скачать книгу бесплатно
– Не знаю. Никогда не слышал.
Грек наполнил легкие воздухом и набрал несколько гитарных тактов. Еще мгновение, и неожиданно для его привычного всем тенора он низким баритоном, чуть ломая русские слова, запел:
– «Дымилась роща под горою,/И вместе с ней горел закат…/Нас оставалось только трое…»
Каролина молча вслушивалась в слова. Затихла шумная до этого компания русских в соседнем ряду. Василис чуть вздрогнул, повернулся в ту сторону и сделал несколько шагов, не прекращая петь. Анри, сопровождая его ритмом «банджо», был серьезен и торжественен. Песня стихла, когда Василис уже стоял прямо перед русскими. Вдруг один из них залпом осушил рюмку и, сметая со стола все, что попадалось под его локти и нависший тяжелый живот, схватил Василиса за шею и, всхлипывая, впился губами в полную, потную щеку грека.
– Дед мой…Там… На высоте… На безымянной, чтоб ее черти! Один остался живой! Без ноги! По бедро, суки, отхватили! Пел все про нее, старый! На «безымянной, говорит, высоте!» Имени его ноги высота! Понимаешь, друг ты мой чернявый? Имени его правой ноги та хренова высота!
Он разрыдался, и три его приятеля вразнобой пьяно заговорили:
– Что ты? Что ты, Ген? Отдыхаем! Давай за дедуню за твоего, за ногу! За правую! А греку спасибо наше земное! Дает братан! Во дает!
Василис растроганно качал головой.
– Почему эти парни рыдают? – спросил Козмас растерянно. – Это что, затонул остров? Это про остров?
– Почти, – немного мрачно ответил Роман, – а, в общем, про остров… без названия. Ну, да ладно! Вон Василис еще кого-то привечает!
Певец, тем временем, обнаружил столик с испанцами и, немного смущаясь, стал подбирать какую-то мелодию. Анри что-то ему нашептывал и нетерпеливо выстукивал такт ногой.
К столу полицейских мелкими шажками подобрались два худых смуглых официанта и стали споро собирать пустые тарелки. Неряшливость затянувшегося ужина вычищалась на глазах. Ее безжалостно, как надоедливых жирных мух, отбивали свежими салфетками, сметая подсохшие крошки хлеба и еще влажные бутылочные пробки. Стол вдруг зацвел новыми блюдами, источавшими острые, крепкие запахи. По белой скатерти поплыли, распятые печным огнем, крупные морские рыбы. Звякнули столовые приборы, похожие на уменьшенные макеты пыточных инструментов, заплескался чесночный соус и белый оливковый маринад в ладьях соусников. Исходили холодным, предсмертным потом стеклянные тела бутылок с белым сухим «Паломино».
Двое молодых полицейских, сидевшие около стены, переглянулись и вожделенно потерли руки. Артур Сузу достал из кармана тяжелую черную трубку, заранее набитую, и втиснул кривой мундштук между крупных желтых зубов. Он чиркнул длинной спичкой о большой прямоугольный коробок, который тоже извлек из кармана, и затянулся. Крупное кольцо сизого дыма поползло к потолку. За спиной Сузу настойчивый грек и нервный француз все же одолевали испанскую мелодию.
– Э! Друзья! – неожиданно очнулся Козмас и блеснул темными глазами. – Я, оказывается, проголодался. А ну-ка, вперед! Ловить рыбу и усыплять ее вином!
Каролина вдруг тоже почувствовала, что ужасно голодна. Она ловко подхватила изогнутым ножом и двузубой вилкой тяжелый кусок рыбы с отколовшимся хребтом и частоколом острых костей.
Сузу не спускал глаз с Романа. Выпустив дым через широкие ноздри, он спросил:
– Почему русские столь сантиментальны? И жестоки одновременно?
Роман отставил в сторону вилку, которой пытался расковырять хвост рыбы, и поднял на него глаза.
– Если вас навела на эту мысль та компания, то я готов за нее заступиться, господин полковник.
– Я понимаю ваш язык. Когда-то изучал в академии. Меня готовили к работе в посольстве в Москве. Я все понял, что говорил тот человек. Но это лишь повод для моего вопроса, майор, не более того.
– Вам уже даже сообщили о моем звании?
– Конечно.
Каролина с удивлением посмотрела на Романа. Покачала головой и выдавила чуть слышно: «Ого!»
– Это не так много! – успокоил ее Роман. – Уверяю тебя, даже весьма скромно.
– Не кокетничайте с дамой и не увиливайте от вопроса старшего по званию, – съязвил Сузу.
– А я не слышу вопроса. Вы ведь утверждаете: полковник, не так ли?
– Хорошо. Построю фразу по-другому: как в вас сочетаются столько противоречивых чувств? Они ведь мешают друг другу.
– Вам не нравится эта рыба? – вдруг спросил Роман.
– Рыба? А при чем здесь рыба? Я ее, собственно, еще и не пробовал.
– А вы попробуйте. В ней все химические элементы – и кислоты, и соли, и минералы. Вкус, как у нас говорят, специфический! Перфектный, как говорят у вас.
– И что из этого? – полковник недоуменно отщипнул рукой жирный кусок от бока рыбы прямо с общего блюда и, вынув изо рта трубку, сунул его под усы. Быстро, вдумчиво пожевал.
– Вкусно. Действительно, вкусно. Но какое это имеет отношение к моему вопросу?
– Самое прямое. Только сочетание ингредиентов и дает вкусовой результат.
– Ингредиенты можно подбирать до бесконечности. На это не хватит жизни!
– А процесс подбора? Разве это не искусство, не муки творчества? Салат из сантиментов и жестокости – изысканное блюдо и уж точно сервируемое историей не единожды. Русские не первые его составители. – Роман говорил неторопливо, тщательно подбирая слова. – Стоит ли вообще искать причины явления, они ведь лишь в движении, в процессе, так сказать… Это, собственно, и есть результат. Он не постоянен по своей сути, потому что по природе своей изменяем, а значит, подлежит бесконечному обновлению. Он и нов, как бы это ни звучало абсурдно, и консервативен одновременно. Таков его природный алгоритм. И такова формула, в том числе, и моей нации – процесс, движение, повтор старой траектории и новый набор высоты.
– Вас увлекает только процесс? Вы его и выдаете за результат? Это плохо, очень плохо! Процесс влечет лишь неудачников. Успешным личностям и нациям важен исключительно конечный результат. И идут к нему, иной раз, жертвуя самим процессом. Этим мы и отличаемся друг от друга.
– Возможно. Даже, скорее всего, что так. Но яркий процесс, порой, куда желанней, чем скромный результат.
– Зависит от цельности натуры, будь это нацией или личностью. Завершенность – это явление цельности и единственный признак хозяина жизни. Разве не приятно ощущение ее монолита? А все остальное – сумбур, – Сузу говорил, глядя в глаза Роману. – К сожалению, хозяева жизни всегда рабы победы, но остальные – их рабы. Верно, что нет ничего хуже, чем быть рабом раба! Но может ли быть что-нибудь неотвратимей? Разве что смерть! Смерть личности, смерть нации, когда придет ее час. Но, повторяю, это неотвратимо!
– Всё это так и не так. Не так – потому что жизнь и есть процесс, а результат у нее всегда один. Получить наслаждение от движения – вот высшее предназначение существования. Поэтому мы и ценим более всего процесс, который в этом смысле не так органичен, как ваш конечный результат, хотя и завершен в самом себе. А будем ли мы рабами или нет, тем более, рабами рабов – решать нам. Если когда-нибудь устанем от движения, то подставим шею под ошейник с номером и адресом. Но что-то мне подсказывает – такого не будет!
– Устанете. Все устают.
– А это я бы назвал общенациональной пенсией, – Роман усмехнулся, продолжая ковырять вилкой хвост рыбы.
– Нет. Пенсией называется свобода, пусть относительная, но все же свобода, в том числе, от движения. И даже, в первую очередь! Хозяину вы больше не нужны, одному лишь себе. А знаете, что это такое на самом деле, эта ваша грядущая усталость, этот ваш «национальный пенсионный возраст»?
– Просветите, полковник, прошу вас!
– Это бессмысленный процесс движения по одинокой тропинке в чужом молодом лесу, в котором зреют уже недосягаемые плоды. Вот что это такое! И уж тут конечный результат неотвратим куда скорее, чем у других. Поэтому лучше устаньте пораньше, пока у всех не пропала в вас надобность.
– Вы вербовщик на галеры? Или русофоб?
– Мне жаль вас. Как жалко все это выглядит: ваши хаотические движения, ваши пьяные слезы под старые песни, ваша жестокость, скорее направленная на себя самих, потому что вы давно уже бессильны причинить ощутимый вред постороннему, как бы вам этого ни хотелось.
– Послушайте, полковник, – вдруг громко сказала Каролина, – я могу судить о русских куда объективней, чем Роман. Он ведь русский, а я англичанка! Возможно, вы в чем-то и правы, хотя не совсем уверена в ваших аналогиях, но… в процессе действительно есть своя прелесть, своя новизна, и, главное, надежда.
– Когда-нибудь остановиться?
– Пусть так. Но, судя по всему, остановка, по-вашему, означает подставить шею под ошейник?
– Это не я сказал, но согласен с этим.
– А кто будет держать этот ошейник, кто хозяин? Уж не вы ли?
В словах Каролины прозвучала явная насмешка. Полковник выпрямился на стуле и кашлянул.
– Что ж, возможно, вы… или американцы, или… да-да, скорее, китайцы. Они и будут держать вас за ошейник. Они будут драться между собой за этот ошейник, и, в конце концов, договорятся.
– В таком случае, сначала они прижмут нас, а потом и вас, хотя вы предпочитаете конечный результат и не видите романтики в движении! – рассмеялся Роман. – А конечный результат, по-вашему, будет именно таким.
– В каком движении? Вниз, в бок, в сторону? – неожиданно рассердился полковник. – Боюсь, здесь не место для профессиональных бесед, но… ну уж, ладно!
Он покосился на Каролину и продолжил решительно:
– Мы привезли целый список ваших соотечественников, увлеченных сомнительной «романтикой движения». Массу наблюдательного материала: они рыдают в ресторанах над песнями и пускают друг другу кровь при первом подходящем случае! Это ваше национальное движение у нас уже вот где! – он нервно похлопал себя по затылку.
– Для чего вы это привезли сюда, а не отправились к нам?
– Это не имеет отношения к делу. Я не вправе делиться с вами, но кое-что смогу на днях продемонстрировать. Может быть, вашему московскому начальству это тоже станет интересно, и оно все же захочет прийти хотя бы в этом к разумному результату.
– Вот, значит, какие мысли у вас вызвал грек Василис со своей русской песней? Она, между прочим, о войне, – пробурчал Роман.
– Я вам уже сказал, что русский язык понимаю достаточно хорошо. И я знаю о вашей войне, то есть, по большому счету, о нашей… Но мы уже давно пришли к результату, а вы все в процессе, в движении… Черт побери! Мы сумеем от вас защититься, но вы, вы, господа, как защититесь от себя?
– Думаю, джентльмены, пора сменить тему! – воскликнул Козмас. – Для чего мы здесь собрались?
В другом конце ресторана Василис и Анри пели «Подмосковные вечера» около столика с людьми, видимо, увлеченными одной лишь романтикой движения. Роман подумал, что это и есть песня о большом городе, о которой говорил грек.
– Послушай, Роман! Ты, похоже, побывал у кошек? – проговорил вдруг протрезвевший Козмас, пытающийся разрядить душный грозовой воздух.
Роман кивнул, искоса взглянув на Каролину.
– И что же? Похоже, благополучно унес ноги?
– Унесли.
– Что?
– Мы унесли ноги, – сказав это с ударением на «мы», Роман еще раз, теперь уже прямо, посмотрел на Каролину.
– Что за кошки? – обрадовался смене темы финн.
– Макс, это все местные сказки! Очередная форма процесса, столь милая русским и, как я теперь погляжу, английским гостям, – резко сказал Сузу, даже не взглянув на Романа и Каролину.
– Сказки? – вдруг вспыхнул Роман. Раздражение накопилось и, похоже, уже переливало через край.
Певцы, закончив выступление, ушли на кухню. Зал вновь зашумел, зазвенел рюмками и приборами.
– Вы сказали «сказки»! – голос Романа дрогнул. – А вы не боитесь сказок, полковник? Они ведь иногда становятся реальностью.
– Слышал я об этом монастыре. Четыре выжившие из ума старухи кормят прорву диких вонючих котов и пугают людей. Их надо гнать в три шеи, этих мракобесных дам! – Сузу зло постучал трубкой о край стола и, осыпав себя серым пеплом, сунул ее в карман пиджака.
– Вот как? – подала голос Каролина. – Вы, как я погляжу, знаете ответы на все вопросы.
– На многие.
Макс хмыкнул и выпил залпом рюмку вина.
– Вы чем-то недовольны, капитан? – тихо спросил полковник.
– Именно так, – серьезно, с удивляющей Романа суровостью в окрепшем голосе вдруг ответил Макс.
– Объяснитесь.
– Вы мой шеф, и я боюсь перейти грань… как бы сказать… субординации, и все такое… Но… но вы ошибаетесь иной раз, шеф.
– И в этот раз?
– Боюсь, да.
– Вы что же, тоже там были?
– Нет, не был. Но там были они, – Макс, не поднимая глаз, кивнул в сторону Романа и Каролины, – Они до сих пор не сделали ничего такого, что бы заслуживало наше недоверие, и я склонен выслушать их. В конечном счете, это хотя бы приличнее… чем…
Полковник сжал губы, усы опустились ниже, на скулах заходили серые желваки, сверкнули карие глаза.
– Джентльмены! Я знаю выход из создавшегося положения! – вдруг воскликнула Каролина. – Если полковник не верит нам, у него есть шанс подтвердить свое недоверие.
– Интересно, какой? – спросил Козмас.
– Сколько вы еще здесь будете, полковник?
– Зависит от обстоятельств, но… вероятно, около недели.
– Вот и чудесно, – усмехнулась Каролина. – Мы с Романом готовы составить вам компанию в этом необычном путешествии. Я имею в виду – в монастырь кошек.
Полковник недоверчиво покачал головой.
– Вы испугались, храбрец? – с вызовом спросила Каролина. Роман удивленно посмотрел на нее и подумал, что умение повелевать, презирая, выросло вместе с ней в аристократической колыбели.
– Я? Вы шутите? Да кто вы такая, чтобы говорить подобное полковнику полиции Республики Греция? – ответ полковника прозвучал бы даже комично, если бы не был произнесен с высокомерием.
– Я могла бы представиться, сэр, но потом вам, как человеку, явно чтящему субординацию, пришлось бы мучительно решать, вправе ли вы составить мне компанию.
В словах Каролины было куда больше высокомерия, чем в словах полковника. Все за столом, предчувствуя скандал, насторожились.
Полковник покраснел и растерянно кивнул.
– Простите, м-м-м, даже не знаю, как к вам обращаться…
– Очень просто. Меня зовут Каролина. Так и обращайтесь. Я позволяю, – ее левая бровь высоко взлетела вверх, – Но мне пора. Если вам заблагорассудится проверить себя, прошу. Надеюсь, через Романа меня поставят об этом в известность.
