Дара

 Я привыкла к простору, к тому, что, просыпаясь, слышала колыхание стенок шатра, звуки ветра, шепот песка.

Все вокруг было понятным. Законы пустыни – знакомы, так же, как и характеры ее обитателей. Рядом всю жизнь находились балующий меня отец и любящие братья. Большинство соплеменников были знакомы с детства.

 Сейчас же, уже который месяц, я находилась в каменном жилище, размером вполовину меньше отцовского шатра. Небольшой выход из дома закрывала дверь. Не мягкий струящийся полог, а тяжелые грубо сколоченные доски, скрипящие каждый раз, когда кто-то входил или выходил. Хотя выходить особо некуда, да и некому. Нас в убежище было двое. Я и Хаэль. Впервые придя в себя и увидев склонившееся надо мной мужское лицо, я вздрогнула от ужаса. Грязный, обгоревший на солнце, с длинной всклокоченной седой бородой, – он показался мне диким кочевником. Сил хватило лишь на то, чтобы кричать, закрыв лицо руками, хотя крик мой скорее был похож на писк.

 Мужчина, правильно понявший причину моей неадекватной реакции, резко отпрянув, заговорил скороговоркой,

– Прости меня! Прости дурака старого! Напугал тебя! – он вскочил на ноги,

– О хвала Неназываемому! Он услышал меня! Ты очнулась! Лежи, Дара, лежи! Я принесу тебе поесть, – и бросился к выходу,

– Только потерпи немного, мне нужно умыться, и привести себя в порядок, – старик хмыкнул, обернувшись, – Путь был неблизкий. Я, наверное, похож на чудище.

 Когда он появился во второй раз, то держал в руках миску с вкусно пахнущим мясным бульоном чей восхитительный запах заставил забыть обо всех страхах.

Старик поставил миску на табурет и сел на край лежанки, приподнимая меня за плечи,

– Меня зовут Хаэль. Не бойся.

Вдыхая аромат еды и обводя глазами низкий деревянный потолок, я не могла понять, как сюда попала.

– Ты находишься в убежище, Дара. Теперь все будет хорошо.

 Он поднес миску к моим губам,

– Давай покушаем, девочка! Я так рад, что ты пришла в себя! – и начал вливать в меня по глотку самый вкусный в моей жизни суп.

Процесс еды был длительным и так утомил меня, что, выпив бульон, я сразу уснула, – проснувшись поздним вечером еще более голодной. И вновь отшельник дал мне лишь бульон. На это раз в нем были размяты в кашицу какие-то овощи. Я схватила его за руку, боясь вновь провалиться в сон, раньше, чем узнаю, что произошло; но старик опустил меня на подушку, ласково погладив по голове, – Спи, Дара, спи, – я все расскажу тебе завтра.

Через день я смогла впервые самостоятельно сесть, а через неделю преодолела расстояние до входной двери, пройдя через комнатку, в которой жил старик и смогла впервые выйти из дома. Распахнув дверь и оглядываясь по сторонам, я с ужасом поняла, как долго болела. Камни умело хранили прохладу, не давая проникать зною внутрь, сохраняя температуру постоянной. На улице же была жара. По ощущениям, – середина лета.

Ошарашенная, я опустилась на лавку у порога, отпуская жутко скрипящие грубо сколоченные доски, считающие по какой-то причине себя дверью.

 Я сидела в небольшом дворе, в центре которого росло одно единственное дерево, кроной своей, закрывая почти все пространство. Здесь же стоял скособоченный колодец, из-за которого виднелись несколько грядок с овощами. Окружала двор стена, высотой в рост человека, сложенная из огромных камней, с железными воротами в центре.

Ворота эти, привлекли мое внимание, и я нетвердыми шагами дошла до них, чтобы проверить, настоящие ли они. Удивительная их роскошь и филигранность казалось неуместной в этом убогом месте, в тоже время являясь косвенным подтверждением слов отшельника о том, что я нахожусь в убежище.

