скачать книгу бесплатно
– Да, надежда есть всегда, – согласился Бан, так и не найдя сил ответить на вопрошающий взгляд сына.
Глава 2. Бун
Его снова толкнули. Сильнее. Ногой.
– Твой пес. – Голос проникал через тонкое одеяло. Женский. Недовольный. – По-моему, он сдох.
Нико заставил себя приоткрыть глаза. Чуть-чуть, чтобы утренние лучи запутались в ресницах. Свет был слишком яркий. Вылезать из-под теплого одеяла не хотелось. Да и рано еще.
– Отстань, – пробормотал он.
Одеяло слетело, и свет залил его целиком. Нико прикрылся ладонью и, щурясь, выглянул в щелочку между пальцами. Над ним, подбоченясь, стояла девушка. Лена, вспомнил он.
– Твой пес, – повторила она. – Похоже, сдох.
Смысл ее слов дошел не сразу. В последние дни переход от сна к бодрствованию давался трудно: утро не сулило ничего хорошего, и встречать очередной унылый день не было ни малейшего желания.
– Что? – Он сел и хмуро посмотрел на девушку. Потом, с той же недовольной миной, на солнце, которое, судя по всему, поднялось на несколько часов раньше и забралось довольно высоко. Бун лежал рядом, там же, где и уснул накануне вечером. Пес еще спал, но над его мордой кружились мухи. – Что?
Нико отогнал мух, погладил собаку до светлой шерсти. Бун не шевелился.
– Он все утро такой, – донесся как будто издалека голос Лены. – И с нами скоро будет то же самое, если не добудем приличной жратвы.
– Бун?
В безжалостно ярком свете пес выглядел далеко не лучшим образом: худой, с торчащими ребрами и резко очерченным позвоночником. Кожа да кости. Некоторое время Нико ждал, в глубине души надеясь, что Бун дернет ухом или подаст какой-то другой знак, указывающий на то, что жизнь еще не покинула его, что он просто спит.
Но пес не шевелился.
Нико снова лег на траву, натянул на голову одеяло и положил руку на неподвижный бок старого друга.
Летняя сушь запекла землю, так что Нико сначала разбил твердую, как камень, глину ножом и только потом выкопал могилу голыми руками. Он выбрал место под старым деревом, к югу от парка и неподалеку от их стоянки. Работать пришлось под пристальными, жадными взглядами. В последние месяцы он не раз отгонял желающих выкрасть собаку. Изголодавшие, отчаявшиеся люди не брезгуют ничем. Нико кричал на них, иногда швырял палки. Бун обычно стоял рядом и рычал. Теперь сил хватило только на сердитый взгляд. По перепачканному пылью лицу текли, оставляя грязный след, горючие слезы. «Убью любого, кто только тронет», – поклялся Нико.
Пес весил не больше связки хвороста. Нико поднял его и опустил в неглубокую ямку. Постоял на коленях, поглаживая некогда шелковистый, с золотым отливом мех. Над телом снова кружили мухи.
Щенка принес домой отец. Нико и самому было лишь несколько месяцев.
– Это твой товарищ. Его дело – присматривать за тобой, – объяснил отец, когда Нико подрос.
К тому времени Бун и сам вырос и превратился в здоровую, сильную собаку. Мальчик и пес были неразлучны. Бун принадлежал к породе, выведенной специально для охоты на медведей и оленей; ему бы носиться по лугам и лесистым склонам. Последний год, прожитый впроголодь на городских улицах, не пошел Буну на пользу.
И вот…
С тяжелым сердцем Нико сгреб землю в могилу и разровнял небольшой холмик.
– Прощай, Бун. – Голос сорвался на сухой шепот, прозвучавший печально, как стон ветра под пустым небом.
Он поднялся, нахлобучил на голову соломенную шляпу. Хотелось сказать что-то еще, но слова, обычно легко соскакивавшие с языка, куда-то подевались.
Поперек могилы лежала тень: крепкое тело, ноги расставлены, руки сжаты в кулаки, голова под шляпой напоминает что-то несуразное. Сухая глина казалась под тенью черной.
– Прости, что я взял тебя в город. Но я рад, что мы были здесь вместе. Без тебя я бы не продержался так долго. Ты был верным другом.
В подавленном настроении он спустился к искусственному озеру, отыскал свободное место на берегу и вымыл руки. Под ногтями осталась грязь. Копая, он содрал кое-где кожу, и кровь расплывалась крохотными облачками в мутной воде.
Нико достал из мешка кусочек ароматической коры, окунул в воду и стал тереть зубы. На губах оставался неприятный, гнилостный привкус. Как силос. Он сплюнул и насухо вытер губы рукавом. Потом долго, до рези в глазах, смотрел на отражавшийся в воде ослепительно-яркий диск солнца.
Бродившие бесцельно мысли понемногу возвращались, осторожно занимали привычные места. «Прогуляйся. Встань и прогуляйся. Просто пройдись».
Нико поднялся, подобрал и закинул за спину мешок с нехитрыми пожитками. «Вот и все твое богатство». В голову ударила кровь. Он покачнулся. Слабость и тошнота накатили одновременно. Парк был полон людьми, главным образом беженцами. Заросшие высокой травой лужайки давно вытоптаны. От деревьев остались торчащие из земли жалкие обрубки. Нико осторожно переставил ногу и, поймав ритм движения, медленно двинулся вперед. Никакой цели не было, и он просто брел между навесами, деревянными будками, пестрыми палатками, сшитыми из старой одежды. Грязные, худые как щепки детишки. Мужчины и женщины с пустыми глазами, из последних сил поддерживающие друг друга. Иногда встречались хосы, но куда больше было южан, патианцев и наталийцев. Попадались и появившиеся в последнее время северяне, беженцы с Лагоса и Зеленых островов. Хотя их и было уже немало, держались они непривычно тихо. Тут и там лаяли собаки. Хныкали младенцы, которым недоставало материнского молока. И все же большинство приберегало силы для чего-то более важного, чем пустые разговоры.
Запах готовки пробудил дремавший желудок, и в животе заурчало. Две последние недели он не ел ничего, кроме так называемого «супа нищих» – горячего чи с кусочками киша. На такой диете долго не протянешь. Штаны снова сползали, хотя он лишь пару дней назад пробил в ремне новую дырку. Иногда ему казалось, что грязная рубашка уже цепляется за проступившие под кожей ребра. Лена права: если он в самое ближайшее время не добудет приличной еды, то просто сляжет и умрет. Как Бун.
«Просто иди», – шепнул внутренний голос.
Протиснувшись через главные ворота парка Солнечной Ласточки, Нико оказался в жилом квартале. Люди здесь прогуливались неторопливо, занятые приятными разговорами или погруженные в какие-то свои мысли. По мостовой катились, дребезжа, рикши с одиночными пассажирами. С юга доносилось громыханье орудий.
Нико направился к центру города. Босые подошвы громко шлепали по камням. Пройдя несколько кварталов, он свернул за угол, вышел на улицу Лжи и как будто переместился из глубокой пещеры в ревущий ураган. Здесь предпочитали не говорить, а кричать. Целые орды уличных артистов трясли колокольчиками, пиликали на скрипках и дули в рожки. На протянутых через улицу бечевках болтались колокольчики. Звенели монеты. Казалось, жители Бар-Хоса озабочены лишь тем, чтобы произвести как можно больше шума и не слышать ничего, что напоминало бы о длящейся много лет осаде.
Деревья здесь растянулись едва ли не до самого конца улицы. На голой ветке одного из них, склонившегося в сторону мостовой, сидела, с любопытством поглядывая вниз, черно-белая сорока. Нико привычно кивнул птичке.
Обычный жест, но в этот раз кивок отозвался воспоминанием о другом утре. Утре того дня, когда он навсегда ушел из дома.
