скачать книгу бесплатно
Когда заканчивались праздненства и въ Сольер? водворялись обычная тишина и спокойствiе, маленькiй Хаиме проводилъ дни, гуляя среди апельсинныхъ садовъ съ Антонiей, теперь старухой мад? Антонiей, а тогда цв?тущей женщиной, съ б?лыми зубами, выпуклой грудью, твердой поступью. – вдовой посл? н?сколькихъ м?сяцевъ замужества, пресл?дуемой пламенными взорами вс?хъ крестьянъ. Вм?ст? ходили они въ гавань, спокойное, пустынное озеро: входа ея почти не видно изъ-за поворотовъ, которые морской заливъ д?лалъ среди скалъ. Только изр?дка на этомъ замкнутомъ пространств? голубой воды показывались мачты паруснаго судна, плывшаго грузить апельсины для Марселя. Стаи старыхъ чаекъ, величиною съ курицъ, совершая движенiя контраданса, парили надъ гладкой поверхностью. При насупленiи вечера возвращались рыбацкiя лодки, и подъ береговыми нав?сами на крючьяхъ вис?ли огромныя рыбы, распластавъ хвосты по земл?, истекая кровью, какъ быки, скаты и осьминоги, простирая, словно дрожащее стекло, свою б?лую слизь.
Хаиме любилъ эту спокойную, таинственно – пустынную гавань религiозною любовью. Въ ней онъ припоминалъ чудесныя исторiи, какiя по ночамъ, стараясь усыпить, разсказывала ему мать, – о великомъ чуд? одного божьяго раба, посм?явшагося въ этихъ водахъ надъ закамен?лыми гр?шниками. Св. Раймундо изъ Пеньяфорте, доброд?тельный, строгiй монахъ, негодовалъ на короля дона Хаиме Майоркскаго, вступившаго въ позорную связь съ одной дамой, доньей Беренгелой, глухого къ его святымъ сов?тамъ. Братъ хот?лъ б?жать съ пагубнаго острова, а король воспротивился, наложилъ запретъ на вс? лодки и корабли. Тогда святой спустился въ уединенную Сольерскую гавань, разостлалъ свой плащъ на волнахъ, взошелъ на него и поплылъ къ берегамъ Каталонiи. Мад? Антонiя также разсказывала объ этомъ чуд?, но въ майорскихъ стихахъ, въ форм? простого романса, который дышалъ искренней в?рой в?ковъ, поклонявшихся чудесному. Святой, взойдя на плащъ, поставилъ посохъ вм?сто мачты и пов?силъ капюшонъ вм?сто паруса: в?теръ Бога гналъ этотъ удивительный корабль. – Черезъ н?сколько часовъ рабъ Господа приплылъ изъ Майорки въ Барселону. Монтжуйская стража со знаменемъ возв?щала о появленiи чудеснаго судна; звонили колокола Сео и купцы сб?гались на ст?ну встр?чать святого путешественника.
Любопытство маленькаго Фебрера разгоралось при пов?ствованiи объ этихъ чудесахъ: онъ хот?лъ знать больше, и его спутница призывала старыхъ рыбаковъ; они показывали ему скалу, гд? стоялъ святой и молился Богу о помощи передъ отплытiемъ. Одна гора въ глубин? суши, которую видно изъ гавани, им?ла форму монаха въ капюшон?. На берегу, въ неприступномъ м?ст? одна скала – ее вид?ли только рыбаки – походила на кол?нопреклоненнаго, молящагося монаха. Такiя чудеса сотворилъ Господь – утверждали простыя души – дабы ув?ков?чить знаменитое чудо.
Хаиме и теперь вспоминалъ дрожь, охватывавшую его отъ подобныхъ сообщенiй. Ахъ, Сольеръ! Дни святой невинности, когда открылись глаза его на жизнь, среди разсказовъ о чудесахъ и отзвуковъ героической борьбы. Домъ Луны потерянъ имъ навсегда, какъ и в?ра и невинность т?хъ далекихъ – далекихъ дней. Оставались одни воспоминанiя. Больше двадцати л?тъ не возвращался онъ въ забытый Сольеръ, который сейчасъ воскресалъ въ его памяти со вс?ми см?ющимися образами д?тства.
Экипажъ по?халъ до разв?твленiя дороги и повернулъ на Вальдемосу. Вс? воспоминанiя, казались, остались позади, на краю шоссе и, по м?р? удаленiя, испарялись.
Никакихъ воспоминанiй прошлаго дорога въ немъ не пробуждала. Всего два раза, уже взрослымъ, онъ ?здилъ по ней съ прiятелями въ картезанскiя кельи. Помнилъ онъ придорожныя оливковыя деревья, знаменитыя в?ковыя маслины странной, фантастической формы, служившiя моделью для многихъ художниковъ, и высовывалъ голову изъ окошка, чтобъ посмотр?ть на нихъ. Дорога подымалась въ гору; начинались каменистыя, сухiя поля, первые признаки горной м?стности. Путь извивался среди деревьевъ: мимо окна экипажа уже проб?жали первыя маслины.
Фебреръ ихъ зналъ, часто говорилъ о нихъ и, однако, получилъ впечатл?нiе чего-то необычайнаго, какъ будто вид?лъ ихъ впервые. To были черныя деревья, съ громадными, в?твистыми, голыми стволами, казавшiяся шарообразными, при своей толщин? и скудости листвы. Маслины насчитывали ц?лые в?ка своего существованiя, ихъ никогда не обр?зали; старость отнимала сокъ у ихъ в?твей и заставляла стволы медленно, мучительно округляться. Поле им?ло видъ заброшенной скульптурной мастерской: тысячи безформенныхъ этюдовъ, тысячи разбросанныхъ чудовищъ на зеленомъ ковр?, пестр?ющемъ маргаритками и л?сными колокольчиками.
Маслина, похожая на громадную жабу, отвратительную, собирающуюся прыгнуть съ пучкомъ листьевъ во рту; другая – на безобразнаго удава въ кольцахъ, съ оливковымъ хохолкомъ на голов?: видн?лись голые стволы, между ними просв?чивало голубое небо; чудовищныя зм?и, обвившiяся другъ съ другомъ, какъ спирали вьющейся колонны; черные гиганты, съ опущенной головой; руки простерты по земл?, пальцы – корни, ноги – подняты кверху и отъ нихъ идутъ палки съ листьями. Н?которыя маслины, поб?жденныя в?ками, лежали поддерживаемыя подпорками, словно старухи, старающiеся опереться на клюку.
Казалось, надъ полемъ пронеслась буря, все ниспровергла, все вывернула, а зат?мъ окамен?ла, чтобы своею тяжестью давить на разрушенное, чтобы оно не приняло первоначальныхъ формъ. Н?которыя маслины, высокiя, съ бол?е н?жными контурами, какъ бы им?ли женскiя лица и формы. Это были византiйскiя д?вы, съ тiарами легкихъ листьевъ, въ длинныхъ деревянныхъ од?янiяхъ. Другiя представляли изъ себя дикихъ идоловъ, съ выпученными глазами, съ всклокоченными, низко спущенными бородами; фетишей темныхъ, варварскихъ религiй, фетишей, способныхъ задержать первобытныхъ людей въ ихъ странствованiяхъ, заставить упасть на кол?ни въ трепет? передъ встр?ченнымъ божествомъ. Въ тишин? бурнаго, но застывшаго разгрома, въ уединенiи полей, населенныхъ страшными в?чными вид?нiями, п?ли птицы; вплоть до самыхъ стволовъ, источенныхъ червями, совершали свой наб?гъ л?сные цв?ты, и безконечными четками двигались взадъ и впередъ муравьи, подкапывались, какъ неутомимые рудокопы, подъ стол?тнiе корни.
Густавъ Дорэ, говорили, набросалъ среди этой в?ковой рощи свои наибол?е фантастическiя вещи, и воспоминанiе о немъ воскресило въ памяти Хаиме образъ другихъ, бол?е знаменитыхъ художниковъ, также про?зжавшихъ по этой дорог?, жившихъ и страдавшихъ въ Вальдемос?.
Два раза пос?тилъ онъ картезiанскiй монастырь, съ единственной ц?лью взглянуть поближе на м?ста, которыя обезсмертила печальная, больная любовь двухъ прославленныхъ существъ. Д?дъ часто разсказывалъ Хаиме о вальдемосской «француженк?» и ея товарищ? «музыкант?».
