел гостиной, чтобы проститься с Теркиным.
– Перетолковали? – спросил Теркин.
– Да-с… Я еду… сейчас… Очень жаль, что не удалось…
Дубенский не договорил, стиснул руку Теркина и быстро зашагал к двери в переднюю. Волосы его были в беспорядке, все лицо влажное.
– Ну, будьте здоровы!
Свое пожелание Теркин пустил ему вслед стоя.
– А!.. – окликнул его сзади Усатин. – Вот это чудесно! Какая прохлада! Мы здесь и закусим… В столовой наверно духота… Только еще рано… Мы посидим, потолкуем… Не угодно ли на диван?
Он взял Теркина за плечо и повел его к низкому дивану у одной из внутренних стен.
– Вот сюда… Позвольте раскурить о вашу папиросу.
Они расселись… Усатин закурил и раскинулся по спинке дивана.
– У-ф!.. – выпустил он воздух звонкой нотой.
– Вам, Арсений Кирилыч, наверно, не до меня и не до моих дел, – начал Теркин искренно и скромно. – Что-то у вас такое стряслось…
– Вы знаете? Из газет?
Вопрос Усатина зазвучал резко.
– Нет, от господина Дубенского… я кое-что…
– Тосподин Дубенский, – прервал уже раздражительнее Усатин, – как я ему сейчас на прощанье сказал, слишком скоро труса празднует.
Он ударил себя по ляжке и переменил положение своего грузного тела.
– Удивительное дело!.. Кажется, я всем таким господам, как милейший Петр Иваныч, давал и даю ход. Без моей поддержки ему бы не выбраться из мизерии поднадзорного прозябания.
– А господин Дубенский из нелегальных был?
– Помилуйте!.. И как еще!.. Теперь он директор значительного завода. Пять тысяч жалованья и процент. Во мне было достаточно времени увериться. Я никого из работающих со мною не подведу.
– Вы-то!
Это восклицание вылетело у Теркина задушевной нотой.
– Только со мной идти надо вперед смело, не бояться риска, временных заклепок, подвохов, газетной брехни, всяких дешевых обличений, даже прокурорского надзора… на случай доносов…
– А нешто до этого дошло, Арсений Кирилыч? вполголоса спросил Теркин, слегка нагнувшись к Усатину.
– Дошло ли?!
Усатин прищурился на Теркина и мотнул головой.
– Донос, наверно, сделан на днях… В обеих депешах говорится про это.
И, как бы спохватившись, он перебил себя восклицанием:
– Я знаю и чувствую, откуда это идет. За все свое прошлое приходится отвечать теперь, Теркин… Ведь вашего отца, сколько я помню, его односельчане доконали?
В Сибирь сослали, – подсказал Теркин.
За что?
Смутьян, вишь, был… Правду всем в глаза говорил.
– А я весь свой век ворочал делами и в гору шел, не изменяя тому, что во мне заложили лучшие годы, проведенные в университете. Вот мне и не хотят простить, что я шестидесятыми годами отзываюсь, что я враг всякой татарской надувастики и рутины… И поползли клопы из всех щелей, – клопы, которым мы двадцать лет назад пикнуть не давали. А по нынешнему времени они ко двору.
– Верно, верно, Арсений Кирилыч.