Винный склад

– Пусть они выйдутъ, пусть выйдуть и узнаютъ кой-что!

Къ дверямъ театра; подошло нѣсколько зрителей, привлеченныхъ слухомъ о нашествіи, наполнявшемъ улицы. Одинъ изъ нихъ въ плащѣ и шляпѣ сеньорито дерзнулъ выйти къ этимъ людямъ, закутаннымъ въ грубыхъ мантіяхъ, стоявшей кучкѣ передъ театромъ.

Они кинулись къ нему окруживъ его съ поднятыми надъ нимъ серпами и рѣзаками, въ то время какъ остальные зрители бѣжали, спасаясь въ театрѣ. Наконецъ, въ ихъ рукахъ то, чего они искали. Это буржуа, буржуа съ нагруженнымъ желудкомъ, которому слѣдуеть пустить кровь, чтобы онъ вернулъ народу все награбленное имъ.

Но буржуа, здоровенный юноша, съ спокойнымъ и искреннимъ взглядомъ удержалъ ихъ жестомъ.

– Э, товарищи! Я такой же рабочй, какъ и вы!

– Руки, покажи руки, – крикнули нѣсколько поденщиковъ, не опуская грознаго своего оружія.

И откинувъ плащъ, онъ протянулъ имъ руки, сильныя, четвероугольныя, съ ногтями, обломанными ручной работой. Одинъ за другимъ эти мятежники стали ощупывать его ладони, оцѣнивать, насколько они жестки. На нихъ мозоли, онъ изъ ихъ среды. И угрожающее оружіе было спрятано подъ мантіями.

– Да, я изъ вашей среды, – продолжалъ молодой парень. – По ремеслу я столяръ, но мнѣ нравится одѣваться какъ сеньоритосы, и вмѣсто того, чтобы проводить ночь въ трактpl, cmирѣ, я провожу ее въ театрѣ. У каждаго свои вкусы…

Это разочарованіе навело такое уныніе на забастовщиковъ, что многіе взъ нихъ удалились. Іисусе! гдѣ же прячутся богатые?…

Они шли по узкимъ улицамъ и отдаленнымъ переулкамъ, маленькими кучками, жаждая встрѣтить кого-нибудь, чтобы онъ имъ показалъ свои руки. Это лучшее средство разпознать враговъ бѣдныхъ. Но съ мозолистыми или немозолистыми руками, они никого не встрѣтили по дорогѣ.

Городъ казался пустыннымъ. Видя, что солдаты продолжаютъ оставаться у себя въ казармахъ, жители запирались въ своихъ домахъ, преувеличивая значительность вторженія рабочихъ, воображая, что чуть ли не милліоны людей владѣли улицами и окресгностями города,

Кучка изъ пяти поденщиковъ наткнулась въ узкой улицѣ на сеньорита. Эти люди были самые свирѣпые изъ всей толпы, это были люди, чувствовавшіе нетерпѣливую жажду смертоубійства, при видѣ, что время проходитъ, а кровь не проливается.

– Руки, покажи намъ руки, – кричали они, окруживъ юношу, поднимая надъ его головой четвероугольные, сверкающіе рѣзаки.

– Руки! – возразилъ, разсердившись, молодой человѣкъ, откидывая плащъ. – Зачѣмъ я долженъ показывать вамъ руки? Не желаю этого дѣлать.

Но одинъ изъ нападавшихъ схватилъ его за плечо и рѣзкимъ движеніемъ заставилъ показать руки.

– У него нѣтъ мозолей! – крикнули они радостно. И отступили на шагъ назадъ, словно для того, чтобы кинутъся на него съ большимъ размахомъ. Но спокойствіе юноши остановило ихъ.

– У меня нѣтъ мозолей? Что же въ томъ? Но я такой же работникъ, какъ и вы. И у Сальватьерры тоже нѣтъ мозолей, а, повидимому, вы большіе революціонеры, чѣмъ онъ!..

Имя Сальватьерра, казалось, остановило приподнятые надъ нимъ ножи.

– Оставьте парни, – сказалъ сзади иъъ голосъ Хуанона. – Я его знаю и отвѣчаю за него. Онъ пріятель товарища Фернандо, и принадлежитъ къ послѣдователямъ идеи.

