Утро глухонемых. Стихи, верлибры 2018

ностальгия

ну и резанула же кривыми ножамиидея возвращения.иероглиф чернильной боли на молокемедленно расползается по темени.вернуться? к тебе? невозможное – возможно?да ну его к черту! так трощит скрипку подбородком безумный музыкант, так удивленный стекольщиксдавливает пальцами перерезанную вену,но музыка пробивается —толчками, сгустками, овалами. идея вернуться к тебеторчит между лопаток, как шпага тореадора,вибрирует тяжелой уродливой струной.стоит ли возвращаться?идти сквозь паутину прошедшего,выставив пятерню и сощурив глаза?может, и не существует никаких возвращений?то, что вчера было блюдом со слезами влюбленных,сегодня – банальность, салициловая кислота.я никогда не вернусь – но мысленно делал это не раз,обвязавшись веревкой – уходил в буран невозможного;веревка натягивалась, скрипели колки тысячи скрипок,предательски тонко визжал стальной трос буксира.может, не стоит тревожить призраков и богов?не стоит возвращаться? возвращение —ностальгия котлеты по говяжьим ляжками травяной благодати. каждый третийздесь инопланетянин. плотник иосиф,построй мне деревянный вертолет,чтобы смог я вернуться – инкогнито.на несколько минутпролететь над замершими в дивных позах днями —над спящими прозрачными младенцами,а внутри младенцев цветочными роямикружатся, беснуются души миров,утраченных навеки.

место для родины

осень: идеальное место для родины —полуразрушенное, густое, кряжистое.пустырь заброшенной стройки,заросший великолепным бурьяном,украшенный обморочными лестницами в небеса —незавершенными, несовершенными, как стихи юности.и кусками бетона с ржавыми хрящами арматуры.с патрулями из глазастых ностальгических псов,застрявших между истаивающей любовью к человекуи прогрессирующей верой в волка.там нет ни политики, ни культуры, ни разума —сплошная первобытная самоволка.там отваливаются за ненадобностьюширокие крылья – как у ангела, так и у химеры.и тощие драконята пожелтевших кленоведва пришпилены к гусиной коже пространствачерными булавками грачей —всё держится на зверином слове.и ветер-почтальонслюнявит марки грусти – пустые сырые окна.

моряк

я валялся в постели:выброшенный на берег морякпосле кораблекрушения каравеллы сновидений.в объятиях белого демона на мятых простыняхвспоминал наш случайный романна тридцать четыре страницы.вот ты тащишь меня в бушующий сад.«не люблю я шпанку», а ты смеешься и клейко целуешься,дегустируешь страсть перед скрытой камерой августа(утопает в кустах крыжовника и малины) —так моллюск заигрывает с ловцом жемчужин.наши тела сомнабулично выходят из берегов —загорелые реки с редкими шрамамии родинками топляка, с жадными притоками пальцев,с изысканной бледностью там, где нельзя.и волны ласки и нежности щекочут ступни – пшшшшшшь… твоя изящная ножкас накрашенными малиновыми ногтямипохожа на ветку сакуры – «да брось, не смеши».и впиваешься звериным взглядом в мое лицо,как девочка пальцами в шею пожарника,когда он выносит ее из окна восьмого пылающего этажана седьмые небеса…но и это прошло. наступила осень.последний день помпеи, да и наш последний.ты недовольно рассматривала горизонт,точно грязь под ногтями(дачный поселок – нашествие толстых наполеоновв треуголках крыш), а я повернулся к тебе тишиной,и тишина зашуршала лебяжьими крыльями,почерневшими мумиями подсолнухов, как в октябре.тогда я понял, что мне порапереходить из жидкого состояния в газообразное,вознестись из воды в туман,сбежать из реальности в твою память.прости, что оглянулся.

