Шарм, или Последняя невеста

– Совсем свихнулась? – Темная бровь приподнимается. – Лера, так поступают только маленькие девочки без головы на плечах.

Адреналин в крови закипает, получается лишь выдать на одном дыхании:

– Я же самоуверенная дурочка – кроме себя, никого вокруг не вижу и в жизни ничего не понимаю, – хочу оттолкнуть его, но не могу разорвать крепкие объятия.

– Глупости! Я просто спровоцировал тебя! – Генри тянет меня из тесного угла, но руки не размыкает, прячет от холода своим широким телом, пытается завернуть в себя, как в одеяло.

Чтобы выйти из укрытия, нам приходится прижаться друг к другу еще плотней. Его тепло приятное и не отталкивающее, от этого подкашиваются ноги.

– Ох и место выбрала, здесь же вонь жуткая, – ворчит Север. Его руки не дают упасть и согревают спину сквозь шелк платья.

– Я н-не успела выб-б-рат-ть получше, – заикаясь, говорю я и растягиваю задубевшие губы в улыбку. – А зачем провоцировали?

Он улыбается, накрывает крепкими руками, прячет от мороза. Генри тоже дрожит, а я виню себя за то, что вынудила его рискнуть собой. Глупо получилось.

– Понравилась ты мне, я же говорил. – От его слов меня качает. Да врет же! Но Генри не перестает откровенничать: – Надо было проверить почву: рыхлая она или болотистая.

– И? – вжимаюсь в его плечо. Мы медленно идем мимо витрин с игрушками, я еле ступаю, потому что ноги от холода превратились в два бревнышка.

– Держи, Золушка. – Север протягивает мне туфли, а я отшатываюсь. Вряд ли смогу туда впихнуть деревянные от мороза колодки. – Что? Не твой фасон?

– Матушка постаралась, – опускаю глаза и растягиваю ненавистную юбку окоченевшими пальцами.

– Ну, она, видимо, хотела, чтобы ты выделялась в толпе ярким малиновым пятнышком. Пойдем, Лера, а то заболеешь, – широкая ладонь зазывает и качается перед лицом. – Ну же!

– Я не хочу назад. Не заставляй… – впервые перехожу на «ты» и замечаю в глазах цвета крепкого чая блеск победы. Но он тут же гаснет, будто на смуглое лицо Севера наползла маска равнодушия.

– Тогда ко мне? Здесь недалеко. – Генри наклоняет немного голову, черные волосы рассыпаются по высокому лбу, а я пытаюсь прочитать его эмоции. Ни единой, словно он сделан из камня. Только теплого камня. И так хочется согреть возле него руки, но я прячу задубевшие ладони за спиной.

Меня грызут сомнения и страх. Не влезу ли я в петлю еще больше? Шарм давно заплел душу, как мощные лозы актинидии, но есть еще мизерная возможность уйти. Попросить подвезти меня к тете Лесе? За пару недель вся магия мужчины выветрится, и я попытаюсь жить дальше. Но как же папа? Получить возможность помочь самому важному человеку и отступить в последний момент? Да и Валентина задушит своими обвинениями, подкинет новую змею мне в кровать.

– Обещаю вести себя прилично, – говорит Север и легко касается моих волос на плечах, пропускает указательный палец в завиток и дает ему спружинить.

Я непроизвольно отступаю. Это «прилично» меня и пугает. Его «хочу тебя» – правда или проверка? И мне слишком приятна его близость, да и Генри не кажется испорченным мажором, как я представляла.

– Так, – неожиданно фыркает он, выбрасывает туфли в снег и подхватывает меня на руки. – Пока мы будем болтать, ты лишишься ног, а я буду виноват. Твоя же мать меня потом и сожрет.

– Она будет только благодарна, – понимаю, что ляпнула лишнее. Утыкаюсь в широкое плечо и прячу глаза.

Как же тепло в его руках, как же хочется замереть в этом мгновении, пока он не разобрал, что я ему совсем не подхожу.