Эти дикари отошли отъ Фермина Монтенегро съ нѣкоторымъ огорченіемъ, видя, что намѣреніе ихъ не удалось. Но присутствіе Хуанона внушало имъ почтеніе.

Къ тому же, изъ глубины улицы приближался другой молодой человѣкь. Навѣрное это какой-нибудь буржуа, возвращавшійся къ себѣ домой.

Въ то время какъ Монтенегро благодарилъ Хуанона за его своевременное появленіе, спасшее ему жизнь, нѣсколько дальше отъ того мѣста состоялась встрѣча поденщиковъ съ прохожимъ.

– Руки, буржуа, покажи намъ руки.

Буржуа оказался блѣднымъ и худымъ юношей, лѣтъ семнадцати, въ потертой одеждѣ, но съ большимъ воротничкомъ и яркимъ галстукомъ. Онъ дрожалъ отъ страха, показывая свои блѣдныя и анемичныя руки, руки писца, сидѣвшаго день деньской не на солнышкѣ, а въ клѣткѣ-конторкѣ. Онъ плакалъ, извиняясъ прерывчатыми словами, глядя на рѣзаки глазами, полными ужаса, словно холодъ сталъ гипнотизировать его. Онъ идетъ изъ конторы… онъ просидѣлъ поздно за работой Не бейте меяя… я иду домой, моя мать ждетъ меня… а-а-а-ай!..

Это былъ крикъ боли, страха, отчаянія, всполошившій всю улицу. Вопль, отъ котораго волосы вставали дыбомъ, и въ то же время что-то переломилось, вродѣ сломаннаго горшка, и юноша спиной свалился на землю.

Хуанонъ и Ферминъ, дрожа отъ ужаса, подбѣжали кѣ кучкѣ людей и увидѣли среди нихъ на мостовой юношу съ головой въ все увеличивающейся и увеличивающейся черной лужѣ и ногами судорожно растягивающимися и стягивающимися, въ предсмертной агоніи.

Варвары казались довольны своимъ дѣломъ.

– Посмотрите на него, – сказалъ одинъ изъ нихъ. – Ученикъ буржуа! Онъ умираеть, какъ цыпленокъ… Скоро настанетъ очередь и учителей.

Хуанонъ разразился проклятіями. Вотъ все, что они сумѣли сдѣлать? Трусы! Они прошли мимо казино богатыхъ, настоящихъ враговъ, и имъ ничего другого не пришло на умъ, какъ только кричать, страшась сломать стекла, бывшія единственной защитой богатымъ. Они умѣютъ лишь ітрлько зарѣзать ребенка, такого же работника, какъ и они, бѣднаго писца въ конторѣ, который зарабатывалъ двѣ песеты въ день; и, быть можетъ, содержалъ свою мать.

Ферминъ сталъ бояться, чтобы Хуанонъ не кинулся съ ножомъ на своихъ товарищей.

– Куда идти съ этими звѣрями? – ревѣлъ Хуанонъ. – Пусть позволитъ Богъ или дьяволъ, что насъ всѣхъ перехватали и повѣсили бы… И меня перваго, за то, что я животное, за то, что я повѣрилъ тому, что мы на что-нибудь годны.

Несчастный силачъ удалился, желая избѣжать столкновенія съ своими свирѣпыми товарищами. И они тоже кинулись въ разсыпную, точно слова поденщика вернули имъ разумъ.

Монтенегро, оставшись одинъ съ трупомъ, испугался. Нѣсколько оконъ стали открываться послѣ поспѣшнаго бѣгства убійцъ, и онъ, опасаясь, чтобы обитатели улицы не застали бы его подлѣ убитаго, тоже бѣжалъ.

Въ своемъ бѣгствѣ онъ не останавливался, пока не попалъ на главныя улицы. Тутъ онъ считалъ себя лучше охраненнымъ отъ встрѣчи съ звѣрями, требовавшими, чтобы имъ показывали руки.

