Раскол Панкеи

– Уроборос вскрыл себе вены. Везувий самокремировался…

– Погоди, я не совсем тебя понимаю, – перебил коп, – что значит «самокремировался»?

– Чего здесь непонятного?! – взревел Фтор. – Он поджёг себя! И сгорел заживо! И мы видели этот бегающий столб огня! – сорвался на рыдания он. – Потом мы взорвали этот долбанный разукрашенный фургон и добрались до железной дороги. Тогда от нас ушёл Фрикаделька. Я без понятия, где он, честно! – провыл Фтор.

Он не выносил возобновлять в памяти смерть Везувия. Он до сих пор не привык к отсутствию друга и видением его смерти. Фтор стал бояться резких движений, воплей и всякой массовой суеты.

– Где девчонка? – переключился полицейский.

Вначале Фтор намеривался сказать «Не знаю. Они остались с басистом», но вовремя остановился.

– Она умерла. Она простыла в пути и скончалась. Она постоянно кашляла, в её груди булькала мокрота, и однажды утром мы обнаружили её мёртвой. Впрочем, оно и к лучшему. Бедняжка, она так горевала по возлюбленному, что довела всех нас до убийства! Но держалась она достойно. Покупала продукты и всё такое. Без неё нас засекли бы намного раньше. А Пустыня… Пустыня тоже наложил на себя руки. Он бросился под поезд. Господи! Его всего разнесло! Разворотило… – причитал Фтор, подавляя лукавую улыбку, которая всегда подкрадывалась к губам во время розыгрышей и шуток.

– Что ж, мы запишем твои показания, – осведомил его коп, поднимаясь из-за стола, – а сейчас ты погостишь в следственном изоляторе. Выспишься. Отдохнёшь. Приведёшь себя в порядок. Тебе, дружок, заключение пойдёт на пользу.

– Какое ещё заключение? – подскочил Фтор.

Но ему не ответили. Его взяли за наручники и повели в камеру.

Содом

В СИЗО парня окружали голубые стенки и такие же голубые педики. Учреждение не отставало от моды и потому соответствовало популярному нынче стилю – минимализму. Двухъярусные полки окружали узкую тропинку серого пола. Вместо стены, граничащей с коридором, была железная решётка, сквозь которую проникал белый бледный свет. В помещении воняло потом. Постоянный шум, однако, не мешал высыпаться и замыкаться в собственном мирке. Парень отстранялся от реальности и до сих пор вспоминал последний концерт и секретный тур.

Следствие вели недолго. Из обвиняемого он быстро превратился в подсудимого. Пару раз Фтору устраивали допросы, пару раз вызывали на заседания, а когда наступила дата суда, то он уже не особенно рыпался. Не то чтобы парень смирился, скорее, он просто забил.

Вначале высказывался прокурор. Его свидетелями были выжившие очевидцы и родственники жертв. Зарёванные женщины в чёрных платках тыкали в него пальцами, кричали и проклинали на вечное горение в аду, отчего по плечам парня даже прокатились мурашки. После прокурора высказывался бесплатный адвокат, и защищал он парня как-то вяло и безразлично. Пытался доказать, что Фтор находился в состоянии аффекта, обращал внимание на чистосердечное признание и давление со стороны. Задавал несколько вопросов самому гитаристу, но речь прокурора звучала убедительней. В результате Фтора приговорили к четырнадцати годам лишения свободы.

«Отлично, – подумал Фтор, – четырнадцать делится на семь. Везёт».

Гоморра

Содом и Гоморра – два известных библейских города, которые, согласно Библии, Бог уничтожил за грехи их жителей. СИЗО парень называл Содомом, а вот Гоморрой – тюрьму.

«Места заключения, – размышлял Фтор, – это, по сути, помойка для отходов общества. Сажать людей в тюрьму равносильно подавлению отрицательных вещей в бессознательное». И он был отрицательной вещью. Судя по сроку, на который его вытиснули, очень отрицательной.

Камера его размещалась на втором этаже. По соседству с Фтором жили отходы с тюремными кличками Катюша и Могила. Катюша был коренастым качком, из-за чего его и сравнивали с танком. Задавил танк трёх людей во время ограбления, но заверял, что нечаянно. Могила был худым, беззубым и лопоухим коротышкой. Удивительно, как он вообще уживался с Катюшей. У беззубого паренька пясти покрывали тёмно-зелёные наколки. Он постоянно сплёвывал и шепелявил не хуже Фрикадельки. А ещё он убил и изнасиловал свою младшую сводную сестру, за что и получил бан на дюжину годков. Могилой его прозвали за умение хранить секреты.

Фтор болезненно воспринимал расставание со своей причёской и прикольными шмотками, но льготы ему не полагались, и приходилось терпеть. Психовать, пинать стены, но терпеть. Со своими сокамерниками он сразу начал собачиться и огрызаться, за что Катюша его проучил.

После понятного лесон парень угрюмо шаркал подошвами в пределах каменного параллелепипеда, строго смотря в затылок впереди идущего, и сдерживал слёзы справедливой ярости. Он был униженным и растоптанным. Он уже не являлся человеком. Ну, этой, как её – личностью. Он был каким-то огрызком, банановой кожурой, яичной скорлупой или арбузной коркой. Треснутым пластиковым стаканом из серии «Одноразовая посуда». Он только постоянно складывал девятнадцать плюс четырнадцать и получал прекрасный возраст Христа.

А что? Он отлично справлялся с ролью Иисуса: выгородил Пустыню, не сдал его, хотя сам до сих пор не врубался, почему решил показать своё скромное благородство.

Порой парень мечтал совершить побег, как Энди Дюфрейн из повести Кинга. Или как Эндрю Комптон из романа «Изысканный труп». Но, к сожалению, Фтор не умел прикидываться мёртвым и орудовать геологическим молотком он не умел тоже. Да у парня и не было этого молотка.

Но человек способен привыкнуть к чему угодно. Как говорил Пустыня, а до него знаменитый Чарльз Дарвин: «выживает не сильнейший, а самый приспособленный». Всегда нужно быть прагматичным. Фтор прагматичным не был.

Андерсен

В газете «Свежие сплетни», которую купила Фанси, Пустыня прочитал о том, что Фтора не только поймали, но и всучили ему четырнадцать лет. Так же в новостной справке сообщалось, что остальные участники мертвы, и Пустыня почувствовал себя заново рождённым. Всегда, чтобы восстать из пепла, сначала нужно сгореть.

– А ему недурно вкатили, – прокомментировал Пустыня.

– Угу, – равнодушно согласилась Фанси.

Уже третий месяц они платили за коморку в грязном хостеле «Холостяк» и не выходили в свет. Вели жизнь затворников. Боялись высовывать нос наружу. Но теперь, когда их посчитали гниющими трупами, выдохнули. В первую очередь молодые люди оформили себе новые паспорта, разумеется, в разные дни и с разной историей порчей/пропажей документов. Фанси вновь перекрасила волосы, теперь уже в смольный оттенок.

Весной, когда брошюры запестрели заголовками о вирусе, они совсем почувствовали себя в безопасности. Мир переключился на новую трагедию. О них благополучно забыли.

В июне пара решила расстаться, чтобы не напоминать друг другу о тяжёлом прошлом. Больше их ничто не связывало, и выносить друг друга им становилось тяжело. Путники привыкли путешествовать налегке. Они сели в разные автобусы и поехали навстречу зелёным горизонтам. Солнечные волосы приятно золотили кожу.

Больше Пустыня не видел Фанси. Он добрался до вокзала, купил билет в родной город и расположился в старом крошечном купе. Парень по-прежнему таскал с собой акустическую гитару и играл для души. Он уяснил раз и навсегда, что играть для людей нельзя. Они могут использовать тебя. Сплагиатить. Не понять. Проглотить. Отравить завистью. В худшем случае – полюбить.

Парень вспоминал напутствия Боуи: «не продуть, вдохновиться и сойти с ума». Молодые и только ступившие на ковровую дорожку славы, они доблестно исполнили все задания звёздного мэна.

Пустыня задумчиво перебирал струны, глядя в проносящиеся мимо пейзажи и осознавал смутное решение, которое зрело в нём очень долгое время. Наверное, то же самое чувствуют кошки, уходящие из дома в глубокой старости. Они просто понимают, когда наступает их час потерять одну из девяти жизней. У Пустыни была всего одна жизнь, но он тоже знал, что наступает его час.

Больше он не мог выносить внутреннего разлада. Вина, как Христовый крест, давила ему на плечи. Пустыня верил, что ничего не остаётся безнаказанным, за всё приходится платить, и он приближался к кассе с набитым пакетом. «Вот, я купил десятки убийств, месяцы лжи и трусости. Рассчитайте меня, пожалуйста», – скажет он, и аппарат внимательно просканирует штрих-код.

– С вас смерть в двадцать лет, молодой человек, – вежливо улыбнётся продавщица, – подскажите, в нашем магазине вы нашли всё, что искали? – добавит она в конце.

От предстоящего шага живот Пустыни противно сводило. Он всегда боялся брать на себя ответственность. Этакий убийца-стесняшка. Убийца-плакса. Убийца-безвольный слабак и нытик. Сейчас на нём недаром болталась футболка с надписью «Kiss. Bang. Suck. Kill». От напряжения его сердце было готово остановиться раньше, чем задумано.

Уважаемую меланхолию гитариста нарушила возня в коридоре. Он лениво поднялся и отодвинул дверь купе. На пороге мялись два паренька, один – долговязый очкарик, другой – опрятный юноша с вежливым лицом ботаника.

– Что за нойз? – спросил Пустыня.

– Мы услышали, как вы играете, и захотели, чтобы вы скрасили наш нудный вечер, – ответил ботаник.

– Говно вопрос, – отчего-то легко согласился Пустыня.

Как говорили козлята, умирать – так с музыкой. Обрадованные парни провели его в соседний вагон. В их купе, согретым тёмно-жёлтым светом, сидели ещё два блондинчика. Первый – кудрявый губошлёп, и вторая – худая девица. Она оказалась пираньей, принадлежащей к тому сорту рыб, которые кусают по локоть, если в рот кладут мизинец.

– И что у тебя в арсенале? – высокомерно подняла бровь пиранья, которая представилась как Мэрилин Монро.

– Да что угодно! – поддался на провокацию Пустыня, в результате чего ему пришлось вспомнить и «Rolling Stones», и «КИШ», и так нелюбимую Помпеей группу «Nirvana».

Как же всё-таки без него одиноко. Но никто не замечал его грусти. Конечно, счастливые путешественники, отвлекаясь на пререкания, хвалили его, обсыпали лестью и хлопали, как будто комару, но это внимание не считалось чистой монетой и не исполняло функцию спасательного круга.

– Гудбай, – попрощался Пустыня, когда недовольные пассажиры стали сыпать жалобами и угрозами.

Сизифов камень повис у него на шее. Ноги стали чехлом для контрабаса. Сейчас он уйдёт, и никто не заметит его пропажи. Всем плевать, как и на Помпею было плевать.

– Постой! С тобой всё в порядке? – неожиданно окликнул его ботаник, которого звали Андерсеном.

– Да, – отрешённо покачнулся Пустыня.

– Я могу чем-то помочь? – предложил юноша.

Странно, по нему разве видно, что он нуждается в помощи?

– Нет, – содрогнулся он, чувствуя, как лёд из желудка поднимается выше.

– В чём дело? – участливо забеспокоился Андерсен.

Пустыне не хотелось откровенничать с незнакомцем, но поскольку он не собирался задерживаться на этой жестокой планете, то дал слабину.

– Я пел сегодня в последний раз, – шумно выдохнул он.

– Это ещё почему? – не понял Андерсен.

– Потому что я делал ужасные вещи, – проскулил Пустыня, чувствуя, как подкашиваются его колени.

– Какие вещи? – встревожился попутчик.

– Теперь это неважно. Теперь уже ничего неважно, – промяукал он интонацией, привычной для Уробороса, – сегодня я уничтожу внутреннее чудовище. Я убью себя, – выпалил он.

– Зачем же бросаться из крайности в крайность? – не стал читать нотаций юноша.

– Я заслуживаю наихудшего наказания, – покачнул головой Пустыня, – я ужасней Генри Ли Лукаса и Бобби Джо Лонга! – сокрушился он.

– Абсолютно каждый заслуживает понимания и прощения, – твёрдо произнёс Андерсен.

– Нет! Мне невыносимы воспоминания своих преступлений! – сорвался на плач Пустыня. Гной, который нарывал столько дней, теперь покидал воспалённую рану.

– Вина, конечно, деструктивное чувство, но она мотивирует к изменениям в лучшую сторону. Пусть твои грехи послужат причинами благих поступков. Принеси в наш грёбанный мир каплю счастья, – по-книжному посоветовал Андерсен.

– Как? – выглянул из-за своих ладоней Пустыня.

– Организуй группу поддержки. Создай общество анонимных музыкантов, что ли. Главное – не будь рецидивистом, – пояснил знаток.

– Да, – всколыхнулся Пустыня, – пожалуй, ты прав, – проревел он, бросаясь в объятия.

Пустыне было неважно, что на них смотрели проходящие мимо пассажиры в пижамах и с чашками в руках. Ему было неважно, что его слёзы мочили футболку незнакомца, и что он едва помещался под его крылом.

– Стань другим такой же опорой, – прошептал на самое ухо Андерсен. Как же Пустыня нуждался в таком интимной сокровенной беседе!

– Так же, как я, обними потерянных душ, – продолжал вдохновлять парень. – Вдохни в упавших силы встать, – на прощание сказал он.

И его слова гвоздём врезались в душу Пустыни.

И он встал. И взглянул в распахнутые глаза светлого будущего. Он сможет себя простить. Он сможет себя принять и полюбить снова. Он создаст клуб анонимных убийц.