– Неродная тебе? – тихо спрашивает Генри и уверенно шагает по дороге к частному поселку. Прижимает меня к себе, как что-то ценное.

Страшно, что будет дальше, но я не сопротивляюсь. И сил нет, и желания.

– Мачеха, – мое дыхание проникает сквозь тонкую ткань его рубашки, и я чувствую, как Генри вздрагивает.

Обнимаю мужчину за шею и стараюсь укутать своей меховой накидкой, чтобы передать ему хоть немного тепла. Он мягко улыбается на этот жест, но почему-то мне кажется, что на его губах застывают печаль и боль.

Золотистый взгляд сползает по моему лицу на губы, и я пялюсь на Генри, не в силах отвести глаз. Высокий лоб, выраженные поперечные морщинки, скос ровного носа и слегка посеревшая от холода смуглая кожа. От света фонарей темные волосы кажутся с синим отливом. Тонкая линия губ прячет белую нить ухоженных зубов, а ресницы прикрывают глаза цвета сухой травы.

Морозное дыхание стягивает кожу, обвожу языком обветренные губы и замечаю взгляд Генри.

– Тогда не позволим ей злорадствовать, – говорит он хрипловато и, сворачивая к охранному корпусу, стучит ногой по воротам.

Знаю, что галерея – это его дом, только вход в жилую часть с другой стороны.

Я любуюсь мужественным углом чисто выбритого подбородка Севера, а он строго бросает в сторону:

– Игорь, набери Егора: пусть валит домой!

– Да, конечно, – отвечает кто-то, а меня от слабости неожиданно накрывает темнотой.

Я прижимаюсь к Генри и почти задыхаюсь от терпко-мускусного запаха его кожи.

Глава 10

=Генри=

Что я творю? Петля на шее все туже, гвоздь в сердце все глубже, а надежд меньше и меньше…

Несу Валерию в гостиную, а сам подыхаю от эмоций. Почему не предложил просто отвезти ее домой, ведь машина была на стоянке? Я. Не. Знаю. Хотелось растянуть время и позволить себе побыть рядом с мечтой, наверное.

Вдруг это первое ошибочное впечатление, вдруг она играет и манипулирует мной? Как мачеха с престарелым инвестором. Яблоко от яблони… Или рядом выросла гибкая ива: роскошная и незабываемая?

Я же искал совсем другую невесту, мне не нужна была симпатия! Вот же, очередная пакость Вселенной, что привыкла ставить мне персональные подножки. Пять лет прятался в толстой корке равнодушия и в один миг позволил себе слабость.

С одной стороны договоренность с Валентиной провалилась, а с другой эти синие глаза, что, не закрываясь, следят за мной, словно пытаются вынуть душу из тела, рождают во мне странные новые ощущения. Мне безумно страшно, но хочется зайти немного дальше. Совсем малость, на миллиметр, потому что я изголодался по теплым и нежным рукам женщины.

Жарко от взгляда Валерии, и меня немного трясет от прохладных пальчиков на груди. Я совсем не замерз несмотря на глубокую десятку мороза на улице. Плевать – я сейчас внутри не хуже разжаренного камина, но за гостью беспокойно. Ведь она была босая и на холоде просидела намного дольше меня. Это еще хорошо, что я побежал следом. Идиот, сначала довел, а потом спасать бросился, должен был не допустить, а навлек на нее беду.

От горячего дыхания девушки, что касается моей щеки, хочется расколоться на части. Тугой узел, сжимая до приятной боли бедра, заставляет меня прибавить шаг и осторожно опустить Леру на диван. Быстро отхожу за барную стойку, чтобы спрятать возбуждение.

– Ты какой чай любишь? – мой голос будто льется из подмороженного динамика. Клацаю по панели электрочайника, достаю закуски и фрукты из холодильника и оборачиваюсь, когда девушка долго не отвечает.