Непонятно, как эти ворота сюда попали, но сделаны они были явно Краем. И еще, – они никогда не открывались. Сколько раз я потом дергала за засов, оканчивающийся хитрым завитком, – только мой брат умел делать такие, – бесполезно. Ворота казались монолитными, как будто из единого листа железа.

 Постепенно восстанавливаясь, я начала заниматься повседневными делами, жалея, что у меня нет самых обычных женских мелочей: лент, украшений, запасной одежды. Хаэль, отдавший в начале мне несколько своих безразмерно длинных рубах, и найдя иголку с нитками, сказал, смеясь, что это повод научиться обходиться малым.

Я тоже улыбнулась, прищуриваясь, – Хорошо, что твои рубахи мне почти до пола! Вот ходила бы перед тобой с голыми коленками, – ты бы не так заговорил.

Отшельник посмотрел на меня задумчиво,

– Дара, скоро тебе будут по размеру лишь мои безразмерные рубахи.

Я не поняла, – О чем ты?

Он поднял руку, показывая пальцем на что-то, над моей головой,

– Над тобой две ауры, девочка. Твоя… и еще одной девочки, – отшельник улыбнулся,

– Я сначала думал это мальчик, – но ошибся. Это девочка.

Я опешила, – Я беременна? Но как это возможно?

Хаэль хмыкнул, – Дети рождаются от соития, Дара.

Я залилась краской, опуская глаза, – Даже от единственного?

Отшельник пожал плечами, – Почему нет?

Неоднократно я просила отшельника выпустить меня в пустыню хотя бы ненадолго, – этот странный человек, относящийся ко мне терпеливо и бережно во всем остальном, – здесь был непреклонен до жесткости.

Однажды, когда я, уставшая от бесконечного сидения в этой своеобразной тюрьме, начала кричать и топать ногами, – он посмотрел мне твердо в глаза и сказал,

– Дара, из убежища нельзя выйти до истечения срока. Даже если бы эти ворота были распахнуты настежь, – ты бы не прошла. В этом и есть смысл убежища.

– Но ты же проходишь через них свободно! – воскликнула я.

– Да, потому что это МОИ ворота.

– И когда настанет этот срок? – спросила я растерянно,

– В твоем случае, – отшельник изготавливал силки, прикрепляя веревку к рогатине, –  Когда за тобой пришлет отец. Или, когда я умру.

 Я рассмеялась, не веря, – Это шутка? Я беременна, Хаэль! Может, ты решил стать повитухой?

– Отшельник улыбнулся,

– Думаю, это не сложнее, чем принимать роды у козы. Кстати, о козе, – он подергал за веревку, проверяя крепление – Нужно поймать одну из беременных диких коз. Приручим ее. Потом будет молоко.

Я смотрела на него не веря, – Хаэль, ты же не всерьёз! Мне нужно домой.

Он уже не улыбался, – о каком именно доме ты говоришь, Дара?

Я чуть не заплакала, – Ты издеваешься? Ты же знаешь, что я хочу к отцу, к братьям!

– Да, это я знаю, – Хаэль смотрел серьезно, – Но я также знаю, что дом жены в доме её мужа.

У меня задрожали губы, – Ты думаешь он еще жив?

Отшельник подошел ближе, взял меня за левую руку, легко проводя пальцами по запястью. У тебя на руке браслет, Дара. Браслет Князя. И ты его не сняла. А под браслетом лента Тьмы, которую обвивает лента Света.

Я, онемевшая, смотрела на него широко распахнутыми глазами, – Ты видишь браслет? Ты видишь метки?

Он улыбнулся, – Не глазами.

Глава 19. Учеба

С того дня я начала готовиться к родам. Нашла сложенный шатер, попросила его установить.

Хаэль был непреклонен,

– Ребенок должен родиться в середине зимы. Ему нечего делать в продуваемом ветрами шатре, – он запасал дрова и сухую траву, уходя ежедневно в пустыню и пропадая там целыми днями.

