Таинственный сад. Маленький лорд Фаунтлерой

Птичка наклонила головку набок и посмотрела на него чёрными, блестящими, как бусинки, глазками. Похоже, она хорошо знает садовника и совсем его не боится. Она скакала вокруг и весело клевала землю, ища червяков и семена. У Мэри в груди что-то странно шевельнулось – птичка была такая славная, весёлая и умненькая, ну совсем как человек. Тельце у неё крошечное и пухленькое, тоненький клюв и стройные тоненькие ножки.

– Она всегда на твой зов прилетает? – спросила девочка тихонько у старика.

– Уж конечно. Я её ещё с той поры знаю, как она только с гнезда слетела. Перепорхнула через стену сюда из того сада, а обратно-то перелететь силёнок не хватает. Пришлось ей здесь на несколько дней задержаться – вот мы и подружились. А когда она к себе вернулась, остальные птицы уже разлетелись. Она загрустила – и опять ко мне!

– Что это за птичка? – спросила Мэри.

– А ты не знаешь? Это малиновка-красногрудка. До того доверчивые, до того любопытные эти птички, других таких не найдёшь. Они как собаки доверчивые – надо только уметь к ним подойти. Смотри, как она клюёт да на нас поглядывает. Знает, что мы про неё говорим!

Как это было удивительно! Старый садовник смотрел на пухленькую птичку с красной грудкой с такой любовью, словно гордился ею!

– Уж очень она тщеславная, – хмыкнул он. – Любит слушать, как про неё говорят. А любопытна – ни с кем не сравнить! Всегда прилетит и смотрит, что это я посадил. Она много такого знает, о чём даже мистер Крейвен не подозревает. Она у нас старший садовник, право слово, она!

Малиновка скакала вокруг и будто клевала землю, время от времени останавливаясь и поглядывая на них. Мэри показалось, что её чёрные глазки-бусинки с любопытством смотрят на неё. Может, и правда приглядывается. В груди у Мэри ещё больше защемило.

– А остальные птенцы куда улетели? – спросила она.

– Откуда же мне знать? Родители их из гнезда выталкивают, чтобы летали. Оглянуться не успеешь, а их уж и след простыл. Эта-то понимала, что к чему, не хотела жить одинокой.

Мэри шагнула к малиновке и пристально всмотрелась в неё.

– Я тоже одинокая, – сказала она.

Раньше она и не подозревала, что это одна из причин её тоски и раздражения. Только теперь, взглянув на малиновку и встретив её ответный взгляд, она внезапно поняла это.

Старый садовник сдвинул шапку на затылок и остановил на ней взгляд.

– Это ты, что ли, девчушка из Индии? – спросил он наконец.

Мэри кивнула.

– То-то тебе не по себе! Будет ещё хуже, а потом пройдёт, – произнёс он.

И принялся снова копать, с силой вонзая лопату в жирный чернозём. Малиновка всё прыгала вокруг и клевала.

– Как тебя зовут? – спросила Мэри.

Садовник выпрямился.

– Бен Везерстаф, – ответил он. И прибавил с хмурой улыбкой: – Я ведь тоже один, только вот она, – и он указал большим пальцем на малиновку, – меня навещает. Единственная моя подружка!

В Йоркшире обычно все говорят прямо, с грубоватой простотой, а старый Бен Везерстаф был настоящим йоркширцем, выросшим среди вересковых пустошей.

– А у меня друзей нет, – сказала Мэри. – И никогда не было. Айя меня не любила, и я никогда ни с кем не играла.

– Мы с тобой похожи, – отвечал садовник. – Два сапога пара! Красотой не блещем, да и нрав у нас невесёлый. Небось характер у тебя тоже скверный, а?