Она странно дрожит и скручивается на диване. Светлые волосы падают в сторону и касаются пола тонкими кисточками прядей. Щеки бледные, влажные от слез, а глаза плотно закрыты.

Подхожу и касаюсь худеньких ладоней. Холодная, как лед, кожа синевато-сиреневая. Сильно прихватило, осознаю, что чай не поможет.

– Лера? Как ты себя чувствуешь? – приподнимаю ее за дрожащие плечи, но она вяло откидывается назад, почти потеряв сознание от переохлаждения – резкое тепло вызвало сильный приток крови. Платье как доспехи облепляет ее, но не греет, а лишь мешает. Шелк под пальцами мокрый и мерзкий.

Соображаю туго, но спохватываюсь и стаскиваю с Валерии меховую накидку.

– Извини, Золушка, но я должен тебя раздеть, – шепчу и вдыхаю запах полевых ромашек.

Она отвечает слабым стоном, пытается схватить меня за руку, но ладонь соскальзывает.

– Лера, ну давай же, – приговариваю и тяну ее на себя. Где это чертово платье расстегивается?

Молния на спине. Нащупываю кончиками пальцев «собачку», но в зубья застежки немыслимо и не вовремя попадает ткань. Ругаюсь благим матом, снова положив Леру на диван. Вдох, вдох, еще один. Долгий и болезненный выдох. Только бы потом не жалеть о сделанном.

Ножницы в кухонном столе нахожу быстро, режу швы на плечах платья Леры и освобождаю ее от тяжелого наряда. Валерия закатывает глаза, светлая кожа наливается багрянцем.

Стараюсь не смотреть на высокую грудь в нежно-персиковом лифчике и не опускать взгляда ниже. Трогаю Леру везде, знаю, что эти прикосновения врастут под кожу и впечатаются в память, но все равно – я должен убедиться, что она в порядке.

Лера холодная и горячая одновременно. Пальцы ног и рук больше всего пострадали: они насыщенно-бордовые, с синюшными пятнами на кончиках. Уверен, что жжение и покалывание сейчас затмевают все другие ощущения Валерии.

– Идиот! Еще бы дольше думал! – ворчу и злюсь на себя. – Лера, держись…

Звать на помощь некогда.

Беру девушку на руки и несу в ванную. Сам не раздеваюсь. Прижимая ее к себе, встаю под прохладную воду в душе. Это поможет. Должно помочь. Бабушка всегда так делала, когда я отмораживал промокшие на горке ноги.

Вода, обнимая, остужает меня, выталкивает из тела похотливые мысли. Держу девушку на руках и сползаю на пол кабинки. Откидываюсь на стену и прикрываю глаза. Хочется запереться и спрятаться, но нельзя сейчас оставить Леру, я должен взять себя в руки.

– Это глупо… – Вода переплетает мои слова с порывистым дыханием девушки, а я понимаю, что прыгнул с обрыва в пропасть. Вот что значит – коварная женщина обвела вокруг пальца! А как Лере жилось с ней под одной крышей? От предчувствия, что Валентина еще не все сказала, не весь яд выплеснула, стискиваю зубы до хруста.

Ведь самое сложное впереди.

Выползаю из душа, стараясь не рухнуть на скользком кафеле. Лера неосознанно прижимается ко мне, губы сжаты до бледной кривой, глаза плотно закрыты. Она в горячечном сне, я знаю. И надеюсь, не вспомнит, как мне пришлось приводить ее в чувства.

Несу девушку в комнату, а по дороге набираю полную грудь воздуха. Последний штрих, а потом можно и убежать в свою личную темноту.

Мы оба мокрые, липкие. Стаскиваю ногой покрывало с кровати и устраиваю Леру сначала на нем, стараясь не намочить постель. На миг отстраняюсь, чтобы найти махровый халат в шкафу, на ходу сбрасывая рубашку и выжимая из волос влагу. Еще нужна сухая простыня, беру и ее тоже.

Лера поворачивается на спину, дышит в потолок и, не открывая глаз, что-то говорит одними губами. Я не слышу, но сердце екает от этой уязвимости гостьи.

