Помогите найти человека

Близнец

Помогите найти человека

* * *

В семнадцать лет Таня могла лишь предполагать, но на самом деле и понятия не имела, как жизнь может измениться, можно сказать, оборваться за полсекунды. Яркая, счастливая и, казалось бы, очень долгая – становится воспоминанием, а затем серая и полная скорби. Таня знала, что такое скорбь, но по-настоящему понять не могла, так как никогда этого не испытывала. Она, наверно, вряд ли поняла, что скорбела, когда стояла между двух могил на загородном кладбище. Серый камень, из которого были сделаны надгробия, истощал печаль и холод. И Таня это чувствовала уголком сердца, большим замёрзшим уголком. «Простите меня, пожалуйста! Простите.» Смерть была так близко к ней, дотронулась до неё, но прошла мимо. Старая карга с косой только усмехнулась и клацнула зубами.

Тогда, ночью, часу в первом, Таня помнила большую спину отца перед собой, напряжённое гудение автомобильного мотора, тихое сопение брата, Коли, на соседнем сидении. Кондиционер гудел – приятно остужал, машина слегка вибрировала и этим усыпляла. Первыми поддались сну Коля и мама Оля. Мама спала как убитая. Перед тем, как расслабиться в машине, она встала в шесть утра и бодрствовала почти восемнадцать часов, и пять из них в своей однодневной командировке, затем прошлась по магазинам в дорогом торговом центре, уж так повезло попасть на распродажу, и остаток времени провести в машине. Семилетний Коля вслед за мамой ходил по примерочным, получил школьную форму и так понравившееся ему милый красный пиджачок на первое сентября. «Если бы он знал, что учится не так уж весело.» Такой двухчасовой поход утомил младшего брата – тоже спал. Но не крепко, на редких кочках он приоткрывал глаза и опять закрывал. Папа Володя сумел уснуть в машине днём, пока его семейство было съедено на два часа стеклянными дверьми торгового центра, но с зевками вёз себя и семью домой. Таня хотела следовать его примеру, да только зевки были чаще раза в два, и веки утяжелились куда сильнее, чем хотелось. За окном она ничего толком разглядеть не могла, но точно знала, что они движутся быстро. Даже, наверно, слишком.

– Нам ещё долго? – Таня подняла взгляд на папин седеющий затылок.

– Нет, – послышался голос отца. Таня уловила, что он на неё смотрит через зеркало заднего вида. Взгляд у него уставший. Девочка протёрла глаза.

– Поспи, – папа снова смотрел на дорогу. – Ты успеешь вздремнуть.

Таня привстала и посмотрела через плечо отца на стрелку спидометра. «Сто тридцать.»

– А сколько примерно осталось?

Владимир вздохнул, будто у него не нашлось ответа на вопрос дочери. Хотя, может быть, он просто от усталости раздражается – машина ускорилась, а спидометр показал сто сорок.

– Не знаю. Километров шестьдесят-пятьдесят.

На плавном повороте Володя снизил скорость, но, повернув, снова набрал те же сто сорок. Понемногу стрелка спидометра набирала сто пятьдесят. Нога на педали газа начинала колоться изнутри. «Этого ещё не хватало.» Володя сменил ногу, а затёкшей ступнёй стал наворачивать круги, пытаясь разогнать кровь. Когда скорость чуть превысила сто пятьдесят пять, нога перестала беспокоить, и он переставил её обратно. Чей-то зевок и опять тихий гул мотора. Ольга перевернулась с левого бока на правый и шумно набрала в лёгкие воздух. А Коля наоборот: с правого на левый. Таня умилилась его по-детски маленькому лицу и, если бы он не спал, она бы ущипнула его за пухлую щёчку. Или за немного курносый, веснушчатый нос, доставшееся ему от бабушки. У Тани был совсем обычный отцовский прямой нос, ещё у неё светло-голубые глаза от мамы, а карие у Коли от папы. Волосы у них были идентичные, русые, только у Коли на один оттенок темнее. Коле очень не нравилось, когда его щипают, отвечал кулаком или взаимным щипком. Но что бы он не делал, это вызывало очередной танин смех, издевательский, но такой глупый, что хотелось тоже засмеяться. «Зуб за зуб» – так называла это мама. Когда Коля впервые услышал такое несложное из трёх слов предложение, начинал его повторять и часто невпопад. Таня называла его дурачком, Коля опять злился, смешно дрался, сестра задыхалась от хохота и так продолжалось до бесконечности (до тех пор, пока мама их не разнимет).

– Почему ты так быстро едешь? – странный вопрос человеку от человека, которые оба очень торопятся.

– Я бы сейчас хотел бы поскорее вернуться и выспаться. Думаю, ты тоже хотела бы – поэтому гоню, как могу, – голос звучал раздражённо, с жгучим нетерпением к недовольству в свой адрес.

Таня бы промолчала: отец не в духе и лучше не будить в нём зверя, особенно сейчас. Но не смогла сдержать свои переживания:

– Мы можем… выехать за обочину или врезаться…

– Без малейшего сомнения можем, и это наверняка случилось бы, если вёл машину не я. Успокойся, всё будет нормально. А теперь будь так добра ко мне – закрой глаза и усни.

Таня оценила иронию и взглянула на затылок отца. Но её внимание переключилось на пару далёких белых фар, будто два маленьких серебристых глаза в толще тьмы. Машина. «Кажется, она по встречной полосе гонит.»

– Пап, ты видишь машину?.. Убавь скорость, – она чуть не сказала в конце «пожалуйста». «Глаза» приблизились.

Отец промолчал.

– Она, кажется, по нашей полосе едет, – у Тани заканчивались аргументы.

Папа сбавил. Стало девяносто километров в час. Чужой автомобиль приблизился и стало понятно, что он едет не по своей полосе, а ровно посередине, так, что дорожная разметка ровно пополам его разрезает. Володя подъехал к обочине, два правых колеса соприкоснулись с не асфальтированным участком. Началась тряска, и камешки из-под колёс ударились, как дробью из дробовика, по лонжерону и днищу автомобиля с той стороны, где сидели Коля с мамой. Под эти стуки Коля открыл глаза и поглядел сначала на Таню, потом вперёд, пытаясь понять, что происходит. Мама ещё спала (никто в тот момент не знал, что она просто не успеет проснуться). Таня смотрела через отцовское плечо вперёд, прямо на машину. Её волнение перевоплотилось в тревогу, а затем в страх. «А что, если…?»

– ВЫХОДИТЕ!!! – услышала Таня голос отца и поняла, что их машина остановилась на обочине. Когда Володя открыл дверь, произошёл оглушающий звук лязга металла и стекла. И много света. Обе машины проехались по инерции в сторону, будто их резко дёрнули, как рыба поплавок. Их пронесло сантиметров сорок по земляной насыпи, на которой была асфальтированная дорога, и по крутому склону одну из машин, с тремя колёсами: четвёртое выбило, понесло вниз. В ней находилась Таня, Коля и их мама. Отца в салоне не было – его отбросило на середину дороги со сломанными рёбрами в лёгких, пробитым черепом и десятком других переломов. «Он умер в момент удара» – скажет через пару дней патологоанатом.

Таня намертво схватилась за спинку сидения, в котором сидел отец, и когда машина перестала съезжать по склону, то расслабила пальцы. У неё начинала болеть голова из-за громкого звука и из-за того, что ее отбросило вперёд. Мышцы шеи будто ударило током. Болел верх позвоночника. А в глазах потемнело из-за прилившей крови. Когда Таня снова смогла видеть, не успела ничего рассмотреть, как снова начались движения. Её вздымало вверх, она будто взлетала, была в невесомости. Она на мгновение подумала, что умерла, но полёт кончился, она вниз головой упала, повисла на ремне, и крыша автомобиля промялась. Машина перевернулась. В этот момент послышался хруст, похожий на те хрусты, когда папа топором рубит кости барана или козы на бульон. Таня пригнула голову, подумав, что её шея сломана, но с ней опять всё в порядке. Тогда она перепугалась сильнее и посмотрела на Колю. Тот просто спрятал голову в колени и плакал. «Слава Богу, жив.» Но вид с мамой Таню очень не обрадовал. Её голова была неестественно опрокинута назад. Венки на висках вздулись, а глаза покраснели. Из уголка рта текла струйка крови. «Она …?» В душе Тани что-то надорвалось, её душевный кран, регулировавший поток слёз, сломался и не может прекратить солёный шквал. Таня отстегнула свой ремень, ловко упала на колени, упёрлась руками об измятую крышу и попыталась отстегнуть ремень Коли.

– Давай, Коля. Надо отстегнуть эту фигню, – Таня несколько раз нажала на красную кнопку, та продавливалась, но не выпускала металлический язычок. Из замка доносились щелчки, но девушка поняла, что они неисправные. Коля оттянул ремень на всю длину и вылез из-под него, сделал это с таким видом, будто с самого начала знал, что выбраться нужно именно таким способом.

– Он сломался, – тихо сказал Коля. Его голос немного дрожал, но в целом оставался спокойным. Таким же было его покрасневшее от слёз лицо – ничего не выражающее, будто Коля ничего такого только что не пережил. «Будто он не рад, что выжил.» Пока Таня плакала, Коля чувствовал, что его лоб саднило, а в груди было что-то вроде пустоты, пропасти, куда провалились его эмоции, недавний сон и всё остальное. Но кое-что осталось, отдалённо напоминало тревогу, но не было ею. Он взглянул на маму и уже не мог опустить взгляд. Таня взяла его за руку и прижала к себе. Она знала, что нужно выйти, даже безуспешно попробовала открыть дверь – не поддалась. Выбить слегка потрескавшееся стекло не хватало силы – всю силу забрали слёзы и адреналин. Хотелось лечь и зареветь по полной, именно так и хотелось: лечь на холодную промятую крышу, свернуться там калачиком, но смутилась перед братом и топнула ногой по окну. Трещины разрослись до краёв, стекло согнулось, вышло из пластиковой квадратной рамы. Таня медленно выползла, схватила за руку Колю, придержала его голову, пока он вылазил, а затем увидела его абсолютно пустой взгляд. Он тупо смотрел прямо, иногда по сторонам, рассматривал то одну машину, в которой пять минут назад ехал с живыми папой и мамой, то другую, которая убила его родителей. Он понимал, что они умерли, но осознание того, что он их больше не увидит, находилось ещё под какой-то полупрозрачной плёнкой, которая со временем раскроется, и тогда он на несколько лет разучиться радоваться и забудет, что такое радость.

Они поднялись на земляную насыпь, где находилась шоссе, отошли метров пятнадцать от места аварии, прижались к друг другу, не говоря ни слова, и начали ждать. Передняя левая часть встречной машины была разбита в хлам, капот помялся и потрескался, как бумага, лобовое стекло разбито, видная отсюда шина сдулась. С машиной, из которой минуту назад вылезли дети, была почти такая же ситуация, за исключением выбитого переднего левого колеса. Обе они больше никогда не заведутся, позднее отправятся в утиль. Какая-то случайная, непонятная мысль в подсознании подсказало Тане повернуть голову налево, девочка послушалась. Увидела тело отца, не шевелящееся, не дышащее, но тёплое и мягкое, как при жизни. Только при мысли, его сейчас обнять, почувствовать его приятный живот, смешно булькающий после обеда или ужина, делалось лучше. Сколько Таня себя помнила папа никогда не завтракал дома, это он делал на работе. И его живот булькал там. «Папочка, я люблю тебя. Сильно. Ну, давай же, вставай. Или скажи что-нибудь…» Ни того, ни другого ему сделать не доведётся. Раньше, когда Володя лежал на спине, его живот выпирал, сейчас он уменьшился – подкожный жир и внутренние органы спрессовались в кровавую кашу капотом машины.

Пока Таня смотрела на папу, Коля вспомнил о маме, о её опрокинутой назад голове, её белых волнистых волосах, которые закрывали голову мальчика, когда их машина перевернулась. И особенно отпечаталась в его памяти, будто выжгли клеймо, струйка крови из её правого уголка рта (на самом деле левого: Коля путал право и лево). Тонкая красная линия шла вверх по перевёрнутому вверх дном лицу, осторожно обтекала холодный нос, опускалась до светло-голубого глаза, и там дорожка прерывалась. «Мамина кровь течёт по маминому лицу.» Коля ещё помнил себя маленьким в кровати, когда мама гладила по голове, приятная суховатая кожа касалась его лба, рукой закрывала веки и желала «спокойной ночи». Всегда Коля гладил её в ответ, но вместо «спокойной ночи» говорил «зуб за зуб» и попадал в точку.

От этих воспоминаний они оба заплакали, крепче обнялись, Коля спрятал лицо в футболке Тани, а сестра в подрастающей копне волос брата. Они стояли так минуты или часы, покачиваясь, то плача, то в полной тишине до тех пор, пока рядом с ними не остановилась новая машина, и незнакомый молодой человек не вызвал скорую.

Все трое надолго запомнят девятнадцатое августа.

* * *

Объявление держалось за одну полоску скотча на верхнем краю листа, болталось по ветру, как оборванный парус, иногда закрывало нижним краем напечатанное красным весьма тревожную просьбу «Помогите найти человека!!!». Цветная фотография девушки-неформалки с покрашенными в чёрно-белый волосами и чёрной подводкой, Софии Аркадиевны Корнеевой. В свои двадцать лет не вернулась домой в ночь с двадцать второго по двадцать третье июня. Из особых примет: пирсинг в виде кольца на левой брови и татуировка паука на плече.

Таня мельком посмотрела на объявление, девушка на фотографии показалась знакомой. Таня видела её пару раз у местного бара с сигаретой. Стояла рядом с двумя парнями, похожих на байкеров. Они болтали о ночёвке, о выпивке и кальянной комнате. «Хороша компания. Надеюсь, Коле ума не хватит с такими водится.»

Таня нажала на ручку калитки и зашла во двор своего дома. Дом стал своим почти год назад, когда Тане уже было двадцать три, до этого он был ничейным, а семь лет назад принадлежал её бабушке, маме Володи, до тех пор, как они погибли в автокатастрофе. Если бы тот молодой человек проехал мимо, Таня с братом могли до сих пор стоять там в ступоре, перекручивая в голове «стройного» папу и «смотрящую назад» маму. Когда приехала скорая помощь, детей забрали на медосмотр, старик, который ехал по центру дороги (его жена призналась, что её муж страдал деменцией, и она за ним в тот «трагический» по её словам вечер вовремя не уследила), увезли в реанимацию, но по пути он умер (чему Таня в глубине души очень обрадовалась, хотя не признавала этого), а родителей через три дня похоронили на загородном кладбище. Тем же вечером после похорон Таня перед сном, лёжа в кровати, вспоминала два серых камня. Они монументами ознаменовали день начала серой, «мёртвой» жизни. Коля в свои неполные семь стоял перед ямой с гробом, которую какие-то дядьки закидывали землёй, а смотрел, как ставят красивый ровный камень с надписью: «Рудакова Ольга Алексеевна 1975 – 2017 гг.» Он не плакал, но губы дрожали, смотрел серьёзным взглядом, может быть, скорбел, Таня не смогла точно понять, что он чувствовал. Сама же она поняла в деталях природу скорби. На похороны приехали родители Оли, которые ни Таня, ни Коля до этого не видели. Наглядеться на них он всё равно не успели, те на следующий день улетели обратно к себе в Германию. Таня спросила у них, возьмут ли они их с собой, но дедушка странно поглядел на Таню, а бабушка проигнорировала вопрос и даже не посмотрела, будто специально не хотела их видеть. Оба не проронили ни слова с внуками (Таня спрашивала раньше у мамы про её родителей, но та всегда меняла тему).

Отец Володи давно умер, а его мать жила в селе Заречном, но не вынесла горя со своим больным сердцем и тоже оставила внуков вскоре после похорон. По ней Таня особо не скучала, они редко виделись, да и бабушка иногда чудила, но на благо могла содержать дом, огород и сарай в хорошем состоянии, ведь теперь она с Колей здесь жила (городская квартира, в которой они с родителями жили, досталась родителям матери, те её быстренько продали, а мать Володи успела оставить завещание на всё свое имущество внучке, и в декабре, когда Тане стукнуло восемнадцать ей перешёл участок на тридцать квадратов, дом с двумя спальнями, гостиной, санузлом и кухней, большой двухэтажный сарай, в котором явно когда-то был целый зверинец, и баня. Даже теплица, пусть кривая, была).

Таня зашла в дом, разулась, поставила пакет с продуктами рядом с входной дверью и крикнула «привет», зовя Колю. Как девушка и подозревала, он не выйдет и не ответит. Так случалось каждый вечер. Таня зашла на кухню, разгребла пакет, сходила в душ, пошла в свою комнату, автоматически доставшуюся ей после того, как Коля занял другую спальню, оделась в любимый, сиреневый халат и вернулась на кухню. Налила себе зелёный чай, кинула туда кубик льда. Мешая чай, она на минуту задумалась и пошла с кружкой к двери, в комнату Коли. По установленному правилу постучалась. Дверь, как обычно, заперта изнутри.

– Коль, будешь чай?

Десять секунд молчания, затем ответ ломающимся голосом:

– Нет.

Таня знала ответ заранее, спросила из вежливости.

– Я купила колу. В холодильнике стоит. Хочешь, бери.

Предсказуемое молчание – единственное, что сейчас в Коле предсказуемо. «Мог хотя бы отблагодарить.» Таня плохо помнила себя первый год после аварии, так как у неё было что-то в роде депрессии. Четырёх месяцев в детском доме как будто не было, время шло незаметно для неё или будто она наблюдала за всем со стороны, сама при этом не участвуя. Так шли недели. Два раза её водили к психологу, потом в дело вступил психотерапевт, тот назначил медикаментозное лечение, и после этого стремительно начались улучшения. Во время проблем с психикой Таня довольно неплохо училась, смогла закончить одиннадцатый класс на синий диплом, а по полному выздоровлению, уже в восемнадцать, без труда поступила в финансово-экономический университет, в котором училась пять лет. Когда она получила диплом об окончании, то переехала в Заречное, вблизи был расположен молочный комбинат, на который требовался бухгалтер. И только когда Таня получила работу, смогла забрать Колю из детского дома.

Во время своего пятилетнего одиночества Коля часто тихо плакал (обычно во время отбоя, когда заедает бессонница, легко себя заставить грустить о том, что вряд ли произойдёт, а если произошло, то трудно успокоиться), тройки доминировали по клеткам в табеле, друзей у него не было, потому что сложно было найти мальчика, с которым он не пересекался кулаком. С девочкой его боялись подружить: в одиннадцать лет он ногой чуть не разбил голову сверстнику. Из-за этого Колю намеревались перевести в другой детдом в далёком городе, но прямо по время сессий вернулась Таня, уговорила директора дать Коле второй шанс, и также серьёзно поговорила со своим братом. После этого ситуация с Колей изменилась: тройки сменились на стабильные четвёрки, в драки вступал всё реже, ночные оплакивания сходили на нет, но оставался нелюдимым. Находясь постоянно отдельно от других, рисовал лабиринты, которые сам же проходил, писал состоящие из двух строк стихи, которые сразу же после написания выкидывал, или гулял по саду вместо общей игры в футбол. Общение не завязывал абсолютно ни с кем, только каждый вечер звонил по стационарному телефону Тане, единственному человеку, которому он говорил «привет». Но сам он бы не назвал свое времяпровождение скучным, он скорее бы сказал, что «ждёт момента, когда свалит отсюда по-настоящему, не в фантазиях». А когда это случилось, то почему-то быстро охладел и к сестре.

Таня направилась снова на кухню, но специально шла тихо, чтобы слышать звуки за дверью в комнату брата. Как только она села за стол, послышались шаги, открылся внутренний замок, и скрипнула дверь. Таня ждала его в дверном проёме. Шорохи из коридора стихли, стихли совсем рядом у входа на кухню. Таня задержала дыхание, чтобы создать впечатление, будто в комнате никого нет – только тогда Коля зайдёт. Зашёл. Его глаза выдали удивление и миллисекундный испуг. Но тут же надел маску равнодушия, подошёл к холодильнику, поискал алюминиевую банку колы и хлопнул дверцей.

– Ты же сказала, что есть, – Коля нахмурил брови.

– Посмотри получше.

Коля хотел что-то ответить, открыл рот, но лишь с досадой вздохнул и отвернулся. «Специально держит. Хочет почитать очередную лекцию. Давай, начинай – я готов. Только знай, что ты …»

– … достала, – сказал Коля громче, чем хотел, но, кажется, она не услышала (вместо «достала» сначала пришло другое слово, которое он не рискнул сказать). Он посмотрел на Таню. Она была похожа на папу, но с чертами мамы. Выделялись мамины скулы и подбородок. И мамина коса, только не покрашенная в белый цвет. У Коли появилась целая шевелюра на голове: небрежно разбросанные, плавно изогнутые волосы торчали во все стороны, по форме похожие на хирургические иглы.

– Ты видел объявление о пропаже?

– Что пропало? Где пропало? – Коля переменил иронию у отца. Но папина ирония больше нравилась Тане: у Коли она часто была злобной.

– Не что, а кто. Девушка пропала.

– Какая? – она в самом деле смогла его заинтересовать, что достаточно трудно.

– Её зовут София. Ты, наверно, видал её у …

– Почему ты говоришь «зовут»? – он почти по буквам сказал последнее слово.

– Потому что, если она пропала не значит, что мертва, – резко ответила Таня. Слово на букву «м» Коля повторил в голове несколько раз. Он слышал уже это слово, а в первый раз услышал, когда кто-то, похожий на врача (позже ему объяснили, что это патологоанатом), говорил про маму: «У неё повреждены первый и второй шейный позвонок – остановилось сердце и дыхание, из-за этого она мертва.» Сразу после услышанного у Коли что-то пошло не так. Вернее, не у него, а в самом в нём.

– Её будут искать?

– Будут. Вот только когда и где …, – Таня осеклась, она вспомнила, что не дочитала объявление и по старой привычке хотела начать что-то объяснять Коле, будто сама всегда обо всём знает. Хотя она, конечно, знала больше Коли, особенно про бухгалтерию, но как раз таки объяснять бухгалтерию ему надо меньше всего. Иногда она понимала, что превращается из старшей сестры, понимающей и поддерживающей сестры, отталкивающейся из собственного опыта, в воспитательницу, не та которая любит, а та которая делает это ради денег и просто выполняет свою работу. Хотя иногда и старшие сёстры бывают хуже воспитательниц. Гораздо хуже. Но кем бы Таня сейчас не была, она считала своей обязанностью наказать Коле что можно, а что нельзя. «Скорее всего будет больше нельзя.» Коля уже нашёл красную блестящую банку колы на нижней полке за зелёным частоколом из перьев лука и ещё какой-то травы, открыл и оторвал колечко. Попивая напиток, собирался уходить. Но на пороге его окликнула Таня.

– Пойдёшь на улицу – за территорию села ни ногой.

«Начинается…

– Хорошо. Хотя я и не собирался.

– В лес, в поле, на речку или куда-то ещё – никуда за пределы Заречного ни ходи.

«Ну почему? Почему она это всегда делает?» Коля сжал кулаки и, чтобы успокоится, делал вдох-выдох.

– Хорошо. Я понял, – не выдержав, он совсем слегка смял банку в руке. Из почти полной ёмкости брызнули пенящиеся коричневые капельки, пара из них попала на футболку Коли. Хотелось ещё надавить, но понимал, что уже сделанного – достаточно для новых, невероятно раздражающих наставлений. И очень не хотелось потом оттирать тёмное пятно с голубого ковра.

– Не буянь, пожалуйста. Разольёшь колу, угадай кто чистить ковёр будет? Сто двадцать процентов – ты. И если захочешь ещё… – Таня не успела договорить «… колы, сам пойдёшь её покупать хрен знает на какие шиши», громкие протесты её брата закрыли ей рот. Он кричал, и через крик выливался поток чистой ярости: скорость истребителя и температура взрыва ядерной бомбы. На этот раз он злился до слёз, правая рука сжимала бедный мятый кусок алюминия, мокрое пенящееся пятно всё-таки появилось на голубом ковре. Потом он кинул испорченную банку в сестру, но что-то не позволило ему нормально прицелиться (возможно, совесть?), и банка попала под стол.

Обычно Таня не обижалась на выходки брата, но сегодня это переходило все границы. Она почувствовала то, что Коля чувствовал каждый день. Но её обида была далеко не такая глубокая – только из-за того, что Коля позволил в неё кинуть твёрдый предмет, и то передумавши в последний момент. «Что я ему не так сказала или сделала? Он поступает так со мной, будто это я врезалась в машину, в которой сидела мама с папой. За что он меня так ненавидит?» Конечно, переходный возраст не исключается, они все в такое время чувствительны, но в поведении Коли за яростью скрывалась кое-что куда страшнее гнева – НЕНАВИСТЬ. (Да, Таня сама была такой не так давно, но из-за своего депрессивного забытья ничего особого не делала. Она точно никого не ненавидела, даже, наверное, того деда, убившего его родителей). Как бы Коля не злился, это само собой рано или поздно пройдёт, ненавидеть же он может всю жизнь, а если ненавидит сильно, то продолжит в загробном мире. Вопрос остаётся один: за что?

– Успокойся, псих, – Таня тоже начинала злится, но последнее слово вырвалось чисто случайно. «Я не хотела!»

– Я не ПСИ-И-И-ИХ!!! – Коля скрылся за дверным косяком. Потом звук шагов и хлопок дверью такой, что она вполне могла вылететь из петель. Повезло, не вылетела.

«Ну вот, опять ссора. И теперь думай – кто виноват.» Таню посетила неприятная для неё мысль, что Коля предпочёл скорее всего увидеть на листовке с «помогите найти человека» её, чем Софию.