Сочинения. Том 4. Антидепрессант

– Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю…, – с выражением продолжал отец

Многие, как и я, тогда считали, что замечательный вирш Михайло Петренко – необычного коллежского асессора, родившегося целых двести лет назад и ушедшего в заоблачные края в неполные пятьдесят, принадлежал перу великого Тараса.

– Чому ж, я не сокил… – Эта замечательная песня, в исполнении народного артиста Дмитро Гнатюка, лилась из нашей радиоточки, казалось, беспрерывно. С раннего утра и до позднего вечера. Большинство местных гулянок не проходили, никак не могли пройти, без ее дружного исполнения.

Особенно впечатляло окончание стиха, —

…орлом быстрокрылым у нэбо польнув

и в хмарах навики от свиту втонув

– Навеки утонуть в облаках от обычного Света? Либо сбежать из нашего мира? А может, скрыться от удовольствий?! Или от света, наполненного танцующими парами и бессмысленными светскими разговорами? – все это долго, очень долго, было для меня непонятным и завораживающе непостижимым

Трудности перевода? Или, скорее, раздумья, сопровождавшие обычный процесс взросления?

Когда лежишь в траве и любуешься облаками, главное, никуда не торопиться.

Важно, конечно, заранее наиграться в футбол с тезкой Миликом Айзенбергом, набегаться в ловитки с Аликом Березиным и в бесконечные прятки с неповоротливым, но азартным Ромкой Бортманом.

Затем, надо обязательно заглянуть к Ткачукам на диафильмы про храброго портняжку.

У Вовы и его младшего Леньки Ткачуков была лучшая в Сокирянах коллекция сказок.

Пленки с удивительными волшебными историями хранились в маленьких цилиндрических коробочках с названиями, напечатанными на салатовом, голубоватом и желтом фоне специальных наклеек. Когда коробочки открывались, изнутри доносился удивительный запах странствий, приключений и всяческих чудес. Также пахла пленка на больших бобинах у дяди Янкеля. В нашем старом Сокирянском кинотеатре он служил самым главным киномехаником.

После того, когда вся суета-сует оставалась позади, а мелкие желания были удовлетворены полностью, можно было, наконец, приступить к самому главному и интересному. Смотреть в небо. Следить за облаками.

Захватив пару бутылочных стеклышек, которыми была усыпана вся поверхность небольшого пустыря, возле буфета Яши-инвалида, я располагался под кустом. В родном парке. Со всеми удобствами. Оттуда были отлично видны, и небо, и большой холм, и все-все огромное пространство моей собственной Вселенной, от которой никто-никто не отвлекал.

Сквозь зеленое стеклышко мир казался унылым и постным, но через желтовато-коричневое – веселым и разнообразным.

– Вот! Вон там! Пролетел самый настоящий кукурузник

Говорили, что на нем можно было долететь аж до самых Черновиц. Не то, что до соседних Раскопинцев или Окницы, находившейся, всего-то, в семи километрах.

– Да-да, именно за той большой горой

Именно оттуда, да еще со стороны Шипота, наплывали самые красивые и самые удивительные облака

Даром, что эти скопления водяного пара большинству наблюдателей напоминали только корабли с лодками. От парусников эти облака позаимствовали, пожалуй, только плавность и величавость движения. Хотя некоторые, были, действительно, похожи на различные типы плавсредств.

Редко, среди туч, встречались настоящие великаны и разнообразные человеческие лица. В основном, это были формы, больше похожие на собак, лошадей и прочую живность. Их разнообразные головы, лапы, хвосты. Бывали, конечно, львы, почти настоящие жирафы и гигантские слоны. Особенно у края горизонта, перед самым закатом солнца.

Самое большое количество разных видений в облаках появлялось, почему-то, после какого-нибудь интересного фильма или громкого события.

Вон, к примеру, та здоровая туча. Знай, плывет себе плавненько. Такая, вся из себя белая и пушистая. Похожа на ту дворнягу, которой когда-то, во время облавы, выстрелами перебили лапы. Случилось это, прямо возле нашего дома.

В годы моего детства, в Сокирянах часто устраивали охоту на бродячих псов. Тогда, вдруг, по улицам начинали бегать взрослые дядьки с винтовками и грозными красными повязками.