Несколько вдохов – и решаюсь снять остатки ее одежды. Быстро. Глаза держу в мертвой точке, в самом темном углу комнаты, но от взгляда все равно не ускользают насыщенно-розовые соски и мелкие кудри волос ниже пупка.

Обтираю девушку сухой тканью и заворачиваю в халат. Машинально, стараясь представлять, что она просто пациентка. Только под мокрой тканью брюк неоднозначная реакция на женское тело. Вот извращенец!

Когда Лера спрятана под халатом, осторожно расплетаю ее волосы и сушу их простыней. Тяжелые кудри, длинные, пахнут ромашковым полем.

– Поспи немного, – перекладываю девушку на подушку и закутываю в одеяло. Все равно сегодня не усну, потому еще какое-то время стою над Лерой и мучаюсь от угрызений совести. Если бы не моя выходка, ничего бы не случилось. Только бы не воспаление… Что там еще делала бабушка, когда я приходил домой с гулек, похожий на сосульку? Горячее вино, точно!

Глава 11

=Валерия=

Открыв глаза, сталкиваюсь с золотым знакомым взглядом. Зрачки Генри расширяются, мне кажется, что я снова проваливаюсь во тьму. Задыхаюсь в ней, путаюсь в нитях шарма, ввязываясь в ловушку.

– Как ты?

Север виновато поджимает губы, приподнимает меня и помогает сесть. Вкладывает в руки что-то теплое и гладкое, а я отстраняюсь, стараясь глубоко не вдыхать. Аромат мужчины сводит с ума – черные мушки разлетаются перед глазами, низ живота стягивает томной болью.

– Лера? – присев на край кровати, Генри придерживает за донышко невысокий стакан.

Север переоделся в легкую футболку и домашние брюки, волосы его небрежно распушились, но по глазам видно – он все тот же строгий и властный собственник и хозяин.

– Где я? – хриплю и подтягиваю одеяло до подбородка, судорожно пытаясь вспомнить, что случилось.

– У меня дома, – спокойно отвечает Генри и прикладывает к моим губам стакан. Я слышу мускатный и пряный запах. – Пей. Ты переохладилась, нужно восстановить силы.

– Что это? – осторожно пробую и стараюсь не замечать прикосновения рук Генри. Но его пальцы, как нарочно, скользят по тыльной стороне моей ладони, придерживая стакан, чтобы не упал. Я вздрагиваю и вжимаюсь в спинку кровати.

– Бабушкин рецепт. – Мужчина натянуто улыбается и встает. Отходит к двери и прячется в тени. – Извини, что так получилось. Я не думал, что ты…

– Такая слабая?

– Нет. – Он переходит в круг света и, зажмурившись, резко отступает назад, словно боится попасться мне на глаза. Выдыхает: – Нежная.

Последние сказанные слова растекаются на его чутких губах легкой улыбкой. Минуты и секунды застывают, словно время останавливается.

Мы молчим и смотрим друг на друга, будто огорошенные чем-то тяжелым. Мне и правда так плохо, словно я головой ударилась, а от его взгляда совсем становится душно. Все это шарм: он всегда такой сильный первые минуты, часы, дни… Вплетается под кожу дикими лозами вожделения, вливается слабым ядом в кровь. Постепенно убьет, не сразу, по чуть-чуть. Потом вся тяга мужчины окажется миражом, сказкой, что заканчивается не хеппи-эндом, а моим разбитым сердцем. Нужно просто не допустить этого. И дернуло же мачеху выбрать именно Генри.

Север оттаивает первым. Обрывает взгляд и прячет руки в карманах.

– Ты хочешь есть? – спрашивает, глядя в пол.

– Разве ковры страдают чувством голода? – говорю серьезно и делаю первый глоток. Давлю смех в груди, потому что он сейчас будет похож на истерику. Теплое терпкое вино с привкусом гвоздики и лимонной цедры приятно щекочет язык и согревает горло.

– Ковры? – переспрашивает Генри и все-таки смотрит в глаза.

Я перевожу взгляд вниз и показываю на высокий белый ворс. Сглатываю, стараясь не думать, как оказалась без платья, что валяется у кровати.

– Ты же у паласа спрашивал?

Легкий хмык Генри кажется сдавленным и печальным. Что тебя мучает, Север?

– Лера, если тебе неприятно мое общество, скажи сразу. Как только будешь хорошо себя чувствовать, я отвезу тебя домой.

– А как мне понять, что тебе приятно со мной рядом? – последние слова тонут в глубине пустого стакана. Глинтвейн неожиданно на вкус мягко-острый, и теперь я слабо соображаю от легкого опьянения.

– С чего ты решила, что…

– Иди сюда, Генри, – зову его и протягиваю руку.

Он мнется, жует губы и снова отступает.

– Можно добавки? – показываю ему стакан, качая им из стороны в сторону. Я прекрасно умею делать вид, что все хорошо. Могу в душе выть волком от боли, но этого никто не заметит. И сейчас отключаю свои чувства и думаю об отце, ведь я смогла заинтересовать Севера, как и требовала мачеха. Насколько далеко все зайдет – другой вопрос. И смогу ли я с этим жить – еще один.

– Конечно. – Генри решительно подходит ближе.

Я рассматриваю высокую фигуру мужчины, хмурое лицо, а когда Север протягивает широкую ладонь, чтобы взять стакан, прижимаю его к себе.

– Ты не ответил.

– Ответил. – Он наклоняет голову. – Еще вчера.

Его рука оказывается слишком близко, теплые пальцы переплетаются с моими, и Генри мягко забирает стакан. Я помню, что он сказал на улице, но хотелось бы услышать это снова.

Мужчина исчезает из комнаты, как настоящий северный ветер. Стоит прикрыть глаза от волнения – и в комнате я уже одна.

Приподнимаю одеяло. На мне только халат. Белье аккуратно сложено на стуле с высокой спинкой. Еще никто не видел меня голой: от этого кровь ударяет в лицо, становится жарко.

Справляясь с дыханием, выбираюсь из кровати. Она пропитана ненавистным шармом: это почти как добровольно лечь в постель из свежей крапивы.

Качаясь, отхожу подальше, но не могу удержаться на ногах. Хватаюсь за угол и прижимаюсь к стене всем телом. Сейчас рухну…

– Зачем ты встала? – подлетает Север.

Я хочу отступить, но сильная слабость подкашивает ноги, и мне приходится вцепиться в мягкий трикотаж его футболки.

– Я… – не знаю, что ему сказать. Не знаю, как выпутаться из этого. Наслаждаться сейчас, а потом пожалеть? Я боюсь. Так сильно боюсь, что едва держусь, чтобы не разрыдаться. – Генри, мне нужно выйти, – прикусываю губу и прячу взгляд.

– Идем, – он придерживает меня за талию и ведет в конец огромной комнаты.

– Спасибо, – шепчу и дышу через раз.

Убедившись, что я твердо стою на ногах, Генри оставляет меня одну. Его улыбка, такая же странная, как и наклон головы, замирает перед глазами. Что его тревожит? Чувство вины? Глупости! Я сама виновата. Тогда что?

Пока умываюсь, замечаю, как осунулось лицо и растеклась тушь, я похожа сейчас на страшилище. Волосы завились от влаги, спутались от лака. Расправляю локоны пальцами и наспех привожу себя в порядок.

– Неудивительно, – говорю, выйдя из ванны, – что ты так испугался. – Ловлю горячий взгляд Севера. – Я похожа на ведьму из страшной сказки.

– Неправда, – глухо смеется Генри и подходит ближе. Кладет руки на стену над моей головой и прижимается всем телом. – Мне пришлось тебя раздеть, – говорит он тихо, а я чувствую каждую напряженную мышцу, каждый изгиб и выступ его мускулов. Он возбужден, а в глазах горит предсказуемый голод.

