скачать книгу бесплатно
– Весьма рад буду, Теркин, поддержать вас… Напомните мне месяца за два… письмом.
Он и напомнил. Правда, ответа не получил, но это его тогда не смутило. А весной, когда они встретились в Москве, Усатин «оборудовал» новое акционерное дело по нефтяной части и говорил о нем с захлебыванием, приводил цифры, без хвастовства упоминал о дивиденде в двадцать три процента, шутя предлагал ему несколько акций «на разживу», и Теркин ему, так же шутя, сказал на прощанье:
– Мне теперь, Арсений Кирилыч, всякий грош дорог. Дайте срок, ежели Волга-матушка не подкузьмит на первых же рейсах – и поделитесь тогда малой толикой ваших акций.
Что говорить, человек он «рисковый», всегда разбрасывался, новую идею выдумает и кинется вперед на всех парах, но сметки он и знаний – огромных, кредитом пользовался по всей Волге громадным; самые прожженные кулаки верили ему на слово. «Усатин себя заложит, да отдаст в срок»: такая прибаутка сложилась про него давным-давно.
К тому же Арсений Кирилыч сам когда-то пострадал, посидел малую толику за свое «направление». Он не в дельцы себя готовил, а по ученой части; ходил в народ, хотел всю свою душу на него положить и в скором времени попался. Это его на другую дорогу повернуло. Через пять-десять лет он уже гремел по Волге, ворочал оборотами в сотни тысяч. А все в нем старая-то закваска не высыхала: к молодежи льнул, ход давал тем, кто, как Теркин, с волчьим паспортом выгнан был откуда– нибудь, платил за бедных учащихся, поддерживал в двух земствах все, что делалось толкового на пользу трудового люда.
Усатин приласкал Теркина, приставил к ответственному делу, а когда представилась служба крупнее и доходнее, опять по железнодорожной части, он сам ему все схлопотал и, отпуская, наставил:
– Смотрите, Теркин! Под вашей командой перебывает тысяча рабочих. Не давайте, насколько можете, эксплуатировать их, гноить под дождем, в шалашах, кормить вонючей солониной и ржавой судачиной да жидовски обсчитывать!
Тогда Теркину даже не очень нравилось, что Усатин так носится с мужиками, с рабочими, часто прощает там, где следовало строго взыскать. Но его уважение к Арсению Кирилычу все-таки росло с годами – и к его высокой честности, и к «башке» его, полной всяких замыслов, один другого удачнее.
Правда, начали до него доходить слухи, что Усатин «зарывается»… Кое-кто называл его и «прожектером», предсказывали «крах» и даже про его акционерное общество стали поговаривать как-то странно. Не дальше, как на днях, в Нижнем на ярмарке, у Никиты Егорова в трактире, привелось ему прислушаться к одному разговору за соседним столом…
Может быть, Усатин и зарвался. Только скорее он в трубу вылетит, чем изменит своим правилам. Слишком он для этого горд… Такие люди не гнутся, а ломаются, даром что Арсений Кирилыч на вид мягкий и покладистый.
XXVII
Подходя к конторе, Дубенский обернулся и, защищаясь ладонью от палящего солнца, спросил:
– Не хотите ли в садике посидеть? Там и тень есть.
– И весьма… Может, ждать Арсения Кирилыча долгонько придется, – возбужденно отозвался Теркин.
Они уже были у забора.
– К полудню должен быть.
Техник отворил дверку в палисадник и впустил первого Теркина. Контора – бревенчатый новый флигель с зеленой крышей – задним фасом выходила в палисадник. Против крылечка стояла купа тополей. По обеим сторонам лесенки пустили раскидистую зелень кусты сирени и бузины.
– Да вот на лесенке посидим, – сказал Теркин. Тут всего прохладнее. Здоровая же нынче жара! Как думаете, градусов чуть не тридцать на припеке?
– Около того… Не угодно ли?
Техник протянул ему свою папиросницу.
– Много благодарен… Как вас по имени-отчеству?
– Петр Иванов…
С лица Дубенского не сходило выражение ущемленности. Теркину еще больше захотелось вызвать его на искренний разговор; да, кажется, это и не трудно было.
– В Москву депешей, что ли, требуют Арсения Кирилыча? – спросил он умышленно небрежным тоном и выпустил дым папиросы вбок, не глядя на Дубенского, севшего ниже его одной ступенькой.