Несмотря на обилие детворы, любившей понаблюдать за всем необычным, те дядьки отчаянно ругались матом и, тщательно выцеливая, беспощадно стреляли по всем собакам.

Убить животное сразу, не получалось. Переулки постепенно заполнялись страшными визгами и плачем раненых, умиравших дворняжек. Бедняги скулили и прятались по всем углам, куда удавалось заползти. Но их настигали, беспощадно добивая выстрелами в упор.

Затем, растрелянных, безжалостно и равнодушно забрасывали в обычную телегу. А после того, как она наполнялась, увозили. Увозили невесть куда. За телегами, по пыльной дороге, ещё долго тянулись бесконечные следы красных капель и струек. Кровь, у тех бедных собак, была, как у нас с Вами. Все того же, красного цвета. Будто у обычных кур, зарезанных шойхетом перед свадьбой старшей дочери Лойфманов – первого большого торжества, которое хорошо мною запомнилось.

Наверное, и в сорок первом, так же бегали охотники, гоняясь за евреями. То бишь, жидами. Так оскорбительно осклабившись, до сих пор, называли и называют нас словаки, поляки и украинцы. Называют, по их убеждению, только потому, что, видите ли, замены этим оскорблениям в их собственных языках, попросту, не существует. Не существовало и раньше. И нет до сих пор.

В тех местах, где евреев, в словакии, польше, прибалтике и украине (не буду писать названия этих территорий массовых убийств моих близких с большой буквы) называли жидами, их изничтожили, ограбили и изнасиловали, растерзали и сожгли, в намного больших количествах, чем в других странах.

Ни капли не сомневаюсь, что, если бы только захотели и покаялись, то могли бы, запросто, придумать другое слово, вместо оскорбительного и уничижительного слова, – Жид.

С каким удовольствием и маниакальной страстью его продолжают изрыгать из себя и сейчас, те, шипящие от злости, скворчащие от ненависти, раздвоенные змеиные антисемитские языки.

Догадались же в Америках с Европами, когда общественное мнение прижало, вместо запрещённого и унижавшего слова « Нигер», научиться произносить говорить слово «афроамериканцы». И ничего. Корона с тех наций не упала. За «Нигера», сейчас, даже в тюрьму сажают. А за Жида, нет.

С детства, хорошо помню, с каким омерзением, презрением и жаждой оскорбить, всегда произносилось ужасное слово, – Жид. Бросалось оно в меня довольно часто, иногда, перед, иногда, вслед за увесистым камнем.

Вы попробуйте. Просто попробуйте произнести слово Жид перед зеркалом. Даже, если Вы народный артист. Произнести уважительно, интеллигентно. Ласково так, – Жиденыш, ты мой. Что-то не получается? Правда?

В отличие от мужиков, отстреливавших собак в Сокирянах, у наци-полицаев повязки были не красными, а белыми. Матерились они, думаю, точно также. Также убивали, складывая в телеги замордованных, истерзанных жидов и жидовок. Как не хочется думать о том, что это были те же ловцы собак, хорошо знавшие дорогу на мыловарню.

Помню, как Борька Зайцев и Фройка «зуб давали», что слышали от кого-то, что собак убивали и отвозили именно на мыло. Долго, очень долго, я не мог смотреть на обмылки без чувства внутреннего содрогания.

Вот, проплывает облако с небольшим белым паром, по-соседству. Похоже на бородку моего славного прадеда Аврума и голову Цирл – моей прабабушки, Вслед за ними, движется облако побольше. Наверное, дед Мендель. В гетто, они с Аврумом, со слов моей бабушки Ривы, погибли один за другим. Маленькое облачко с более крупным – это двухлетняя Ревуся со своим папой Залманом, убитые там же. Кстати, маленькая Ревуся могла стать моей тетушкой

Тот песик, что похож на дворнягу, когда-то заползшую к нам во двор, скрываясь от охотников за собачьими головами, проплывает сейчас прямо надо мною. Движется он в виде маленького незамысловатого облачка.

Скулил, бедный, помнится, очень тихо и безнадежно. Свора злобных мужиков, окружённая облаками сивушных паров и грубых ругательств, вихрем пронеслась мимо нашей калитки.

– Недаром говорят, что заживает быстро, как на собаке, – удивился отец, увидев, что пёсик, прихрамывая на все четыре лапки, впервые встал на ноги, всего через неделю, после ужасной облавы

Шатаясь от слабости, он потянулся и пошел, пошкандыбал за вкусной куриной косточкой, которую я протянул ему после обеда.

С тех пор, собакевич привязался как банный лист, стараясь сопровождать меня по всему нашему небольшому местечку.

Ревниво распугивая девчонок, он, порой, раздражал. Ведь к некоторым представительницам очаровательного племени косичек и бантиков, я был всегда неравнодушен

Только начал посещать первый класс, как пёсик, тут же, стал провожать меня, аж до самых дверей школы. Ошивался там, вплоть до самого окончания занятий.

Радостно виляя хвостом на переменках, он резво подскакивал, норовя лизнуть прямо в лицо.

После занятий, друг гордо шёл рядом со мною, до самого дома, облаивая все многочисленные потенциальные опасности, которые могли бы, по его строгому разумению, угрожать по дороге.

– Милик! Милику! Гей эсн (иди кушать, идиш), – снова бабушка Рива со своей едой!, – возмутился я, очнувшись от пристального наблюдения за тучами и невольно стряхивая прекрасные разноцветные грезы

– Все! Конец мечтаниям. Конец облакам и зачарованным буйным фантазиям

Точно знаю, что теперь бабушку не угомонить, не утихомирить. Только и знает, что позорить меня перед всеми Сокирянами. Кричит с веранды, а слышно на весь парк. Орет на всю Ивановскую.

– И на тебе, пожалуйста. – Небольшая группка моих приятелей с подружками уже скалятся во весь рот

– Иди – иди, Милику, – передразнивает соседка Раечка, дочь Яши-инвалида, – тебя уже снова кушать зовут. Бедненький ты наш, худенький и голодненький

– Топай-топай, теперь все равно не отделаешься, – со смехом добавлял ее двоюродный братик Фимочка

Да и сам, я уже прекрасно все понимал,

– Деваться некуда

– До свидания, Облака! До свидания, дорогие мои. Плывите – плывите, себе вдаль, к речкам, океанам и далеким странам

Вы же вольные и свободные. Кушать Вас никто не заставляет

– Ладно. Не печальтесь, дорогие. Мы ещё обязательно, обязательно встретимся…

ДИАЛЕКТИКА, БЛЯХА-МУХА…

Очередями в Союзе было не удивить. Толпы людей азартно стояли за книгами, колбасой, рубашками и прочими мелочами. Никого бы не озадачила и толпа женщин, выстроившихся за огурцами. Недоумение вызывало только то, что очередь состояла из профессиональных тепличниц, ежедневно тырящих (ворующих, укр) десятки килограммов этого дефицита, не сходя со своего рабочего места.

– Очень уж, у тебя, Эмануил, все вкусно вырастает, – заявляли они, доставая из карманов мятые трешки с пятерками. Их они вручали добродушному и мудрому Игорю Ильичу, который заведовал, и весами, и всей тепличной бригадой. Огурчики, действительно, получались фантастическими и благоухали особой первозданной свежестью. То немногое, что оставалось после запасливых работниц, бережно свозилось на колхозный склад из теплицы, где я, все колдовал и колдовал, над своей будущей диссертацией.

Интересных придумок было не занимать. К корням вода с питательным раствором подавалась экономными капельницами. К листьям – разбрызгивалась сверху из специальных форсунок. Мелкодисперсный радужный туман оседал, накапливаясь на каждой, из множества незаметных ворсинок, напоминавших прелестный и нежный пушок, видимый, зачастую, только летом, на загорелых шеях девчонок.

Микрокапельки не только охлаждали перегретые листья. Они щедро питали растения бесценным углекислым газом. Загодя, я заправлял его в поливную воду из больших баллонов, которые пользовали, в те времена, запасливые продавцы газировки. Пузырьки бодро лопались на листьях, значительно усиливая фотосинтез, охлаждение и прирост урожая.

Работящие пчёлы, вылетая из единственного улья, установленного в, противоположном от входа, конце теплицы, деловито жужжали вокруг золотистых и щедрых цветков. Те очень обильно высыпали и украшали растения, после вчерашнего вечернего окуривания.

В большой металлической бочке мною поджигались охапки приятно пахнущих древесных опилок, приносимых мешками из соседней столярки. Синий дым быстро и красиво заполнял все междурядья растений, подвязанных к проволоке, натянутой поверх листьев. Растения огурца стояли, как зелёная гвардия – сплошной плотной зеленой стеной.

Отчего же дым вызывал такое обильное цветение?

Один из вероятных ответов, пришедших в голову, представился мне, тогда, следующим образом.

Миллионы лет назад, дым от лесных пожаров разносился в джунглях, распространяясь на тысячи километров. До прихода гибельного пламени гигантских пожаров, которые тушить, в те времена, было некому, оставались недели. Вероятно, что в процессе эволюции, природа оставила жить только те растения, которые, получив сигнал от первых же молекул дыма, немедленно выбрасывали цветки. Насекомые приступали к опылению. Завязывались огурчики, которые, зачастую, успевали упасть в почву и рассеять по лесам семя, ещё до прихода неумолимо-жёстокого всесжигающего пламени.

Ещё меня расстраивали белокрылки, слетавшие с облюбованных верхних листиков, целыми облачками. Они не только высасывали из растений ценные соки, но и переносили подлый сажистый гриб, закрывавший поверхность листьев своим чёрным клейким покрывалом. Он затруднял проникновение света к зелёным хлоропластам, резко снижая фотосинтез и дыхание.

Вместо отравлявшего, все и вся, яда Би-52, мне удалось сгонять в Кишинёв. Там, в институте биометодов защиты растений, удалось достать немного Инкарзии. В отличие от белых вампирчиков белокрылки, эта маленькая мушка, по цвету, была чёрной.

Она с удовольствием питалась многочисленным потомством страшного белого вредителя. Однако, пресловутая инкарзия размножалась медленнее плодовитой и прожорливой белокрылки. Каждую неделю, приходилось выпускать в теплицы все новые и новые стайки этих симпатичных и полезных насекомых. Дополнительно, приходилось использовать и грибок с красивым названием, Ашерсония. Грибку были гастрономически небезразличны обширные кладки яиц белокрылого вредителя.

Огурцы, выращенные в таких, экологически благоприятных, условиях, обладали ярким вкусом и ароматом. Они покорили очерствелые, было, сердца суровых работящих тепличниц. Все понимая о вредности избыточной химии, они любили побаловаться приятными и полезными дарами природы.

Незаметно проскочил десяток лет. Позади оказались, и защита диссертации, и престижная работа в Академии Наук. Новые времена жестоко разваливали великую страну. Однако передовые технологии, ещё оставались в цене. Потенциал Союза разрушался быстро, но, кое-где, оставались небольшие островки былого процветания. Было необычно, но очень интересно.

Посылая в Италию первый миллион полезных насекомых, вольготно разместившихся в небольшой картонной коробке, нашпигованной листиками огурца, мы волновались. Тревожились не на шутку.

Контракт с нами на еженедельную поставку миллионов трудолюбивых чёрных мушек, мог не только спасти от применения пестицидов десятую часть итальянских теплиц и помочь фермерам, желавшим использовать «органические» способы получения богатых урожаев.

Ежеквартальная пара зелёных валютных миллионов дохода, как достойного вознаграждения, также, была бы совсем-совсем нелишней. Гигантские, на первый взгляд, капиталы в рублях, накопленные за первые годы перелома, таяли быстрее весеннего снега. Неконтролируемая инфляция разваливающегося Союза, просто, зашкаливала.

Партия инкарзии, через Москву и Лондон, долетела до Рима вполне благополучно. Предстоял, однако, самый главный, решающий тест – «на аппетит мушек», от которого зависели, и цены, и бесконечные условия контракта, ловко сплетенного пронырливыми чернявыми адвокатами из солнечной средиземноморской страны.

Для бизнеса было критически важно, чтобы инкарзия питалась с большим аппетитом, съедая как можно больше вредителей. Неделя испытаний тянулась бесконечно.