Яся

девочка из блестящих скрепок,золотистых кос и плюшевых грез,помнишь ли ты наши живые пещеры из одеял(внутри жадно дышала теплая пластилиновая тьма)?наши шалаши под муаровой сенью абрикос?помнишь первобытную влюбленностьпещерных людей?яблоко, бутерброды, нелепая кукла, водяной пистолет…как домашнее задание бога,мы бы смогли воспроизвести человечество целиком,окажись вдвоем на другой планете – просыпаяськаждое утро в сиянии голубом (по лермонтову).глубоко в тебе сидит грудастая прародительница-мать,похожая на важную торговку овощамивозле универсама. а во мне затаился охотник и воин —матерая обезьяна, покрытая шрамами.это детская дружба мальчика и девочки.эпоха чудес вспыхнула, как просыпанный порох,но не сподобилась на взрыв сверхновой.зарос глупыми мышцами аленький цветок.самоистребилось время волшебства,словно бони и клайд зашли с ружьями в диснейленд.и, вскрывая деревянные полы в старом доме(по нежилым комнатам важно прохаживаютсядряхлые балероны запустенияи тихо хихикают по углам паутины),я нахожу под досками скромный скелет кошки —пианолу детской мечты.кошку звали ясей. а как же звали тебя,золотистая девочка?

письма патриция

мои любовницы,смываю с вас божественную позолоту.вы не ушли – вас намотало на зубчатый вал времениза легчайшие ажурные чулки.вы растворились в бескрайних ночах прошедшего,как жемчужины в чашах с лунным вином.вы бережно или небрежно ухаживали за мной,самозабвенно ласкали медную лампу аладдина,не ведая,что некоторые желания накрывают всю нашу жизнь,как облако саранчи кукурузное поле и небо над полем.вселенная разжимается, точно гармошка царя гороха.мне было хорошо с вами, но и без вас неплохо.спасибо, что в суровые зимы вы были со мной —украшали горностаевыми мантиями голого короля.я щедро отблагодарю вас.в реальности мона лиза стареет и на холсте,шедевр исподволь превращается в старуху.и бородавки, как репа,проклевываются сквозь засохшее масло.что же делать? проклинать леонардо?лаская ваши текучие песочные тела(похожи на макеты пустынь в парижском музее,масштаб: один сантиметр – сто поцелуев),я грежу о лирике, которой наполню вашувиолончельную пустоту.я построю великую башню из стихов —похожую на шахматную доску,скрученную в бараний рог,с балконами, с ревущей от ветра вершиной;вершина присыпана солью, как снегом,и крылатые олени из швеции слетаются на солончак.и вы будете жить в стихах, никогда не старея.каждой достанутся лучшие платья метафор, сравнений,только не деритесь,не выцарапывайте друг дружке глаза.я поэт, и пустота женщин принадлежит мне по праву.старинное, зачитанное до дыр письмос признаниями в любви молодого патрициялежит у каждой девушки под подушкой.я ухожу от вас, мои красотки.я вырыл ров вокруг замка личной жизни,налил дождевой воды и запустил крокодилов.такой себе индийский раджас пятнышком белым от зубной пасты на лбу.переписал все сокровища сердца на любимую жену(пусть не знает, что я спрятал в офшоре).прощайте же, красавицы,с самого детства рисующие сами себя,сами себя медленно пожирающие,ибо бог красоты терпелив, но прожорлив —жестокая, умащенная маслами, змеяс тугим золотым ошейником.

ты выглядишь грустной

ты выглядишь грустной:рыбка-камбала прислонилась к окну.бледно-розовое брас перегоревшей лампочкойабракадабрится в тишине.и девочка сидит на кушетке, обняв колени.детства белый пломбир необратимо растаял и убежал.ты выглядишь грустной,и я не в силах тебе ничем помочь.а может быть, это ловушка?мужчиноловка с ароматными липкими лентами?искусная маска хищного ангела?советы подруг, как иглы,входят в шелковую мякоть сердца,словно там им и место. мышца-игольница.ты с грустью глядишь в окно на косой, как заяц, дождь,так трусики сиротливо глядят сквозь иллюминаторостановившейся стиральной машины.смотришь на мир застекленных гигантов,взъерошенных плоскостей, громад забетонья.ты никому не нужна. добро пожаловатьв клуб никому не нужных людей.любовь – это все, что есть у человека,чтобы пустить корни, протянуть солнечные дланив персиковые долины иной реальности.если бы тебя сейчас увидел бог —одарил бы обручем для волос,точно игрушечным алюминиевым нимбом,причислил бы тебя к лику простых. не больше.милостыня небожителей? или ты ждешь любви?в каждом мужчине ты видишь себя саму, без грима,отражение незнакомца,лицо в колодце, затоке, болоте.звезды, как буи, за которые тебе никогда не заплыть,но ты грустна не от этого: тебя укусил комар глубины,и ты расчесала укушенное место —вот покраснение смысла. твоя грусть, как леденцы,которые варили лунные старухииз сахара и поваренной соли.ты грустна – одинокий турист на незнакомой планете,у тебя украли влюбленное время – местные деньги, —и ты бедна вне времени, вне богатства. ты грустна,и это прекрасно. картина под жадным ливнемтанцует, плавится, переливается.кто-то жестокий оставил ее в облезлой рамезолотого загараумирать, исчезать на улице на глазах людей с зонтами,прислонив лбом к стволу каштана.

