скачать книгу бесплатно
Молодёжь дурачилась, стараясь забросить финики в складки одежд танцовщиц, медленно кружащихся среди зала.
Луций смотрел на них, отвернувшись от меня вовсе, а мне позволяя разглядывать его чуть взвихрённые на затылке волосы, перехваченные тонкой золотой проволочкой, чтобы не лезли в глаза, а аккуратно ложились вдоль висков. Я смотрела на его красные от жара и вина уши, на тончайшую тунику, из самой дорогой иберийской шерсти и на ноги, быстрые и сильные, сейчас подогнутые одна под одну, что я посчитала верхом неприличия, так как он сидел напротив материного ложа. Но та не обращала внимания на сына, лишь изредка взглядывая на него, а больше с отвратительной кривой ухмылкой подливала вина Клавдию, рука которого властно лежала на её левой груди и неохотно убиралась оттуда Агриппиной, когда она принимала вино у раба.
– Давай уйдём из дворца? – спросил Луций чуть слышно.
Ланувия, толстая и потная, уже уставшая смотреть на нас сверху, отступила назад и стояла, почти не надзирая, а уморенно глядя на безостановочно радеющих танцем промасленных гречанок.
– За мною смотрят.– сдув с лица выпавшую прядь, сказала я едва шевельнув губами.
– Они подумают, что мы ушли уединиться.
– Так и должно быть. Ложе в кубикуле уже постлано для нас с тобой и завтра фулоны донесут о свершённом между нами.
– А я их разочарую.
– Что ж… – вздохнула я.– Тогда мне попадёт…
– Выходим тихо и идём в сады. Я возьму лацерну и мы оба закутаемся в одну.
Я вздрогнула.
– Это как же?
– Увидишь. Как Дафнис и Хлоя…
Мы выскользнули из дворца в непроглядную ночь Сатурналий. Ланувия, затолканная Луцием в приготовленную нам кубикулу и запертая на ключ снаружи не смогла прознести ни звука. Она боялась, что её выпорят. Через минуту, две, Луций привёл к дверям кубикулы центуриона, охранявшего галерею.
– Ты должен пойти к женщине, в эту спальную и там совершить то, что обычно совершается во имя рождения детей.
Я беззвучно хохотала, закрыв рот, глядя, как центурион с ужасом и подобострастием смотрит на Луция. Луций снял с себя золотой венец и сунул центуриону.
– Я не впервой прошу тебя… Сегодня… это моя самая невинная просьба.
– Но я женат! – взмолился обиженный центурион, взявшийся за вспотевший лоб.
– Я беру этот грех на себя.– сказал Луций, и хитро улыбнувшись, толкнул кулачком кожаный нагрудник воина.
– Ох… – вздохнул тот.
Луций завёл его в полумрак комнаты, где тихонько подвывала испуганная Ланувия, и вышел через несколько мгновений.
– Если что… они там разберутся.– сказал он, подтягивая меня к себе за пояс.– Думаю, она уже счастлива… ну, а он… пусть постарается ради империи и Августа.
Я залилась смехом, обвивая его сильные плечи рукой.
– Ты мил мне… – сказала я и поцеловала его в мочку уха.
– Ты мне тоже, наверное, будешь мила… – ответил Луций.
Мы ушли так тихо, что даже Агриппина, видимо, уверившись в том, что я полностью на попечении верной Ланувии, не покинула пира. Хотя, может, она и покидала пир, прислушивалась к звукам из – за запертой двери, что-то выглядывала в замочную скважину… Но оттуда доносились угодные ей звуки и оттого нас так и не кинулись, пока мы не вернулись из Сервилиевых садов
Нас, к счастью, не остановили ряженые и другие буйные и пьяные горожане, когда мы плелись по улочкам, пересмеиваясь и перешёптываясь под плащом, намокшим от внезапного дождя и пахнущего козами. До окраины Города мы добрались за короткое время всё время мешаясь с разнузданными толпами отмечающих праздник рабов, молодёжи всех сословий, орущих женщин и мужчин всякого звания, мечущихся коз на привязях и в бубенчиках, страшных рож в вывороченных звериных шкурах и масках, словно похищенных у актёров ателлан. Но мы добрались до Тибра и Луций за руку потащил меня через голые кусты орешника к берегу, где едва мигал чадящий светец в глубине маленького святилища, сложенного из диких камней, видно, подобранных тут – же, на мелководье.
