скачать книгу бесплатно
Она поднялась, отодвинув стул. Роман вскочил и обвел всех взглядом.
– Простите, я провожу даму.
Мужчины поднялись и учтиво попрощались.
Каролина шла по проходу, не спеша, ставя ступни ног на одну, невидимую, черту. От этого ее бедра мерно покачивались, а плечи плыли ровно, развернуто.
– Кто эта стерва? – зло бросил полковник вслед ушедшим.
– Насколько мне известно из проверенных источников, она в достаточно близких родственных отношениях с королевой. – Со скрытым удовольствием сказал Козмас. – Во всяком случае, у них время от времени идет неспешная переписка. Говорят, ее величают «высочеством», сэр.
– Что она здесь делает?
– Бог ее знает.
Роману не было позволено проводить взбунтовавшееся «высочество» до дома. Возможно, думал потом Роман, вовсе не он стал причиной этого, а она сама, поставив себя в двусмысленное положение: в ее присутствии вели себя вызывающе и тем самым оскорбили ее королевское достоинство. Роман просто подвернулся под руку, как собственность, забавляющая ее, хозяйку. Выйдя из ресторана, Каролина холодно попрощалась и, поймав такси, укатила в «Гавайи».
– Я скоро позвоню. Не провожай! – сказала она мягко, но так непреклонно, что Роман не посмел спорить.
Он не захотел возвращаться в ресторан, решив, что день получился на удивление длинным и утомительным, куда более протяженным, чем положенные ему двадцать четыре часа.
Два дня Роман не покидал своего номера, лишь спускаясь утром вниз к Сиду, пил кофе с булками.
Однажды ранним утром его разбудил звук трубы. Невидимый трубач довольно чисто выводил звуки подзабытой песни о красном командире Щорсе, который с кровью на рукаве ведет куда-то в сказочное будущее отряд былинных красных привидений. Сначала Роману показалось, что он еще не проснулся, но труба звучала под окнами так громко, что он был вынужден встать и выглянуть в распахнутое окно спальни. Внизу, на пыльном тротуаре стоял полуголый загорелый индус в белой набедренной повязке и выдувал из горящей на солнце меди мелодию древней большевистской сказки. При более пристальном рассмотрении обнаружилось, что индус вовсе и не индус, а безобразно загоревший европеец, и на бедрах у него не повязка, а плотные белые трусы, неловко выдающие себя за плавки. Трубач был исключительно худ, с выпирающими ключицами и натренированными вытянутыми мышцами. Лицо его было покрыто трехдневной седеющей щетиной, руки узловаты и подвижны как у обезьяны.
Выдув все, на что был способен, он оторвал от губ мундштук и лучезарно улыбнулся изумленному Роману.
– Маней, маней, плииз! – заорал горнист, вытягивая свободную руку, и улыбнулся широкой желтозубой улыбкой. Произношение не оставляло ему никаких шансов – это был не индус, не египтянин, не жертва английской колониальной политики, а жалкий беженец от антисоветских реформ, возможно, даже первая труба какой-то провинциальной советской филармонии.
Роман быстро оделся, спрыснул лицо холодной водой и, выскочив из холла гостиницы на улицу, решительно пошел на звук трубы. Щуплое тело трубача извивалось в поклонах в ответ на монеты, сыпавшиеся из окон отставных английских военных, не пожелавших покидать остров после службы и удачно купивших здесь небольшие квартирки.
Музыкант споро собирал монеты и ловко засовывал их в кармашек на трусах, с внутренней стороны.
– Послушайте! – крикнул издалека Роман по-русски. – Эй! Трубач!
Человек затравленно вскинул голову, словно собака, ожидающая пинка, и впился острым взглядом в лицо Романа. Так ничего и не поняв, он на всякий случай отрицательно покачал головой. Роман растерялся на мгновение, подумав, что, должно быть, это все-таки не «наш» человек, но тут же отверг эту мысль, вспомнив о редкой в здешних местах мелодии, и настоятельно продолжил:
– Послушайте, вы русский? Я же вижу, вы русский! Да встаньте же вы, в конце-то концов!
Чтобы поторопить его, Роман нагнулся и поднял с земли две монеты. Мышцы на худом, обнаженном теле горниста мгновенно напряглись, а в глазах вспыхнуло отчаяние. Но Роман протянул ему раскрытую ладонь с двумя монетками.
– Берите же! Это ваше.