– Ваши мушки, из Советского Союза, оказалось, в два-три раза голоднее и прожорливее всех, известных в мире, видов Инкарзии, – радостно орал в трубку восхищенный голос нашего будущего партнера. Контракт был подписан по максимальным ценам

_____________

Экстраполируя эту историю на громкие успехи в Америке иммигрантов из бывшего Советского Союза, Михаил Абрамович – мой старый американский приятель, дважды сидевший по тюрьмам, заслуженный работник советской торговли, сделал своё, очень важное, по его мнению, философское умозаключение,

– Я был всегда убежден, – начал глубокомысленно произносить фразу, видавший виды, аксакал, аккуратно отрезая кончик толстой сигары и обмакивая его в драгоценный коньяк Луи ХIII, соблазнительно темневший в фирменной бутылке из горного хрусталя

Тщательно раскурив сигару, он продолжил,

– Я всегда знал и чувствовал, шо все живое, шо родилося и выросло в Союзе, таки является, и самым голодным, и самым конкурентноспособным во всей природе

Диалектика, бляха муха…

ХОЛОКОСТ…

6 июня 1941, у отца был день Рождения. Впереди были длинные летние каникулы, наполненные детскими играми и почти взрослыми подработками.

Однако, 22 июня, над Сокирянами, вдруг, пронеслись тёмные стаи незнакомых самолетов-крестоносцев. Один из них, как-то очень буднично, сбросил одну бомбу, прямо у клуба. Взрыв, смертельно перепугав нескольких случайных прохожих, разметал ближайшие кусты и деревья.

В 12 часов дня, репродукторы, голосом Молотова, хрипло объявили о начале страшной Войны. Многие Сокирянцы, русские, украинцы, молдоване, включая молодых и задорных Абрама Зицера, Янкеля Вайнзофа, Нюму Высоцкого и Яшу Файнблата, сразу кинулись в военкомат. Они-то и успели на Войну, тем единственным и, как оказалось, последним эшелоном.

О плановой мобилизации, в условиях дикой неразберихи, в ту пору, не могло быть и речи. Государственная граница была совсем рядом, в соседних Липканах.

Советские войска отступали повсеместно, особенно на севере. Только немцы и румыны входить в Сокиряны, не очень-то и торопились. Выяснилось затем, что отважные пограничники в Липканах отдав свои жизни, оказали геройское сопротивление, сражаясь до последнего.

В Сокирянах, после ухода Красной Армии, воцарилось безвластие. Вернее, наш городок оказался в руках небольшого процента оголтелых погромщиков, безнаказанно убивавших, грабивших и насиловавших.

В отличие от правивших свой разбойный бал прорумынских кузистов, разогнанных своим же Королем, за пару лет до этого, те убийцы, назвавшие себя бандеровцами из Черновицкого куреня, были настоящими изуверами.

Круглосуточные грабежи, удары сапогами в живот беременных, потоки крови от зарубленных топорами, нечеловеческие крики истязаемых, наполнили многие улочки нашего местечка.

Даже вошедшие в город румынские части, были шокированы злобствовавшими нацистами. Для срочного наведения порядка, пришлось, скорым военно-полевым судом, осудить и расстрелять нескольких отъявленных убийц-погромщиков. Правда, расстрелять, наряду с группой евреев, осмелившихся оказать вооруженное сопротивление. Казалось, что порядок был восстановлен.

Прячась по чердакам,/в то страшное время, отец лихорадочно, ещё и ещё раз, спрашивал Чарну – свою старшую сестру. Вопрошал о причинах той ужасавшей вакханалии. Она же, не могла ничего объяснить. Только судорожно вздрагивала при каждом вопле, доносившемся до места, где они скрывались.

На другой сокирянский улице, на таком же заброшенном чердаке, расположенном над конюшней румынского вспомогательного взвода, пряталась семья моей будущей мамы. Они все пытались не привлекать внимания погромщиков, продолжавших свои ужасавшие ночные рейды по еврейским жилищам. С какими страданиями, подушкой, они приглушали мучительный кашель маленькой двухлетней Ревуси. Ей, тогда, удалось выжить, чтобы затем, через несколько месяцев, угаснуть, умереть в нечеловеческих муках гетто.

Роза, бабушкина сестра, всю жизнь, потом, вспоминала свою единственную и неповторимую доченьку, от которой, только и остался, что один единственный портрет, висевший на стене нашего дома.

В детстве, я мог часами смотреть в ее ангельски-добрые, по-детски наивные глаза, ещё и ещё раз, внимая грустному рассказу ее несчастной матери.