Однажды обитатели Майорки и уроженцы полуострова, укрывшiеся на остров? отъ ужасовъ гражданской войны, увид?ли, какъ на берегъ высадилась супружеская чета иностранцевъ, съ мальчикомъ и д?вочкой. Это было въ 1838 г. Когда снесли багажъ на сушу, островитяне восхищались громадной роялью, эрардовой роялью: тогда он? были р?дкостью. Рояль конфисковали въ таможн?, до выполненiя н?которыхъ административныхъ формальностей. Путешественникамъ пришлось пом?ститься въ гостиниц?. Потомъ они сняли им?нiе Сонъ Вентъ, около Пальмы. Мужчина выгляд?лъ больнымъ. Онъ былъ моложе ея, но измученъ страданiями, прозрачно бл?денъ, какъ жертва, обреченная на закланiе; св?тлые глаза гор?ли лихорадочнымъ огнемъ; узкую грудь душилъ жестокiй, непрестанный кашель. Н?жн?йшiе бакенбарды отт?няли щеки; львиные волосы, черные, своевольные, обрамляли лобъ и каскадомъ кудрей падали сзади. Она, мужественная, хлопотала по хозяйству, какъ добрая горожанка, проявiяя больше усердiя, ч?мъ ум?нья. Какъ д?вочка играла со своими д?тьми, и ея доброе, веселое лиiiо омрачалось только при звук? кашля «больного возлюбленнаго». Обстановка экзотизма, неправильнаго образа жизни, протеста противъ законовъ, царящихъ надъ людьми, окружала, видимо, эту скитающуюся семью. Женщина од?валась въ н?сколько фантастическiе костюмы; въ волосахъ ея былъ воткнутъ серебряный кинжалъ, – романтическое украшенiе, скандализировавшее набожныхъ майоркскихъ дамъ. Кром? того она не ?здила къ месс? въ городъ, не д?лала визитовъ; выходила изъ дому только для игръ съ д?тьми или когда выводила подъ руку б?днаго чахоточнаго. Д?ти казались такими же особенными, какъ ихъ мать: д?вочка носила платье мальчика, чтобы удобн?е было б?гать по полямъ.
Скоро любопытство островитянъ сосредоточилось на именахъ вносящихъ смуту чужеземцевъ. Она была француженка, сочинительница книгъ, Аврора Дюзенъ, бывшая баронесса, разведшаяся съ мужемъ, прiобр?тшая всемiрную изв?стность своими романами, которые подписывала мужскимъ именемъ и фамилiей политическаго убiйцы: Жоржъ Сандъ. Онъ былъ польскiй музыкантъ, н?жная натура, которая, казалось, оставляла частицу своего существованiя въ каждомъ изъ своихъ творенiй и чувствовала себя угасавшей въ двадцать девять л?тъ. Его звали Фридрихъ Шопенъ. Д?ти принадлежали романистк?. Ей уже шелъ тридцать шестой годъ.
Майорскское общество, застывшее въ традицiонныхъ предразсудкахть, какъ молюскъ въ своей оболочк?, инстинктивный врагъ нечестивыхъ парижскихъ новшествъ, возмущалось подобнымъ скандаломъ. Вн? брака!.. И она писала романы, смущавшiе своей см?лостью добрыхъ лоiдей!.. Женское любопытство хот?ло съ ними познакомиться, но въ Майорк? получалъ книги одинъ только Орасiо Фебреръ, д?дъ Хаиме, и маленькiе томики Индiаны и Лелiи, его собственность, ходили по рукамъ, непонятныя для читателей. Замужняя женщина писала книги и жила съ челов?комъ, который не былъ ея супругомъ!.. Донья Эльвира, бабушка Хаиме, сеньора изъ Мексики, – на ея портретъ Хаиме такъ часто смотр?лъ и представлялъ ее себ? всегда од?тою въ б?лое, съ поднятыми кверху глазами, съ золотой арфой на кол?няхъ, – пос?тила отшельницу Сонъ Вента. Она могла подавлять своимъ превосходствомъ иностранки сстровитянокъ, не знавшихъ французскаго языка. Она слушала лирическiе гимны писательницы оригинальному африканскому пейзажу, съ его б?лыми домиками, колючими кактусами, стройными пальмами и в?ковыми маслинами, составлявшими р?зкiй контрастъ гармоническому порядку французскихъ равнинъ. Потомъ донья Эльвира на пальмскихъ вечерахъ горячо защищала писательницу, б?дную страждущую женщину: теперешняя жизнь ея сводилась больше къ горестямъ и заботамъ сестры милосердiя, ч?мъ къ радостямъ любви. Д?дъ принужденъ былъ вм?шаться и запретилъ жене д?лать туда визиты, для прекращенiя возникшихъ толковъ.
Вокругъ скандализирующей четы образовалась пустота. Пока д?ти играли съ матерью на пол?, какъ маленькiе дикари, больной кашлялъ, запершись въ спальн?, за окнами, или же высовызался за дверь, отыскивая солнечные лучи. Ночами, въ глухiе часы его пос?щала муза, больная, меланхоличная, и, сидя за роялью, онъ импровизировалъ, среди кашля и стоновъ, свои вещи, полныя горькой страстности.
Влад?лецъ Сона Вентъ, горожанинъ, приказалъ иностранцамъ очистить м?сто, какъ будто они были цыгане. Пiанистъ боленъ чахоткой, и онъ не хочетъ заражать своего им?нiя. Куда отправиться?.. Возвращенiе на родину затруднительно: стояла глубокая зима, и Шопенъ дрожалъ, какъ брошеная птица, при мысли о парижскихъ холодахъ. Негостепрiимный островъ, все же, былъ дорогъ благодаря своему н?жному климату. Вальдемосскiй картезiанскiй монастырь оказался единственнымъ уб?жищемъ, – зданiе безъ архитектурныхъ красотъ, привлекательное только своею среднев?ковою стариной, запертое между горъ, по склонамъ которыхъ сб?гаютъ сосновыя рощи, предохраняющiя, словно зав?сы, отъ солнечнаго зноя плантацiи миндальныхъ деревьевъ и пальмъ; и сквозь в?тви ихъ глазу видны зеленая равнина и далекое море. To былъ почти разрушенный памятникъ прошлаго, мелодраматическiй монастырь, мрачный и таинственный. Въ переходахъ его находили прiютъ бродяги и нищiе. Чтобы войти въ него, нужно было миновать монашеское кладбище; гроба выворочены корнями л?сныхъ растенiй, кости вываливались на землю. Въ лунныя ночи по корридору блуждалъ б?лый призракъ, душа проклятаго монаха: ожидая часа искупленiя, она странствовала по м?стамъ, гд? нагр?шила.
Туда направлялись б?глецы, въ непогодный зимнiй день, застигнутые проливнымъ дождемъ и ураганомъ, по тому самому пути, гд? ?халъ теперь Фебреръ, но по старой дорогъ, отъ которой сохранилось теперь одно имя. Экипажи каравана двигались, какъ разсказывала Жоржъ Сандъ «однимъ колесомъ на гор?, другимъ въ русл? ручья». Закутавшись въ плащъ, музыкантъ дрожалъ и кашлялъ подъ пологомъ коляски, испытывая мучительные толчки. Въ опасныхъ м?стахъ этого странствованiя романистка шла п?шкомъ, ведя д?тей за руки.
Всю зиму прожили въ уединенiи картезiанскаго монастыря. Она, въ бабучахъ (восточныхъ туфляхъ), съ кинжаломъ въ заплетенныхъ на скорую руку волосахъ, усердно занималась стряпней, при сод?йствiи д?вочки – туземки, которая безъ зазр?нiя сов?сти глотала куски, предназначенные для «больного возлюбленнаго». Вальдемосскiе мальчишки бросали камни въ маленькихъ французовъ, считая ихъ за мавровъ, враговъ Бога. Женщины обворовывали мать, продавая ей съ?стные припасы, и, вдобавокъ, прозвали ее «в?дьмой». Вс? открещивались отъ этихъ цыганъ, дерзнувшихъ жить въ монастырской кель?, рядомъ съ мертвецомъ, въ постоякномъ сос?дств? съ призракомъ монаха, блуждавшимъ по корридору.
Днемъ, когда больной отдыхалъ, она готовила мясо въ горшк? и помогала служанк?, своими тонкими, бл?дными руками артистки, чистить овощи; потомь б?жала съ д?тьми на крутой берегъ Мирамаръ покрытый деревьями, гд? Раймундо Лулiо основалъ школу восточныхъ наукъ. Лишь съ наступленiемъ ночи начиналась для нея настоящая жизнь.
