Большой Кыш

скачать книгу бесплатно

Я не пущусь в бега,
Сплету берёзовый венок
И брошу на рога».

В приметы верит каждый кыш,
Но только не Хрум-Хрум.
Хрум-Хрум – отчаянный малыш,
Хрум-Хрум не тугодум.

Бубнит молва: «К несчастью – бык!»
Хрум-Хрум твердит: «Не верь!
Раз бык в берёзовом венке,
Открой удаче дверь!»

В приметы верит каждый кыш,
Но только не Хрум-Хрум.
Хрум-Хрум – отчаянный малыш,
Хрум-Хрум не тугодум.

Хнусь спрятался за брусничным кустом и, раздвинув веточки, замер в удивлении. Перед «Тёплым Местечком», спрятанным в корнях красноствольной сосны, в подвешенном между двумя сосенками-двухлетками гамачке лежал Бяка. Глядя в небо и медленно покачиваясь, Большой Кыш старательно выводил куплет за куплетом, пока не допел марш до конца. Это занятие давалось Бяке с трудом. Взяв заключительную ноту, кыш перевернулся на живот, растопырив лапы, как крылья, и просунув мордочку между переплетениями гамака. Он грел спину на солнце и жаловался сверчку:

– Эй, Сверчок, ты не знаешь, отчего кышам-одиночкам так тоскливо? Они строят весёлые проказы, дурачатся, шалят, непоседничают и сумасбродят, но никто не хочет с ними дружить. Может, есть такой Закон – не дружить с Бяками? Или у них неправильное Великое Предназначение? Про меня говорят: «Если в Маленькой Тени всё спокойно, значит Бяка ещё не проснулся». Обидно, Сверчок. И уже не хочется быть хорошим.

Бяка вылез из гамачка и заспешил к дому. Хнусь услышал, как он плещется в умывальном тазу. Причесавшись, сменив носки и завернувшись в связанный Асем плед, Бяка в задумчивости запетлял между вересковыми кустами, бурча себе под нос:

– Снаружи я жёсткая ракушка, а внутри – нежный моллюск. Я одинокое самоценное существо. И мне не нужен никто, чтобы вырастить в себе перламутровую жемчужину.

Никто! Никто не нужен мне.
Мне хорошо в моей броне.
Быть одиноким я хочу,
Мне даже это по плечу.

Непросто вникнуть в жизни суть,
Но я управлюсь как-нибудь!
Я не хочу идти с толпой –
В толпе не стать самим собой!

Как ни крути – хоть так, хоть сяк,
Мир не видал подобных Бяк!

Потом он опять приблизился к гамачку.

– Не постель, а желудёвая лепёшка с мёдом, – посетовал кыш, – так и заманивает.

Он заложил ещё один круг и, не устояв перед соблазном, опять бросился в гамак. Блаженно улыбаясь, руля хвостом, кыш начал тихо раскачиваться. Некоторое время его мордочка не выражала ничего, кроме удовольствия. Потом он весь как-то встрепенулся и назидательно произнёс:

– Енот – балбес и дурья башка. Всю поляну около «Моей Радости» раскопал. Теперь почва поедет, образуется овраг. А овраг – это такая пакость, просто бедствие. За лето он может съесть весь холм. Надо что-то делать. – Бяка огляделся. – Сверчок, а Сверчок, ты где? Дрыхнешь, музыкант? – Бяка встал с гамачка и потянулся. – На чём мы остановились? Овраг съест холм… Хм… Ну и что из того? На здоровье. Пусть ест!

Хнусь с любопытством следил за сменой Бякиного настроения. Кыш разительно менялся, ложась в гамак и покидая его. Во-первых, он раньше не умел петь. Не умел и не хотел уметь. Он считал, что музыка – занятие для глупых растетёх, которые, кроме завывания, больше ничего не умеют, а в гамачке пел! Во-вторых, лёжа в плетёной постельке, Бяка заботился об общем благе. В-третьих, он сдружился со сверчком, и тот спокойно спал у него под носом. Прежде Бяка посадил бы его в скорлупку от каштана и пустил по ручью незнамо куда. Нет, что-то тут было не так. Не иначе Большой Кыш перегрелся на солнце!

В этот момент Бяка опять прыгнул в гамак и перевернулся в нём, как лепёшка на сковородке. Подёргивания Бякиного хвоста вывели гамачок из равновесия, и тот, раскачиваясь, замелькал между сосенками. Бяка не переставал рассуждать:

– Что такое во мне щекотится? Может, блохи завелись? Блохи – это плохо, они заводятся от грязи. Но я ведь очень чистый! Если не блохи, тогда что? Будто что-то в затылке свербит и в ухо нашёптывает: «Овраг – твой враг. Иди и зарывай Енотовы канавы. Жёлудь – ничто. Дерево – совершенство. Каждый кыш должен хоть раз превратить ничто в совершенство. Надо, чтобы из желудей выросли дубки и укрепили почву корнями».

Бяка изо всех сил зачесался и вскрикнул не своим голосом:

– Эй, ты, Шептун, не зли меня! Я не хочу закапывать жёлуди! Я сам по себе!

Хнусь, испугавшись за Бякин рассудок, выскочил из брусничных кустов:

– Бяка, здравствуй, у тебя всё в порядке? Как ты себя чувствуешь?

Бяка встал и молча отправился в дом. Через минуту он показался на пороге с зажатой под мышкой копалкой. В каждой его лапе было по крупному жёлудю. Вид у Бяки был одновременно решительный и растерянный. Он сердито протопал мимо Хнуся и исчез за вересковыми кустами. Хнусь, недоумевая, отправился за ним следом. Весь день он следил за Бякой, а вечером побежал за советом к Асю.

– Ась, Ась, – причитал он, пытаясь растолкать дремавшего в тенёчке старого кыша, – уже спишь, что ли?

– Никто не шпит, – отозвался Ась, с трудом продирая глаза.

– Извини, что беспокою, но с Бякой что-то неладное.

– Ну што там опять натворил наш Бяка? – позёвывая, спросил Ась.

– Ась, он дубки сажает… там, на северном склоне. Сначала, как землеройка, заравнивал Енотовы ямы. Потом жёлуди закапывал. Потом притаптывал и поливал. Потом выволок из «Моей Радости» Енота и отругал его. Енот, как и я, ничего не понял. Потом вернулся в «Тёплое Местечко» и стал играть сам с собой в капельки и бульки на добрые дела. А ведь в эту сложную игру только Сяпа с Белой Жилеткой умеют играть.

– Ну и как, получалошь? – поинтересовался Ась.

– Как сказать. Когда я уходил, он сам себе проиграл уже двадцать девять капелек, а выиграл только пять бульков. Знаешь, странно всё это.

– Ты, Хнусь, очень добрый малыш. Я нашушил ромашки и мяты – ты уж возьми, не побрежгуй. Чай из них отменный. А о Бяке не бешпокойся. Ничего ш ним не шлучится. Но на всякий шлучай я сегодня вечером к нему загляну, проведаю. У меня к нему тоже ешть дело.

И Хнусь сразу успокоился. Раз Ась говорит, что всё нормально, так оно и есть. И пошёл домой делить с Тукой сосновые иголки.

Глава восемнадцатая

Чмока

Тем ранним летним утром Сяпа проснулся от странного жужжания: полосатая пчела билась о слюдяное окошко, требуя свободы. «Пчёлы никогда не прилетают просто так, им нужна сладкая вкуснятинка. А у нас с Бибо нет ни крошки. Что же понадобилось в нашей хижинке этой глупыхе?» – с удивлением подумал Сяпа, приоткрыв один глаз. Глаз оглядел спаленку и, не приметив ничего интересного, опять закрылся: дрёме жужжание не помеха – сунь голову под подушку и спи себе дальше.

Но не тут-то было. В Сяпином животе противно забурчало: громко и сварливо. Живот сердился. Он просил пищи. Тут-то Сяпа и вспомнил о припрятанной им накануне мисочке чмоки. Кыш откинул одеяло и устремился на кухню. Пчела последовала за ним.

Кухня сияла чистотой. Это означало, что Бибо давно встал. Сяпа открыл погребец, куда вечером поставил чмоку, но… чмоки в нём не оказалось. Кыший живот продолжал урчать. «Куда же Бибо спрятал мою чмоку?» – удивился Сяпа. Он решил узнать это из первых лап, у Бибо, и заглянул в его спаленку – никого. Топчан аккуратно застелен. «Вряд ли Бибо ушёл надолго», – подумал Сяпа и, чтобы обмануть голод, принялся за дела: выпустил на волю пчелу, сделал лёгкую зарядку, надел шерстяные носки, бежевый жилет и любимую панаму. В это самое время хлопнула входная дверь, и в кухню вошёл свежеумытый, весёлый Бибо. Сяпа бросился ему навстречу:

– Бибо, где моя чмока?

Тот смутился:

– Извини, я её только что съел.

Сяпа на секунду потерял дар речи. От негодования он хватал ртом воздух, не издавая ни звука, как головастик в пересохшей луже.

– Бибо, – наконец выдохнул он, – ты самый прожорливый кыш на свете. Я приберёг на утро чуть-чуть чмоки, а ты, как ненасытный термит, слопал её.

Бибо стало стыдно. Он почесал лапой нос и попытался оправдаться:

– Понимаешь, Сяпа, чтоб не мыть посуду, я её вылизал. Да, к донышку твоей плошки присохло чуть-чуть чмоки, но я был уверен, что ты никогда не вспомнишь про это «чуть-чуть».

Сяпа посмотрел печальными, голодными глазами на сытого, румяного Бибо и обиженно сказал:

– Разве твой ненасытный аппетит – уважительная причина, Бибо? По-моему, нет. Ты набил брюхо моей чмокой, не подумав о том, что я останусь голодным. Это очень гадко. Отныне я с тобой в ссоре, так и знай! – И Сяпа выскочил на улицу.

Через секунду во дворе раздался грохот. Бибо стрелой вылетел из дома и увидел Сяпу, неподвижно лежащего посреди двора. Его лапы торчали вверх, а глаза были широко открыты.

– Что с тобой? – испуганно спросил Бибо, склонившись над другом.

– Всякий готов меня обидеть! – всхлипнул Сяпа, и большая слеза скатилась по его усам. – Лучший друг вырывает изо рта последний кусок. Червяк Нукась под лапами шныряет, прекрасно зная, что я о него спотыкаюсь. Все, все против меня. Пойду залезу на дуб. Как ворона, совью гнездо и буду жить в нём один-одинёшенек. Ты можешь забрать себе все мои вещи – они мне больше не нужны. А я буду день и ночь сидеть на дубе голодный, в одной панаме. Нет, ещё подушку с собой возьму. Ту, на которой мне снятся только хорошие сны.