Тогда он тоже видел пику. Птаха проводила его, выскользнувшего из дома на рассвете с мешком на плече и забитой романтической чушью головой, пронзительным щебетом, весьма напоминающим издевательский смешок. Нико всегда относился к пике так же, как и к связанному с ней дурацкому суеверию. И все же он кивнул ей, как всегда делала его мать, а потом свернул на тропинку, которая вела к прибрежной дороге, и уже через четыре часа оказался в городе. В тот день ему вовсе не хотелось искушать судьбу.
Понимание того, что уход из дома вовсе не такое радостное событие, каким оно представлялось раньше, пришло довольно быстро. С каждым шагом в груди росло и обострялось чувство вины. Он знал, что мать сильно расстроится, когда обнаружит, что сын ушел от нее, даже не попрощавшись. И Бун… Бун тоже будет тосковать… по-своему, по-собачьи.
Перед тем как уйти, Нико осторожно погладил старого друга, спавшего на старом одеяле у него под кроватью. Годы брали свое, и Бун уже не вскакивал с первым светом. Пес тихонько тявкнул, но глаз не открыл.
– Я не могу взять тебя с собой, – прошептал Нико. – Тебе в городе не понравится.
Сомнения еще оставались, а потому он не стал задерживаться и торопливо сбежал по ступенькам.
Как бы там ни было, чувство вины его не остановило, хотя потом, когда он подходил к дороге, ударило с новой силой. Позади остались рощи палочного дерева и колышущиеся под ветром заросли красной травы, а впереди лежало бескрайнее неизведанное пространство и пугающее, неопределенное будущее. Смущенный и ни в чем уже не уверенный, он, наверное, повернул бы обратно, вернулся в дом, где прошло детство, если бы мог рассчитывать на какую-то мало-мальски приемлемую альтернативу. Но никакой альтернативы не было. Уж лучше убежать, чем жить в этой гнетущей атмосфере, в одном доме с Лосом, последним «дружком» матери. Мошенником и негодяем. Человеком, которого он презирал.
В то утро ему исполнилось шестнадцать. Свернув за угол, потеряв из виду родной дом, он испытал такое беспокойство, такое одиночество, такой упадок духа…
Услышав за спиной мягкие, приближающиеся шаги, Нико невольно улыбнулся.
Настигнув его, Бун радостно завилял хвостом.
– Иди домой! – прошипел Нико без особой, впрочем, искренности.
Высунув язык, пес тяжело дышал, всем своим видом демонстрируя, что намерен сопровождать друга, куда бы тот ни направил стопы.
Нико предпринял еще одну, не слишком убедительную попытку прогнать пса, но быстро сдался и похлопал Буна по загривку.
– Ну, тогда идем.
Солнце уже светило ярче.
Так началась их самая долгая прогулка.
Теперь, вспомнив тот день, Нико улыбнулся. Как же давно это было. Казалось, прошла целая вечность. А на самом деле всего лишь год. Перемена – вот истинная мера времени. Перемена и потеря.
Теперь Нико шел вместе со всеми, в общем направлении к базару или бухте. Куда именно, он еще не решил, потому что и не думал. По обе стороны от него высились трех– и четырехэтажные здания. Взгляд скользил по крышам, где жильцы выращивали зелень. В вышине, над каминными трубами, застыли воздушные шары, удерживаемые прочными канатами. Под ними болтались плетеные корзины. Из одной выглядывал мальчишка. Заслонившись ладонью от солнца, он смотрел в сторону побережья – с находящихся там сигнальных платформ поступали уведомления о приближающихся торговых кораблях. Слепящее солнце безжалостно выбеливало голубое полотно неба. Кружившие над шарами чайки казались крохотными песчинками.
На перекрестке Нико по привычке свернул налево, на улицу Гато. К базару. Выбор неосознанный, а потому еще более странный. Базар – не самое подходящее место для человека без средств и с пустым желудком. Но именно там они с матерью продавали сваренный дома самогон, когда раз в месяц приезжали в город на скрипучей телеге. Зарабатывали мало, но Нико ждал этой поездки весь месяц, как волнующего и вместе с тем безопасного – рядом всегда была мать – приключения.
Едва ступив на территорию рынка, Нико чуть не налетел на толкавшего пустую коляску рикшу. В последний момент мужчина успел увернуться. Вот где настоящее столпотворение. Базар, занимавший такую огромную площадь, что его края терялись в дыму и дымке, с одной стороны открывался к набережной и облицованной серым камнем бухте, над которой всегда качался целый лес мачт. С трех других сторон его ограничивали тенистые галереи закусочных, постоялых дворов и храмов, посвященных Большому Глупцу. Между ними тянулись лабиринты палаток и торговых прилавков, где тысячи людей толкались, кричали и жестикулировали, предлагая свой товар. Нико вдруг захотелось затеряться в этой давке, раствориться в толпе, отдаться на волю потоку.
Отогнав жужжащих у лица мух, Нико вдохнул тяжелый, сырой запах пота, острых специй, навоза, благовоний, фруктов. В животе горело. Желудок поедал сам себя и вытягивал соки из изнуренного тела. Кружилась голова. Глаза выискивали исключительно прилавки с продуктами, многие из которых уже наполовину опустели. Мысли вертелись вокруг одного: схватить яблоко, кусок копченого краба… все равно что. Он гнал их, понимая, что, если дойдет до погони, сил, чтобы убежать, не хватит.
На какое-то время, просто для того, чтобы отвлечься от соблазнов, Нико остановился в тени палатки послушать пение уличных торговцев. Мелодии ласкали слух, хотя искать в их словах какой-то глубокий смысл не стоило: продавцы воспевали предлагаемые товары и превозносили установленные на этот день цены. Ни на что особенно не рассчитывая, Нико поинтересовался, нет ли у них какой-нибудь еды в обмен на работу. Все, к кому он обращался, только качали головой, не желая тратить время на попрошайку. Сами едва выживаем, говорили их глаза. Одна старушка, у которой отрезы праздничных кружев соседствовали с корзинами полусгнившей картошки, усмехнулась, как будто услышала занятную шутку. Впрочем, заметив его голодный взгляд и впавшие щеки, она смягчилась.
– Приходи через пару дней. Имей в виду, я ничего не обещаю, но, возможно, мне понадобится небольшая помощь. Придешь?
Нико поблагодарил ее, хотя и знал, что надежды мало. Да и где он будет через пару дней?
Может быть, пора вернуться домой? Что ему делать в городе? В Красную Гвардию не поступить; он много раз пытался записаться добровольцем, как когда-то отец, но его не принимали из-за возраста, а выглядеть старше не получалось. Весь последний год он перебивался редкими случайными заработками, чаще всего в порту, где таким, как он, платили жалкие гроши. Дни в промежутках заполняло отчаяние. Все объяснялось просто: слишком много народу и слишком мало работы. К тому же из-за длительной осады положение с продовольствием постоянно ухудшалось, и выживать становилось все труднее.
Да, рыхлая островная конфедерация под названием Мерсия оставалась свободной, но маннианцы установили эффективную морскую блокаду, так что надежных торговых путей просто не существовало. Поскольку государства Мидереса, за исключением пустынного Халифата на востоке, оказались под властью Империи, то и все прилегающие воды патрулировались имперскими флотами. Единственным торговым маршрутом, связывавшим Бар-Хос с Мерсией, оставался занзахарский, но и на нем конвои подвергались опасности. Пробиваться приходилось с боями, и при этом корабли постоянно становились добычей неприятеля.
Морская и сухопутная блокады служили удавкой, постепенно затягивавшейся на шее Свободных портов, и в результате люди выживали только за счет бесплатного киша, раздачу которого организовал городской совет. Некоторые горожане выращивали что-то на крышах или на крохотных огородиках. Другие становились на кривую дорожку преступлений или проституции. Третьи пытались выдавать себя за монахов Дао, которым закон все еще позволял выпрашивать милостыню на улицах. Большинство же просто голодали, как Нико.