Луций затянул меня туда под сень портика и мы вошли в маленький открытый и тихий храмик, где над алтарём, заложенным подношением в виде глиняных хлебов и рыбок, искусно вылепленных из глины на рыночной площади для рабских жертв божествам, едва ли на два локтя возвышалась небольшая фигурка неизвестной богини, замотанная в шерстяной пеллум до самых глаз.
– Теллура… Мать-земля… – сказал Луций, обнимая меня за талию.– Что у тебя есть ей подать?
– Ничего. – сказала я грустно опустив глаза и запахивая промокшую лацерну. Только пояс на мне… Волосы…
Я стащила с головы парик и положила на алтарик. Мои волосы тут же распались и рассыпались в несколько кос, до того уложенных на макушке.
– Маленький храм великой богини, которой служил даже Ромул со своей приёмной матерью… Ты знаешь, даже арвальские братья редко приходят в него, обходя его процессией в Её день, идя в большой Храм…
Голос Луция звучал торжественно.
– Будет хорошо, если я принесу себя в жертву здесь.
Я содрогнулась.
– В жертву?
– Да… моя невинность должна быть принята самой великой богиней наших предков.
Я опустила голову.
– Но тогда я отдам ей и пояс…
– Я скажу, что забрал его себе в память. Оторву одну бляху, если спросит мать…
– Да… Это будет нашей тайной.
– И если ты разлюбишь меня, Актэ, приходи сюда и возьми свой пояс. Теллура даст тебе волю.
Я взглянула на Луция, лицо которого окрасилось голубовато – серым светом луны, заглядывающей в прямоугольник входа. Мы оба были похожи на статуи, дрожа от холода и страсти…
– Боги будут всегда помогать нам.– сказал он и сжал меня в объятиях, одновременно расщёлкивая пластины пояса на боку.
3.
– Что – то твоя лазанья разваливается, как СССР. – сказала Вива, ковыряясь вилкой во внутренностях пасты, начинённой слишком рассыпчатым говяжьим фаршем.
– А что я могу сделать, если проклятый этот ваш супермаркет торгует только таким мясом? Оно сухое, как крысиное дерьмо.– ответил Платон.
– Мой крыс какает куда изящнее, – засмеялась Вива, поблескивая металлическими скобками брекетов.
– Так! Господа интеллигенты, будущие и настоящие! Неприлично за столом говорить о дерьме. А мы, как сядем, так начинается! Как у нашей бабули! Та тоже, только за стол и сразу поминает, кто чем болеет, у кого что не работает и обязательно про чью – нибудь смертушку заведёт. – Цезия Третья нервно стучала вилкой по тарелке, подбирая катышки мяса.
– Так у кого что болит, тот на том и женится.– фыркнула Вива.
Платон отодвинул тарелку.
– Дочь… – многозначительно произнёс он.– А ты не куришь? У тебя зелёный цвет лица.
Вива кашлянула пару раз и глянула исподлобья, стараясь не засмеяться.
– Так! Так! У нас тут что? Аттракцион немыслимого участия? Варвара, иди, чисти зубы и быстро в школу! А тебе если интересно, спрашивай у неё не за три минуты до выхода.– Цезия Третья готова была оплевать Платона ядовитой слюной.
Но Вива всё равно его любила.
– Паап… Ты чего? С какого перепуга я буду курить? У меня от латентного употребления никотина уже башня кружится, а если его ещё и внутрь принять…
– Ну, ладно, это я так спросил.– Платон вытащил из пиджачного кармана бумажник, открыл его и достал тысячу рублей.
– Вот. Возьми… Сходите в кино с девочками.
Вива презрительно глянула на тысячу, но взяла.
– Ой, всёё! Пап, спасыбо! Прямо ващще!
– Давай мне это… хорош свой таджикско – матерный суржик включать.
Вива счастливо улыбнулась, и, выскочив из —за стола, побежала в коридор.
Цезия Третья уже справилась с лазаньей и цедила кофе, сидя в телефоне и просматривая новости из соцсетей.
Платон краем глаза смотрел на неё и недоумевал, как он мог её полюбить когда – то? Эту жирную индюшку, туповатую и вальяжную, полную своим идиотским самомнением. Да, лет пятнадцать назад она была ещё ничего… Ещё ничего… До того момента, как Вива родилась. А потом пошло дело!
– Премьера когда будет? – спросила Цезия Третья и кусок тонального крема отпал от её вытянутого носа и упал в чашку кофе.– Мать твою женщину…
– Да! Когда! – вмешалась Вива из коридора.
– Тебя всё равно не пустят! Там шестнадцать плюс! – ответил Платон и подал салфетку Цезии Третьей.– У вас кожа отваливается… кажется.
Он бы засмеялся, но жена смерила его таким испепеляющим взглядом, что Платон выставил вперёд раскрытую ладонь.
– Нет, нет… мне показалось.
И он снова собрал на вилку крошки фарша.
– Вот и я говорю… Не умеешь готовить… не берись.
– Извини… я учился…
– Лучше бы ты… другому учился!
Вива вошла на кухню попрощаться. Платон иногда замирал, видя в ней свои куски, свои фрагменты. Вот она, пухлощёкая, с зелёными волосами, цвета ламинарии, с атомными бровями – трамплинами и серьгой в носу машет ему толстыми пальчиками, блестит брекетами и смешно шепелявит.
– Мамасик! Папасик! Я пошла!
Это счастье слышать её вот эти словечки, наблюдать, как она толкается, толкается шестом от берега… От них… И гонит плотик своей жизни дальше и дальше, на середину реки… Может, ищет течения, может… просто стремится к другому берегу… Пока её можно окликнуть, вот так запросто… Скоро она вырастет. Счастье пройдёт. И на оклик никто уже не ответит.
– Иди уже! Наверное, опоздала на первый урок.– недовольно шипит Цезия Третья, чешет длинными ногтями в голове издавая шебуршащий звук, который Платону очень нравится. Он похож на звук его байка, когда он выгоняет его из гаража…
Цезия Третья, поправив лямку майки, собрала вилки, ножи и тарелки и с грохотом опустила их в мойку.
– Ты написал для Варвары отказ от прививки? – спросила она, включая воду, с шипением падающую в чашки.
– Ннет… я забыл…
– О чём ты думаешь, вообще? Эти уроды… не могут дать мне одну бумажку в год, одну… И не задалбывать меня с этими прививками…
– Но прививки то разные, наверное… – Платон отхлебнул остывший кофе.– У нас красивый вид из окна…
– Чего? – не поняла Цезия Третья.
– Говорю, красиво весной. Я бы хотел умереть весной. Смотри, как красиво! Вроде зима уже позади, земля отмёрзла. Всё цветёт… Дальше и смотреть не на что.
Цезия обернулась.
– Ну, а с премьерой, что?
– Что… что… Репетируем. К сентябрю осилим. Новый сезон… Спектакль будет бомба.
– И ты что? Там реально будут вашу Кузю убивать?
– По пьесе да… Но мы ещё думаем, как это будет. Вообще она не хочет трупиком прикидываться. Ты же знаешь… Она просила вырезать место, где её закалывают и переписать заново.
– И что? Анжелка не может переписать? Она же талант. Ты читал ее «Записки последней тирании»? Мне понравилось. Правда, я ни хрена не поняла много слов. Но она же завлит… Ей нормально быть умной. Ты читал, нет?
– Ты не задавай мне тупых вопросов. Естественно, я читал! А кофе остыл и превратился в « оно»
Платон потянулся к сигаретам.
– А… а… ты чего, сиги мои скурила?
– Тебе всё равно уходить. Скурила… Я просто против, что ты все время играешь каких – то упырей. У меня вообще предубеждения по этому поводу, ну, ты знаешь… И вообще, Нерона должен играть ты. Только ты. Т ы даже внешне на него похож!
– Тихо! – сказал Платон и замер над пустой пачкой сигарет.– Это не мне решать. Да, я бы так сыграл… что… Но не знаю. Пока не знаю. Погоди ты… Это что за звуки…
– Чё?
– Что за вой?
– Это из двести шестой инсулы. Это младшая соседка поёт.
– Чего? Она поёт? Она «призрака оперы» поёт. Вот смех!
– Смех… а ты не знал, что она поёт, когда все на работу уходят?
