banner banner banner
Что было бы, если бы смерть была
Что было бы, если бы смерть была
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Что было бы, если бы смерть была

скачать книгу бесплатно

Я не из тех, кто ищет себе горе.
Я сказочник и враль! А голоса как море.
Мне некуда и незачем идти.

Чего проще: сказано – сделано; реальность поэта есть реальность силы (Никалай Бахтин); эта сила смотрела на Хельгу, а она говорила слова:

– Я желаю вам только добра.

– Да, – (не) согласился он.

Её добро, конечно же, не было для него злом. Просто её добра и зла вообще не было в его мире.

Даже «став» Николаем Перельманом, он не стал всеобщ: не мог «принять всё», приходилось – частности «выбирать на месте».

Она подождала. Но то, что она приняла за согласие, развития не получило.

Зато получилось другое развитие: то существо «победителя постижимого мира», что развивалось сейчас в ресторане на Невском проспекте – уже и произошло, и осознавало себя «когда-то бывшим» – в прошлом, а так же – всё ещё только собиралось происходить в будущем.

То есть – там и тогда, где (даже как душа у монитора) – была уже прошлой душой: находясь лишь там, где явило себя всё многомерие мира.

Где играет волшебная лира всевозможнейших версификаций. Где мой Перельман, бесполезнейший гений, был ещё более сложен и прост, нежели в собственной студии, откуда его душа отправила его тело за водкой, дабы ничто ей сейчас не мешало.

Вот что вдруг открылось, ни много, ни мало.

– Я желаю вам только добра, – настойчиво и бесполезно повторила Хельга.

Хельге, настойчивой Хельге, был нужен не сам Перельман, и плевать ей было до жизненных интересов помянутого Перельмана, но – вот без своего будущего (а оно в моём «её мире» немыслимо без моего экзистанса) она не могла обойтись: ей жизненно необходимо было его (помянутого Перельмана) жизненное пространство.

Пространство его сомнительной (человеческое – всегда сомнительно) гениальности.

А ведь он ей его предложил Но она не заметила предложенного. Поскольку истина, известно, анонимна.

– У вас нет будущего, – сказала она. – Поскольку нет имени (она понимала его лишь начинающим литератором); более того – у вас нет и времени, чтобы его создать: вы уже великовозрастный мальчик.

Его душа у монитора удивилась тому факту, что для создания будущего необходимо время. Его душу можно было понять: она попросту наблюдала за будущем временем – на своём экране (по необходимости вводя туда прошлые и настоящие времена).

Однако некоторые вещи следует формулировать. Перельман встретился с Хельгой, как с некоей реальностью мира.

Перельман приучал себя к миру. Надо каждое утро говорить себе: «Сегодня меня ждёт встреча с глупцом, наглецом, грубияном, мошенником.» (Марк Аврелий, римский император из династии Антонинов, философ, представитель позднего стоицизма, последователь Эпиктета. Последний из пяти хороших императоров).

Скажем прямо: желая Перельману (своего) «добра), Хельга зазывала его в литературные негры.

Ничего постыдного: так распределялись ограниченные ресурсы поместной (получившей удел на кормление) богемы. Разве что в случае с Перельманом (бес-полезным гением) – нельзя использовать запределье в качестве кирки или лопаты для построения личного счастьица; точнее: можно попробовать и (даже) разувериться в жизненной необходимости его прозрений для своего счастьица.

Перельман же встретился с Хельгой, просто потому что «Когда остаёшься один, нужно точно знать, с кем ты остаёшься.» (Бенедикт Спиноза); так вот они сейчас и со-существовали: словно бы души свои заключив в разные (несопоставимые и несовместимые) реинкарнации смыслов.

Он приготовился спросить (тем самым, узнав, заключить), но она его опередила: словно бы (по женскому праву) вошла в открытую дверь, не задумываясь, стоит ли в неё ломиться.

– Вы оторвались от жизни. Сами упоминали годы беспросветного алкоголизма. А теперь, все резервы и сроки растратив (и все те тараканьи бега пропустив, в которых она преуспела) вы захотели вернуться. Но не выйдет у вас ни черта, ибо заняты все места. Кроме места подле меня.

Она имела в виду тот отрезок его жизни (в который никак не поверится), что выскользнул из поля нашего зрения.

Повторю ещё и ещё раз: известный в соц. сетях Николай Перельман в нынешнем реале объявился после более чем двух десятилетий почти непрерывных пьянства и разврата, из которых чудом был вырван и сумел не только изменить свою внешнюю (социальную жизнь), но и внутренне преобразиться (почти так же обстоит и с моей Россией, но сравнения здесь неуместны).

Теперь ему (как и России) – быть и остаться более чем адекватным к прозрениям, которые его направляли.

Но сейчас он (заранее зная ответ) – всё же сделал уступку прошлому. Потому что некоторые вещи всё же следует формулировать. Он спросил:

– Вы хотите, чтобы мы вместе писали, стали со-авторы?

– Нет. Зачем мне, если «ваше всё» я могу получить безымянным и дать ему своё имя.

Он не удивился. Он удивился бы, если бы в этом мире было чему удивляться.

– Но вы хотите, чтобы мы вместе писали.

– Да.

Он не ответил.

– Когда-нибудь потом наши имена могут встать рядом (и в жизни, и на обложке), – пояснила она. – А пока что вы ничего не значите и ничего не умеете.

Он кивнул, соглашаясь. Она была совершенно права: он ничего не умел; но – ему всё дано было даром.

Потом он ответил ей ещё одной правдой:

– Мне не интересно.

– Очень жаль. Тогда у вас нет никакого будущего.

Она подождала испуга или возражений.

Он (молча) сказал ей:

– Я, пожалуй, подожду другого будущего.

Она (почти) услышала и (почти) кивнула, соглашаясь.

Но(!) – Перельман не двинул курсора: она ему была ещё нужна, для его самоопределения. Ведь в любом виртуальном мире можно выделить приоритеты своих плотски’х версификаций реальности, лишь относясь (или – не относясь) к женщине.

В реальности (почти) всё – относительно; всё – кроме женщины, ибо она продолжает жизнь (даже – рожая в смерть).

Он(!) – не задавался вопросом: почему он? Ему было свойственно это легкое (почти самоубийственное по своей претензии к миру) чувство неоспоримого превосходства. Он(!) – усмехнулся (про себя и о себе). Он подумал строками Бертрана де Борна, трубадура XII столетия:

Пригоден только рыцарь для любви,
В бою отважный и сладкоречивый.
И дама, что на ложе ляжет с ним,
Очистится от всех своих грехов.

Потом (всё же) – его душа у монитора двинула стрелку курсора. Его изображение на мониторе шевельнуло губами, спрашивая для Хельги (и для своего тела) – о главном:

– А как насчет наших с вами личных отношений, самой их возможности?

Здесь она (ещё раз) – уверилась в его недалекости: столько раз приходилось его подводить к этой мысли. Он был для неё невероятно удобен: умен, образован и одарен прозрениями, одинок и никому не известен

Такой инструмент нельзя было бы упустить. Для начала она захотела ему пригрозить:

– Может, мы и встретимся ещё на каком-нибудь мероприятии, поздороваемся. Я буду «сидеть в президиуме» (нет, конечно, «здесь и сейчас» – она бы употребила слова «принадлежать» и «элита»), вы будете смотреть на меня снизу вверх и завидовать.

Подождала реакции. Добавила угроз:

– Если не будете завидовать, я зря трачу на вас время. А если будете, то я (из президиума) – всё равно к вам снизойду и получу своё.

Он не стал (молча) повторять, что время никому не растратить.

– Что есть зависть? – мог бы сказать он, но – не сказал: он завидовал такому «самому себе» – которого ещё и сам не осознал.

Но «тот он», который не стал повторять – это был не тот он, что сидел напротив женщины и должен был бы дать ей новое, волшебное имя; согласитесь (это фатальный закон для рождаемых в смерть) – нужна какая-нибудь женщина, нельзя мужчине совсем без женщины.

Вспомним это сакраментальное: я хочу быть молод, с молодыми желаниями.

Вспомним это сакраментальное: сделано! Но (на этот раз «это») – было сделано не провиденциально, а согласовано и по воле его; то есть:

Его душа у монитора (мы вернулись назад, в самое начало декартовых координат, откуда начнется-таки история этого – совсем-совсем моего, удобного мне и Перельману – мира) перебирала женские имена и остановилась на «Хельге».

Да-да, мы вернулись (по линии координат) – немного назад, чтобы история стала понятна; но! Всего вышеописанного (и вышесказанного) – не то чтобы не стало, ему (вышесказанному) ещё только предстояло настать.

Итак, прошлое (продолженное) – Николай Перельман набрал номер, и Хельга ответила:

– Слушаю.

Николай предложил встретиться. Хельга обрадовалась: у неё уже были относительно Перельмана некоторые намерения.

Поэтому женщина сказала:

– Я сейчас занята. Может, потом как-нибудь.

– И все же давайте встретимся, – просто сказал он. – Сегодня давайте.

– Хорошо, – уступила она.

Вот так они и оказались в ресторане на Невском проспекте, и оказались они – уже совсем-совсем другими (он уже начинал играть реальностями), нежели были знакомы до этой встречи. Он смотрел на неё, как на монитор (по которому можно вести курсор); впрочем, на всамделишный монитор (там, далеко, в однокомнатной квартире на проспекте Энергетиков) он тоже смотрел.

Всё (даже жизнь и смерть, и их различие) – можно было начинать с чистого листа, цинично и просто. Всё можно было (в ритме, слове, гарминии) – даже переиначить, чтобы и романтично, и сложно.