– Три телеграммы пришли… Одна даже на мое имя… Поэтому я и знаю… Первые две получены с нарочным вчера еще.
– Да ведь Арсений Кирилыч в городе?..
– От нас станция ближе… Оттуда прямо посылают…
– Значит, приспичило?
Дубенский взглянул на него с наморщенным лбом и выговорил слегка дрогнувшим звуком:
– Все по обществу… этому.
– По какому? По нефтяному делу?
– Именно.
– В правлении, поди, чего натворили? Кассир сбежал, али что? По нынешнему времени это самый обыкновенный сюрприз.
– Нет… видите ли…
Техник снял картуз и отер платком пот с высокого, уже морщинистого лба.
– Да вы, Петр Иванович, не думайте, пожалуйста, что я у вас выпытываю. Ни Боже мой!.. В деловые секреты внедряться не хочу… Но вам уже известно, что я у Арсения Кирилыча служил, много ему обязан, безусловно его почитаю. Следственно, к его интересам не могу быть равнодушен.
Глаза Теркина загорелись, и он, обернувшись к технику всем лицом, говорил теплыми нотами.
Тот накрылся, сделал громкую передышку и вытянул ноги.
– Вы ничего не читали в газетах? – неуверенно и опять с приподнятой бровью спросил он.
– Да я больше недели и газеты-то в руках не держал. Все на пароходах путаюсь, вверх и вниз.
– Тогда, конечно…
«Не речист ты, милый друг», – подумал Теркин.
– А нешто что-нибудь такое есть? Травля какая… Набат забили?
– Именно, именно… И так нежданно. Подняли тревогу… Письма… Обличения… Угрозы…
– Угрозы? Чем же стращают и по какому поводу?
– Это… сложно… долго рассказывать… разумеется, в каждом акционерном предприятии, – щеки Дубенского начали краснеть, и глаза забегали, – какою целью задаются? На что действуют?.. На буржуазную алчность. Дивиденд! Вот приманка!
– А то как же?
Вопрос Теркина прозвучал веско и серьезно.
– Да разве трудовым людям, – еще нервнее спросил Дубенский, – вот таким хоть бы, как вы и я, следует откармливать буржуев?
«Ну да, ну да, – думал Теркин, – ты из таких. Не уходился еще…»
– Не давать хорошего дивиденда, – выговорил он спокойно, – так и акции не поднимутся в цене, и предприятие лопнет. Это – буки-аз – ба.
– Конечно, конечно! Буки-аз – ба… Но есть предел… Можно… вы понимаете… можно, по необходимости, подчиняться условиям капиталистического хозяйства.
– Какого? – переспросил Теркин.
– Капиталистического… понимаете… буржуйного… Но если перепустить меру и… как бы сказать… спекулировать на усиленные приманки – это не обходится без… понимаете?..
«Без шахер-махерства», – добавил про себя Теркин.
– Понимаю, – протянул он вслух и сдунул пепел с папиросы.
– Ну, вот, – оживленнее и смелее продолжал Дубенский, – и надо, стало быть, усиленно пускать в ход все, что привлекает буржуя.
«Эк заладил, – перебил про себя Теркин, – буржуй да буржуй!»
– Это вы буржуем-то вообще состоятельных людей зовете? – спросил он с улыбочкой.
– Представителей капиталистического хозяйства…
– Да позвольте, Петр Иваныч, вы все изволите употреблять это выражение: капиталистическое хозяйство… И в журналах оно мне кое-когда попадается. Да какое же хозяйство без капитала?
Он хорошо понимал, куда клонит Дубенский, и сам не прочь был потолковать о том, как бы надо было людям трудовым и новым заводить, что можно, сообща. Но его этот техник начал раздражать более, чем он сам ожидал. Такое «умничанье» считал он неуместным и двойственным в человеке, пошедшем по деловой части. Что хочется ему поскорее начать хозяйствовать – это естественно… Или общество устроить почестнее, так, чтобы каждый пайщик пользовался доходом сообразно своей работе, как, например, в том пароходном товариществе, куда он сам вступает… А ведь этот Дубенский не в ту сторону гнет… Он, наверное, сочувствует затеям вроде крестьянских артелей из интеллигентов.