Он говорил без всяких околичностей, а Мэри Леннокс до сих пор ни разу не слышала о себе правды. Что бы она ни делала, слуги-туземцы вечно лишь кланялись и во всём ей подчинялись. Она никогда не думала о своей внешности – неужто вид у неё был такой же неприглядный, как у Бена Везерстафа? Выглядел он мрачно – пока не прилетела малиновка; неужели и она выглядит так же? И правда ли, что характер у неё тоже скверный? Ей стало не по себе.

Вдруг у неё над ухом послышалось звонкое посвистывание. Она повернулась. Рядом стояла молоденькая яблонька – малиновка взлетела на ветку яблоньки и залилась. Бен Везерстаф рассмеялся.

– Что это она? – удивилась Мэри.

– Решила с тобой подружиться, – отвечал Бен. – Разрази меня гром, ты ей приглянулась.

– Я? – переспросила Мэри.

Она тихонько подошла к яблоньке и подняла голову.

– Ты бы хотела со мной подружиться? – спросила она малиновку, будто та всё понимала. – Правда?

Она произнесла эти слова не холодно, как обычно, и не тем повелительным тоном, каким говорила со слугами в Индии. Голос её вдруг зазвучал так ласково, убедительно и нежно, что старый Бен Везерстаф удивился не меньше, чем сама Мэри, когда услыхал его.

– Ну и ну! – вскричал он. – Ты так хорошо это вдруг сказала, будто ты и впрямь ребёнок, а не противная старушонка! Ну прямо как Дикон, когда он со всякой живностью на пустоши разговаривает.

– А ты Дикона знаешь? – спросила, оборотясь, Мэри.

– Его все знают. Он тут повсюду бродит. Его и вереск, и ежевика знают! Небось и лисы ему свои норы с лисятами показывают, и жаворонки от него гнёзд не прячут.

Мэри захотелось его ещё расспросить: Дикон её интересовал не меньше, чем заброшенный сад. Но тут малиновка смолкла, затрепыхала крылышками, расправила их и улетела. У неё ведь были и другие дела.

– Она улетела за стену! – воскликнула Мэри, следившая за ней глазами. – Она полетела в яблоневый сад… перелетела и вторую стену… в сад, куда нет дверки!

– Она там живёт, – ответил старый Бен. – Она там и из яйца вылупилась. А если ищет себе муженька, то уж, верно, там, среди розовых кустов.

– Розовых кустов? – переспросила Мэри. – Там есть розовые кусты?

Бен Везерстаф снова взялся за лопату.

– Были, – пробурчал он, – десять лет назад.

– Я бы хотела на них взглянуть, – сказала Мэри. – Где же дверка? Должна же где-то быть дверка.

Бен вонзил лопату поглубже в землю, – похоже, он больше не хотел с ней разговаривать.

– Была десять лет назад, а теперь нет, – проговорил он.

– Нет дверки? Не может быть!

– Дверку теперь никто не найдёт, да и тебе что за дело? Не приставай, не суй нос, куда не нужно! Слушай, мне работать надо. Иди-ка играй. Нет у меня больше времени.

Он перестал копать, вскинул лопату на плечо и ушёл, не простясь и даже не взглянув на Мэри.

Глава 5

Плач в коридоре

Дни шли, и поначалу все они казались Мэри Леннокс одинаковыми. Каждое утро она просыпалась в своей комнате с гобеленами – Марта уже стояла на коленях перед камином и разжигала огонь; каждое утро она завтракала в детской, где ничто не радовало глаз; потом глядела в окно на пустошь, которая раскинулась широко во все стороны и, казалось, простиралась до самого неба, а насмотревшись, соображала, что если не выйдет из дому, то придётся сидеть без дела в своих комнатах, – и шла в парк. Она и не подозревала, что это-то и было самым лучшим, и что, когда она шла бодрым шагом или бежала по дорожкам, кровь начинала быстрее бежать у неё по жилам, и что, борясь с ветром, дувшим с равнины, она становилась крепче. Бегала она лишь для того, чтобы согреться, и ненавидела ветер, который обжигал ей лицо, выл и толкал в грудь, словно невидимый великан. Однако порывы ветра, пролетающего над зарослями вереска, наполняли ей лёгкие воздухом, от которого всё её худенькое тельце здоровело, и зажигали румянец на её щеках и огоньки в глазах.