– Это плохо? – сглатываю.

– Смотря как посмотреть. – Его взгляд ныряет в вырез туго запахнутого халата, а я не знаю, куда деть руки. Упираюсь в крепкую грудь пальцами и боюсь пошевелиться. Под ладонями мощно толкается его сердце.

– Генри… – его имя так приятно ложится на язык, оно раскатывается бархатистым звучанием в груди, застывая между лопаток. – Почему Генри?

– Что – почему? – шепчет он, и горячее дыхание касается моего лба, шевелит волосы.

– Почему тебя так назвали?

– Мой папа – англичанин, женился на русской.

– Точно, я где-то это слышала, – тихо отвечаю, понимая, что больше не могу находиться в кольце его рук. С ума схожу.

Теплое дыхание дразня вплетается в волосы, а сухие губы неожиданно прижимаются ко лбу.

– Ты какой-то сладкий сон, Золушка.

– Не боишься проснуться в холодном поту, вдруг все это превратится в ночной кошмар?

– Боюсь.

– Зачем тогда… – запинаюсь. Манящие губы оказываются слишком близко. Обжигают, невесомо прикасаются к моим губам. Я падаю, сползаю по стене, держусь только за сильные руки и свое слабое самообладание.

– Я не знаю. Ты, как росянка, манишь меня ароматом. Валерия…

– А ты совсем не похож на комара, – шепчу, и Генри запечатывает смешливые слова поцелуем. Скользит языком по моим губам, настойчиво их раскрывая, и давит, давит до стона своей властью. Горячей страстью, смешанной с помешательством. Пока я не отрываюсь, хватая ртом воздух, и не отталкиваюсь что есть сил. Чтобы не позволить Генри снова напасть, отворачиваюсь и блокируюсь ладонью.

Он отступает, смотрит исподлобья и сухо проговаривает:

– Вино на тумбочке, – и пулей вылетает из комнаты, словно я обвинила его в страшных грехах.

Глава 12

=Генри=

Лера будто ежа поцеловала. Скривившись, оттолкнула меня и отвернулась. Закрыла глаза и сжалась в комочек у стены. Замерла, как льдинка, словно боялась, что я ее еще раз трону.

А меня это так бабахнуло по голове, что я чуть не отъехал. Больно ведь видеть в глазах девушки вместо симпатии отвращение. Я не смогу через это пройти еще раз, лучше пусть все остается как есть. Прожить до старости в одиночестве – хороший выход. Я ведь заслужил? Заслужил…

Вылетаю в холл и жмурюсь от собственной дурости и слабости. Кол в штанах и дыра в мозгах. Я – идиот!

Марина ведь почти так же морщила губы и похоже комкала рубашку на груди. И отпихивалась, и сопротивлялась. Оди-на-ко-во.

Не могу больше, не хочу. Жить бок о бок с человеком, которому нужны только твои деньги, а душа сто лет сдалась – мне неинтересно. Да и будь я моральным уродом, я бы пользовался: подкидывал женщин ногами, менял, как перчатки, покупал бы их в прямом смысле, но я не могу. Мне одна нужна: теплая, нежная и моя. Больше не надо. Я – однолюб.

Хоть первая невеста и не запала глубоко в душу, но она мне нравилась по-настоящему. Я готов был надеть на ее палец кольцо, пока не узнал, что Марина со мной ради денег. В тот день она и погибла.

Никто не виноват, просто не справилась с управлением, но совпало так, что я ел себя на завтрак, обед и ужин несколько лет, прокручивал наш последний разговор и пытался понять, в чем же был неправ. Да во всем: я просто не должен был с ней связываться. И с Дашей тоже.

Доказать мою вину за изломанные судьбы девушек невозможно, но голос бабки до сих пор звенит в ушах: «Та невеста будет последней, которую ты не сможешь полюбить! Все, к кому прикипишь сердцем, пострадают!»