Трубач проворно, по-обезьяньи, схватил деньги. Он широко улыбнулся крупными желтыми зубами и с профессиональной грацией отвесил поклон. Видимо, на его плечах когда-то вполне гармонично сидел концертный фрак с манишкой и черной элегантной бабочкой.
– Не уходите. Хотите выпить?
Трубач отрицательно мотнул головой и задумался. Потом сказал с ясным малороссийским выговором, очевидным даже для лаконичной фразы:
– Поесть. И кофе. Если пожелает господин…
Роман с облегчение вздохнул и призывно махнул рукой.
– Пойдемте. Сид нас сейчас накормит. Я тоже не завтракал.
Трубач засеменил вслед за Романом, глухо топая обутыми в сандалии ногами по пыльному асфальту.
– Из филармонии мы! – говорил трубач, набивая рот и глотая горячий черный кофе. – Из матери… так сказать, городов русских!
– Из Киева, что ли? – уточнил Роман. Спроси его сейчас, зачем он принял пусть даже такое незначительное участие в судьбе этого человека, он вряд ли бы сумел ответить что-либо вразумительное.
– Из Киева, из Киева! – закивал трубач. – Оттуда!
Роман смотрел на него, размышляя о том, что когда из тонких нитей свободы ткутся целые полотна и затем покрываются ими счастливые государства, всё становится ясным для каждого, кто живет под таким полотном. Однако же, когда нити свободы вплетаются в грубую мешковину многолетнего рабства, любое жалкое проявление независимости, идущее от примитивного понимания людей, не знавших истинной свободы до сей поры, выглядит постыдным убожеством.
Душа Романа рвалась на части: одна из них питалась жалостью и любовью, другая презрением и страхом.
А душа Сида, похоже, пребывала в это время в полном смятении. Он тер белым полотенцем и без того радующие глаз чистейшие стеклянные рюмки и с изумлением наблюдал за русскими. Один из них смотрел глазами собаки, ожидающей оплеухи, а второй напоминал доброго самаритянина, растроганного собственной щедростью. Сид подошел к столику и, убирая опорожненные стаканы из-под цитрусового сока, шепнул Роману:
– Гоните его, сэр! Он здесь уже третий день ходит и трубит. Это – нищий. И попрошайка.
Роман выдавил сквозь зубы, не поднимая глаз:
– Это мой голодный соотечественник, Сид!
Сид пожал плечами и удалился к бару тереть полотенцем почти невидимые (до такой степени прозрачные и чистые!) рюмки, фужеры и стаканы.
– Откуда вы взялись, черт побери? – спросил трубача Роман.
– Из земли обетованной. Из Египта тоже. В Тунисе были, в Марокко, в Ливане. Теперь вот здесь. Ой, простите, дорогой товарищ, не представился! – трубач галантно привстал и, не смущаясь очевидной комичностью положения, протянул Роману свою загорелую обезьянью лапку: – Заслуженный артист Киргизской ССР Никита Онищенко. Первая труба! Был…
– Роман. А почему Киргизской?
– А Бог его знает! По Украине лимит был исчерпан, а по Киргизской – нет. Там с трубачами дело кисло обстояло. Вот и дали… Так нам-то все равно! А теперь уж и подавно!
– Вы не один здесь, на Кипре?
– Конечно. С супругой. С Вероникой Олеговной. Она у меня на подъем-то не очень теперь. Располнела уж больно! От болезни всё… обмен веществ, говорят, нарушен, одной почки, опять же, нет. И сердце того… Все лежит, да лежит. А я вот на кусок хлеба для обоих….
– Вот так и зарабатываете?
– А что? Думаете, мало? – трубач рассмеялся и впился зубами в очередную булку.
Роман смотрел на него выжидательно, с жалостью.
– Мы ведь с филармонией гастролировали, – с набитым ртом продолжил трубач, – а тут, аккурат в Израиле, деньги кончились. Нарушили там чего-то, кому-то не доплатили… в общем, у кого хватило средств вернуться на родину, тот и вернулся, а у кого нет…
– У вас, значит, не хватило?
– Почему же? Хотел бы – вернулся. Желания не было. Мы с альтистом устроились в один клуб. Ну, попиликали, потрубили, и нас того… попросили, в общем, больше не пиликать и не трубить. Своих, говорят, хватает. Он скоро родственников там нашел, еврей все же… а мы с женой подались в Египет. Работы нет, так я сначала официантом, а потом плюнул на все и давай по дворам ходить с трубой. Гляжу, а к вечеру-то в карманах звенит побольше, чем в киевской филармонии за неделю. Вот и пошло, поехало. Потрубим, потрубим, и дальше, чтоб власти не сердить. Сюда мы из Ливана приплыли. На украинской «комете» доставили! Во как!