Дома, по крайней мере, не придется беспокоиться о хлебе насущном и крыше над головой. К тому же, зная маму, можно ожидать, что она либо выгнала Лоса, поняв его истинную сущность, либо он сам сбежал от нее, прихватив, несомненно, все более-менее ценное, а значит, место отца занимает кто-то другой.
Останавливало одно: возвращение к матери означало бы признание того, что он неудачник, неспособный стоять на собственных ногах.
«Но ты и есть неудачник. Даже о Буне не смог позаботиться. Дал ему умереть».
Нет, к этому Нико готов еще не был, а потому и мысль о возвращении отогнал решительным кивком.
Время близилось к полудню, и навесы уже трепетали под горячим дыханием асаго, приходившего всегда в это время года и особенно в этот час. Удушающий зной гнал людей с улицы в относительную прохладу ближайших таверн, где жару можно перенести в тишине и покое, в размышлениях о делах или за игрой в иланг, потягивая из крохотных чашек густой чи. Почти не замечая жары и пользуясь тем, что площадь изрядно опустела, Нико направился к ее юго-западному углу, где она выходила к широкой бухте.
Там-то он и обнаружил уличных артистов, облюбовавших это место из-за выгодного положения между гаванью и базаром и близости к основному маршруту, по которому постоянно перемещались в обоих направлениях портовые грузчики. Многие из этой братии уже сворачивались перед сиестой, но самые стойкие – и, скорее всего, самые нуждающиеся – предпочли остаться, невзирая на духоту. Миновав жонглеров, фокусников, предсказателей и монахов с их чашами для подаяний – его мать всегда называла их самозваными побирушками, Нико заметил разыгрывающих некое представление актеров и пробился через толпу поближе к импровизированной сцене.
Труппа состояла всего лишь из трех человек, двоих мужчин и женщины, которых он никогда прежде не видел.
Сюжет представленной ими пьесы не отличался ни изощренностью, ни оригинальностью. Незамысловатая история любви бедного рыбака и прекрасной морской ведьмы излагалась актером помоложе в незатейливом прозаическом стиле, быстро набиравшем популярность в последнее время и вытеснявшем затянутые и скучные старинные саги.
Двое других актеров, мужчина постарше и женщина, передавали действия и чувства своих героев пантомимой. Женщина, высокая, гибкая, восхитительно загорелая, исполняла роль морской ведьмы в соответствующем образу костюме, то есть обнаженная, если не считать длинных золотистых волос и нескольких ниток водорослей, прикрывающих самые пикантные места. Постоянные мелькания то бедра, то соска отвлекали внимание, так что Нико приходилось делать над собой усилие, чтобы кое-как следить за развитием сюжета.
Всем уличным представлениям он предпочитал актеров и смотрел их всегда, когда представлялась такая возможность. На его взгляд, женщина играла прекрасно, а ее таланты выглядели особенно впечатляющими на фоне бездарной игры партнера, державшегося манерно и самодовольно. Неудивительно, что зрители почти не обращали внимания на него и, как и Нико, пожирали глазами женские прелести.
Зачарованный зрелищем, Нико очнулся под аплодисменты, возвестившие трагическое завершение истории: последовав за возлюбленной, несчастный рыбак нашел смерть в морской пучине. Рассказчик уже по пошел по кругу с пустой шляпой, когда Нико наконец опомнился и обнаружил, что стоит с открытым ртом. Актриса тем временем накинула на плечи тонкий халатик и, сняв декоративные водоросли, убрала их в деревянное ведерко. Откинув за спину волосы, она оглянулась на публику и перехватила восторженный взгляд юноши.