Замкнутый круг не разорвать, жизнь не изменить щелчком пальца – я такой, какой есть, с этой невидимой ношей на плечах.

Несколько часов стою в гостиной у окна и смотрю на разодетый в снежную шубу город. Огни гаснут, один за другим, а я не могу оторвать взгляд от темного горизонта. Звезды и месяц подрагивают в морозной дымке, а у меня все плывет и качается перед глазами.

Я должен отказаться от этой затеи и отпустить девушку. Ничего не получится, я привязываюсь быстрее, чем хотелось бы. Не выдержу три месяца, не смогу.

Когда ноги уже не держат, сажусь у окна прямо на пол и до рассвета смотрю в одну точку. Нет сна, нет воли сказать «нет» своему сердцу, но я должен.

Нужно найти ту, которую точно не смогу полюбить. С Валерией дело не в красоте, а в какой-то силе ее синего взгляда, в тонком запахе полевых ромашек, в золоте волос. От-пе-ча-та-лось навечно где-то в моей глубине. Почему? Почему именно она?

Ныряю лицом в ладони и мычу от безвыходности. Я не смогу теперь выбрать еще одну невесту, не переступив через себя. Это невозможно. Спать с другой, а думать о Валерии? Пропускаю сквозь пальцы горячий воздух. Как? Как она смогла так сильно меня зацепить? Так быстро зацепить! Никто пять лет не мог, а она взмахнула ресницами – и я у ее ног. Ну точно ведьма, приворожила! Бред, конечно, я в такое не верю.

Трясущимися руками достаю из-под дивана широкую коробку. Вытряхиваю содержимое на пол и несколько часов монотонно складываю одинакового размера кубики, сортирую их по цветам. Перемешиваю, а затем снова и снова создаю разноцветные башни и столбы. Это успокаивает, это умиротворяет.

Шорох чужих шагов застывает за спиной. От неожиданности я сталкиваю сложенные пирамиды, сдерживаю дрожь и снова начинаю складывать. Сначала. Снизу доверху. Красный, оранжевый, желтый....

– Генри?

Не буду смотреть ей в глаза, не буду. Не могу, не могу. Пусть думает, что хочет. Отвезу ее домой, и на этом все. Зеленый, голубой, синий… Снова все падает. Начинаю заново.

Она подходит ближе, и каждый шаг отдается волной мурашек на моих плечах. Я даже колебание воздуха чувствую. Вот Лера встает совсем рядом, край длинного халата почти касается моего бедра. Красный, красный, красный…

Лера складывает руки на груди и, глядя на растянутое утреннее небо за окном, тихо проговаривает:

– Ты совсем не спал.

Молчу. Уплываю в себя, прячусь от ее голоса, взгляда, очертаний на фоне окна.

И девушка больше не роняет и слова. Стоит еще несколько минут, а затем разворачивается и идет в кухню, которая смежная с гостиной, разделена только барной стойкой.

Слышу, как стучат шкафчики, шелестят пакеты.

Играем в молчанку около часа, пока дом не наполняется ванильно-сладкими запахами жареных оладий и терпко-ячменным ароматом крепкого колумбийского кофе. Глаза щиплет от недосыпа, тело ломит от усталости, а желудок уже не против перекусить. Предатель.

Но я не могу говорить. Особенность такая: когда сильно волнуюсь, словно в камень превращаюсь, и чтобы меня расшевелить, нужно подождать. Психолог говорит, что у меня начальная стадия аутизма, Синдром Аспергера, что не развился в детстве и при сильных потрясениях может немного мешать жить. В эти моменты я понимаю, что происходит, но ничего не могу сделать. Ухожу в себя, будто черепаха, прячусь под панцирь.

– Генри, – садится рядом девушка и берет кубик из моей ладони.

Мой кубик.

Не могу смотреть, скольжу взглядом по полу, изучаю ее худые руки, вытянутые пальцы, аккуратные ногти.

Лера передвигает маленькие детали и, выкладывая их на паркете в узор, шепчет: