скачать книгу бесплатно
Чай быстро организовался сам собой. Все расселись за столом. Кыши бросили жребий: Хлюпе досталась оранжевая чашка, Слюне – жёлтая, а Туке – белая с зелёным ободком.
– Хоть ты и гость, но я сейчас отниму у тебя белую чашку, – ни с того ни с сего сказал Хлюпа Туке.
– Почему? – удивился тот.
– Потому что я сильнее! – гордо выпятил живот Хлюпа.
– Да я тебе её и так отдам. Что, разонравился оранжевый цвет? Бывает. Я слышал, есть такая болезнь – кышья идиосинкразия. Это когда кышу кто-то или что-то очень не нравится. Говорят: «У меня на что-то там идиосинкразия». Ничего не поделаешь: болезнь. Главное, вовремя распознать, что тебе не нравится, тогда…
– Тогда можно забрать и поделить все Хлюпкины оранжевые жилетки и носки! – с энтузиазмом закончил Слюня.
– Нет-нет, я совсем не это хотел сказать, – возразил Тука. – Я хотел сказать, что тогда станет ясно, что ты любишь.
– Я люблю передники с карманами, – пробурчал Хлюпа, – про них рассказывал Ась.
– А что такое «передник»? – заинтересовался Тука.
– Глупый вопрос! Ты бы лучше спросил, что такое «карманы». Это гораздо интереснее.
– Что же это?
– Это то, куда можно складывать всё, что захочешь.
– И?..
– И носить с собой.
– Носить с собой? – засомневался Слюня. – Допустим, у меня есть енот. Ну зачем мне его класть в карман и носить с собой, если он может возить меня на спине?
– Енот большой и как пример не годится. Я говорю про разные там малюсенькие разности, – не сдавался Хлюпа. – Ма-а-алюсенькие такие, но которых очень много. Положил всё это в карманы и пошёл, а?
– Ужас! – передёрнуло от негодования Слюню. – Положил «много» в карманы и пошёл! Далеко ты с этим «много» уйдёшь? Да и зачем с собой таскать столько-то? Ты это «много» положи в большую супницу и крышкой накрой. А если не поместится, то в чайник. И никто не тронет это «много», потому что не найдёт. А не найдёт, потому что не догадается, что ОНО в чайнике.
Хлюпа сдвинул брови и сжал кулаки:
– Всё, Слюнька, всё! Сейчас я тебя точно отлуплю!
У Слюни задрожал подбородок, но он промолчал.
– Слова нельзя сказать этому Слюне, всё ему не так, – пожаловался Хлюпа. Потом он обернулся к брату и долго сверлил его гневным взглядом. – За твою вредность, Слюня, я тебе непременно наподдам. Да так, что ты улетишь вверх и размажешься по потолку! – Вдруг Хлюпина мордочка скуксилась, и он схватился за живот. – Ой! Ой! У меня на Слюньку уже начинается кышесинкразия.
Слюня стал раздуваться от злости. Его уши покраснели. Он угрожающе набычился, но в это время Тука тронул его за лапу:
– Слюня, дружище, передай, пожалуйста, чайник. Чай у вас замечательный. Выпью-ка я ещё чашечку.
Все опять расселись. Пять минут пили чай молча. Тука первым подал голос:
– Слюня, конечно, слабее тебя, Хлюпа. Но не легче. Если ты размажешь его по потолку, он когда-нибудь непременно отклеится и упадёт прямо тебе на голову. Так что лучше оставь эту затею.
Опять воцарилось молчание. Когда оно стало нестерпимым, Тука сказал:
– Кыши, вот вы знаете, что такое «близнецы»? – (Слюня и Хлюпа переглянулись.) – Это такое удивительное явление природы. Феномен. Два кыша вылупляются из одного яйца. Яйцо – чудо, а два кыша в одном яйце – это два чуда сразу. А потом эти феномены дерутся друг с другом, не моют посуду и не стирают носки. Обидно, кыши. Ну да ладно, за окном уже темно. Давайте спать ложиться. Чья эта оранжевая кроватка? Твоя, Хлюпа? Я, пожалуй, на неё и лягу. Тебе ведь разонравился оранжевый цвет, так чего зря мучиться? А мне всё равно… вымою уши – и на боковую.
Глава седьмая
Птичка Сяпа
Как мы уже говорили, самым красивым деревом на холме был одинокорастущий Дуб. Он и Тука были давними друзьями. Дуб укрывал малыша от непогоды, подкармливал желудями и терпеливо выслушивал лесные новости. Тука ставил вокруг Дуба обереги от молний и ласково называл его «Моё Дерево».
Однажды ранним апрельским утром Туку разбудил громкий гомон синичек, галок и грачей. «Эй, лежебоки, просыпайтесь! Выбирайтесь из нор, порадуйтесь теплу, погрейтесь на солнышке!» – кричали птицы. Тука сытно позавтракал болтушкой из первоцветов, надел жилетку, шарф и вышел на улицу.
– Привет, Моё Дерево! – крикнул он Дубу.
Дуб в ответ помахал кышу крепкими ветками. Тука огляделся. Мимо пролетело жёлтое облачко ольховой пыльцы. Мелькнула и пропала бабочка-крапивница. Глубоко вдохнув горьковатый запах набухших дубовых почек, кыш потянулся. «Ах, весна, сколько у тебя припрятано сюрпризов! Каждый день что-то новенькое. То склон зазолотится мать-и-мачехой, то меж камней распустятся разноцветные крокусы. А сегодня вот роща забелела ветреницами, будто снег выпал, – красота!» – подумалось кышу. Сегодня у Туки было прекрасное настроение. Ну как не разделить его с друзьями!
Дверь Туке открыл друг Сяпы Бибо. Он был бледен и немногословен:
– Сяпа заболел.
– Шутишь? – рассмеялся Тука. – Чтобы кыш, да заболел! – Но, заметив суровость в глазах соседа, прикусил себе язык. – Что с ним, Бибо?
– Не знаю, – ответил тот, – сидит и молчит. Только кукукает. Ку-ку да ку-ку.
– Страшное дело! – всерьёз испугался Тука. – Может, его кто-то сглазил? Вот, скажем, недавно Сяпа усыновил одинокого Сурка. Тот теперь ходит за Сяпой хвостиком, глаз с него не сводит.
– Что ты, Сурок добрый, а сглазить может только злой. Скорее всего, Сяпа объелся. Он ведь любит поесть. Может, сбегать к старому Асю? Пусть выкопает Книгу Мудрости, дело-то серьёзное. В книге есть про всё, даже про то, как лечить Сяпин живот, – сказал Бибо и тихо вздохнул.
– Послушай, – прошептал Тука, – а вдруг Сяпу куснул ядовитый паук или клещ? Сяпа часто играет с разными насекомыми. И любит поспать на солнечной лужайке у большого муравейника. Какой-нибудь бродячий муравей запросто мог заползти в его ухо и заблудиться там… внутри.
– Вряд ли. Тогда бы Сяпе нездоровилось уже вечером. А вечером с ним было всё в порядке. Мы допоздна играли в «шишки-камешки», смеялись, ели желудёвые лепёшки. Сяпа съел пять, я – три. Хнусь зашёл – тоже угостился. Очень вкусные были лепёшки. А после чая мы разбежались по хижинкам спать.
– А корни наперстянки не грызли?
– И ядовитые корешки не грызли, и в холодном ручье не купались, и ворон не дразнили. А Сяпа всё равно заболел. И вдобавок я так глупо пошутил сегодня… – Бибо виновато потупился.
– А ну выйдем! – Тука подтолкнул приятеля к выходу. И уже на крыльце, плотно прикрыв за собой дверь, потребовал: – Рассказывай, Бибо, рассказывай!