Принес козу, которая через месяц родила милого серого козленка. Теперь у нас было молоко. Начал запасать мясо, засаливая и оставляя вялиться на солнце. Шкуры он дубил где-то в другом месте, жалея меня и не желая мучать вонью.

Иногда на меня накатывала такая слабость, что я целыми днями не могла встать с лежанки. Старик садился рядом, опустив руку на мою голову, питал силой. Часто говорил,

– Нечего в духоте лежать! – и выносил меня к акации, сажал, прислонив спиной к стволу, развлекал пустяками.

Выглядел он теперь и сам не очень хорошо, часто казался осунувшимся, и я просила его не тратить на меня силу, не загонять так себя, отдыхать побольше.

Хаэль смеялся, – Нет времени!

Правда, в самые жаркие часы все-таки садился рядом, набирал нам ледяной воды из колодца, и привалившись спиной к дереву, разрешал, – Ну, спрашивай.

И я обрушивала на него водопад вопросов, задать которые мне было просто некому.

Старик вскидывал бровь, – Все ответы вокруг тебя, Дара. Научись слушать. Научись смотреть не глазами. Убери себя из картины мира. И ты увидишь, как он прост и понятен, как идеален в своей завершенности. Чтобы понять суть, – нужно уметь задавать правильные вопросы. И не врать самой себе.

Я вздыхала, – эти теории казались слишком заумными. Но Хаэль не оставлял меня в покое,

– Вот стена. Почему ты ее видишь?

– Потому что она есть.

– Но ночью она есть тоже, а ты ее не видишь!

– Потому что есть свет?

– Опять неправильно, Дара. Потому что стена есть преграда для света. Лишь на их стыке рождается видимый материальный мир. Ты видишь не свет, а его отражение от преграды! Также и сущность ты увидишь лишь по проявлению ее свойств.

– Что это значит?

– Что ты можешь считать человека другом, девочка, а у него просто не было возможности предать тебя.

К осени сил у меня прибавилось, я начала шить одежду из кожи, больше занималась подготовкой к зиме. А Хаэль наоборот, как-то разом ослаб и стал подолгу сидеть на лавке рядом с домом. Однажды я застала его за чтением.

– Знаешь, интересные вещи написаны, – он усмехнулся, показывая на книгу, – Никогда не любил читать, а вот оказывается, – открылось.

С этого дня он начал меня учить ежедневно. Иногда, не успев закончить полуденный урок вовремя, мы продолжали его вечером, покончив с ежедневными делами, сидя настолько долго, насколько у меня хватало сил; а уходя спать я оставляла его у стола, пытающегося разобрать буквы в дрожащем свете масляной лампы.

И постепенно, мир вокруг меня начал обретать структуру и выпуклость.

Его связи, воспринимаемые раньше лишь интуитивно, – сейчас я понимала также четко, как и узор, образующий обратную сторону вышивки по краю моего старого платья. Узелки, портящие изнанку, воспринимались теперь, как места крепления разрывов.

– Видеть внутренние связи мироздания не труднее, чем понимать путь цветной нити за этой материей, – он задумался,

– Просто держи ее в фокусе, даже когда не видишь, – говорил отшельник, водя пальцем по вышивке,

– Представь, что нет заграждающего полотна. Смотри не глазами! – ругал он меня, – И учись видеть мир цельным, также как узор, вместе с его изнанкой.

Я отмахивалась, – Ты твердишь одно и тоже, Хаэль.

Он хмурился, – Ну с вышивкой же у тебя получается. Научись отслеживать нить, находить, где она ослабла, а где вдруг натянулась узелком, и ты со временем также научишься читать и реальность.

Это не на много труднее. Каждое событие, как и разрыв в пряже, – оставляет на нас след. Каждый узел добавляет натяжение в общей картине. Излишне сильное давление создает жесткий, скомканный рисунок. Не важно, на ткани или в судьбе. А боль тела всегда есть лишь следствие боли души.