Черезъ короткое время городъ какъ будто сталъ просыпаться. Издали послышался топотъ, отъ котораго дрожала земля и вскорѣ пронесся по улицѣ Ларіа рысью эскадронъ улановъ. Затѣмъ въ концѣ этой улицы засверкали ряды штыковъ и пѣхота прошла мѣрнымъ шагомъ. Фасады большихъ домовъ, казалось, повеселѣли, разомъ открывъ свои двери и балконы.

pl, cmВойско расположилось по всему городу. Отъ свѣта фонарей сверкали конницы, штыки пѣхотинцевъ, лакированныя трехуголки жандармовъ. Въ полумракѣ вырисовывались красныя пятна панталонъ солдатъ и желтые ремни жандармовъ.

Державшіе взаперти эту вооруженную силу сочли, что моментъ насталъ разсыпать ее по городу. Въ теченіе нѣсколькихъ часовъ городъ отдалъ себя безъ сопротивленія во власть работниковъ, утомляясь монотоннымъ ожиданіемъ изъ-за скудости мятежниковъ. Но кровь уже потекла. Достаточно было одного трупа, того трупа, который оправдалъ бы жестокое возмездіе и власти пробудились оть добровольнаго своего сна.

Ферминъ думалъ съ глубокой грустью, о несчастномъ писцѣ, распростертомъ тамъ, въ узкой улицѣ, жертва эксплоатируемая даже въ ея смерти, облегчавшей имъ тотъ предлогъ, который искали власть имущіе.

По всему Хересу началась охота за людьми. Взводы жандармовъ и пѣхоты охраняли, не двигаясь съ мѣста, въѣздъ въ улицы, въ то время, какъ кавалерія и сильный пѣшій патруль изслѣдовали городъ, арестуя подозрѣваемыхъ.

Ферминъ переходилъ съ одного мѣста на другое, не встрѣчая задержки. По внѣшности онъ былъ сеньорито, а военная сила охотилась лишь за тѣми, кто казался по одеждѣ рабочимъ или крестьяниномъ. Монтенегро видѣлъ ихъ проходившими цѣлыми рядами по дорогѣ въ тюрьму, окруженные штыками и конными отрядами, нѣкоторые, предававшіеся унынію, точно ихъ удивляло враждебное появленіе войска, «которое должно было соединиться съ ними», другіе – ужасавшіеся, не понимали, почему ряды арестованныхъ могли пробуждать такую радость на улицѣ Ларіа, когда нѣсколько часовъ передъ тѣмъ они проходили по ней какъ тріумфаторы, не позволивъ себѣ ни малѣйшаго безпорядка.

Это была постоянная переправа арестованныхъ работниковъ, схваченныхъ въ ту минуту, когда они намѣревались выйти изъ города. Другіе были взяты нашедшими себѣ убѣжище въ тавернахъ или встрѣченные неожиданно на улицахъ, во время осмотра города.

Нѣкоторые изъ арестованныхъ были городскіе жители. Они тол ко что передъ тѣмъ вышли изъ своихъ домовъ, увидавъ, что улицы очистились отъ нашествія, но уже внѣшности бѣдняковъ было достаточно, чтобы ихъ арестовали въ качествѣ мятежниковъ. И группы арестованныхъ проходили все вновь и вновь. Тюрьма оказалась слишкомъ мала для столькихъ людей. Многіе были отведены въ казармы.

Ферминъ чувствовалъ себя утомленнымъ. Съ вечера онъ странствовалъ по всему Хересу, отыскивая одного человѣка. Вторженіе забастовщиковъ, неувѣренность, что можетъ произойти изъ этого событія, развлекли его въ теченіе нѣсколькихъ часовъ, заставляя забыть о своихъ дѣлахъ. Но теперь, когда происшествіе окончилось, онъ чувстовалъ, что нервное его возбужденіе исчезло и утомленіе овладѣло имъ.

Одну минуту онъ рѣшилъ было идти домой, въ себѣ въ гостиницу. Но дѣло его было не изъ тѣхъ, которое откладывается на слѣдующій день. Необходимо этою же ночью, тотчасъ же, покончить съ вопросомъ, заставившимъ его покинуть домъ дона-Пабло словно обезумѣвшій, разставшись съ нимъ навсегда.

Онъ опять принялся бродить по улицамъ, отыскивая нужнаго ему человѣка, не останавливая взоровъ на отрядахъ арестованныхъ, которые проходили мимо него.

Вблизи площади Hysba произошла, наконецъ, желаемая встрѣча.

– Да здравствуютъ жандармы! Да здравствуютъ благопристойные люди.

Это кричалъ Луіисъ Дюпонъ, среди безмолвія, вызваннаго въ городѣ появленіемъ столькихъ ружей на улицахъ. Онъ былъ пьянъ; это ясно было видно до блестящимъ его глазамъ и винному запаху изъ его рта. Сзада него шелъ Чиво и человѣкъ изъ гостиницы, несшій стаканы въ рукахъ и бутылки въ карманахъ.

Луисъ, узнавъ Фермина, бросился въ его объятія, желая поцѣловать его.

– Что за день! Э, какая блестящая побѣда!

И онъ ораторствовалъ, словно одинъ онъ разсѣялъ забастовщиковъ.

Узнавъ, что чернь вступаетъ въ городъ, онъ, вмѣстѣ съ храбрымъ своимъ спутникомъ, пріютились въ ресторанѣ Монтаньесъ, крѣпко заперевъ двери, чтобы никто бы имъ не мѣшалъ. Надо же было подкрѣпиться, выпить немного, прежде чѣмъ приступитъ въ дѣлу. У нихъ еще хватитъ времени выйт на улицу и обратить въ бѣгство низкую сволочь, стрѣляя въ нихъ. Для этого достаточно ихъ двухъ – его и Чиво. Нужно убаюкать врага, дать ему набраться смѣлости, до той благовременной минуты, когда они двое появятся, какъ послы смерти. И наконецъ, они вышли изъ ресторана, съ револьверомъ въ одной рукѣ и ножомъ въ другой, но такъ неудачливо, что уже встрѣтили войско на улицахъ. Пусть таккъ, все же они совершили нѣчто.

– Я, – говорилъ съ гордостью пьяница, – помогъ задержать болѣе дюжины рабочихъ. Сверхъ того, роздалъ не знаю сколько, пощечинъ этой гадкой черни, которая, вмѣсто того, чтобы смириться, все еще говорила дурно о благопристойныхъ людяхъ… Хорошую встрепку получатъ они!.. Да здравствуетъ жандармерія! Да здравствуютъ богатые!

И словно отъ этихъ восклицаній у него пересохло въ горлѣ, онъ сдѣлалъ знакъ Чиво, который подбѣжалъ, подавая два стакана съ виномъ.

– Пей, – приказалъ Луисъ свюему другу.

Ферминъ колебался.

– У меня нѣтъ охоты пить, – сказалъ онъ глухимъ голосомъ. – Я желалъ бы лишь одно: поговоритъ съ тобой, и тотчасъ же. Поговорить объ очень интересной вещи…

– Хорошо, мы поговоримъ, – отвѣтилъ сеньорито, не придавая значенія просьбѣ Фермина. – Мы поговоримъ хотъ три дня съ ряду: но сперва мнѣ надо исполнитъ свой долгъ. Я хочу угостить стаканомъ вина всѣхъ храбрецовъ, которые вмѣесѣ со мною спасли Хересъ. Потому что ты долженъ знать, Ферминильо, что я, одинъ я сопротивлялся всѣмъ этимъ разбойникамъ. Пока войско было въ казармахъ, я стоялъ на своемъ посту. Полагаю, что городъ долженъ высказать мнѣ признательность за это, сдѣлавъ для меня что-нибудь!..

Взводъ конницы какъ разъ проѣзжалъ рысцой. Луисъ подбѣжалъ къ офицеру, поднимая вверхъ стаканъ вина, но командующій отрядомъ проѣхалъ дальше, не обративъ вниманія на предложенное ему угощеніе, a за нимъ послѣдовали его солдаты, которые чуть не раздавили сеньорито.

Его энтузіазмъ не охладѣлъ однако отъ этого недостатка вниманія.

– Оле, храбрая конница, – сказалъ онъ, бросая свою шляпу къ заднимъ ногамъ лошадей.

И поднявъ ее, надѣлъ себѣ на голову, и съ величественнымъ жестомъ, прижавъ одну руку къ груди, крикнулъ:

– Да здравствуетъ войско!

Ферминъ не хотѣлъ выпуститъ его изъ рукъ, и, вооружившись терпѣніемъ, сталъ сопровождать его въ его экскурсіяхъ по улицамъ. Сеньорито останавливался передъ группами солдатъ, приказывая двумъ своимъ головорѣзамъ выходть впередъ со всѣмъ запасомъ бутылокъ и стакановъ.

– Оле, храбрецы! Да здравствуетъ кавалерія… a также и пѣхота… и артиллерія, хотя ея здѣсь нѣтъ! Стаканъ вина, лейтенантъ!

Офицеры, раздраженные этой нелѣпой экспедиціей, безславной и не представлявшей никакой опасности, отталкивали своимъ жестомъ пьяницу! Впередъ! Никто не пьетъ здѣсь.

– А такъ какъ вы не можете пить, – настаивалъ сеньорито съ упорствомъ опьянѣнія, я выпью, вмѣсто васъ, за здоровье храбрыхъ людей!.. Смерть разбойникамъ!

Кучка жандармовъ привлекла его вниманіе въ небольшомъ переулкѣ. Унтеръ-офицеръ, командовавшій отрядомъ, старикъ съ торчащими вверхъ, съ просѣдью усами, тоже не принялъ угощеніе Дюпона.

– Оле, храбрые люди! Благословенна будь маменька каждаго изъ васъ! Да здравствуетъ жандармерія! Вы не откажетесь вѣдь выпить со мной по стакану вина? Чиво, подавай живѣй этимъ кабальеросамъ.

Ветеранъ вновь сталъ отказываться. Уставъ, военныя правила… Но твердый свой отказъ онъ сопровождалъ благосклонной улыбкой. Съ нимъ говорилъ Дюпонъ, одинъ изъ наиболѣе богатыхъ людей въ городѣ. Унтеръ-офицеръ зналъ его, и, несмотря на то, что нѣсколько минутъ передъ тѣмъ встрѣчалъ ударами прикладовъ всѣхъ проходивщихъ по улицѣ въ одеждѣ рабочихъ, онъ терпѣливо выслушивалъ тостъ сеньорито.

– Проходите, донъ-Луисъ, – говорилъ онъ тономъ просьбы. – Ступайте-ка домой: эта ночь не ночь веселія.

– Хорошо, я ухожу, почтенный ветеранъ. Но передъ тѣмъ выпью бокалъ, и еще одинъ, и еще столько счетомъ, сколько васъ въ отрядѣ. Я буду питъ, такъ какъ вы не можете этого сдѣлать изъ-за глупаго устава, и пустъ оно пойдетъ вамъ на пользу… За здоровье всѣхъ васъ! Чокнись, Ферминъ; чокнись и ты, Чиво. Повторите всѣ за мной: да здравствуютъ треуголки!..

Онъ усталъ, наконецъ, переходить отъ отряда къ отряду, гдѣ никто не принималъ предлагаемое имъ угощеніе и рѣшилъ считать свою экспедицію оконченной. Совѣсть его была спокойна: онъ оказалъ почетъ всѣмъ героямъ, которые съ его храброй поддержкой спасли городъ. Теперь назадъ въ ресторанъ Монтаньесъ провести тамъ ночь до утра.

Когда Ферминъ очутился въ отдѣльной комнатѣ ресторана, передъ батареей новыхъ бутылокъ, онъ счелъ, что настало время приступить къ дѣлу.

– Мнѣ надо переговорить съ тобой о чемъ-то очель важномъ, Луисъ. Кажется, я уже сообщалъ тебѣ объ этомъ.

– Я помню… тебѣ нужно было поговорить… Говори, сколько хочѣшь.

Онъ былѣ такъ пьянъ, что глаза его закрывались и онъ гнусавилъ, какъ старикъ.

Ферминъ посмотрѣлъ на Чиво, который по обыкновенію усѣлся рядомъ со своимъ покровителемъ.

