скачать книгу бесплатно
– И как же он об этом узнал?
– Когда убивал посредника…
– Все, – взмахиваю рукой я. – Про это слушать не желаю.
Мама снова затягивается и выдыхает три ровных колечка. В детстве я такие штуки обожал. Вечно пытался просунуть сквозь них руку так, чтобы они не развеялись, но ни разу не вышло.
– Иван… Рассердился. Но мы же давно знакомы, так что убивать сразу не стал. Нас с ним в прошлом многое связывало. Он поручил мне одно дело.
– Дело?
– Разобраться с Пэттоном. Иван всегда интересовался политикой. Сказал, что очень важно сделать так, чтобы вторая поправка не прошла в Нью-Джерси, ведь иначе ее могут протащить и в других штатах. Мне всего-то и надо было заставить Пэттона от нее отказаться. Иван думал, что после этого все само собой развалится…
– Стой, – я хватаюсь за голову. – Погоди. Ничего не понимаю! Когда это все было? Еще до гибели Филипа?
Чайник начинает оглушительно свистеть.
– Да. Но видишь ли, я все запорола. Ничего не вышло. Я не дискредитировала Пэттона. Наоборот, из-за меня, видимо, вторая поправка станет еще популярнее. Ты же знаешь, детка, политика – не мой конек. Я умею заставлять мужчин дарить подарки, умею вовремя удирать, пока не запахло жареным. А мерзкие прихвостни Пэттона постоянно разнюхивали, выспрашивали, раскапывали мое прошлое. Я так работать не могу.
Я оторопело киваю.
– И теперь Иван требует, чтобы я вернула камень. А я и понятия не имею, где он! А Иван говорит, что не отпустит меня, пока не верну. Но как мне его вернуть, когда я даже не могу искать?
– Так вот зачем я здесь.
Мама смеется и на мгновение становится немного похожа на себя прежнюю.
– Именно, зайчик. Ты же найдешь для мамочки камешек? И я смогу вернуться домой.
Ну, конечно же. Выпорхнет из квартиры Захарова прямо в руки рыскающей по всему Нью-Джерси полиции. Но я снова киваю, пытаясь осмыслить услышанное.
– Погоди. Когда мы с тобой и Барроном ели суши… Во время нашей последней встречи… На тебе было кольцо. Захаров уже тогда натравил тебя на Пэттона?
– Да. Я же сказала. Я подумала, раз уж это подделка, можно и надеть.
– Мам!
В проеме появляется тень с серебристыми волосами. Захаров. Он проходит мимо нас к плите и выключает конфорку. Чайник замолкает, и только тут я осознаю, как громко он свистел.
– Вы закончили? Лила говорит, ей пора возвращаться в Веллингфорд. Если хочешь ехать с ней, надо поторопиться.
– Еще минутку, – прошу я.
Ладони в перчатках потеют. Я и понятия не имею, где искать этот Бриллиант Бессмертия. А если не успею найти его и у Захарова кончится терпение, он может убить маму.
– Только быстро, – окинув внимательным взглядом сначала мать, а потом меня, Захаров выходит в коридор.
– Хорошо. Где ты его видела в последний раз? Где он лежал?
Мама кивает.
– Он лежал завернутый в комбинацию в дальнем углу в ящике моего комода.
– А когда ты вышла из тюрьмы – он все еще был там? На том самом месте?
Мама снова кивает.
У нее два комода, оба завалены туфлями, дырявыми пальто и платьями, поеденными молью. Вряд ли кто-то просто так копался в них и шарил в ее комоде … Если только не знали, что надо искать именно в спальне.
– И никто больше не знал, что он там? Ты никому не говорила? Ни единой живой душе?
– Ни единой живой душе.
Мамина сигарета уже наполовину превратилась в пепел – вот-вот осыплется на перчатку.
– Ты сказала, что подменила камень подделкой, – говорю я после долгой паузы. – А кто ее изготовил?
– Один умелец из Патерсона, знакомый твоего отца. Он все еще работает, у него хорошая репутация – не болтает лишнего.
– Может, он изготовил две подделки, а настоящий камень забрал себе.
Мама не спешит соглашаться.
– Дай его адрес, – я оглядываюсь на проем. – Я с ним поговорю.
Она принимается шарить в ящиках рядом с плитой. В одном лежат ножи в деревянной подставке. В другом кухонные полотенца. Наконец среди черных мешков для мусора и скотча находится ручка. Мать пишет прямо у меня на руке: «Боб, Ювелирные изделия, Патерсон».
– Посмотрю, что получится раскопать.
Обнимаю ее. Мама обнимает меня в ответ так сильно, что кости хрустят. Потом отпускает, отворачивается, бросает окурок в раковину.
– Все будет хорошо, – утешаю я.
Но она не отвечает.
В комнате уже ждет Лила, на ней пальто, на плече сумка. Рядом стоит Захаров. На лицах у обоих отстраненное выражение.
– Ты понял, что нужно делать? – спрашивает Захаров.
Киваю. Он провожает нас к выходу. Только вместо входной двери тут лифт, позолоченный, покрытый спиральными узорами.
Дверь открывается, и я оглядываюсь на Захарова. Его голубые глаза холодны, как лед.
– Только попробуйте тронуть мою мать, и я вас убью.
– Боевой у тебя настрой, пацан, – ухмыляется он.
Мы с Лилой едем в лифте. Лампы над головой мигают.
Вырулив из гаража, Лила поворачивает к туннелю, чтобы выехать на шоссе. Мимо проносятся яркие огни баров, ресторанов и клубов, перед ними на тротуарах толпится народ. Громко сигналят такси.
Великолепная прокуренная манхэттенская ночь только вступает в свои права.
– Мы можем поговорить?
– Это вряд ли, Кассель, – Лила качает головой. – Хватит, натерпелась уже унижений.
– Пожалуйста. Я просто хочу объяснить, попросить прощения…
– Не смей.
Она включает радио. Там идут новости: губернатор Пэттон уволил всех правительственных служащих с гиперинтенсивными гамма-волнами, даже тех, у кого не было судимости. Лила переключает станцию. Теперь из колонок льется громкая поп-музыка. Какая-то певичка заливается про то, как она танцует у кого-то в голове, расцвечивает сны. Лила делает погромче.
– Я не хотел делать тебе больно, – ору я, перекрикивая музыку.
– А вот я тебе больно сделаю, если не заткнешься, – орет в ответ Лила. – Слушай, я знаю, прекрасно знаю, как мерзко тебе было, когда я рыдала и умоляла тебя стать моим парнем, висла на тебе. Хорошо помню, как ты морщился. Помню все твое вранье. Позорище. Что ты, что я.
Я нажимаю на кнопку, и в машине резко воцаряется тишина.
– Нет, – голос у меня чуть хриплый. – Все было совсем не так. Ты не понимаешь. Я до ужаса тебя хотел. Я люблю тебя – никого в жизни так не любил. И не полюблю. Даже если ты меня ненавидишь, пусть – все равно легче стало, ведь теперь можно сказать. Я хотел тебя защитить – от себя самого, от своих чувств. Ведь я сам себе не доверял, боялся забыть, что это все не по-настоящему… Что ты не чувствовала того же… В любом случае, прости. Прости, что я тебя унизил. Очень надеюсь, что я не… Прости, что позволил этому зайти так далеко.
Несколько минут мы молчим. А потом Лила резко выкручивает руль влево, и машина, с визгом чиркнув шинами по асфальту, сворачивает в переулок. Мы возвращаемся в центр.
– Все, я все сказал. Теперь молчу.
Она ударяет по кнопке, снова включается радио, в салоне гремит музыка. Лила на меня не смотрит, но глаза у нее подозрительно блестят, словно от слез.
Через пару минут мы резко тормозим у автобусной остановки.
– Лила…
– Выметайся, – она отвернулась, голос дрожит.
– Да ладно. Я же не успею на автобусе. Пропущу отбой и вылечу из школы. У меня уже два взыскания.
– Это не моя проблема.
Она нашаривает в сумке большие черные очки и надевает их. Теперь пол-лица закрыто. Глаз не видно – только опущенные уголки губ. И все равно я понимаю, что она плачет.
– Пожалуйста, Лил, – я так ее не называл с самого детства. – Всю дорогу буду нем, как рыба. Клянусь. И прошу прощения.
– Господи, как же я тебя ненавижу. Ненавижу. Почему парням вечно кажется, что лучше соврать, наплести девчонке, что ее любил, а бросил исключительно ради ее же блага? Еще и в мозгах у нее покопаться ради ее же собственного блага. Тебе, Кассель, полегчало? Да? С моей-то точки зрения, это все полный треш.
Я открываю было рот, чтобы оправдаться, но вспоминаю, что обещал молчать. Поэтому просто качаю головой.
Лила резко отъезжает от тротуара и ударяет по газам, так что меня вжимает в сидение. Смотрю только на дорогу. До самого Веллингфорда мы оба молчим.
В общежитии я, уставший донельзя, заваливаюсь спать, а просыпаюсь еще более выжатым.
Натягиваю школьную форму, а сам все думаю об огромной холодной квартире Захарова, где теперь заперта мать. Интересно, каково Лиле просыпаться там каждую субботу и идти в необъятную кухню варить кофе?
И сколько, интересно, она сможет терпеть маму? Когда не выдержит и расскажет Захарову о том, что та с ней сотворила? Наверно, каждый раз при виде моей матери Лила вспоминает, как ее вынудили меня любить. И каждый раз ненавидит меня чуточку больше.
Вспоминаю, как она отвернулась от меня в машине, как в ее глазах блестели слезы.
Не знаю, с чего начать, как вымолить прощение. Понятия не имею, как помочь маме. Если не найду бриллиант, единственный способ умилостивить Захарова – вступить в клан, больше в голову ничего не приходит. Значит, придется предать федералов. И прощай все попытки стать хорошим. Если пойду в подчинение к Захарову… Любой дурак знает, что выплатить долг мафии невозможно. Мне просто будут до бесконечности увеличивать процент.
– Пошли, – Сэм чешет макушку, ероша волосы. – Опять завтрак пропустим.
Я с ворчанием тащусь в ванную, чищу зубы, бреюсь. Морщусь, увидев в зеркале свои покрасневшие глаза.
В столовой смешиваю себе мокко: стакан кофе и пакетик горячего шоколада. От кофеина и сахара удается чуток проснуться и закончить парочку задач для статистики. На меня мрачно пялится сидящий за дальним столиком Кевин Браун, на щеке у него темнеет огромный синяк. Ничего не могу с собой поделать – ухмыляюсь ему.
– Знаешь, если бы ты делал домашку вечером, не пришлось бы кропать ее на уроках, – сокрушается Сэм.
– Не пришлось бы, если бы кое-кто дал списать.
– Вот уж нет. Ты ж у нас теперь встал на путь истинный. Так что, чур, не жульничать.
– Увидимся за обедом, – я со вздохом встаю.
Утренние объявления слушаю, уткнувшись лбом в сложенные руки. Сдаю сделанную на коленке домашку и списываю с доски новые примеры. Когда выхожу в коридор после урока английского, рядом со мной пристраивается девчонка.
– Привет, – здоровается Мина. – Можно, я рядом пойду?
– Ну да, конечно, – я хмурюсь. Никто меня раньше и не спрашивал. – С тобой все в порядке?
Сначала она молчит, а потом вываливает на меня свою историю.
– Кассель, меня кто-то шантажирует.
Я останавливаюсь и окидываю ее внимательным взглядом. Вокруг спешат по своим делам ученики.
– Кто?
– Не знаю. Но ведь это же не важно?
– Наверное, нет. Но я-то чем могу тебе помочь?
– Хоть чем-нибудь. Ты же сделал так, что Грега Хармсфорда исключили.
– Ничего я такого не делал.
– Пожалуйста, – Мина умоляюще смотрит на меня из-под полуопущенных ресниц. – Мне очень нужна твоя помощь. Я знаю, ты можешь помочь.
– Вряд ли у меня получится…
– Я знаю, ты можешь пресечь слухи. Даже если эти слухи – правда, – она опускает взгляд, словно боится, что я рассержусь.