После нескольких дней, проведённых на воздухе, она проснулась как-то утром голодной (теперь-то она поняла, что это такое!). Усевшись завтракать, она уже не смотрела с презрением на овсянку и не отодвинула миску, а, взяв ложку, принялась есть – и съела всё до дна.

– Ты сегодня неплохо поела, правда? – заметила Марта.

– Каша сегодня такая вкусная, – отвечала Мэри с удивлением.

– Это ты на вольном воздухе аппетит нагуляла, – сказала Марта. – Хорошо, что у тебя не только аппетит, но и еда есть. А то у моих-то аппетит есть, а еды, почитай, и нету! Играй каждый день во дворе – не будешь такая жёлтая и тощая!

– Я не играю, – заметила Мэри. – Мне играть нечем.

– Нечем играть! – всплеснула Марта руками. – Да наши ребятишки палочками и камешками играют. Бегают себе, кричат и на всё глядят!

Мэри не кричала, но на всё глядела. Больше ей нечем было заняться. Она обошла все сады и пробежала по всем дорожкам в парке. Иногда она принималась искать Бена Везерстафа, но, хотя порой и находила его где-нибудь за работой, он вечно был слишком занят – а может быть, не в духе – и не обращал на неё никакого внимания. А раз, когда она направилась к нему, он взял лопату и пошёл прочь, словно нарочно, чтобы с ней не разговаривать.

Было одно место, куда Мэри ходила чаще всего. Это была длинная дорожка вдоль каменной стены, за которой тянулись фруктовые сады и огороды. С обеих сторон дорожки шли цветочные бордюры, которые сейчас были обнажены, а стену покрывал плющ. В дальнем конце стены тёмно-зелёные листья плюща разрослись особенно густо. Всюду вокруг они были аккуратно подстрижены, но здесь садовые ножницы их даже не коснулись.

Уже через несколько дней после разговора с Беном Везерстафом Мэри заметила это; она остановилась и задумалась, глядя на длинный побег плюща, раскачиваемый ветром. Вдруг в воздухе мелькнуло что-то красное и прозвучала звонкая трель. Знакомая малиновка с красной грудкой вспорхнула на стену и с интересом посмотрела на Мэри, склонив головку и чуть подавшись вперёд.

– Ах, – воскликнула Мэри, – это ты, это ты?

Ей было совсем не странно, что она заговорила с малиновкой, словно та могла её понять и даже ответить.

И малиновка ей ответила. Она запрыгала по стене, щебеча и насвистывая, словно хотела что-то рассказать. Мэри показалось, что птичка её понимает, хоть и изъясняется на своём языке.

«Доброе утро! – будто говорила малиновка. – Какой приятный ветерок, да? А солнце какое приятное! И всё вокруг, правда? Давай почирикаем, попрыгаем, посвистим! Ну же! Давай!»

Мэри засмеялась и побежала за малиновкой, которая то прыгала по стене, а то взлетала в воздух. Худенькая, бледная, некрасивая Мэри – на миг она даже похорошела!

– Ты мне нравишься! – воскликнула Мэри, спеша вдогонку за малиновкой.

Мэри даже попыталась посвистеть, пощебетать по-птичьи, однако у неё ничего не вышло. Впрочем, малиновку это ничуть не смутило; она не смолкала ни на минуту. Наконец она взмахнула крылышками, взлетела на верхушку дерева и, усевшись на ветку, громко запела.

Мэри вспомнила, как она её в первый раз увидела. Она стояла во фруктовом саду, а птичка качалась на верхушке дерева, которое росло за стеной. Теперь Мэри стояла у другой стены, но дерево было за стеной то же самое.

«Это и есть тот сад, куда нет хода, – подумалось ей. – Сад без дверки! Малиновка живёт здесь. Ах, как бы мне хотелось взглянуть на этот сад!»

Она пошла к зелёной дверке, через которую проходила в первое утро. Пробежала меж грядками, выскочила через вторую дверку во фруктовый сад, остановилась, подняла глаза – и увидела по ту сторону ограды дерево, а на верхушке знакомую малиновку, которая только-только кончила свою песенку и принялась охорашиваться.

«Да, это тот сад, – сказала про себя Мэри. – Я уверена, что это он и есть!»

Она прошла вдоль ограды, внимательно приглядываясь, но только удостоверилась, что дверки с этой стороны нет. Потом снова выбежала в парк и пошла вдоль стены, заросшей плющом, дошла до конца, но, как ни всматривалась, дверки не увидела; повернула назад, всё так же сосредоточенно рассматривая стену, – дверки нигде не было.

«Как странно… – думала она. – Бен Везерстаф говорил, что входа туда нет, – и правда нет. Но десять лет назад дверка была, и мистер Крейвен закопал от неё ключ».

Всё это так её заинтересовало, что теперь она уже совсем не жалела, что приехала в Мисселтвейт. В Индии ей всегда было жарко, там её ничто не интересовало и ничего не хотелось делать. Свежий ветер, дувший с пустоши, казалось, понемногу разбудил её ум – она начала оживать.

Целые дни она теперь проводила на воздухе, и когда вечером садилась ужинать, то ощущала голод и приятную усталость. Болтовня Марты её не раздражала; ей даже приятно было её слушать, и в конце концов она решилась задать ей один вопрос.

После ужина, усевшись на коврик перед камином, она спросила Марту:

– А почему мистер Крейвен возненавидел тот сад?

Она попросила Марту посидеть с ней, и Марта согласилась. Она была совсем молоденькой и тосковала по своим родным и дому; ей было скучно в огромной людской внизу, где старшие горничные и лакей смеялись над её йоркширским говором, смотрели на неё свысока и о чём-то шептались между собой. Марта любила поболтать, и странная девочка, которая жила в Индии и имела «чернокожих» слуг, очень её привлекала.

Не дожидаясь приглашения, она устроилась рядом с Мэри на коврике перед камином.

– Ты всё думаешь о том саде? – спросила она. – Так я и знала. Со мной то же самое было, когда я впервой про него услыхала.

– Но почему он его возненавидел? – повторила Мэри.

Марта подобрала под себя ноги и устроилась поудобнее.

– Слышишь, как ветер воет? – сказала она. – На пустоши небось прямо с ног валит.

Мэри не знала, что про ветер можно сказать «воет», однако, прислушавшись, поняла, почему так говорят. Ветер и вправду выл и ревел вокруг, казалось, будто невидимый великан снова и снова кидается в дом, стучит в окна, словно хочет ворваться в комнаты. Конечно, в дом ему не проникнуть; и оттого сидеть в комнате перед камином и смотреть на тлеющие угольки было так хорошо и уютно.

– Нет, правда, почему он его так возненавидел? – настаивала Мэри. Она послушала, как воет ветер, а теперь намеревалась получить от Марты ответ на свой вопрос. Конечно, если Марта могла на него ответить.

И Марта рассказала, что знала.

– Только имей в виду, – предупредила она, – миссис Медлок велела держать язык за зубами. В этом доме много о чём нельзя говорить! Мистер Крейвен так распорядился. Говорит, моё горе слуг не касается. Если бы не сад, он бы таким не был. Это был сад миссис Крейвен; она его сразу после свадьбы разбила и очень его любила, и они там вдвоём за цветами ухаживали. Никому из садовников даже войти туда не позволяли. Сидели там часами вдвоём. Дверку закроют, читают в саду, беседуют. Она была совсем молоденькая, тоненькая, а там в саду росло старое дерево с веткой, изогнутой наподобие сиденья. Она развела вокруг розы и часто на ней сидела. Но однажды она сидела на ветке – и вдруг та подломилась; она упала на землю и так сильно расшиблась, что на следующий день умерла. Врачи думали, что он помешается и тоже умрёт. Вот почему он этот сад возненавидел. С тех пор никто туда не заходит, и он не разрешает никому о нём говорить.

Больше Мэри Марту ни о чём не расспрашивала. Она смотрела на огонь и вслушивалась в вой ветра. Ей казалось, что он заревел ещё громче.

В это время с Мэри произошла одна очень хорошая вещь. Вообще-то, с тех пор, как она приехала в усадьбу Мисселтвейт, с ней произошли четыре хорошие вещи. Она поняла – так ей казалось – малиновку, а малиновка поняла её; она набегалась по дорожкам, и ветер разогрел ей кровь; впервые в жизни она ощутила здоровый голод; и, наконец, она узнала, что значит пожалеть кого-то. Теперь Мэри была совсем уже не та девочка, что приехала в Йоркшир.

Вслушиваясь в завывания ветра, она вдруг услышала и что-то ещё. Что это был за звук, она не знала: поначалу она не могла отличить его от воя ветра. Странный это был звук – казалось, будто где-то плачет ребёнок. Вой ветра порой походил на детский плач, и вскоре Мэри уже ясно слышала, что плачут в доме, а не снаружи. Где-то далеко от её комнаты, но в доме. Она обернулась и посмотрела на Марту.

– Слышишь, кто-то плачет? – спросила Мэри.

Марта смутилась.

– Да нет, – отвечала она, – это ветер. Он иной раз так развоется, будто кто-то на пустоши потерялся и плачет. Он по-всякому выть может.

– Прислушайся, – сказала Мэри. – Это в доме, в конце одного из этих длинных коридоров.

В эту минуту где-то внизу, видно, открыли дверь – сильный сквозняк дунул в коридор и с шумом распахнул дверь комнаты, в которой они сидели. Они вскочили на ноги – лампа погасла, и до них явственно донёсся плач.

– Вот! – воскликнула Мэри. – Я же тебе говорила! Кто-то плачет – и это не взрослый!

Марта подбежала к двери, быстро закрыла её и повернула ключ. Всё же они успели услышать, как где-то с грохотом закрыли дверь, – и тут же всё смолкло, даже ветер внезапно затих.

– Это ветер, – упрямо повторила Марта. – Или Бетти Баттерворт – наша маленькая судомойка. У неё весь день зубы болели.

Но она так смутилась при этом, что Мэри в упор посмотрела на неё. Она была уверена, что Марта что-то от неё скрывает.

Глава 6

«Там кто-то плакал… плакал!»

Назавтра дождь снова лил как из ведра, и, когда Мэри выглянула в окно, вересковой пустоши и вовсе не было видно за серым туманом. В такой день нечего было и думать о прогулке.

– А что вы дома делаете, когда дождь вот так льёт? – спросила она у Марты.

– Да как тебе сказать? Стараемся не попадаться друг другу под ноги, – отвечала та. – Вот когда понимаешь, до чего нас много! Матушка – женщина добрая, но и она, бывает, теряет терпение… Старшие играют в хлеву. А Дикону никакой дождь не страшен. Он всё равно на пустошь уходит, будто в небе солнце сияет. В дождь, говорит, можно многое увидеть, что в вёдро скрыто. Однажды он нашёл лисёнка – чуть не утонул, бедный, в своей норе. Дикон нёс его домой за пазухой, чтобы тот не замёрз. Лису охотники убили, а нору залило дождём, и остальные лисята погибли. Этот лисёнок и сейчас у нас. А в другой раз Дикон подобрал промокшего воронёнка и тоже принёс домой и приручил. Назвал его Уголёк за черноту; так он теперь всюду за Диконом летает и скачет, ни на шаг от себя не отпускает.

Мэри теперь не сердилась на Марту, что та так запросто с нею болтает. Она уже слушала её с интересом и огорчалась, когда Марта уходила или умолкала. Рассказы её индийской няньки не шли ни в какое сравнение с тем, что рассказывала Марта о своём домике, где в четырёх комнатушках жили впроголодь четырнадцать человек. Выходило, что дети там играли и валялись по полу, словно весёлые и добрые щенята. Мэри особенно занимали «матушка» и Дикон. Ей всегда было приятно слушать, что сделала или сказала «матушка».

– Будь у меня ворон или лисёнок, я бы с ними играла, – сказала Мэри. – Но у меня никого нет.

Марта задумалась.

– А вязать ты умеешь? – спросила она.

– Нет, – отвечала Мэри.

– А шить?

– Тоже нет.

– А читать?

– Умею.

– Ну, тогда почитай что-нибудь и писать поучись. Ты уже большая, берись-ка за книжки.

– У меня книжек нет, – возразила Мэри. – Те, что были, остались в Индии.

– Жаль. Знаешь, вот бы миссис Медлок пустила тебя в библиотеку, там книг многие тыщи!

Мэри не стала спрашивать, где расположена библиотека, – в голову ей вдруг пришла одна мысль. Она решила сама отыскать библиотеку. Миссис Медлок она не боялась. Та вечно сидела в своей уютной комнате внизу. В этом странном доме редко кого можно было встретить в коридорах. Разве что слуг, но, когда хозяин дома уезжал, они проводили время в своё удовольствие в людской внизу. Там была просторная кухня, где по стенам висели начищенные до блеска медные кастрюли, и большая комната, где по четыре-пять раз на дню слуги усаживались за обильные трапезы и, если не было миссис Медлок, от души веселились.

Каждый день в назначенное время Мэри садилась за стол, и Марта подавала ей еду; больше ею никто не занимался. Раз или два в день заглядывала миссис Медлок, но никто не спрашивал Мэри, что она делает, и не советовал, чем заняться. Должно быть, в Англии все так обращаются с детьми, думала Мэри. В Индии айя не спускала с неё глаз – ходила за ней по пятам, всё приносила и уносила. Мэри она часто надоедала. Теперь же никто за ней следом не ходил, и она училась одеваться сама, ибо Марта смотрела на неё чуть ли не с жалостью, если она ждала, чтобы ей что-то подали или надели.

– Неужели у тебя самой на это ума не хватает? – спросила она как-то, когда Мэри стояла в ожидании, пока Марта натянет на неё перчатки. – Наша Сьюзен Энн раза в два тебя сообразительнее, а ей всего четыре годика. Ты иногда ведёшь себя так, будто ты совсем дурочка.

Мэри потом целый час дулась, но этот случай заставил её задуматься.

Когда Марта выгребла золу из камина и ушла вниз, Мэри минут десять постояла у окна. Она обдумывала план, пришедший ей в голову, когда она узнала о библиотеке. Она так мало читала, что библиотека сама по себе её не интересовала, но, услышав о ней, она вспомнила про сто комнат с закрытыми дверьми. Интересно, все ли они заперты на ключ? И что там у них за дверьми? Нельзя ли заглянуть? Неужели комнат и вправду сто? А что, если пересчитать двери? По крайней мере, будет чем заняться в это дождливое утро, когда из дома нос не высунешь. Просить разрешения её не учили, такое ей и в голову не приходило. Даже если б она увидела миссис Медлок, она бы ни о чём не стала её просить.

Отворив дверь своей комнаты, Мэри выскользнула в коридор и начала обход. Коридор был длинный, от него отходили другие коридоры, и во всех были ещё лесенки и повороты. В коридоры выходило множество дверей, а по стенам висели картины – тщательно выписанные потемневшие пейзажи или (этих было ещё больше) портреты мужчин и женщин в великолепных старинных костюмах из шёлка и бархата. Потом Мэри оказалась в длинной галерее, где все стены были увешаны портретами. Она и не подозревала, что их может быть так много в одном доме. Она медленно прошлась по галерее, вглядываясь в лица на полотне; ей казалось, что и они на неё смотрят, словно интересуются: что эта девочка из Индии здесь делает? Были там и детские портреты – девочки в пышных шёлковых платьях до щиколоток и длинноволосые мальчики в больших кружевных воротниках, буфах или жабо. Перед этими портретами она останавливалась – ей бы хотелось знать, как зовут этих детей, куда они подевались и почему так странно одеты. Был там портрет чопорной некрасивой девочки, немного похожей на неё. Она была в зелёном парчовом платье, а на пальце у неё сидел попугай. Глаза девочки смотрели умно и с любопытством.

– А сейчас ты где живёшь? – громко спросила её Мэри. – Жаль, что тебя здесь нет.

Странно прошло это утро! Казалось, в огромном доме со всеми его лестницами и коридорами, кроме неё, не было ни души: она поднималась и спускалась по лестницам, брела по широким и узким переходам, где словно бы никогда не ступала нога человеческая. Раз настроили столько комнат, думала Мэри, значит в них когда-то кто-то жил. Но сейчас они были пусты, и в это трудно было поверить.

Поднявшись на третий этаж, Мэри решилась наконец повернуть ручку одной из дверей. Конечно, все двери были заперты, как и говорила миссис Медлок. Вот почему Мэри чуть не отскочила в испуге, когда ручка без труда повернулась; Мэри толкнула – массивная дверь медленно отворилась. Она вела в большую спальню с вышитым панно и с инкрустированной, как в Индии, мебелью. Широкое окно в частом переплёте выходило на пустошь, а над камином висел ещё один портрет той некрасивой чопорной девочки, которая с любопытством взирала на Мэри.

«Может, это её спальня, – подумала Мэри. – Она так на меня смотрит, что просто оторопь берёт».

Мэри открывала всё новые и новые двери. Она пересмотрела столько комнат, что очень устала и стала склоняться к мысли, что их и в самом деле не меньше ста, хотя она их и не считала. Во всех висели старинные картины или гобелены с вытканными на них странными сценами. И почти всюду стояла вычурная мебель и причудливые безделушки.

В одной из комнат, которая, скорее всего, служила какой-то даме гостиной, на окнах висели вышитые бархатные портьеры, а в шкафу за стеклом стояло множество слоников из слоновой кости. Слоники были разной величины, у некоторых сидели на спине погонщики-магуты или возвышались паланкины. Одни были побольше, а другие – совсем крошечные, верно слонята. Живя в Индии, Мэри видела много фигурок из слоновой кости, и слоны ей были хорошо знакомы. Она открыла шкаф, встала на скамеечку и поиграла с ними. А наигравшись, поставила слоников на место и закрыла дверцы шкафа.

Сколько она ни бродила по длинным коридорам и пустым комнатам, ей ни разу не встретилось ни души; впрочем, в этой комнате она кое-кого увидела. Закрыв дверцы шкафа, она услышала какой-то тихий шелест. Она вздрогнула и оглянулась на диван, стоявший возле камина; ей показалось, шелест шёл оттуда. В одном углу дивана лежала подушка, а в бархатной наволочке виднелось отверстие, из которого выглядывала крошечная головка с испуганными глазками.

Мэри тихонько подкралась к дивану. Внутри подушки сидела серая мышка – она прогрызла в наволочке дырочку и устроила себе там норку. Шестеро крошечных мышат спали у неё под боком. Пусть все эти бесчисленные комнаты и пусты, но мышки жили здесь всемером и им ничуть не было одиноко.

«Жаль, они испугаются, а то бы я взяла их себе», – подумала Мэри.