Роман покачал головой. Он знал об этих «кометах», угнанных когда-то из Николаева. «Кометами» этими заведовали теперь те, кем интересовался Роман. Быстрые машины курсировали, как правило, между Кипром и Ливаном, тратя на дорогу в одну сторону до девяти часов. Челночные перегоны оживлялись в дни обострения израильско-ливанских отношений и в преддверии бомбежек Бейрута. Как только такой кораблик на подводных крыльях срывался из лимассольского порта в открытое море, курсом на Ливан, здесь, на Кипре, военные разведчики телеграфировали по секретным линиям о готовящейся Израилем локальной операции возмездия. Владельцы быстроходных «комет» получали превентивную информацию, видимо, из более оперативных источников, чем офицеры местной разведки. Поэтому выход в море их суденышек рассматривался как верная примета бомбежки Бейрута и притока новых беженцев из Ливана.
– Ну и как путешествие на подводных крыльях?
– Мне-то чего, а вот Вероника Олеговна, так та вся наизнанку! – удрученно покачал головой Онищенко. – Зашла человеком, а вышла прямо таки тигром. Чуть не покусала этих… моряков-то! Блевала все девять часов кряду. Всех под орех отделала. Красота!
– А дальше вы куда?
– В Грецию мечтаю, можно и в Турцию. Но здесь еще не все охвачено, гастроли, так сказать, не закончены. Неделю ведь всего болтаюсь по дворам. С месячишко «почешем», а там видно будет.
– А домой?
– Чего я там не видел? Зиму? Я без нее проживу. И Веронике Олеговне на солнышке-то лучше. Вы меня не жалейте, Роман! Свобода! Куда хочу, туда иду.
– А визы? Вам что, и визы дают?
– Где дают, а где берем сами… – Онищенко захихикал.
– Что значит «сами»?
– Люди везде есть. Наши. Вон, скажем, эти, с «кометы»… Поиграй, говорят, потруби на нашей сходке, в горах… а потом, говорят, мы тебе греческую визу сделаем, и мальтийскую даже можно. Говорю же, наши люди, они и в Африке наши… Соотечественники, так сказать.
– Но вы же артист, музыкант, в конце концов! Не воротит от такого «чёса»?
– Был… был музыкантом. Даже заслуженным артистом Киргизской ССР. И Вероника Олеговна администратором у нас работала. А теперь я свободный менестрель. Гражданин мира! Денег дадите? – спросил он неожиданно деловым тоном и посмотрел Роману в глаза.
– Дам! – растерявшись, ответил Роман и тут же пожалел о безвозвратно потерянных деньгах, которых ему, командировочному, не хватало ни на что. Одна лишь надежда была, что через десять дней, а то и меньше, его ждала обратная дорога. – Сколько?
– А сколько не жалко! – вдруг опять став бесшабашным уличным трубачом, пропел на малороссийский манер Онищенко. Роман достал портмоне и сунул ему несколько смятых купюр. Тот вскочил, упрятал бумажки в кармашек белых трусов, вывернулся из-за стола и, схватив со стула медную трубу, отбежал на середину вестибюля.
– Я вам лично сейчас, в благодарность такое сыграю! Век не забудете! Отработаю!
Но его благодарный порыв резко пресек Сид. Он замахал рукам и решительно вышел из-за стойки бара.
– Эй! Здесь нельзя! На улицу иди! Здесь люди.
Ничуть не смутившись, Онищенко, кланяясь, выскочил за порог гостиницы и там, на улице, обрушил на замлевший от пекла город гимн страны, одна из горных республик которой когда-то неосмотрительно признала его своим заслуженным артистом. Из окон время от времени со звоном вылетали мелкие монеты и весело подпрыгивали на асфальте.
Роман смущенно слушал, не поднимая головы, а Сид с укоризной в глазах собирал со стола посуду и крошки.
Музыкант живенько собрал монеты и, не переставая кланяться, засеменил по раскаленной от солнца улочке в соседний квартал высотных строений. Там улов обещал быть щедрее: квартир больше, жильцы хоть и беднее, но добрее, как он знал по своему новому опыту.