Темный, громадный коридоръ наполнялся таинственной музыкой, которая, казалось, доносилась очень издалека, сквозь толстыя ст?ны. Это Шопенъ, склонившись надъ роялью, слагалъ свои Ноктюрны. Романистка, при св?т? св?чи, писала Спиридона, исторiю монаха, кончающаго крушенiемъ всей его в?ры. Часто она прерывала работу, б?жала къ музыканту и приготовляла л?карство, встревоженная его сильнымъ кашлемъ. Въ лунныя ночи ее томила жажда таинственнаго, сладость страха: она выходила въ коридоръ, во мрак? котораго вырисовывались молочныя пятна оконъ. Никого… Потомъ садилась на монашескомъ кладбищ?, тщетно ожидая, не появится ли призракъ, не оживитъ ли ея монотоннаго существованiя ч?мъ-то романтическимъ.
Однажды ночью, въ карнавалъ, картезiанскiй монастырь наводнили мавры. Пальмская молодежь, наб?гавшись по городу въ берберiйскихъ костюмахъ, вспомнила о «француженк?» и, безъ сомн?нiя, устыдилась, что обыватели обрекли ее на затворничество. Они явились въ полночь, своими п?снями и игрой на гитар? нарушили таинственную тишину монастыря, спугнули пернатыхъ, прiютившихся въ развалкнахъ Въ одной кель? танцовали испанскiе танцы; музыкантъ лихорадочными глазами сл?дилъ за ними, a poманистка переходила отъ группы къ групп?, испытывая простую радость горожанки, видящей, что она не забыта.
Это была единственная счастливая ночь въ Майорк?. Потомъ, съ наступленiемъ весны «больной возлюбленный» почувствовалъ себя лучше. Медленно двинулись обратно въ Парижъ. Перелетныя птицы, на зимовк? они не оставляли никакихъ сл?довъ, кром? воспоминанiя. Хаиме не могъ достов?рно узнать, въ какой именно комнат? они пом?щались. Произведенныя въ монастыр? реформы смели всякiе сл?ды. Многiя пальмскiя семейства проводили теперь л?то въ картезiанской обители и превратили кельи въ красивыя комнаты: каждое изъ нихъ желало, чтобы занимаемое имъ пом?щенiе оказалось кельей Жоржъ Сандъ, которую безчестили и презирали н?когда ихъ бабушки. Фебреръ пос?тилъ монастырь съ девятидесятил?тнимъ старикомъ изъ числа т?хъ, кто въ костюм? мавровъ дали серанаду француженк?. Старикъ ничего не помнилъ, не могъ указать комнаты.
Внукъ дона Орасiо чувствовалъ н?которую запоздалую любовь къ необычайной женщин?. Онъ вид?лъ ее на портретахъ ея молодости; невыразительное лицо, глубокiе загадочные глаза, волосы въ безпорядк?; единственное ихъ украшенiе – роза у виска. Б?дная Жоржъ Сандъ! Любовь была для нея древнимъ сфинксомъ: каждый разъ, какъ она вопрошала ее, любовь безжалостно царапала ей сердце. Вс? отреченiя, все упрямство любви изв?дала эта женщина. Капризная женщина венецiанскихъ ночей, нев?рная подруга Мюссе, она сама была больна, приготовляя об?дъ и питье для умиравшаго Шопена въ вальдемосскомъ уединенiи… Еслибъ онъ только узналъ такую женщину, таившую въ себ? тысячи женщинъ, со вс?мъ безконечнымъ разнообразiемъ женской н?жности и жестокости!.. Быть любимымъ высшей женщиной, неотразимо влiять на нее и въ тоже время чувствовать уваженiе къ ея умственному величiю!..
Долго онъ, словно загипнотизированный этимъ желанiемъ, смотр?лъ на пейзажъ и не вид?лъ его. Потомъ улыбнулся, какъ бы изъ состраданiя къ своему ничтожеству. Вспомнилъ о ц?ли своего путешествiя, и ему стало больно. Онъ, мечтавшiй о великой любви, безкорыстной, необычайной, нам?ревался продать себя, предложивъ свою руку и имя женшин?, которую мелькомъ вид?лъ, нам?ревался заключить союзъ, скандализирующiй весь островъ. Достойный конецъ безполезной, легкомысленной жизни.
Пустота его существованiя теперь ясно раскрывалась передъ нимъ, безъ всякихъ прикрасъ, создаваемыхъ самомн?нiемъ, какъ никогда раньше. Близость самопожертвованiя заставила его обратиться къ воспоминанiямъ, – какъ – будто въ нихъ онъ могъ найти олравдывающiе мотивы его поступка. Къ чему его странствованiе въ мiр??
Онъ еще разъ перебралъ образы д?тства, воскрешенные имъ по дорог? къ Сольеру. Вид?лъ себя въ высокомъ дом? Фебреровъ со своими родителями и д?домъ. Онъ былъ единственный сынъ. Мать его, бл?дная сеньора, меланхолически прекрасная, забол?ла посл? родовъ. Донъ Орасiо жилъ во второмъ этаж?, со старымъ слугой, словно гость, заходя къ семь? или уединяясь отъ нея по своему капризу. Среди смутныхъ д?тскихъ воспоминанiй Хаиме рельефно выд?лялась фигура его д?да. Онъ никогда не видалъ улыбки на его лиц?, съ б?лыми бакенбардами, составлявшими контрастъ чернымъ, властнымъ глазамъ. Домашнимъ запрещалось подыматься въ его покоиж Онъ не показывался иначе, какъ въ выходномъ костюм?, изысканно изящномть. Внукъ, которому одному позволялось пос?щать когда угодно его спальню, заставалъ его рано утромъ въ синемъ сюртук?, высокомъ кружевномъ воротник?, черномъ, завязанномъ н?сколькими бантами галстук?, съ громаднымъ жемчугомъ. Даже чувствуя себя нездоровымъ, онъ сохранялъ свой корректный видъ, со старинной элегантностью. Если бол?знь приковывала его къ постели, онъ отдавалъ слуг? приказанiе не принимать никого, включая сына.
Хаиме ц?лыми часами просиживалъ у ногъ д?да, слушая его разсказы, пугаясь массы книгъ, не пом?щавшихся въ шкапахъ и лежащихъ по стульямъ и столамъ. Д?дъ былъ неизм?ненъ въ своемъ сюртук? съ красной шелковой подкладкой, который всегда выгляд?лъ одинаково, но м?нялся черезъ шесть м?сяцевъ. Времена года отражались только т?мъ, что зимнiй бархатный жилетъ уступалъ м?сто вышитому шелковому. Главную его гордость составляли б?лое б?лье и книги. Дюжинами ему привозили изъ-за границы сорочки; часто, необновленныя, забытыя, он? желт?ли въ глубин? шкаповъ. Парижскiе книжные магазины присылали громадные пакеты – только что вышедшiя изданiя и, въ виду его постоянныхъ заказовъ, къ адресу д?лали приписку – приписку эту донъ Орасiй показывалъ съ шутливо – снисходигельнымъ видомъ – «книгопродавцу».
Говорилъ посл?днiй изъ Фебреровъ съ добродушiемъ д?душки, стараясь сд?лать понятными свои разсказы, хотя въ своихъ отношенiяхъ къ семь? онъ былъ скупъ на слова и мало себя сдерживалъ. Онъ разсказывалъ внуку о своихъ по?здкахъ въ Парижъ и Лондонъ, то на парусномъ судн? до Марселя и зат?мъ въ почтовой карет?, то на колесномъ пароход? и по жел?зной дорог?, – великiя изобр?тенiя, им?вшiя м?сто въ дни его д?тства. Говорилъ объ обществ? Луи Филиппа; о великихъ дебютахъ романтизмз, свид?телемъ которыхъ онъ былъ; о баррикадахъ, постройку которыхъ онъ наблюдалъ изъ своей комнаты, умалчивая, что при этомъ обнималъ за талiю смотр?вшую съ нимъ изъ окна гризетку. Внукъ родился въ хорошее время: самое счастливое. Донъ Орасiо вспомнилъ о ссорахъ со своимъ страшнымъ отцомъ, заставившихъ его путешествовать по Европ?, о томъ кабальеро, который встр?чалъ короля Фернандо и требовалъ возстановленiя старыхъ обычаевъ, а д?тей благословлялъ, говоря: «Да сд?лаетъ Господь изъ тебя хорошаго инквизитора!»
Потомъ показывалъ Хаиме большiя гравюры съ изображенiемъ городовъ, гд? жилъ; он? казались мальчику сказочными м?стами. Иногда онъ разглядывалъ портретъ «бабушки съ арфой», своей жены, интересной доньи Эльвиры, то самое полотно, которое находилось теперь въ прiемной зал?, съ остальными сеньорами рода. Казалось, ничуть не волновался: сохранялъ важный видъ, который им?лъ, когда шутилъ – шутить онъ любилъ – или уснащалъ свою р?чь кр?пкими словами. Но говорилъ несколько дрожащимъ голосомъ.