– Я долженъ переговорить съ тобой, Луисъ, но дѣло это оченъ щекотливое… Безъ свидѣтелей.

– Ты намекаешь на Чиво? – воскликнулъ Дюпонъ, открывая глаза. – Чиво, это я, все, что меня касается, извѣстно ему. Еслибъ явился сюда мой двоюродный братъ Пабло говорить со мной о своихъ дѣлахъ, Чиво бы оставался здѣсь и все бы слушалъ. Говори безъ опасенія, другъ! Чиво – колодецъ для всего, что мое.

Монтенегро покорился необходимости стерпѣть присутствіе этого вихляя, не желая отложить ради своей совѣстливости столь нужное ему объясненіе.

Онъ заговорилъ съ Луисомъ съ нѣкоторой робостью, прикрывая свою мы ль, хорошенько взвѣшивая слова, чтобы только они двое огли бы ихъ понять, а Чиво оставался бы въ невѣдѣініи.

Если онpl, cmъ его рскалъ повсюду, донъ-Луисъ можетъ легко представить себѣ почему онъ это дѣлалъ… Ему все извѣстно. Случившееся въ послѣднюю ночь сбора винограда въ Марчамалѣ, навѣрное не исчезло изъ памяти Луиса. И вотъ, Ферминъ явился къ нему, чтобы предложитъ сеньорито исправить сдѣланное имъ зло. Всегда считалъ онъ его своимъ другомъ и надѣется, что тотъ и выкажетъ себя имъ, потому что если этого не случится…

Утомленіе, нервное возбужденіе ночи, полной волненій, не позволили Фермину долгаго притворства, и угроза явилась на его устахъ въ то же время, какъ она сверкнула въ глазахъ его.

Стаканы вина, выпитые имъ, сжимали ему желудокъ, вино превратидюсь въ ядъ изъ-за того отвращенія, съ которымъ онъ его взялъ изъ этихъ рукъ.

Дюпонъ, слушая Монтенегро, притворялся болѣе пьянымъ, чѣмъ онъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ, чтобы такимъ образомъ скрыть свое смущеніе.

Угроза Фермина вынудила Чиво прервать молчаніе. Головорѣзъ считалъ моментъ благопріятнымъ для льстиваго вмѣшательства.

– Здѣсь никто не смѣетъ угрожать, знаете ли вы это, цыпленокъ?… Гдѣ Чиво, тамъ никто не дерзаетъ сказать что-либо его сеньорито.

Юноша вскочилъ и, устремивъ на хвастуна грозный взглядъ сказалъ повелительно:

– Молчать!.. Держите свой языкъ въ карманѣ или гдѣ хотите. Вы здѣсь никто, а чтобы говорить со мной, вамъ надо просить у меня позволенія.

Фанфаронъ стоялъ въ нерѣшительности, точно раздавленный высокомѣріемъ юноши, и прежде чѣмъ онъ пришелъ въ себя отъ нападенія на него, Ферминъ добавилъ, обращаясь въ Луису:

– И ты-то считаешь себя храбрымъ?… Считаешь себя храбрымъ, а ходишь повсюду съ провожатымъ, какъ дѣти ходятъ въ школу! Считаешь себя храбрымъ, и даже, чтобы поговорить наединѣ съ пріятелемъ, не разстаешься съ нимъ! Тебѣ слѣдовало бы носить коротенькіе панталоны.

Дюпонъ забылъ свое опьянѣніе, стряхнулъ его съ себя, чтобы вьыпрямиться передъ пріятелемъ во всемъ величіи своей доблеести, Ферминъ ранилъ его въ наиболѣе чувствительное мѣсто!..

– Ты знаешь, Ферминильо, что я храбрѣе тебя, и что вось Хересъ меня боится. Сейчасъ увидишь, нуждаюсь ли я въ провожатыхъ. Ты, Чиво, проваливай.

Храбрецъ сопротивлялся, фыркнувъ что-то съ высокомѣріемъ безнаказанности.

– Проваливай! – повторилъ сеньорито, словно собираясь дать ему ударъ ногой.

Чиво вышелъ и двое друзей вновь усѣлись. Луисъ уже не казался пьянымъ: напротивъ, онъ дѣлалъ усилія казаться совершенно трезвымъ, открывая безмѣрно глаза, точно онъ намѣревался уничтожить взглядомъ Монтенегро.

– Когда пожелаешь, – сказалъ онъ глухимъ голосомъ, чтобы внушить больше страху, – мы пойдемъ убивать друъ друга. He здѣсь, потому что Монтаньесъ мнѣ пріятель, и я не хочу компрометировать его.

Ферминъ пожалъ плечами, въ знакъ пренебреженія къ этой террористической комедіи. Они поговорятъ и объ этомъ, но уже послѣ, смотря по тому какой будетъ результатъ ихъ разговора.

– Теперь къ сути, Луисъ. Ты знаешь какое ты сдѣлалъ зло! А какъ ты думаешь исправить его?

Синьорито потерялъ опять свое спокойствіе, видя, что Ферминъ безъ обиняковъ касается непріятнаго вопроса. Развѣ вся вина его? Виноватъ проклятый кузенъ, вино, случай… то, что онъ чрезмѣрно добрый; потому что, еслибъ онъ не жилъ бы въ Марчамалѣ, оберегая интересы своего двоюроднаго брата, (будь онъ проклятъ, если тотъ блатодаренъ ему за это) ничего не случилось бы. Но что тутъ говорить: зло сдѣлано. Онъ кабальеро, рѣчь идетъ о семьѣ друзей, и онъ не думаетъ отвиливать. Чего желаетъ Фермрнъ? Его состояніе и личность – все въ распоряженіи Фермина. По его мнѣнію самое разумное было бы, чтобы они вдвоемъ, съ общаго согласія, опредѣлили бы извѣстную сумму: всенепремѣнно онъ, такъ или иначе, достанетъ ее, чтобы отдать дѣвушкѣ въ видѣ приданаго, и было бы удивительно, еслибъ, послѣ того, она не нашла бы себѣ хорошаго мужа.

Почему Ферминъ дѣлаетъ недовольное лицо? Развѣ онъ сказалъ что-нибудъ нелѣпое? Если ему не нравится это рѣшеніе вопроса, у него на готовѣ есть другое. Марія де-ла-Лусъ можетъ идти жить съ нимъ. Онъ устроитъ ей большой домъ въ городѣ и она будетъ жить какъ королева. Дѣвушка нравится ему и высказанное ею презрѣйіе къ нему послѣ той ночи очень его огорчило. Онъ приложитъ всѣ усилія, чтобы сдѣлать ее счастливою. Многіе богатые въ Хересѣ живутъ такимъ образомъ со своими любовницами, которыхъ всѣ уважаютъ, словно законныхъ женъ, и если они и не женятся на нихъ, тo лишь только потому, что тѣ низкаго сословія. И это предложеніе не устраиваетъ его? Пусть же саммъ Ферминъ придумаетъ что-нибудь и они сразу покончатъ дѣло.

– Да, надо покончить его сразу, – повторилъ Монтенегро, – И поменьше словъ, потому что мнѣ тяжело говорить обо всемъ этомъ. Вотъ что ты долженъ сдѣлать: завтра ты пойдешь къ своему двоюродному брату и скажешь ему, что, устыдившись своего проступка, ты женишься на моей сестрѣ, какъ это обязанъ сдѣлать кабальеро. Если онъ дастъ свое позволеніе – отлично, если нѣтъ – все равно. Ты женишься и постараешься, исправившись, не дѣлать несчастной свою жену.

Сеньорито откинулся на стулѣ, точно скандализированный громадностью притязанія.

– Вотъ какъ… Велишь жениться! Ты просишь не малаго!..

Онъ заговорилъ о своемъ дводородномъ братѣ, увѣряя, что тотъ ни за что не дастъ своего согласія. Жениться онъ не можетъ. А карьера его? А будущность? Какъ разъ ихъ семья, съ согласія отцов-іезуитовъ, ведетъ переговоры о его женитьбѣ съ богатой дѣвушкой изъ Севильи, давнишней духовной дочери отца Урисабала. Эта женитьба необходима ему, такъ какъ его состояніе очень пошатнулось отъ чрезмѣрной его расточительности, очень, а для его политической карьеры ему необходимо быть богатымъ.

– Жениться на твоей сестрѣ, это нѣтъ, – кончилъ свою рѣчь Дюпонть. – Это чистое безуміе, Ферминъ; обдумай самъ хорошенько, это нелѣпица.

Ферминъ возразилъ, сильно возбуждаясь. Нелѣпица – вѣрно, но только для бѣдной Марикильи. Вотъ такъ счастье! Быть. обремененной мужемъ, подобнымъ ему, этому сборищу всѣхъ порововъ, который не можетъ жить даже съ самыми грязными въ мірѣ женщинами! Для Маріи де-ла-Лусъ этотъ бракъ означалъ лишь новое жертвоприношеніе, но нѣтъ другого исхода, кромѣ него.

– Ты думаешь, что я дѣйствительно желаю породниться съ тобой и радуюсь этому?… Весьма ошибаешься. Какъ было бы хорошо, еслибъ никогда у тебя въ умѣ не зародилась бы злая мысль, сдѣлавшая сестру мою несчастной! He будь этого случая я не согласился бы имѣть тебя своимъ зятемъ, хотя ты бы просилъ меня о томъ на колѣняхъ, нагруженный милліонами. Но зло сдѣлано и единственное средство исправить его предложенное мной, хотя всѣмъ намъ придется вслѣдствіе того испытывать муки. Ты знаешь, что лично я ни во что не ставлю бракъ – это лишь одно изъ многихъ, существующихъ въ мірѣ, лицемѣрій. Одно лиішь необходимо для счастія – любовь и больше ничего. Я могу говорить такимъ образомъ, потому что я мужчина; потому что я плюю на общество и на все то, что скажутъ люди. Но сестра моя женщина и ей, чтобы жить спокойно, чтобы ее уважали, нужно дѣлать то, что дѣлаютъ остальныя женщины. Она должна выйти замужъ за человѣка, обольстившаго ее, хотя и не чувствуя къ нему ни крошки любви. Никогда больше не вернется она къ прежнему своему жениху: было бы низостью обмануть его. Ты можешь сказатъ, пусть она останется дѣвушкой, такъ какъ никому неизвѣстно то, что случилось; но все, что дѣлается, – узнается. Ты самъ, еслибъ я тебя оставилъ, кончилъ бы тѣмъ, что въ пьяную ночь разсказалъ бы о выпавшемъ на твою долю наслажденіи, о чудномъ кускѣ, проглоченномъ тобой на виноградникѣ двоюроднаго твоего брата. Боже сохрани, этого нѣтъ! Тутъ одинъ лишь исходъ – бракъ.

И все болѣе и болѣе сильными выраженіями онъ припиралъ къ стѣнѣ Луиса, стараясь вынудить его датъ согласіе на предложенное Ферминомъ рѣшеніе вопроса.

Сеньорито защищался съ тревогой человѣка, доведеннаго до крайности.

– Ты ошибаешься, Ферминъ, – говорилъ онъ. – Я вижу яснѣе тебя.

И чтобы выйти изъ труднаго положенія, онъ предлагалъ отложить разговоръ на слѣдующій день. Они обстоятельнѣе разберутъ тогда дѣло… Страхъ, что онъ будетъ вынужденъ принять предложеніе Монтенегро, побуждалъ его настаиватъ на своемъ отказѣ. Все, что угодно, только бы не жениться. Это немыслимо, семья его отречется отъ него, всѣ будутъ смѣяться надъ нимъ; онъ потеряетъ свою политическую карьеру.

Но Ферминъ настаивалъ съ твердостью, ужасавшей Луиса:

– Ты женишься; другого выхода нѣтъ. Ты сдѣлаешь то, что обязанъ сдѣлать, или одинъ изъ насъ лишній на свѣтѣ.

Манія храбрости вновь проявилась въ Луисѣ. Онъ чувствовалъ себя въ безопасности зная, что Чиво вблизи, и бытъ можетъ слышитъ ихъ слова рядомъ, въ коридорѣ.