А и в «это», и в «не это» время… «Пришло» время вернуться отправленному за водкой телу, поэтому – на том самом проспекте Энергетиков скрипнула входная дверь той самой квартиры, и в неё вошло реальное тело того Перельмана, который всё ещё был прошлым будущим для прошлого (ибо пошлость всегда есть прошлость) ресторана.

Вот разве что это тело (по настоянию прошлых инстинктов) уже отхлебнуло водки.

Именно поэтому ресторанная Хельга вдруг перешла на петрониевскую латынь Сатирикона:

– Любезный Николай Перельман, – сказала она (реальная женщина) тому изображению на экране, что сидело сейчас перед ней в ресторане. – Я чувствую, что у нас с вами не будет ладу. Поэтому разделим наши общие животишки, разойдёмся и будем бороться с бедностью каждый порознь. Оба мы сведущи в науках, но, чтобы вам не мешать, я изберу другой род занятий. В противном случае нам придется на каждом шагу сталкиваться, и скоро мы станем притчей во языцех.

Очевидно, этот Арбитр «безупречного вкуса» (по мнению некоего Нерона) – давал нам всем понять, что даже из прошлого явственна пошлость подобных расчётов: настоящему (сущему) – прошлость и пошлость казались синонимами.

Более того, даже грядущее (в сравнении с настоящим) – могло быть непоправимо прошлым.

– Да, – сказала душа Перельмана у монитора; она ясно видела, что Хельга лжет и никуда «расходиться» не собирается: Перельману всего лишь ставили ультиматум.

Поэтому душа (вспоминая, как они сегодня с Хельгой встречались) – перенеслась из обстоятельств встречи сразу к её результату. Она (эта его душа) – просто-напросто напоминала себе, что живет – «выходя в замерзающий мир»; отсюда и цитаты из Петрония: душа Перельмана (ибо она – всё же душа) облагородила антикой отсутствие (во всех этих переговорах) даже и намека на романтику.

А сам Николай Перельман – един во многих телах и душах (которые очень за-ра’зны: делятся и прошлым, и будущим) продолжил играть в «игрушечную жизнь», но – оставшись в именно этом будущем.

Сделав вид, что он – «испугамшись» женских угроз: он дал волю тому прошлому (невероятному) Перельману, что хотел славы и денег.

Должны же были воплотиться (перейти из ирреального в реальность) данные им ответы на сакральный вопрос: «чего же ты хочешь?»

Он сказал:

– Хорошо. Так что насчет совместной работы?

– Она возможна, если вы будете работать на меня.

– Слава будет для вас. Для меня славы не будет, – констатировал он.

– Зато будут деньги. Зато ваша работа не ляжет в письменный стол, а будет прочитана и обсуждена. Зато ваша жизнь станет важна для меня, я буду заинтересована в вашем благополучии.

Она не стала добавлять, что будет заинтересованы в полном над ним контроле.

Он и так должен был всё понимать и соглашаться. Интересным в ситуации была её полная безысходность: посреди краткой человеческой жизни для каждого важен был только результат: «оплодотворяющие» идеи и замыслы, и выращенные дети – для женщины, и самоограниченная свобода версификаций – для мужчины.

Так что говорить им опять было не о чем. Но они продолжали, ибо такова жизнь: мы пишем великую книгу по имени многоточие.

– Но и денег сразу не будет, необходимо терпение, – осторожно сказала она. – Я действительно сейчас занята, и дело это имеет свои сроки; вам придется меня подождать.

– Тогда как насчет нас с вами? – сказал он (его изображение в ресторане). – Давайте попробуем просто быть вместе. Я вам нравлюсь?

Перельман (почти что называя вещи по имени) – говорил о том удивительном «явлении» (большем, нежели телесное единение), которое провансальские трубадуры именовали «усладой».

На проспекте Энергетиков хмельному Перельману (отхлебнувшему «хлебного» вина») – тоже хотелось «услады», и он прямо об этом объявлял.

Поэтому (по волеизъявлению пьяного Перельмана) – его изображение (лишенное будущего, то есть со-вести) собиралось женщину альфонсировать; причём – женщина прекрасно это понимала и взглядом дала понять, что готова немедленно рассмотреть такую возможность.

Что вовсе не означало её готовности такую возможность сразу ему предоставить. Здесь следует вспомнить один из их разговоров (то ли прошлых, то ли будущих, или вовсе никогда бы не состоявшихся) – касающийся, как это не странно, статистики.

Но без этой статистики намерения Хельги не будут разъяснены.

Речь зашла об отношениях полов, и Николай Перельман с Хельгою помянули о том, что в недавней ещё России на одного адекватного (сочетающего в себе три «не»: не-глупого, не-пьющего, не-безобразного) одинокого мужчину приходится восемь-десять успешных и амбициозных женщин.

Как ни странно, первым об этом помянул Николай Перельман. Должно быть, его интриговала курьезность такой ситуации.