– Твоя бабушка была великой сеньорой, ангельской души, артистка. Рядомъ съ нею я выгляд?лъ варваромъ… Изъ благородной семьи; но прi?хала изъ Мексики обв?нчаться со мной. Отецъ ея былъ морякъ и остался тамъ съ инсургентами. Во всемъ нашемъ роду никто съ этою женщиной не сравнится.
Въ половин? дв?надцатаго утра онъ оставлялъ внука, над?валъ цилиндръ, зимою черный шелковый, л?томъ касторовый, выходилъ гулять по пальмскимъ улицамъ, постоянно въ одномъ и томъ же направленiи, по однимъ и т?мъ же тротуарамъ, и въ дождь и подъ палящими солнечными лучами, нечувствительный ни къ холоду, ни къ жару, всегда въ сюртук?, двигаясь съ правильностью заведеннаго автомата, появляющагося и исчезающаго въ точно опред?ленные часы.
Только одинъ разъ за тридцать л?тъ онъ изм?нилъ свой маршрутъ по пустыннымъ, поб?л?вшимъ отъ солнца улицамъ, гд? раздавались его шаги. Однажды онъ услышалъ женскiй голосъ внутри дома.
– Атлота… дв?надцать часовъ. Ставь рисъ: проходитъ донъ Орасiо.
Онъ повернулся къ двери, съ величiемъ знатнаго сеньора.
– Я не часы для…
И бросилъ кр?пкое словцо, нисколько не т?ряя своего серьезнаго вида, какъ всегда, когда пускалъ въ ходъ энергичныя выраженiя. Съ этого дня сталъ ходить по другому пути, чтобы не попадаться на глаза т?мъ, кто в?рилъ въ точность его движенiй.
Иногда разсказывалъ внуку о быломъ величiи дома. Географическiя открытiя разорили Фебреровъ. Средиземное море перестало служить дорогой на востокъ. Португальцы и испанцы другого моря нашли новые пути, и майорскiе корабли начали гнить на поко?. Прекратились войны съ пиратами: святой мальтiйскiй орденъ сталъ простымъ почетнымъ отличiемъ. Братъ его отца, командоръ Валетты, когда Бонопартъ завоевалъ островъ, явился въ Пальму доживать свои дни на скудную пенсiю. Уже в?ка какъ Фебреры, забывъ море, гд? не велось больше торговли, гд? воевали одни б?дные судовлад?льцы и сыновья рыбаковъ, старались поддерживать свое имя роскошью и блескомъ, медленно разоряя себя. Д?дъ еще вид?лъ времена истиннаго величiя, когда быть butifarra означало, въ глазахъ майоркскихъ обывателей, н?что среднее между Богомъ и кабальеро. Появленiе на св?тъ Фебрера было событiемъ, о которомъ говорилъ весь городъ. Высокая роженица сорокъ дней не выходила изъ дворца, и все это время двери были открыты, подъ?здъ полонъ каретъ, прислуга сгрупирована въ с?няхъ, залы кишали гостями, столы заставлены сладостями, печеньемъ и напитками. Для прiема каждаго класса назначались особые дни въ нед?лю. Одни – исключительно для butifarras, сливокъ аристократiи, привилегированныхъ домовъ, избранныхъ семей, объединенныхъ узами постоянныхъ скрещиванiй; другiе – для кабальеро, стариннаго дворянства, которое жило, не зная, почему подчинялось первымъ; зат?мъ принимали mossons, низшiй классъ, состоявшiй, однако, въ близкихъ отношенiяхъ со знатью, – интеллигентовъ эпохи, медиковъ, адвокатовъ и нотарiусовъ, оказывавшихъ услуги благороднымъ семействамъ.
Донъ Орасiо вспоминалъ о блеск? этихъ прiемовъ. Въ старину ум?ли устраивать въ широкихъ разм?рахъ.
– Когда родился твой отецъ – говорилъ онъ внуку – былъ посл?днiй праздникъ въ нашемъ дом?. Восемьсотъ майоркскихъ фунтовъ я заплатилъ одному кондитеру на Борне за конфекты, печенье и напитки.
Своего отца Хаиме помнилъ меньше, ч?мъ д?да. Въ его памяти отецъ являлся симпатичной, прiятной, но н?сколько туманной фигурой. Думая о немъ, Хаиме вид?лъ только н?жную, св?тловатую, какъ у него самого, бороду, лысую голову, н?жную улыбку и лорнетъ, который блест?лъ, когда отецъ его приславлялъ. Разсказывали, что юношей онъ влюбленъ былъ въ свою двоюродную сестру Хуану, строгую сеньору, прозванную папессой, жившую, какъ монахиня, располагавшую громадными средствами, н?когда щедро жертвовавшую ихъ претенденту дону Карлосу, а теперь духовнымъ лицамъ, окружавшимъ ее.
Разрывъ отца съ нею, безъ сомн?нiя, былъ причиной того, что папесса Хуана держалась въ сторон? отъ этой в?тви рода и относилась къ Хаиме съ враждебной холодностью.
Отецъ, сл?дуя семейной традицiи, служилъ офицеромъ Армады. Участвовалъ въ войн? на Тихомъ Океан?, былъ лейтенантомъ на фрегат? изъ числа бомбардировавшихъ Кальяо и, какъ будто, только ждалъ случая показать свою храбрость – тотчасъ же вышелъ въ отставку. Зат?мъ женился на пальмской сеньорит?, со скуднымъ состоянiемъ, отецъ которой былъ военнымъ губернаторомъ острова Ибисы. Папесса Хуана, разговаривая однажды съ Хаиме, захот?па его уязвить, холоднымъ тономъ, съ высоком?рнымъ выраженiемъ лица заявивъ:
– Мать твоя была благородная, изъ семьи кабальеро… но не butifarra, какъ мы.
Когда Хаиме подросъ и началъ давать себ? огчетъ въ окружающемъ, онъ вид?лъ отца лишь во время краткихъ прi?здовъ посл?дняго на Майорку. Отецъ былъ прогрессистъ, и революцiя сд?лала его депутатомъ. По своемъ провозглашенiи королемъ Амедей Савойскiй, этотъ монархъ – революцiонеръ, проклинаемый и покинутый стариннымъ дворянствомъ, принужденъ былъ для своего двора вербовать новыя историческiя фамилiи. Butifarra, по требованiю партiи, и занялъ м?сто высокаго придворнаго сановника. Его жена, несмотря на настоятельныя просьбы перебраться въ Мадридъ, не пожелала оставить островъ. Отправиться въ столицу? А сынъ?.. Донъ Орасiо съ каждымъ днемъ худ?лъ и слабелъ, но держался прямо въ своемъ в?чно новомъ сюртук?, продолжая совершать ежедневныя прогулки, согласовавъ свою жизнь съ ходомъ думскихъ часовъ. Старый либералъ, великiй поклонникъ Мартинеса де ла Росы, за его стихи и дипломатическое изящество его галстуковъ, морщился, читая газеты и письма сына. Къ чему приведетъ все это?..
Въ короткiй перiодъ республики отецъ вернулся на островъ: его карьера была кончена. Папесса Хуана, несмотря на родство, д?лала видъ, будто не знаетъ его. Въ эту эпоху она была очень занята. ?здила на полуостровъ: выбрасывала, какъ гласила молва, громадныя суммы на сторонниковъ дона Карлоса, поддерживавшихъ военныя операцiи въ Каталонiи и с?верныхъ провинцiяхъ. Пусть ей не говорятъ о бывшемъ моряк?, Хаиме Фебрер?! Она была настоящая butifarra, защитница старины, и приносила жертвы, лишь бы Испанiей управляла кабальеро. Ея двоюродный братъ хуже, ч?мъ Ryem'а: онъ – безъ рубашки».[2 - «Descamisado» – прозвище ярыхъ сторонниковъ демократической партiи въ эпоху 1820–1823 гг. При., пер.] Какъ утверждали, къ ненависти за идеи прим?шивалась горечь разочарованiй прошлаго, котораго она не могла забыть.
По реставрацiи бурбоновъ, прогрессистъ, паладинъ дона Амедея превратился въ республиканца и заговорщика. Совершалъ частыя по?здки; получалъ шифрованныя письма изъ Парижа; отправлялся въ Минорку пос?щать эскадру стоявшую въ Махон?; при помощи старыхъ офицерскихъ связей велъ пропаганду и подготовлялъ возстанiе во флот?. Занялся революцiонными д?лами съ пыломъ древнихъ предпрiимчивыхъ Фебреровъ, со свойственной ему спокойной отвагой; но неожиданно умеръ въ Барселон?, вдали отъ своихъ.