Роману не хотелось ехать на службу, где был полковник Сузу со своим презрением к бессмысленности славянского хаотического движения и к самому тягостному процессу той же славянской жизни, столь неожиданно демонстрируемым теперь на улице перед отелем трубачом Никитой Онищенко. Он с грустью и в то же время с неприязнью посмотрел ему вслед и нехотя вышел к своей машине, что стояла на открытом паркинге отеля. Напротив, через дорогу, поднимая тучу едкой пыли, притормозил «Митсубиси» Козмаса. Полицейский, пригнувшись, крикнул в медленно опускающееся стекло:
– Эй, русский! Ты что, задвинул службу окончательно? Честные люди уже давно заняты делом. Нас с тобой, правда, как раз другой тип человечества интересует…
Роман приветливо махнул Козмасу рукой. Машина полицейского сорвалась с места и, сопровождаемая шлейфом мелкого графия и песка, влетела на стоянку. Козмас вышел из нее и, потягиваясь, словно ехал очень долго и теперь разминал затекшие мышцы спины, подошел к Роману, стоявшему около своего «Нисана».
– Какая от меня польза, если я ценю лишь процесс, а он, этот, как его… полковник Сузу, кажется – лишь результат. Разве мы можем сработаться? И вообще, приятель, по-моему, мне пора домой. Начальство заждалось.
– Твое начальство только что телеграфировало. Ты поступаешь в распоряжение этого самого полковника Сузу, – Козмас усмехнулся. – Между прочим, это его идея. В далекой заснеженной Москве она очень понравилась кому-то. Кстати, они тоже требуют результата.
– Козмас, неуч чертов! В Москве тоже разгар лета и там снега столько же, сколько и на Кипре. Во всяком случае, сейчас.
– Что ты говоришь? А что делают в такую жару белые медведи?
– Они загорают и становятся бурыми. Разве ты не знал этого?
– Догадывался. Но не был уверен!
– Подумать только, вот ты, допустим, приедешь к нам, пойдешь по нашим улицам, и тебя станут принимать за посланца цивилизации, как всякого иностранца из благополучной страны. У нас вообще испокон веков уважают иностранцев, причем, всех, даже тех, кого только что сбили банкой «Кока-колы» с дерева. Вас почему-то считают носителями прогрессивной мысли. И тебя, представляешь?
– Ужас! Но это, согласись приятно. Здесь я дома, а дома жуткая конкуренция на общественное признание, – Козмас засмеялся, покачал головой. – Садись ко мне. Поехали в департамент. Думаю, полковник Сузу не заснул этой ночью – он, кажется, чувствует себя тем иностранцем, которого сбили банкой с дерева вчера в ресторане. И сделали это русский и молодая англичанка.
– Его сбили бутылкой русского кваса и английским пудингом, – ухмыльнулся Роман.
– Что такое английский пудинг, знаю… А что такое русский квас?
– Это то, что раньше «кока-колы» на тысячу лет. Но Сузу – первая его жертва. «Кока-кола» куда более агрессивна…
Роман решительно нырнул в темное нутро «Митсубиси». Козмас лихо раскрутил машину на площадке и выскочил на шоссе, чуть было не задев невесть откуда появившегося велосипедиста.
– Э! Что ты лезешь под колеса, болван! – запальчиво крикнул он, приоткрыв дверцу.
– Катись ты, мурло! – ответил велосипедист, пожилой англичанин в жарком военном френче со споротыми нашивками. – Не видишь, идиот чертов, что едет отставной капитан военной авиации? Он держал велосипед на весу, приподняв переднее колесо и крепко упираясь короткими кривыми ногами в землю. Колесо продолжало крутиться по инерции.
– Вижу, сэр! – примирительно ответил Козмас, и его губы растянулись в улыбке. – Прошу прощения, сэр!
– Езжай своей дорогой, парень!
Роман покачал головой и весело махнул велосипедисту рукой.
– Не управляй моей машиной! – проворчал Козмас, когда они отъехали.
– Что значит «не управляй»?
– А то и значит. Это я должен был махнуть ему рукой, потому что я за рулем! Не смей лезть в мои дела.
– Меняй характер, Козмас, а то тебя в Москве на улице задерет какой-нибудь медведь. Это больно!
Полковник Артур Сузу сидел за письменным столом, он был в рубашке, белых штанах и сандалиях на босу ногу. Над его головой лениво плыли огромные лопасти вентилятора с золоченными узорами, совершенно неуместными в серой тоске полицейского участка. Роман, разглядев торчащие наружу пыльные, словно покрытые серой коростой, пальцы ног полковника Сузу, ухмыльнулся.
– Что случилось, майор? Я смешон?
– Нет, сэр! Что вы! Жарко…
– Садитесь, – распорядился Сузу.