Моим родным, только ещё предстояли долгие мучительные дороги Смерти в Могилев и Винницкую область, страшные картины тысяч убиенных стариков, с торчавшими из воды бородами, медленно и величаво сносимых вниз быстрым течением Днестра. С первобытным ужасом, мои близкие наблюдали безвинных мертвых младенцев. Поднимая над собою, высоко вверх, в немом вопросе, – За что?, – их предъявляли Небесам несчастные родители, доведённые до крайнего отчаяния. Большое количество малышей погибло в одну из очень холодных ночей, заставших многих в страшном Косоуцком лесу, промокшем от бесконечного дождя и горючих слез.

Впереди, была страшная зима сорок первого с горами замёрзших трупов в свинарниках Песчанки, Ободовки и Бершади, гибель многих и многих близких – братьев, сестёр, мам и пап, дедушек и бабушек.

Из тридцати пяти тысяч евреев Сокирян и окрестных местечек, домой, из гетто, вернулось менее пятисот взрослых и детей. В бездушной статистике трудно обнаружить и подсчитать таких, как одна из несчастных женщин, умершая во время сокирянского погрома. Погибшей от страха, от разрыва сердца, прижимая к себе пятимесячную дочку.

Малышка чудом выжила и, впоследствии, стала мамой Риммы Чаплин (Ройзман). Она, огромное ей спасибо, написала мне об этом случае – одном из десятков, сотен и тысяч происшествий, в той безжалостной, горестной трагедии.

В конце января, очередной раз, прошёл ежегодный День Памяти о Холокосте – тотальном, многомиллионном уничтожении европейского еврейства. 27 января 1945 года, советские солдаты освободили Освенцим.

Русские, украинцы, казахи, грузины и беларусы, представители всех народов и народностей Союза, разгромили немецких и прочих проклятых нацистов. В 1944 году, более двухсот гетто, на территориях Винницкой, Черновицкой и Одесских областей, перестали существовать. При этом, следует отметить еще один важный факт.

Начиная с Победы Красной Армии под Москвой, в декабре 1941 года, наиболее массовые убийства евреев, в том числе, на Украине, прекратились. Часть полицаев, от страха, разбежалась, часть – была направлена на службу в германские части СС, а небольшое количество, на которое немецкие фашисты попытались свалить основную вину в массовых казнях, была отправлена в немецкие концентрационные лагеря.

В 1942 году, Гиммлер организовал срочную инспекционную поездку по местам массового уничтожения и организовал огромную работу по сокрытию следов ужасных преступлений нацистов. В Бабьем Яру, Треблинке и прочих местах массовых убийств, наладили сжигание миллионов трупов. По всей территории убийств, запылали, задымили тысячи гигантских костров. На поля, где рассеяли пепел убиенных, высыпало местное воронье с плоскогубцами и ножами. Не думаю, что золото, добытое таким способом, принесло, хоть кому-нибудь из них, что-то, кроме проклятой жизни во многих и многих поколениях.

Накануне горестной даты, я,в очередной раз, с Любовью и великим Состраданием, вспоминаю и поминаю прадедушку с прабабушкой – Аврума и Цирл, дедушку Менделя и Залмана – мужа моей Розы, их маленькую дочь Ревусю, которая могла бы стать моей тетей, а главное, мамой и бабушкой детей и внуков, а также, многих-многих других, чьих счастливых глаз и голосов, уже никогда и никто, не смог ни увидеть, ни услышать.

Вечная Память, Вам, мои Дорогие. Постараемся вместе сделать так, чтобы подобное, никогда больше не произошло. Ни с одним народом…

НЕ ВИНОВАТАЯ, Я…

Прошли считанные секунды, после второй рюмки. Она добавила в горло еще двадцать грамм многоградусной фито-водки. Та была, определенно, чище слезы ребенка. После этого, в окружающем пространстве наступила какая-то особая тишина и прозрачность, никогда прежде невиданные и неслыханные.

Нет-Нет! Отдалённые ассоциации, конечно, присутствовали. Зачастую, к середине осени, мы замечали, как горизонты становились слегка синеватыми, а солнечный свет, отражаясь от золотого убранства, удивительно ярким. Тогда и пространство, из-за просветов в опустевших кронах деревьев, само, как-будто, значительно раздвигалось.