Д?дъ встр?тилъ изв?стiе о его смерти невозмутимо – гордо; но больше не вид?ли его въ полдень на улицахъ Пальмы обывательницы ждавшiя, когда онъ пройдетъ, – чтобы постазить рисъ въ печку. Восемьдесятъ шесть л?тъ: досiаточно нагулялся. На что еще гляд?ть!.. Затворился во второмъ этаж?, куда допускалъ только внука. Когда являлись къ нему родственники, предпочиталъ спускаться въ залу, несмотря на свою старческую немощь, парадно од?тый, въ новомъ сюртук?, съ двумя б?лыми треугольниками надъ складками галстука, всегда только что выбритый, съ гладко причесанными бакенбардами, съ блестяще напомаженнымъ хохолкомъ волосъ впереди, Насталъ день, когда онъ не смогъ встать съ постели, и внукъ увид?лъ его подъ простыней, но сохранивиимъ свой неизм?нный видъ, въ тонкой батистовой сорочк?, въ галстук?, который перем?нялъ ему ежедневно слуга, въ цв?тномъ шелковомъ жилет?. Когда докладывали о приход? нев?стки, донъ Орасiо д?лалъ останавливающiй жестъ.
– Хаимито, сюртукъ… Она – сеньора, и нужно встр?тить ее прилично.
Та же самая операцiя повторялась при визит? доктора или р?дкихъ гостей, которыхъ онъ удостоивалъ прiема. Необходимо было держаться до послвдняго момента «во всеоружiи», какъ вид?ли его всю жизнь.
Однажды вечеромъ слабымъ голосомъ позвалъ внука: тотъ у окна читалъ книгу о путешестiяхъ. Можетъ уйти: тргбовалось остаться одному. Хаиме вышелъ, и д?дъ могъ умереть достойно, въ пустой комнат?, безъ пытки сл?дить за своей вн?шностью, – могъ безъ свид?телей отдаться мукамъ агонiи, отражать на своемъ лиц? эти муки.
Оставшись одинъ съ матерью, мальчикъ почувствовалъ жажду свободы. Его голова занята была приключенiями и путешествiями, вычитанными въ библiотек? д?душки, и подвигами предковъ, ув?ков?ченными въ семейныхъ сказанiяхъ Хот?лъ сд?латься морякомъ – воиномъ, какъ отецъ, какъ большинство предковъ. Мать воспротивилась, со страстной горячностью; щеки ея становились бл?дными, губы син?ли. Единственный Фебреръ, будетъ вести опасное существованiе, вдали отъ нея… Н?тъ, достаточно было героевъ въ роду. Долженъ быть сеньоромъ на остров?, кабальеро спокойной жизни, создастъ семью, продолжитъ фамилiю, которую носилъ.
Хаиме уступилъ просьбамъ в?чно больной матери: мал?йшее противор?чiе подвергало, казалось, ее опасности смерти. Разъ она не хочетъ, чтобы онъ сд?лался морякомъ, онъ изберегъ другое поприще. Долженъ жить какъ другiе юноши его возрасга, когорыхъ встр?чалъ въ ст?нахъ института. Шестнадцати л?тъ онъ отправился на полуостровъ. Мать желала вид?ть его адвокатомъ, чтобъ онъ распуталъ д?ла состоянiя, разстроеннаго, отягченнаго ипотеками и займами. Былъ снабженъ громаднымъ багажемъ: ц?лой домашней обстановкой; кошелекъ былъ туго набитъ. Фебреръ не могъ вести образъ жизни б?днаго студента. Сначала былъ въ Валенсiи: мать считала этотъ городъ мен?е опаснымъ для юношества; второй курсъ прослушалъ въ Барселон?, и такъ странствовалъ изъ одного университета въ другой, въ зависимости отi. характера профессоровъ и симпатiй къ воспитанникамъ. Усп?хи оказалъ не большiе. Сошло н?сколько курсовъ, по счастливой случайности въ моментъ экзамена и благодаря ум?нью спокойно и см?ло говорить, чего не зналъ. На другихъ курсахъ ср?зывался и не могъ двигаться дальше. Мать находила удовлетворительными вс? объясненiя при его прi?здахъ въ Майорку. Даже сама ут?шала его, сов?туя не заниматься особенно усиленно, и сбрушивалась на несправедливость настоящихъ временъ. Ея неумолимый врагъ, папесса Хуана отлично это знала. Это времена не кабальеро. Имъ объявили войну; съ ними творили всякiя несправедливости, дабы затирать ихъ.
Хаиме пользовался популярностью въ барселонскихъ и валенсiанскихъ кружкахъ и кофейняхъ, гд? игралъ. Его звали «майоркинецъ съ унцiями»: мать присылала ему деньги золотыми унцiями, вызывающе сверкавшими на зеленыхъ столахъ. Престижъ великол?пiя сочетался со страннымъ титуломъ butifarra: титулъ этотъ вызывалъ на полуостров? см?хъ и, въ то же время, у многихъ представленiе объ особой феодальной власти, правахъ верховнаго сеньора отдаленныхъ острововъ.
Прошло пять л?тъ. Хаиме былъ уже мужчиной, но до сихъ поръ и наполовину не закончилъ курса ученья. Его сотоварищи – островитяне, возвращаясь на л?то, развлекали прiятелей въ кофейняхъ на Борне разсказами о барселонскихъ похожденiяхъ Фебрера. Вид?ли его на улицахъ подъ руку съ шикарными дамами; дикiе завсегдатаи домовъ, гд? играютъ въ азартныя игры, питали великое уваженiе къ «майоркинцу съ унцiями» за его силу и мужество. Разсказывали что однажды ночью онъ схватилъ изв?стнаго драчуна и поднялъ его на своихъ атлетскихъ рукахъ, какъ перышко, чтобы выбросить за окно. И мирные майоркинцы, при такихъ пов?ствованiяхъ, улыбались съ патрiотическою гордостью. Фебреръ! истинный Фебреръ! Островъ, какъ всегда, производитъ на св?тъ Божiй бравыхъ молодцовъ.
Добрая донья Пурификасiонъ, мать Хаиме была очень недовольна и, въ то же время, радовалась материнскою радостью, узнавъ, что одна возмутительная женщина прi?хала на островъ всл?дъ за ея сыномъ. Понимала и оправдывала ее. Хаиме такой славный юноша!.. Но д?вица своими костюмами и фигурой смущала благонравныхъ горожанъ; хорошiя семьи негодовали, и донья Пурификасiонъ, черезъ посредниковъ, вступила въ переговоры съ нею, предложила ей взять денегъ и оставить островъ. Въ сл?дующiя вакацiи произошелъ бол?е серьезный скандалъ. Охотясь въ Сонъ Фебреръ, онъ завязалъ интригу съ молодой, красивой крестьянкой и едва не дошелъ до перестр?лки съ деревенскимъ парнемъ, ухаживавшимъ за нею, Сельскiе романы помогали ему коротать скучное л?тнее одиночество. Настоящiй Фебреръ, какъ и его д?душка! Б?дная сеньора знала, какъ сл?дуетъ относиться къ свекору, всегда серьезному и парадному, ласкавшему за подбородокъ молодыхъ крестьянокъ съ холоднымъ величiемъ дворянина. Въ окрестностяхъ пом?сiья Сонъ Фебреръ не мало ребятъ походило на дона Орасiо, но его супруга – мексиканка, поэтическая натура, была выше всякихъ подобныхъ пустяковъ и съ арфой на кол?няхъ, полузакрывъ глаза, декламировала поэмы Оссiана. Деревенскiя чары блестящей косынки, спущенной косы, б?лыхъ пеньковыхъ башмаковъ привлекли нарядныхъ, важныхъ Фебреровъ съ неотразимой силой.
Когда донья Пурификасiонъ с?товала на продолжительныя охотничьи экскурсiи по острову, совершаемыя сыномъ, посл?днiй оставался въ город? и проводилъ день въ саду, занимаясь стр?льбой изъ пистолета. Показывалъ встревоженной матери м?шокъ, спрятанный въ т?ни апельсиннаго дерева.
– Видите это?.. центнеръ пороху. Пока не изведу, не успокоюсь.
Боялась появляться у окна кухни мад? Антонiя. На минуту показывали свои б?лыя токи монахини, занимавшiя часть стариннаго дворца, и тотчасъ прятались, какъ голуби, которыхъ спугнула безпрерывная сгр?льба.
Окруженный зубчатыми оградами, примыкающими къ береговой ст?н?, съ утра до ночи оглашался садъ трескомъ. Встревоженно взвивались птицы и исчезали, метались по щелистымъ ст?намъ зеленыя ящерицы, скрывавшiяся между поб?говъ плюща, въ смятенiи, галопомъ проб?гали по алеямъ кошки. Деревья, старыя – престарыя, выгляд?ли столь же внушительно, какъ и дворецъ; стол?тнiя апельсинныя деревья, съ искривленными стволами, нуждавшiяся въ подпоркахъ для своихъ почтенныхъ членовъ; гигантскiя магнолiи, съ очень скудной листвой; безплодныя пальмы, устремлявшiяся въ голубую высоту надъ зубцами ограды – вид?ть море и прив?тствовать его кивками своихъ хохлатыхъ вершинъ.
Отъ солнца трещала древесная кора и лопались забытыя на земл? с?мена. Словно золотыя искры, роились жужжащiя нас?комыя въ полосахъ св?та, прор?зывавшихъ листву; по временамъ, какъ будто всплескивая, падали сп?лыя фиги, разставаясь съ в?твями; издали слышалась колыбельная п?сня моря, ударившаго въ скалы у подножiя ст?ны. И среди этой тишины, населенной тихими звуками, Фебреръ продолжалъ стр?лять изъ пистолета. Онъ былъ уже маэстро. Ц?лясь въ чучело, нарисованное на ст?н?, онъ жалелъ, что передъ нимъ не челов?къ, ненавистный врагъ, котораго необходимо уничтожить. Эта пуля предназначена для сердца. Пули! Радостно улыбался, уб?дившись, что пробита дыра какъ разъ въ томъ м?ст?, куда ц?лился. Шумъ выстр?ловъ, дымъ пороха порождали въ его воображенiи воинственныя фантазiи исторiи борьбы и смерти, и въ нихъ онъ всегда выходилъ героемъпоб?дителемъ. Двадцать л?тъ, а онъ еще ни разу не дрался… Непрем?нно требовалось поспорить, чтобы доказать храбрость. Къ несчастiю, у него не им?дось врагов; но онъ постарается создать себ? врага, когда вернется на полуостровъ. И повинуясь безумному полету своего воображенiя, возбужденнаго трескомъ выстр?ловъ, онъ рисовалъ себ? поединокъ чести. Противникъ стр?ляетъ первымъ, онъ падаетъ на землю. Но пистолетъ еще у него въ рукахъ: простертый на земл?, онъ долженъ защищаться, бороться. И къ великому ужасу матерiи и мад? Антонiи, которыя, выглянувъ изъ окна, принимали его за сумасшедшаго, онъ лежалъ лицомъ къ земл? и продолжалъ стр?лять въ такомъ положенiи, упражняясь «на случай, если его ранятъ».
Вернувшись на полуостровъ съ нам?ренiемъ продолжать безконечныя занятiя, онъ чувствовалъ себя окр?пшимъ благодаря деревенской жизни; упражненiя въ саду сд?лали его см?лымъ; онъ жаждалъ сразиться съ первымъ, кто дастъ мал?йшiй предлогъ. Но былъ онъ челов?къ в?жливый, неспособный къ несправедливому задору; видъ его внушалъ забiякамъ уваженiе – время шло, подраться не удавалось. Бьющая ключемъ юность, избытокъ рвущихся наружу силъ расходовались на темныя похожденiя и безумное мотовство: съ восхищенiемъ пов?ствовали потомъ о нихъ его университетскiе товарищи.
Въ Барселон? онъ получилъ телеграмму изв?щавшую, что мать его тяжко забол?ла. Потерялъ два дня: не находилось судна, готоваго сняться съ якоря. Когда прибылъ на островъ, его мать уже умерла. Изъ родныхъ, которыхъ онъ вид?лъ въ д?тств?, не оставалось никого. Одна мад? Антонiя могла напоминать ему о прошломъ.
Въ моментъ, когда Хаиме оказался хозяиномъ состоянiя Фебреровъ и получилъ возможность пользоваться неограниченной свободой, шелъ ему тридцать четвертый годъ. Стремленiя предковъ блистать истощили это состоянiе; всякаго рода обязательства лежали на немъ. Домъ Фебреровъ былъ великъ, какъ суда, которыя, будучи выброшены на мель и безповоротно погибая, обогащаютъ берегь, гд? имъ суждена гибель. Остатки, на которые съ презр?нiемъ взглянули бы предки, все же представляли собой ц?лое богатство. Хаиме не хот?лъ думать, не хот?лъ знать. Нужно жить, вид?ть св?тъ, – и онъ оставилъ науку. Чтобы пожить на славу, требуются разв? римскiе законы и обычаи или каноническiя правила? Онъ уже достаточно зналъ. На самомъ д?л?, наибол?е пригодныя и прiятныя познанiя онъ получилъ отъ матери, еще мальчикомъ, дома, еще не видавъ никакихъ учителей. Она научила его немного французскому языку, немного игр? на фортепьяно, пользуясь стариннымъ инструментомъ съ пожелт?вшими клавишами и высокимъ, почти до самаго потолка, пюпитромъ обтянутымъ краснымъ шелкомъ. Другiе знали меньше его, а были такими кабальеро и куда счастлив?е его. Жить!
Два года пробывъ въ Мадрид?, онъ им?лъ любовницъ, составившихъ ему изв?стную популярность, им?лъ знаменитыхъ лошадей, шум?лъ на форносскихъ антресоляхъ, былъ интимнымъ другомъ одного знаменитаго тореадора, – напропалую игралъ въ клубахъ улицы Алькала. Сразился на дуэли, но не такъ, какъ рисовалъ въ своемъ воображенiи – лежа, съ пистолетомъ въ правой рук? – а на шпагахъ. Вышелъ изъ поединка съ колотой раной въ руку – настоящiй булавочный уколъ на кож? слона. Пересталъ быть «майоркинцемъ съ унцiями». Запасъ золотыхъ свитковъ, сохраняемыхъ матерью, истощился; теперь Хаиме щедрою рукою бросалъ на игорные столы билеты и, при «двойномъ козыр?» писалъ своему управляющему – адвокату, представителю старой семьи mossons, завис?вшей отъ Фебреров? уже н?сколько в?ковъ.
Хаиме скучалъ въ Мадрид?, гд? чувствовалъ себя почти иностранцемъ. Въ немъ жила душа древнихъ Фебреровъ, великихъ скитальцевъ по вс?мъ странамъ кром? Испанiи: постоянно они поворачивались спиною къ своимъ королямъ. Многiе изъ предковъ освоились со вс?ми главными городами Средиземнаго моря, пос?щали князей мелкихъ итальянскихъ государствъ, получали аудiенцiи у папы и великаго турка, но никогда не приходилось имъ отправляться въ Мадридъ. Помимо того, Фебреръ часто сердился на своихъ столичныхъ родственниковъ, юношей, гордыхъ своими благородными титулами, см?явшихся надъ его страннымъ званiемъ butifarra. И, зам?тьте себ?, семья представила родственникамъ, живущимъ на полуостров?, различныя маркизскiя прерогативы, предпочла высшiй титулъ островной знати и высокiя отличiя мальтiйскихъ рыцарей!..
Онъ началъ путешествовать по Европ?, осенью и въ начал? зимы д?лая своимъ постояннымъ м?стопребыванiемъ Парижъ, въ холодные м?сяца, Голубой берегъ, весною Лондонъ и л?томъ Остенде, временами на?зжая въ Италiю, Египетъ и Норвегiю смотр?ть полунощное солнце. При своемъ новомъ образ? жизни онъ почти стушевался. Жилъ скор?е какъ простой путешественникъ, какъ незначительный шарикъ великой артерiальной с?ти, которую страсть къ путешествiямъ раскинула поконтиненту. Но эта безпрерывно – подвижная жизнь, съ гнетущимъ однообразiемъ и неожиданными приключенiями, удовлетворяли его атавистическимъ инстинктамъ, наклонностямъ, унасл?дованнымъ отъ отдаленныхъ предковъ, великихъ гостей новыхъ странъ. Зат?мъ, странствованiя утоляли его страсть ко всему необычайному. Въ отеляхъ Ниццы, фаланстерiяхъ мiрового разврата, самаго лицем?рнаго и прикрытаго, въ темнот? комнаты его чувственность щекотали неожиданныя пос?щенiя. Въ Египт? ему пришлось б?жать отъ декадентскихъ ласкъ венгерской графини, бл?днаго цв?тка изящества, съ глубокими глазами, сильно надушенной; за н?жнымъ, молодымъ, блестящимъ обликомъ ея скрывалось гнилое т?ло.