Не все вещи я понимала. Многие, также, как и на уроках отца, просто пыталась запомнить. Между тем наступила зима.

Однажды я проснулась совсем рано, разбуженная шумом. В сереющем предрассветном воздухе были видны распахнутые ворота. Невдалеке Хаэль устанавливал шатер. Похоже, он опять не спал всю ночь. Отшельник не слышал меня, забивая в землю колья и натягивая ткань, а я сгорала от любопытства, будучи не в состоянии выйти за ворота.

– Я переезжаю? – улыбнулась я старику, когда он, тяжело дышащий, вернулся в убежище.

– И почему ты поставил шатер задней стенкой к воротам? Я же не буду тебя видеть!

– И тебе доброе утро, Дара!

– А я не знаю, доброе ли? Что это означает? Пришел мой срок?

Хаэль погладил меня по волосам, собранным в узел, – Пришел МОЙ срок, девочка!

– А шатер стоит задней частью к воротам, чтобы ты этого не видела.

– Нет! – слезы брызнули у меня из глаз, – Нет! Это неправда! – он прижал меня к себе, – В этом нет ничего ужасного! И я рад, тому, что моя жизнь не была совсем уж пустой.

Он повел меня во двор, – Вот что я хочу сказать тебе, Дара! – мы стояли под голыми ветвями акации,

– Никто не властен ни над началом, ни над концом своего пути. Но можно облегчить бремя расставания остающимся.

– И не переживай, – он потрепал меня по плечу, – Это случится не сегодня. Но позже у меня просто может не хватить сил сделать все, что нужно.

Старик тяжело опустился на лавку, похлопав ладонью рядом, – Присядь, девочка. Мне нужно немного набраться сил.

– На что? -я опустилась рядом, – Ты хочешь что-то рассказать мне?

– Нет, я хочу убыстрить процесс. Путь слов слишком длинный. У меня не хватает на него времени.

И мужчина попросил, – Иди принеси мне воды из колодца. Я, заглянула ему в лицо, – Может я дам тебе воды из кувшина? У нас осталось немного с вечера.

– Нет, – старик был непреклонен, – Достань воду из колодца.

– Мне нужны ведро и веревка. Ты их убрал вчера

– Зачем тебе они? – старик приподнял бровь, – Ты же умеешь притягивать воду.

– Я не умею. Вода больше не слушается меня!

Отшельник поднял насмешливо бровь, – Вода больше не слушается тебя, или ты уверена, что вода больше не слушается тебя?

– А в чем разница?

– В том, что если ты уверена, что не сможешь ее притянуть, – то не сможешь. Ты уже построила себе преграду.

– И как я должна преодолеть эту преграду?

Хаэль усмехнулся, – Нет преграды, Дара. Все существует лишь в твоей голове.

Я встала, сходила за кувшином, – Как знаешь. Но если ты действительно хочешь пить, то вот вода.

Старик, разозлившись, швырнул сосуд на землю, – Ты можешь притянуть воду, Дара! Ты можешь напоить меня!

– Не кричи, Хаэль, у меня малышка начинает биться внутри от твоих криков, – я улыбнулась сквозь злые слезы,

– Прости, но это бесполезно! Раньше внутри меня всегда журчал ручей. Я слышала воду, я была ей наполнена. А теперь там, – я показала на сердце, – Бушуют два огня, – черный и белый. И гул пламени заглушает все остальные звуки.

Он посмотрел на меня сочувственно и притянул к себе, обнимая,

– Попробуй разделить их водой, девочка. Маленькой каплей, тоненькой струйкой. Сначала маленьким ручейком, а потом, совсем разведи их в разные стороны. Услышь свою суть. Лишь это спасёт тебя! Времени больше нет. Тебе очень скоро потребуются все твои три силы.

– Три? – не поняла я, -

– Свет, Тьма и Воды милосердия.

– Мой дар ушел, – заплакала я, – Я потеряла его.

Он улыбнулся, погладив меня по голове,

– Дар, это ты сама, Дара. Твое свойство. Его нельзя потерять. Оно может закрыться на время чем-то другим, видоизмениться во что-то более мощное. Это случается, когда человек проходит сильные изменения, – и повторил, – Дар, это ты сама, – и вдруг рявкнул на меня:

– Позови воду, Дара!

А потом, почти до вечера я безрезультатно искала внутри себя тот самый ручеек, протягивала руки к колодцу, пытаясь почувствовать силу своей сути, ранее неотделимой от меня как дыхание. Довела саму себя до истерики и бросила это бесполезное занятие.

Хаэль позвал меня в дом,

– Ты занимаешься ерундой, девочка! Нельзя махая руками сделать то, что делают силой души.

Обессиленная, я опустилась прямо в теплых штанах и меховой жилетке на лежанку. Старик присел рядом, положил руку мне на лоб,

– Отдохни. Я немного помогу тебе!

И мир начал погружаться в туман, размывающий бушующую внутри битву пламени, наполняющий пространство гулкой пустотой, далеко-далеко внутри которой зародилась капель. Рождаясь в какой-то недосягаемой вышине и стекая сверху по невидимым мне ступеням, настойчиво, по капле, пробивал себе путь тоненький ручеек, под звук которого я и заснула.

Глава 20. Свобода

Проснулась я от грохота. Лежанку подо мной резко тряхнуло, и еще не придя в себя окончательно, подумала, что Хаэль слишком жарко натопил печь. Дышать было нечем.

Слишком мягко, жарко, казалось, что меня завернули в шкуру. Открыв глаза, я поняла, что так оно и есть. И быстро села, оглядываясь.

Вокруг колыхались стенки шатра. Снаружи дико блеяли коза с козленком. Поскрипывали колья, на которых Хаэль закрепил ткань. На мне была вчерашние штаны с жилеткой. Рядом лежал бурдюк с водой, несколько кусков солонины и длинный шарф отшельника, который он наматывал на манер тюрбана, когда уходил в пустыню

В панике я вскочила, отдергивая полог.

Пустыня раскрасилась первыми утренними красками. От земли поднимались клочья тумана. Рядом со входом испуганно блеяли коза с козленком.

Обернувшись, обходя шатер, чтобы посмотреть на убежище, я в ужасе закрыла рот ладонью.

Горел рассветом край неба над горами. Вставало солнце. На расстоянии двадцати-тридцати шагов, прямо передо мной, от места, где должны были быть ворота и до самого подножия горы, глубоко вниз уходил разлом, с краев которого, внутрь сыпался песок.

Земля еще раз дрогнула, и я не ожидавшая такого сильного толчка, упала. Края разлома сомкнулись. Пыль взметнулась вверх.

– Нет! – закричала я, ударяя кулаком по песку и давясь всхлипом,

– Нет! – мой крик переходил в вой,

– Ты же обещал! – и вспомнила слова Хаэля, – “Это случится не сегодня”.

Захлебываясь слезами, я полезла в шатер и упала на шкуру, прижимая к груди шарф. Он дал мне всего лишь один день, а я не поняла этого.

Когда устав рыдать, осипшая от собственного криков, я осознала, что изменить уже ничего нельзя, то просто заснула, обессиленная.

 Мне снился ручей, стекающий с горы. И его журчащий звук, совершенно лишний в этой голой пустыне, вытянул меня из сна, мешая где-то на самой границе восприятия.

Вздохнув и окончательно проснувшись, я попила воды, замотала голову шарфом, так как это делал Хаэль, и решилась выйти, чтобы найти эту настойчиво звучащую капель, так мешавшую мне горевать.

Обойдя шатер, я в отупении смотрела прямо перед собой. Пыль осела и снова стали видны ступени, как и раньше уходившие вертикально вверх по склону горы. Мне ни разу не пришлось подняться по ним, хотя и очень хотелось. Сейчас это стало окончательно невозможно.

Откуда-то сверху, накапливаясь и проливаясь по капле вниз, по выдолбленной в горе лестнице, струился ручей, падая в оставшуюся после разлома расщелину, размером в пару шагов, тянущуюся вдоль подножия горы.

Я заглянула туда, – дна видно не было. Из глубины не доносилось ни звука. Дотянуться до воды не представлялось возможным.

Глядя в полном шоке на ручей, падающий в пропасть, я пыталась собраться с мыслями. Что мне теперь делать? Приедут ли за мной? И как быстро? Наверняка, этот случай был оговорен с отшельником, и он смог как-то известить отца. А если не успел?  Если отец получил весточку, то я была уверена, что он уже кого-то послал за мной, но от стана сюда путь не близкий. С другой стороны, двигаться самостоятельно, не имея лошади и серьезных запасов воды, – бессмысленно. Да и в какую сторону?

Я решила остаться. Еды мне хватит на несколько дней. Одета я тепло. Если закончится вода в бурдюке, можно попробовать как-то дотянуться до ручья.

Все слезы были выплаканы. Есть не хотелось. Внутри беспокойно толкалась малышка. На шкуре обнаружилась книга, которую я уселась читать, расположившись на входе в шатер.

 Подняв в очередной раз голову от страницы, вглядываясь в пустыню в свете полуденного солнца, я увидела вдали небольшое облако пыли. Или мне это кажется?

Было жарко. Жилетку я давно скинула и сидела лишь в штанах, рубашке и тюрбане, и мягких кожаных чунях, которые практически не снимала с ног с тех самых пор, как мне их сшил Хаэль.

Через несколько минут я поняла, что не ошиблась. Ко мне приближалась черная точка, медленно увеличиваясь в размерах. Неужели всадник?

Я вскочила на ноги, держа в руке забытую книгу, до слез вглядываясь вдаль. Кого послал отец? Наверняка, кого-то из братьев.

Рассмотреть мешало солнце, но я поняла, что лошадь мне незнакома. Почему он весь в черном?

– Лохем, это ты? – крикнула я, в этот же миг осознавая свою ошибку. Всадник, приблизившись на расстояние броска, выдернул из ножен кинжал и метнул его в меня.

У меня была лишь доля секунды, и я неосознанно загородилась книгой, выставив руки впереди себя.

Колдун поставил лошадь на дыбы, дико хохоча.

– О, Тьма! Какой маскарад! Я шел по кровной нити, до последнего думая, что ошибаюсь. Мужской костюм кочевников! Где ты пряталась все это время, маленькая княгиня? – он остановил лошадь и спешился.

Я выдернула застрявший кинжал, – На этом ноже моя кровь?

Он оскалился, – Вспомнила его?

– И кровь князя?

Колдун издевательски рассмеялся, – И кровь твоей подружки, – мужчина достал скрученный кнут и взмахнул им, щелкая по земле почти у самых моих ног.

– В этой проклятой пустыне нет ни одной тени! – мужчина сделал еще один шаг ко мне, протягивая руку за кинжалом,

– Отдай мне его. Он мне очень нужен

В моём сердце вспыхнула ярость.

– Мне тоже, – и зафиксировала руку перед замахом, вспоминая все уроки Рама, понимая, что второго шанса не будет.

– Смешная! – Колдун замахнулся, – Этот нож не может ослушаться своего хозяина! – и стегнул кнутом со всей силы, рассчитывая удар так, чтобы сбить меня с ног.

Уже понимая, что не успеваю, я резко выбросила вперед руку, посылая в сердце колдуна вместе с ножом всю свою ненависть, страх и боль, накопленные за долгие месяцы.

Боль обожгла щиколотку, и я упала, захлестнутая петлей кнута, ударившись головой о камень.

Глава 21. Возвращение

 Лохем подгонял коня. Время близилось к полудню, солнце пекло нещадно. Несмотря на то, что была зима, – за месяц не пролилось ни капли дождя. Казалось, что небо, обрушив летом потоп, закрыло доступ воды на землю.

Хорошо, что Дарин сунул ему два бурдюка с водой. Во время короткой остановки, воин смог напоить коня и попить сам.

Если бы не медальон, данный ему отцом, Лохем бы не поверил, что едет в правильную сторону. Пустыня казалась совершенно незнакомой. Все вокруг было выжжено беспощадным солнцем.

Кроме этого, грудь выжигал ледяной холод жетона, который воин с недавних пор носил на шнурке, по температуре определяя близость колдуна.

Сейчас казалось, что колдун находится совсем рядом от него на одном и том же неизменном расстоянии, где-то впереди.

– Что за чудеса? – спросил себя Лохем уже в который раз, дотронувшись до жетона,

– Как может Колдун быть все-время впереди меня? Не может же он тоже ехать к убежищу? Он никак не определит его расположение.

И вдруг его осенило, – О, Милосердный! – закричал воин и пустил коня в галоп,-

– Нет больше никакого убежища! Он идет по следу Дары.

Вскоре воин стоял у небольшого цветного шатра.

На земле лежало два неподвижных тела, – его сестра, с ногой, захлестнутой петлей кнутовища, и Колдун, в сердце которого торчал кинжал.

– Лихо! – только и промолвил воин. И порадовался, что его сестра не увидит того, что произойдет дальше.

Он осмотрел Дару, и не найдя никаких повреждений, кроме огромной шишки на голове, поднял девушку на руки, и занес в шатер. Сестра дышала. Слабо, едва заметно, но ровно. Казалось, что она стала еще тоньше, прозрачнее. Лохем безрезультатно похлопал ее по щекам, вглядываясь в изменившееся лицо. Кожа загорела почти до черноты. Губы обветрились, скулы заострились. Лишь ее длинные волосы, – гордость всей семьи, – казалось остались прежними.  Живот, раздутый шаром, смотрелся неуместно. Мужчина положил на него руку, не веря своим глаза, не принимая того, что он видит разумом. Внутри толкнулся ребенок. Ощущение было странным, невозможным, и почувствовав это неожиданное движение изнутри, Лохем сначала отдернул руку. Но потом, отругав себя, вновь положил ее на живот сестры.

– Все будет хорошо, малыш. Потерпи, – воин встал и вышел из шатра.

Схватив тело колдуна за ноги, он потащил его к видневшейся невдалеке расщелине. Положил у самого обрыва, головой вниз.  Вытащил нож из груди. Резанул по яремной вене. Кровь потекла темная, почти черная, капая куда-то в невозможную глубину.

 Лохем встал на колени, достал жетон, макнул его в кровь,

– О Милосердный! Прими мою боль и эту кровь в искупление справедливости! И пусть никого не запишут в убийцы на небесах, кроме меня! Кровь к крови!  Душа да поднимется для нового кругооборота!

 Он столкнул тело в расщелину. Туда же швырнул жетон. Встал на ноги, зачерпнув горсть песка, и отходя от края, проговорил, развеивая его по ветру,

– Тела наши прах и пепел. Прости нас, о Неназываемый! И не суди по Справедливости! Лишь по Милосердию!

Раздался грохот. Земля задрожала. С горы посыпались камни. Сначала мелкие, потом более крупные, сметающие все на своем пути. Лохем бросился к шатру. Расщелина сомкнулась.

Обернувшись, мужчина понял, что валуны, катясь с горы, обошли лестницу, со стекающим по ней ручейком, место, где раньше было убежище, и шатер, находящийся на продолжении этой линии, рядом с которым стояла сейчас Дара, зажав ладонью рот, давя собственный крик, и глядя на происходящее огромными глазами. Это было удивительно и невозможно.