Случись такое год назад, он растерялся бы и смущенно отвел глаза, но теперь, пожив в городе и получив свою долю таких взглядов, Нико чувствовал себя увереннее. Он знал, что пользуется популярностью у прекрасного пола, хотя и не понимал, чем это объясняется. Каким-то уж особенно привлекательным он себя не считал и всегда, даже когда жил дома и не страдал от недоедания, был худым. Собственное лицо, когда Нико изучал свое отражение в потускневшем зеркальце матери, казалось ему странным: нос слегка вздернутый, губы слишком широкие и полные, щеки в веснушках, как у девчонки, а между бровями, если присмотреться повнимательнее, можно увидеть два маленьких круглых шрама – память о перенесенной в детстве ветрянке.
Честно говоря, Нико так и не понял, чем заслужил столь пристальное внимание соблазнительной актрисы. Ему достало твердости выдерживать ее спокойный, оценивающий взгляд достаточно долго, чтобы это время исчислялось секундами. Потом ее уверенность перевесила его дерзость, и он отвернулся.
– А ты покраснел, – послышался голос за спиной.
Лена. Девушка стояла в толпе и наблюдала за ним, щурясь от солнца. Выглядела она довольно мило; обычно ее патианские черты портила недовольная гримаска.
– Жарко. – Уголки ее тонких губ тронула улыбка. – А я тебя здесь не заметил, – добавил Нико с ноткой подозрительности.
– Я следила за тобой, – объяснила она спокойно, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся. – Хотела убедиться… ну… что ты в порядке.
Нико не поверил. До сих пор никакой заботы о чьем-либо благополучии за ней не замечалось. Интересно, что ей на самом деле нужно?
– Послушай, – продолжала она. – Мне жаль, что с твоей собакой так получилось. Правда. Но нам надо что-то делать. Надо как-то добыть еды.
Он пожал плечами:
– Сегодня бесплатных раздач уже не будет. Вообще-то я подумываю вернуться домой.
– Но ты же этого не хочешь?
– Не хочу.
– Вот и хорошо, потому что у меня есть идея получше. Может, и ты заинтересуешься. Я придумала, как раздобыть денег.
«А, вот оно что».
Она придвинулась ближе, задев грудью его плечо. Нико вздрогнул от неожиданности, сразу же заподозрив, что случайностью это не было. Пару секунд он изучающе смотрел на нее из-под надвинутой шляпы, не в первый раз спрашивая себя, что будет, если ее поцеловать.
– Почему-то я думаю, мне это не понравится, – произнес он слегка охрипшим голосом.
Лена отбросила упавшую на глаза темную прядку.
– Потому что не понравится, – негромко сказала она. – Но ведь и выбирать-то особенно не из чего, так?
Колючий ветер асаго несся по крышам домов, неся с собой миллионы мельчайших песчинок из Алхазской пустыни, расположенной в шестистах лаках к востоку от городу. Песок слепил глаза, заставляя щуриться и гримасничать. Высота всегда пугала Нико, и теперь ему не терпелось как можно скорее спуститься.
С крыш открывался вид на Щит и гору Истины, увенчанную плешью парка, над которой возвышалось высоченное, с множеством окон здание военного министерства. Ветер неожиданно стих, подарив несколько мгновений покоя. Чувство было такое, словно захлопнулась дверь духовки. Издалека донесся звук пушечного выстрела, за ним едва слышный крик.
– Это безумие. Что, если нас поймают?
– Послушай, – раздраженно бросила она. – Либо мы делаем это, либо я пойду в порт и задеру юбку перед первым же, кто согласится заплатить. Тебе что больше нравится?
– У тебя и юбки-то и нет.
– Может, если раздвину пару раз ноги, смогу позволить себе такую роскошь. А ты станешь моим сутенером. По-моему, тебе такое должно понравиться – стоять, сложив руки, в сторонке.
Нико вздохнул и двинулся вперед.
Обувь Лена предложила снять, чтобы лучше держаться на кровельной черепице, так что он, вняв совету, держал башмаки в руке. Голые подошвы и впрямь почти не скользили, но раскалившиеся на солнце плитки безжалостно обжигали пятки, заставляя двигаться побыстрее, почти пританцовывая.