Въ Мюнхен? ему исполнилось двадцать восемь л?тъ. Передъ т?мъ онъ ?здилъ въ Байрейтъ на представленiя вагнеровскихъ оперъ, а теперь, въ столиц? Баварiи пос?щалъ городской театръ, гд? шли моцартовскiя празднества. Хаиме не былъ меломаномъ, но странническая жизнь вынуждала его направляться туда, куда направлялась толпа, и роль пiаниста – любителя два года къ ряду обрекала его на музыкальное паломничество.
Въ мюнхенскомъ отел? онъ встр?тился съ миссъ Мэри Гордонъ, которую раньше вид?лъ въ вагиеровскомъ театр?. Это была высокая, стройная, тонкая англичанка, съ кр?пкимъ т?ломъ гимнастки: sports не дали развиться женскимъ полнымъ круглымъ формамъ, придали ей цв?тущiй, здоровый, безполый видъ, – видъ красиваго юноши. Наибольшей красотой отличалась голова – голова пажа, прозрачная, какъ форфоръ: розовыя ноздри игривой собаки, влажные голубые глаза и св?тлыя волосы, б?ловато – золотые сверху, темно – золотые снизу. Красота ея вызывала поклоненiе, хрупкая, британская красота; въ тридцать л?тъ ее хоронятъ фiолетово – м?дный налетъ и желтыя пятнышки на кож?.
Иногда она изумляла Хаиме въ ресторан? взглядомъ голубыхъ глазъ, ясныхъ, спокойно – см?лыхъ, устремленныхъ на него. Ходила съ толстой, рыхлой, нарумяненой дамой, компаньонкой въ черномъ костюм?, canotier соломенномъ красномъ, такого же цв?та пояс?, разд?лявшемъ на два большихъ полушарiя ея грудь и животъ. Она, молодая, легкая, казалась цв?ткомъ изъ золота и жемчуга въ своемъ б?ломъ фланелевомъ плать?, мужского покроя, въ мужскомъ галстук?, въ панам? съ вогнутыми полями, со спущенной голубой вуалью.
Фебреръ встр?чался съ ними на каждомъ шагу: въ картинной галлере?, передъ Евангелистами Дюрера; въ скульптурной гаплере?, осматривая эгинскiе мраморы въ городскомъ театр? рококо, гд? п?ли въ честь Моцарта, старинной зал?, съ украшенiями изъ форфора и гирляндъ, внушавшими зрителямъ мысль о пурпурныхъ каблукахъ и б?лыхъ парикахъ. Привыкши встр?чаться, Хаиме прив?тствовалъ ее улыбкой, а она, казалось, робко отв?чала сверкающимъ взглядомъ своихъ глазъ.
Однажды утромъ, выйдя изъ комнаты, онъ встр?тился съ англичанкой на площадк? л?стницы. Она наклонила свой мужской бюстъ надъ перилами.
– Лифтъ! Лифтъ! – кричала она своимъ птичьимъ голоскомъ, вызывая служителя подъемной машины.
Войдя вм?ст? съ нею въ кл?тку, Фебреръ поклонился и сказалъ н?сколько словъ, чтобы завязать разговоръ, Англичанка молчала, пристально глядя на него ясно – голубыми зрачками, въ которыхъ, казалось, искрилась золотая зв?зда. Она сид?ла неподвижно, какъ будто не поняла. Но Хаиме видалъ ее въ читальной зал? перелистывающей парижскiя газеты.
Выйдя изъ подъемной машины, англичанка быстрымъ шагомъ направилась въ контору, гд? съ перомъ въ рук? находился кассиръ гостинницы, Посл?днiй выслушалъ ее съ услужливымъ видомъ, какъ полиглотъ, понимающiй вс?хъ квартирантовъ, вышелъ изъ-за своей загородки и спустился къ Хаиме. Фебреръ притворился, будто читаетъ объявленiя въ вестибюл?, все еще смущенный своимъ фiаско. Онъ не пов?рилъ своимъ ушамъ, когда услышалъ: – Господинъ, эта барышня проситъ васъ представить.
И, обернувшись къ англичанк?, служащiй прибавилъ съ н?мецкимъ спокойствiемъ, какъ челов?къ, выполняющiй свой проффессiональный долгъ:
– Monsieur гидальго Фебреръ, испанскiй маркизъ!
Онъ зналъ свою обязанность. Каждый испанецъ, путешествующiй съ хорошими чемоданами, есть гидальго и маркизъ, разъ не заявляетъ о себ? иначе.
Зат?мъ указалъ глазами на англичанку. Та стояла строгая и важная во время церемонiи, безъ которой ни одна д?вушка не можетъ переброситься словомъ съ мужчиной. – Миссъ Гордонъ, докторъ мельбурнскаго университета.
Миссъ протянула свою маленькую ручку въ б?лой перчатк? и съ грубостью гимнаста пожала правую руку Фебрера. Только тогда р?шилась говорить.
– О, Испанiя!.. О, донъ Кихотъ!
He помня какъ, они вышли вм?ст? изъ отеля, бес?дуя о представленiяхъ, которыя пос?щали по вечерамъ. Сегодня театра не было, и она, думала отправиться на поле Theresienwiese у статуи Бавapiи, посмотр?ть тирольскiй праздникъ, послушать тирольскiя п?сни. Позавтракавъ въ отел?, они явились на поле; поднялись на вершину огромной статуи, обозр?вали баварскую равнину, ея озера и далекiя горы; проб?жали Галлерею славы, заставленную бюстами знаменитыхъ баварцевъ, имена которыхъ, по большой части, читали впервые, и закончили хожденiемъ изъ балагановъ въ балаганъ, восхищаясь костюмами тирольцевъ, ихъ гимнастическими танцами, ихъ руладами и трелями въ род? соловьиныхъ.
Ходили вдвоемъ, какъ будто знакомы были ц?лую жизнь. Хаиме удивлялся, въ ея жестахъ и движенiяхъ, см?лости и свобод? англосаксонскихъ д?вушекъ, не боящихся общенiя съ мужчиной, чувствующихъ твердую почву подъ ногами, при собственномъ надзор? за собой. Съ этого дня они вм?ст? отправлялись осматривать музеи, академiи, старинныя церкви, иногда одни, иногда съ компаньонкой – миссъ, старавшейся сл?довать за ними. Какъ товарищи они обм?нивались впечатл?нiями, игнорируя разность половъ. Хаиме испытывалъ желанiе воспользоваться этой интимностью, говорилъ любезности, позволялъ себ? маленькiя вольности, но въ надлежащiй моментъ сдерживался. Съ этими женщинами опасно д?йствовать: он? остаются безстрасными, при всякихъ впечатл?нiяхъ; необходимо ждать, пока она сама не сд?лаетъ перваго шага. Эти женщины могутъ одн? странствовать по мiру, сознавая, что способны порывы страсти остановитьтударами бокса. Во время своихъ путешествiй онъ встр?чалъ такихъ, которыя въ муфтахъ или въ ридикюляхъ, вм?ст? съ коробочками пудры и платкомъ, носили съ собою крошечный никелированный револьверъ.
Миссъ Мэри разсказывала ему объ отдаленномъ океанiйскомъ архипелаг?, гд? отецъ ея былъ ч?мъ-то врод? вице – короля. Матери у ней не было. Она прi?хала въ Европу пополнить образованiе, полученное ею въ Австралiи. Была докторомъ мельбурнскаго университета, докторомъ музыки… Хаиме, съ удивленiемъ слушая ея разсказы о далекомъ мiр?, но стараясь не выдавать своего удивленiя, говорилъ о себ?, о своей семь?, о своей стран?, о достоприм?чательностяхъ острова, пещер? Арт?, трагически грандiозной, хаотической, какъ предверiе ада, драконовыхъ гротахъ, съ ихъ св?тлыми сталактитовыми рощами, словно ледяной дворецъ, съ ихъ тысячел?тними, дремлющими озерами, изъ кристальной глубины которыхъ, казалось, вотъ – вотъ, подымутся волшебныя нагiя фигуры, подобныя дочерямъ Рейна, охранявшимъ сокровище Нибелунговъ. Миссъ Гордонъ восторженно внимала ему. Хаиме какъ бы выросъ въ ея глазахъ – сынъ сказочнаго острова, гд? море сине, солнце сiяетъ всегда, цв?тутъ апельсинныя деревья. Мало – по – малу Фебреръ сталъ проводить вечера въ комнат? англичанки. Представленiя празднествъ Моцарта закончились. Миссъ Гордонъ ежедневно требовалась духовая пища – музыка. Въ салон? у ней были рояль и комплектъ партитуръ, сопровождавшiе ее и въ путешествiяхъ. Хаиме садился рядомъ съ нею, передъ клавитурой, и старался аккомпанировать ей въ пьесахъ, которыя интерпретировались всегда одного итого же автора, божественнаго, единственнаго. Отель находился около станцiи: шумъ тел?жекъ, экипажей и трамвайныхъ вагоновъ энервировалъ англичанку, заставлялъ ее закрывать окна. Компаньонка оставалась въ своей комнат?, довольная, что не приходится соучаствовать въ этой музыкальной вакханалiи: куда больше удовольствiя поработать, какъ сл?дуетъ, надъ ирландской вышивкой. Миссъ Гордонъ, наедин? съ испанцемъ, вела себя, какъ учительница.
– Ну, еще разъ: повторимъ тему «шпаги». Будьте внимательн?й.
Но Хаиме былъ разс?янъ: поглядывалъ украдкой на гладенькую, б?лую – преб?лую шею англичанки, съ золотистыми волосиками, с?тью синихъ венъ, слегка обозначившуюся на прозрачной, перламутровой кож?.
Однажды вечеромъ шелъ дождь: свинцовое небо, казалось, грозило смыть краску съ крышъ. Въ гостинной разливался тусклый св?тъ виннаго склада. Играли почти впотьмахъ; читая на б?ломъ пятн? нотъ, вытягивали впередъ головы. Шум?лъ зачарованный л?съ, качая зеленымъ, шелестящимъ уборомъ надъ Зигфридомъ, невиннымъ сыномъ природы, жаждавшихъ узнать языкъ и душу неодушевленныхъ предметовъ. П?ла птица – руководительница, и раздавался ея н?жный голосъ, временами заглушаемый, среди ропота листвы. Мэри дрожала въ восторг?.
– Ахъ, поэтъ!.. Поэтъ!
И продолжала играть. Въ нароставшемъ мрак? гостинной звучали дикiе аккорды, провожавшiе героя къ могил?, похоронный маршъ воиновъ, несущихъ на длинномъ четырехъугольномъ щит? коренастое, б?лое и золотистое т?ло Зигфрида, и прерывающая звуки марша меланхолическая фраза бога боговъ. Мэри играла съ дрожью: вдругъ ея руки отд?лились отъ клавишей, голова очутилась на плеч? Хаиме, – словно птица сложила свои крылья.
– О, Рихардъ!.. Рихардъ, mon bien aime!
Испанецъ увид?лъ ея блуждающiе глаза, ея плачущiй ротъ: они отдавались ему; почувствовалъ въ своихъ рукахъ ея холодныя руки. Дыханiе его захватило. На груди его легли два скрытыхъ, эластичныхъ, твердыхъ полушарiя, существованiя которыхъ онъ не могь подозр?вать…
Въ этотъ вечеръ музыки больше не было.
Въ полночь, ложась спать, Фебреръ все еще не могъ опомниться. Онъ былъ первый, первый, достигшiй ц?ли: вн? сомн?нiя. Посл? столькихъ нер?шительныхъ минутъ все вышло необыкновенно просто, какъ будто предложили руку, безъ всякихъ старанiй.
Удивительнымъ казалось и то, что его назвали чужимъ именемг. Кто этотъ Рихардъ? Но въ часъ н?жныхъ, мечтательныхъ признанiй, см?няющихъ часы безумiя и забвенья, она разсказывала ему о впечатл?нiи, которое испытала, впервые увидавъ его среди тысячи головъ зрителей байрейтскаго театра. Это былъ онъ! Онъ, какимъ его изображаютъ юношескiе портреты! И встр?тившись съ нимъ снова въ Мюнхен?, подъ одною кровлею, она поняла, что «жребiй брошенъ» и безполезно бороться противъ притягательной силы.
Фебреръ съ ироническимъ любопытствомъ осмотр?лъ себя въ зеркало. Что могла найти женщина! Да: онъ походилъ на другого… Мясистый лобъ, р?дкiе волосы, острый носъ, торчащая борода… Съ годами все это обозначится р?зче и придастъ ему профиль колдуна… Великол?пный, славный Рихардъ! Какъ это случилось: онъ подарилъ ему одн? изъ наибол?е счастливыхъ минутъ въ жизни?… Что за оригинальная женщинаi
И удивленiе его еще увеличилось въ сл?дующiе дни, см?шиваясь съ горечью. Эта женщина, какъ будто, ежедневно перерождалась, забывая прошлое. Она встр?чала его съ важнымъ и строгимъ видомъ, словно ничего не произошло, словно факты не оставляли въ ней сл?довъ, словно предыдущаго дня не существовало. И только когда музыка воскрешала память о другомъ челов?к?, она становилась н?жной и покорной.
Хаиме, выведенный изъ себя, хот?лъ повел?вать ею: онъ, какъ – никакъ, мужчина. Онъ сталъ добиваться того, что игры на фортепьяно было меньше и въ немъ она вид?ла н?что больше живого портрета кумира.
Имъ, опьяненнымъ счастьемъ, Мюнхенъ показался безобразнымъ, скучнымъ показался отель, гд? они были чужiе другъ для друга. Они чувствовали потребность на свобод? ворковать, улет?ть подальше. И въ одинъ прекрасный день очутились въ гавани, гд?, у входа, стоялъ каменный левъ, а за нимъ простиралась необозримая равнина громаднаго озера, слившагося на горизонт? съ небомъ. Они были въ Линдау. На пароход? они могли отправиться, какъ въ Швейцарiю, такъ и въ Констанцъ. Предпочли тихiй н?мецкiй городъ, знаменитый соборомъ поселились въ гостиниц? Острова, старомъ доминиканскомъ монастыр?.
Какъ волновался Фебреръ, вспоминая эту эпоху, лучшую въ его жизни! Мэри, попрежнему, была для него оригинальной женщиной; всегда приходилось покорять ее. Доступная въ изв?стные часы, въ остальное время она держалась холодно и строго. Она была его любовницей; однако онъ не могъ позволить себ? ни мал?йшей вольности, ничего, говорящаго объ интимностяхъ сожительства. При мал?йшемъ намек? на нихъ она красн?ла и протестовала: shoking!.. Т?мъ не мен?е, каждое утро, на зар?, Фебреръ по корридорамъ бывшаго монастыря пробирался въ свою комнату, приводилъ въ безпорядокъ кровать, чтобы прислуга ничего не подозр?вала, и выглядывалъ на балконъ. Въ саду высокихъ розъ, раскинутомъ у его ногъ, п?ли птицы. Дальше, безконечная гладь Констанцскаго озера окрашивалась пурпуромъ солнечнаго восхода. Первыя рыбацкiя лодочки разр?зали воду волнами апельсиннаго отт?нка. Слышался вдали звонъ соборныхъ колоколовъ, разносимый влажнымъ утреннимъ в?тромъ. Начинали скрип?ть подъемные краны на берегу, гд? кончаются дамбы и озеро превращается въ Рейнъ. Шаги слугъ и звуки чистки будили въ отел? эхо монастырскаго корридора.
У балкона, совс?мъ близко, такъ что Хаиме могъ достать рукою, стояла башенка съ шиферной кровлей, со старинными гербами на круглой ст?н?. Въ этой башн? сид?лъ Иванъ Гуссъ, передъ смертью на костр?.
Испанецъ думалъ о Мэри. Сейчасъ, въ благоухающемъ мрак? своей комнаты, закинувъ руки за б?локурую головку, она покоится первымъ, кр?пкимъ сномъ; ея т?ло устало и еще дрожитъ отъ самыхъ благородныхъ усилiй… Б?дный Иванъ Гуссъ! Фебреръ жал?лъ его, словно друга. Сожгли передъ очаровательнымъ пейзажемъ, можетъ быть, въ такое же утро!.. Броситься въ пасть волка, отдать жизнь за пререканiя о томъ, хорошъ или дуренъ папа, могутъ или н?тъ мiряне причащаться виномъ, какъ священники! Умереть за это, когда жизнь такъ прекрасна, когда еретикъ могъ бы великол?пно украсить ее какой-нибудь б?локурой, полногрудой, широкобедрой прiятельницей кардинала, присутствовавшей на его казни!.. Несчастный апостолъi Хаиме чувствовалъ ироническую жалость къ наивному мученику. Онъ гляд?лъ на жизнь иными глазами. Да здравствуетъ любовь!.. Она – единственная серьезная вещь въ жизни.