И Теркину вспомнился тут его разговор на пароходе с тем писателем, Борисом Петровичем. Он ему прямо сказал тогда, что считает такие затеи вредными. Там, в крестьянском быту, еще скорее можно вести такое артельное хозяйство, коли желаешь, сдуру или от великого ума, впрягать себя в хомут землепашца, а на заводе, на фабрике, в большом промысловом и торговом деле…
Дубенский не сразу ему ответил.
– Не в том вопрос… – начал он еще нервнее. – Без капитала нельзя. Но на кого работать?.. Вот что-с!.. У Арсения Кирилыча были совсем другие идеи… Он хотел делать рабочих участниками… вы понимаете?
– Понимаю!.. Это в виде процента, что ли?
– Именно.
– Против этого я не буду говорить… но опять не сразу же… Надо спервоначалу поставить дело на прочный фундамент…
– А вышло по-другому, – голос Дубенского упал, – совсем по-другому. Понадобились… я вам сказал… приемы… делечества… понимаете? И в этих случаях можно очутиться в сообщниках, не желая этого…
«Вот оно что! – подумал Теркин. – Видно, и тебя впутал хозяин-то!»
– О чем же, собственно, в газетах гвалт подняли? – спросил он строже и даже нахмурился.
– Мне, право… весьма неприятно излагать вам это… Конечно, тут есть какая-нибудь интрига…
– Подвох!.. Со стороны меньшинства? Или действительно проруха какая?
– Есть… к сожалению… и кое-что похожее на правду.
– Да неужто Арсению Кирилычу серьезные гадости предстоят? Преследование?
«Неладно, неладно», – прибавил Теркин про себя, и ему стало вдруг ясно, что он уедет отсюда с пустыми руками.
– Арсения Кирилыча вызывают безотлагательно. Надо сейчас же принять меры.
– Он – ума палата… В разных передрягах бывал… Да к тому же, как я его разумею, ничего бесчестного, неблаговидного он на душу свою не возьмет… Не такой человек.
«А почем ты знаешь?» – поправил он самого себя.
И ему захотелось, забывая про неудачу своей поездки к Усатину, поглядеть на то, как Усатин поведет себя и во что именно завязил он одну ногу… а может, и обе.
– Очень, очень… все это прискорбно!
Возглас Дубенского отзывался большой горечью.
Теркин сбоку оглядел его и подумал:
«Какой ты техник, директор?.. Тебе бы лучше книжки сочинять или общежития на евангельский манер устраивать».
– Да ведь вы – служащий… ваше дело сторона. Коли вы перед акционерами прямо не ответственны? – спросил Теркин, нагнувшись к Дубенскому.
– В настоящую минуту… весьма трудно ответить вам… вы понимаете… весьма трудно.
XXVIII
Загудевший вдали колокольчик прервал Дубенского.
– Это Арсений Кирилыч? – спросил Теркин.
– Он, он!
Оба встали и вернулись к наружному крыльцу с навесом и двумя лавками.
Там уже дожидалось несколько человек мелких служащих, все в летних картузах и таких же больших сапогах, как и Дубенский.
– Арсений Кирилыч едут, – доложил один из них технику и снял картуз.
Тот поблагодарил его наклонением головы.
– Он наверно в конторе побудет, – сказал Дубенский Теркину, пропуская его вперед.
Справа из сеней была просторная комната в четыре окна, отделанная как конторы в хороших сельских экономиях: серенькие обои, несколько карт и расписаний по стенам, шкапы с картонами, письменный стол, накрытый клеенкой, гнутая венская мебель.
Но и в ней стояла духота, хотя все окна были настежь.
– Здесь посидим или пойдем на крылечко? – спросил Теркин, не выносивший духоты.
Можно было еще кое-что повыведать у Дубенского. Но он не любил никаких подходов. Пожалуй, есть и какая-нибудь нешуточная загвоздка… Быть может, и ничего серьезного для кредита усатинской фирмы нет, а этот нервный интеллигент волнуется из-за личной своей щепетильности, разрешает вопрос слишком тревожной совести.
Но… газеты? Обличительный набат?.. Положим, у нас клевета и диффамация самый ходкий товар, и на всякое чиханье не наздравствуешься… Однако не стали бы из-за одних газетных уток слать три депеши сряду.