– Значит, так: проснулся я рано, умылся, сделал зарядку, позавтракал и побежал сюда, на этот берег Шалуна, разбудить Сяпу-лежебоку. Вошёл в дом и сразу понял: что-то с Сяпой не так. Обычно на рассвете его даже вороний ор не разбудит – у Сяпы утром самый сладкий сон. А сегодня наоборот. Прихожу, а он бегает по своей кухне, лапами машет и кукукает. Присядет, на минутку задумается… и опять давай бегать. Я тут возьми и ляпни: «Ты что, Сяпа, птичка?» А он мне: «Как ты догадался?» Я решил – шутит кыш! Говорю, смеясь: «Если ты птичка, то я бабочка. Значит, ты с завтраком, а я в дураках». Он как это услышал, так вздрогнул и затих. Вот так с тех пор и сидит.
Тука оглянулся. Сяпа действительно сидел у окна и задумчиво смотрел в небо.
– Что будем делать? – спросил Тука. – Может, умоем его родниковой водичкой, выльем её под ореховый куст и скажем: «Брошу под орехов куст, чтоб у Сяпы не болело, чтоб у Сяпы не щемило»?
– Это, конечно, не помешает. Но сначала надо докопаться до причины, почему он кукукает. Только как? Со мной он разговаривать не станет – обиделся. – Бибо почесал макушку. – Давай я совру, что иду за шишками для очага или к Асю за носками, а ты без меня попробуешь его выспросить, не болит ли у него живот.
Тука кивнул:
– Давай.
Кыши вернулись в дом. Там Бибо взял корзину для шишек и, от волнения всё перепутав, ласково сказал Сяпе:
– Сяпонька, я скоро вернусь. У тебя тут носки для очага кончились, так я к Асю за шишками схожу. – И ушёл.
Тука медленно обогнул кухню, поправил на столе скатерть, передвинул с места на место чашки. Приблизившись к Сяпе, он дружески похлопал его по плечу:
– Привет, Сяпа. Это я, Тука. Воздух сегодня вкусный, хоть пей!
Сяпа вздохнул и жалобно кукукнул в ответ. Не дождавшись другого ответа, Тука заложил новый круг по кухне.
– Может, сыграем в «шишки-камешки»? – как бы между прочим предложил он.
Сяпа хлюпнул носом и сказал:
– Теперь я птичка, а птицы не играют в «шишки-камешки».
– Понятно, – решил не спорить Тука, – птичка так птичка. Хотелось бы только уточнить, какая ты птичка? Соловей? Жаворонок?
– Ни то ни другое, ведь у меня нет ни слуха, ни голоса. Я думаю, – Сяпа задумчиво почесал лоб и брови, – что я кукушка. Мне очень нравится говорить «ку-ку». – Сяпа немножко покукукал… и Тука покукукал за компанию. Потом Сяпа тихо произнёс: – Знаешь, кукушки улетают на зиму в тёплые края, а я засыпаю на зиму в тёплом снегу – это ведь почти одно и то же. И ещё, – он застенчиво улыбнулся, – внешне мы с кукушкой похожи, как близнецы. У меня, как и у неё, пёстренький животик – видишь?
– Вижу, – согласился с Сяпой Тука, – живот похож, но… Но ты определённо не кукушка. Кто угодно, хоть страус, но не она.
– Почему? – От удивления Сяпа широко раскрыл глаза.
– Вот скажи, у тебя есть заветное желание?
– Есть.
– Какое?
Сяпа почесал ладошки и застенчиво сказал:
– Я хочу, чтобы у меня в доме появилось яйцо. Я бы за ним ухаживал, разговаривал бы с ним, а потом из него вылупилась бы маленькая кышечка, моя дочка – вылитая я. И у нас с дочкой были бы общие секреты. Это, наверное, очень приятно – шушукаться с дочкой о всякой ерунде.
– Вот, яйцо! А кукушка? – торжествующе спросил Тука.
– Что – «кукушка»? – не понял Сяпа.
– Что – «что»?.. Эта, брат, эгоистичная птица откладывает яйца в чужие гнёзда! Бросает на произвол судьбы ещё не появившихся на свет птенцов! Мало того, эту подлую черту характера она передаёт им по наследству. Ну так что, кукушка ты или нет?
Сяпа сжался на табуретке и пригорюнился.
– Тука, кто же я тогда? – после долгого молчания робко спросил он.
– Не знаю. Пока не знаю, – ответил Тука и предложил: – А давай пойдём в рощу. Погуляем, на вас, птиц, посмотрим, покумекаем. Жизнь сама покажет, что ты за птица. Согласен?
– Согласен, – кивнул Сяпа, и они пошли.
Тука энергично шагал по тропинке, ведущей к роще, поддавая ногой прошлогодние ольховые шишки. Он старательно насвистывал бодрый мотивчик, изредка тревожно поглядывая на Сяпу. Сяпа смотрел в небо – там летали ласточки.
– Слушай, а может, ты ласточка? А, Сяпа? – спросил Тука, перехватив взгляд приятеля.
– Нет. – Сяпа отрицательно покачал головой. – Хорошо бы, но ласточки летают очень высоко, а я боюсь высоты. И потом, у них грудки беленькие, а у меня?
– У тебя рябушками, – сказал Тука, и друзья пошли дальше.
– А вон вороны сидят на ореховом кусте. Ты, случайно, не…
– Нет! – отрезал Сяпа.
– Согласен, – сказал Тука.
Сяпа нахмурился и притих. Огибая ежевичные заросли, Тука заметил на одном из кустов брошенное гнездо ремеза. Он остановился, чтобы лучше его рассмотреть. Аккуратное птичье сооружение свешивалось с колючей ветки, слегка покачиваясь.
– Сяпа, смотри, какое удобное, уютное гнёздышко. Совсем как ты любишь.
– Хорошее, – похвалил Сяпа, – только маленькое.
– А это мы сейчас проверим. Полезай в него! – скомандовал Тука. – Если поместишься, значит ты ремез.
Сяпа послушно вскарабкался на колючую ветку и после неимоверных усилий всё же умудрился попасть внутрь гнезда.
– Ну как? – спросил снизу Тука.
– Очень тесно… я еле поместился. Для яйца совсем нет места. И меня тут укачивает, – всхлипнул Сяпа.
– Вылезай, – сказал Тука. – Если бы ты был ремезом, то и тебе, и яйцу места хватило бы.
Сяпа высунулся и, не удержавшись на краю, камнем полетел вниз. Тука едва успел соскочить с пушистой моховой кочки, в которую тут же воткнулся головой Сяпа.
– С благополучной посадкой, – переводя дух, сказал Тука. – Ты цел?
Сяпа выбрался изо мха, вяло отряхнулся и пожал плечами:
– По-моему, я не ремез, Тука.
– По-моему, тоже, – согласился тот.
Наконец друзья добрались до рощи и сразу заприметили сову, мирно дремавшую на одном из дубов. Тука не стал ничего выспрашивать у Сяпы. Он и так знал: Сяпа не из «таких». Он вегетарианец. К тому же ночью малыш крепко спит, а совы – совсем наоборот.
Кыши довольно долго бродили по роще, потом спустились к болоту.
Глядя на уток, Сяпа вспомнил, что не умеет плавать.
Цапля Сяпе решительно не понравилась: слишком большая и много ест.
Пеночка, наоборот, была так мала, что, похоже, не ела вообще.
Сяпа сильно смахивал на воробья – и размером, и окраской, но они разнились характером: воробей был суетливым говоруном, а Сяпа – задумчивым молчуном.