«…и мечта старится, как собака…»

…и мечта старится, как собака.но ты продолжаешь делить с ней кров, чесать за ухоми баловать вареной курицей по выходным.ты не будешь уже молодым.депрессия – это когда превращаешьсяв человека-шифоньери начинаешь шарить, копошиться в себе,выдвигаешь пустые ящики с грохотом из груди и печени,ищешь там серебряную монету 1924 года —с рабочим-молотобойцем,но монеты нигде нет, а на улице уже глубокая ночь,и протяжный вой ротвейлера,будто эскалатор с плавно ползущими ступенькамине дотягивает до сливочной луны – едва-едва.но монеты нет, ты ограблен,и деревья-рыцари на конях тьмы окружают тебя,тьма плещется, заставляет переливаться через края,границы тела растворяются,и ты растекаешься в пространстве нефтяным пятномпо ночному морю.и – будто тонущий за соломинку —касаешься клавиатуры.

жемчужина ненастья

жемчужина, завернутая в носовой платок, —лето на водохранилище. само слово «водохранилище»обещает некую грозную тайну —лох-несское чудовище как минимум.погода перламутровая, прелая и мутная,безнадежно испорчена бряками будущего дождя;лимфоузлы туч увеличены кратно.мы лежим в палатке – ты охотишься за комарами,чудом просочившимся внутрь,а дочь играет моей щетиной, трет ладонью о наждаки смеется, и детский смех звучит вразрез настроению —так компания белых капустницбеспечно порхает в библиотечном зале.на ветках и траве, канистрах и веревкахтускло сверкает дождливость.природа опять на сносях, а отец – проходимец.

«он смотрит из окна на дерево, а она…»

он смотрит из окна на дерево, а онаподходит к нему со спиныи по-детски обнимает за талию, словно дочь – отца(за миг до приближения он почувствовал ароматее веснушек, аромат чуть увядших ромашек в кувшине).он уже не помнит, что такое быть самим собой,он смотрит на дерево перед домом,он не знает, что сейчас соединяет их сердца,что поддерживает их на плаву в мегаполисесреди красочных бегемотов.случайное чудо любви? музыкальный этюддвух судеб, столкнувшихся лбами?царапины совершенства на запястьях?она же – свято верит в обручальное кольцо,в компактное счастье (радость обезьянкив сожительстве с уютным, добрым, сильным фотографом).когда они устают говорить,то вынимают слова, будто поплавки из пустотыили крошечные вставные челюсти театральных кукол,и кладут их в кружки с холодным чаем.смотрят телевизор, цокают и шипят на рекламу,покрываются пестрым ворсом кошмара.жизнь – будто мороженое, которое тает в руке ребенка,заваленного пылью и кирпичамипосле землетрясения. но он всё еще жив.мир – мраморный дворец,объятый камнеядным пламенем времени.а он пытается спасти,вынести из огня то, что ему дорого,то, что он считает самым ценным —младенца в люльке, кашляющую женщину,белую, как мрамор, веснушчатую венеру,чемодан со стихами, шкатулку с документами.он рискует, он может выгореть изнутри,может ошибиться – сделать выбор,о котором будет жалеть всю жизнь или сомневаться.спасет истину вместо друга. дочку вместо жены…господи, почему же он так веритв теплые летние дожди, в бессмертие —тихое, призрачное, шелестящее легкими каплями,что льется однажды над миром —однажды и безвозвратно?..

«весенняя капель…»

весенняя капельльет быстрый ядв уши обезьянок чернозема.голые, как черные осьминоги, деревьятрясут ветвями.узнаю тебя, мир: первый взгляд в окно,не в интернет, ты похудел, завшивленный рыцарь,вернулся из крестового похода зимы,из бумажных пустынь черновиков,сбросил доспехи жира,не взял заветный Иерусалим – лишьнесколько банок с соленьями, да мумию снеговикатащишь подмышкой холодного асфальта,но ты готов к перерождению.ты готов принять меня.***помнишь апрель прозрачный:оттаявший невидимка из ледника,мы уже научились курить и целоваться,скучаем на скамейке под тополиными лапами,а над нами бетонная черепаха встала на дыбы,и солнце жалит, и мы, точно жуки,барахтаемся на бескрайней трескучей фольге.***ветер нараспашку пахнетмокрыми объявлениями о пропажах собаки сигаретным дымом, девушка в одних чулкахкурит в окно, выдыхает туман, чуть развратнаяэйфелевая девица – цвет ее глаз не разглядеть:окатанные морские камушки – сколькоим тысяч лет, интересно?я выброшен на берег чужой спальни;камин, размером с дога, и пламя ласково пожираетполено, медленно смакует древесную плоть —так глодает пес говяжью кость – зверь огня,зверь времени,зверь женщины.

«так в юности высовываешь голову…»

так в юности высовываешь головуиз окна дребезжащего трамвая.и теплый ветер бьет по коренным зубам,будто невропатолог молоточком по коленям.заливает в твою глотку расплавленный хрусталь,а ты, счастливый фальшивомонетчик, ухмыляешься,задыхаешься, щуришься,и о твою голову с глухим звономразбиваются воздушные замки —разлетаются на пузырчатые осколки кислорода, а тебетак хочется жить – до сказочной жути,до нежного озноба.от неземной тихой радостибурлит оптимизм – золотое озеро с пираньями,в которое забрела глупая раненая корова.и ты летишь в карете, обвязанной пачками динамита,сардельками смерти, и за тобойбархатно, штриховано тает бикфордов шнур,ты знаешь – огонек тебя не догонит,а когда всё же догонит – ты встретишь тихийшипящий сквозняк лицом к лицу:револьверное дуло, приставленное к дверному глазку,чтобы запечатлеть последние картинкив чудном, разлетающемся мозгу —на живые, хнычущие осколки.

«поэты парят/подскакивают над асфальтом…»

поэты парят/подскакивают над асфальтом,ибо свободны от земного притяжения. чуть-чуть.нужно носить в карманах подковы, куски кирпичей,прятать свинцовые пластинкив атрофированных крыльях,чтобы не унес горячий, как из радиатора, ветер переменодуванчиковую Эли с букашкойв страну человеческих зверей.эпоха лакомится поэтами, как трюфелями.бедность – патриотичная свинья – всегда нароетпарочку талантливых особей на кривых ножках.и ты думаешь: человек искусства – приятная ошибка,нелепая случайность, золотая рыбка,которая живет в бачке унитаза – каждый размучительную минуту задыхается, покаэпоха перезагрузится,набьет эмалированное брюхохлорированной ядовитой водой.поэт – это то, что случилось со мной.

век-мальчишка

век-мальчишка умаялся за день,наплескался в реке времени —(похожа на зеркальный клей,когда нырял – наглотался дежавю),устал загорать под ядерными вспышками корей,мечтать искусством, играть в войнушки – сам с собой.всем столетиям одиноко, они – сироты Вселенной,тыняются в громадных одиночных вольерах,а сквозь прутья лет должны просеменить мы,взявшись за руки или за ружья – полубезумные лилипуты.протянуть друг другу нужные слова —и уцелеть, и не исчезнуть в пути, проложенномсквозь гудящий пищевод пространств,сквозь алые воспаленные глотки восходов и закатов.но этот мальчишка особенный.век мой, мальчишка,давай присядем на берегу,посмотрим – что же мы натворили?и кто эти муаровые цифровые великаны(танцуют у водопада в ореоле мельчайших брызг)?мы весело проносимся сквозь мерцающие символы,как индейцы сквозь инопланетный дождь,а люди неспешно текут по проспекту: