Дом смерти

– Ну все, ребята, – проговорила Мэгги. – Это, в конце концов, новоселье, а не саммит. Кто мы с вами? Политики? Хватит рукопожатий. Давайте здороваться как положено.

Элисон замерла на месте, но потом перед ней словно рухнула какая-то стена и она снова рассмеялась, и мы обнялись, поцеловали друг друга в щеки, как друзья, которыми мы почти были, и как любовники, которыми нам вскоре предстояло стать.

Мэгги, стоявшая возле нас, открыла предназначавшуюся мне банку пива и тут же приложила ее ко рту – из отверстия внезапно брызнула пена.

– Так-то лучше, – сказала она. – Празднование объявляется открытым.

* * *

Когда первая неловкость прошла, наше общение свернуло в более радостное, пусть и изрядно хмельное, направление. Я всегда комфортно себя чувствовал в компании женщин, особенно красивых, возможно, из-за того, что с самого раннего возраста привык не ожидать от такого общения ничего серьезного, слишком хорошо осознавая собственные ограничения. И, по моим ощущениям, женщинам обычно нравилась моя компания. Даже теперь я не то чтобы дурен собой, хотя и красавцем меня тоже ни в коем случае назвать нельзя. Однако ближе к сорока годам я набрал примерно с десяток лишних килограммов. Я философски решил смотреть на это не как на признак распущенности, а скорее как на простое и естественное в своей неизбежности возрастное изменение, а может быть, и вовсе единственно возможную в моем случае физическую форму мужчины средних лет. Благодаря моим довольно высокому росту и широким плечам избыточный вес никогда не был слишком заметен, как бывает у мужчин другой комплекции, однако он придавал мне дополнительную мягкость, лишал уверенности в себе или, по крайней мере, чувства собственной важности по сравнению с тем, каким я был в ранние годы. Амбициозности во мне точно поубавилось. И женщины, по-моему, это чувствовали. Рядом со мной они расслаблялись и даже могли рискнуть и немного пофлиртовать, не волнуясь о том, что этот флирт приведет к неприятным последствиям. Я был довольно успешен в своей профессии и, как уже успел упомянуть, достиг определенной финансовой стабильности, но мой настоящий талант заключался в умении распознавать дарование других людей и с трудом поддавался количественному исчислению, так что мои достижения никак не угрожали чувству собственного достоинства моих собеседниц. Я не умел сражать наповал, и, когда дело доходило до романтических отношений, женщины если и бросали взгляды в мою сторону, то быстро отводили их. Так я научился адаптироваться и, как говорится, принимать то, что не мог изменить. В определенный момент мужчины привыкают к одиночеству, и любое общение с противоположным полом воспринимается ими как поощрительный приз.

Всю пятницу мы болтали и пытались наверстать упущенное, по крупицам раскрываясь друг другу. Мэгги лежала на боку в огромном бежевом кресле-мешке, направляла нас друг к другу и вела разговор, задавая вопросы, ответы на которые ей самой уже были известны. Пиво, а затем и виски, развязывало языки. Я чувствовал себя счастливым, я был как дома. Кажется, все ощущали себя так же. Я с удовольствием слушал, как Лиз разъясняет наиболее важные аспекты жизни и истории этих мест, особенно древней истории, туманных закоулков прошлого, где миф и реальность сливались воедино. Ее увлечение было под стать одержимости, охватившей Мэгги, словно в их сердцах горел один и тот же огонь. Элисон, специализировавшаяся, как и я, на деловой стороне искусства, казалась более сдержанной в проявлении эмоций, но вела себя совершенно расслабленно, много смеялась. Ей явно все нравилось: и место, и компания. Ближе к вечеру, ровно перед тем, как мы все вместе решились сотворить из хаоса спагетти болоньезе, Элисон сняла туфли и забралась с ногами на диван со своей стороны. Ногти на ее ногах были покрашены алым лаком, который в сумраке гостиной становился похожим на свежепролитую кровь, и я пытался отвести глаза от ее ступней, но никак не мог. Думаю, она это знала и несколько раз перехватывала мой взгляд, однако ничего не сказала и, кажется, была совсем не против. Оглядываясь назад, я понимаю, что такое поведение было частью ритуала заигрывания, но я ощущал это как нечто большее. Возможно, виной тому виски или какая-то химия, искры, о которых поют в песнях, но я тогда почувствовал, что вижу ее душу, как будто, едва заметно открываясь, она демонстрировала мне ту часть себя, которая порой навсегда остается закрытой от окружающих.

Спать мы пошли далеко за полночь. Мэгги и Лиз заняли одну комнату и большую двуспальную кровать, Элисон достались маленькая спальня и раскладушка, а мне – одеяло и диван. Я долго лежал без сна, но затем все-таки заснул в промежутке между двумя и тремя часами ночи и спал хорошо, по большей части благодаря количеству выпитого алкоголя. Проснулся я при этом довольно рано, еще не было семи. Я вскипятил воды, заварил чая и пил его из большой кружки, глядя на океанский простор. Занимался светлый и ясный день с обещанием чего-то прекрасного, и хромовое одеяло воды сохраняло иллюзию полного спокойствия, которая разрушалась, когда оно наплывало на заостренные черные зубья прибрежного рифа. Через несколько минут я почувствовал чье-то присутствие, обернулся и увидел в дверном проеме Элисон, которая молча наблюдала за мной. По ее словам, ей тоже не спалось. Она приняла из моих рук кружку чая, положила в него три ложки сахара. Потом мы сели за небольшой кухонный стол. Мы почти не разговаривали. И это казалось таким правильным, таким органичным. Я украдкой смотрел на Элисон, стараясь запомнить как можно больше деталей самым незаметным образом, и теперь, припоминая события тех дней, я точно знаю, что именно в те минуты окончательно и бесповоротно в нее влюбился.

Еще заспанная, она была одета в бледно-голубое хлопковое летнее платье с узором из беспорядочных букетов зелено-желтых цветов, наверное, нарциссов. На узкие плечи она накинула лимонного цвета шерстяной кардиган, защищаясь от утренней прохлады. Она сидела, опустив карие глаза и полуприкрыв веки, только изредка поднимая их и улыбаясь так мило и смущенно, как будто ее застали за каким-то очень интимным занятием.

– Давай пройдемся, – предложил я.

– Сейчас?

Я пожал плечами.

– Просто спустимся к воде, посмотрим, что так впечатлило Мэгги. В конце концов, свежий воздух точно нам не помешает. Немного проветрим головы. А может быть, нам совсем повезет – и где-то там внизу мы даже обнаружим аппетит.

Мы молча шли рядом плечом к плечу. Мокрая от ночной росы трава густо росла за коттеджем и становилась более длинной и худосочной по мере того, как мы спускались вниз. Земля под ногами становилась неровной. Я кожей ощущал разделявшее нас расстояние в полметра, а потом, когда под ногами показалась узкая осыпающаяся тропинка, ведущая к каменистому пляжу, я почувствовал, как ее прохладная ладонь скользнула в мою. Она держала меня за руку некрепко, деликатно, почти как ребенок. Я старался сохранять разум, говорил себе, что она в туфлях на невысоких, но все же каблуках и схватилась за меня только из страха поскользнуться – факт, который нашел подтверждение в том, как быстро она убрала руку, стоило нам выйти на более ровную поверхность. И все же я ощутил внезапно охватившее меня чувство пустоты. Мы спустились на пляж и какое-то время стояли так близко, что я чувствовал ее мягкое мерное дыхание, и волны шелестели у наших ног, а потом отступали назад, оставляя только серую челку пены на мелком песке. Хотя не было ни ветерка, Элисон укуталась в кардиган и крепко зажала края в кулаке на груди.

– Здесь красиво, но как-то одиноко. – Она посмотрела на меня. – Тебе не кажется?

Я согласился.

– Я могла бы быть счастлива в подобном месте, но только рядом с кем-то еще. Представь, каково спускаться на этот пляж лютой зимой, темным ноябрьским утром, когда дует ураганный ветер и берег секут волны метровой высоты. Не уверена, что выдержала бы такую жизнь. Уж точно не одна.

– Мэгги уже хватило общения с другими людьми, – ответил я. – Теперь, по ее словам, она нуждается в уединении. Я с ней не вполне согласен, но понимаю, почему ей хочется сбежать от всего мира. Здесь она планирует творить, брать новые художественные высоты, и, если она будет одна, по крайней мере, никто ей не причинит вреда. Достаточно того вреда, который уже был ей причинен.

Но, оглядываясь по сторонам, я в точности понимал, что Элисон имеет в виду. Я и сам чувствовал то же самое. Летнее утро маскировало это место, затуманивало его суть.

Однако наша прогулка превзошла все мои ожидания. Я и не думал, что буду так рад просто разделить эти утренние часы с такой женщиной, как Элисон. Я старался не придавать нашему общению чрезмерного значения, не делать поспешных выводов, но при этом позволил себе радоваться минутам, проведенным вместе, хорошо осознавая, как быстротечны могут быть мгновения счастья. Мы решили прогуляться по берегу в сторону юго-запада: так мы не могли бы уйти далеко, потому что путь преграждали каменные глыбы и обнаженные скалы. Я думаю, тем утром мы оба ощущали не выраженную словами потребность в ограничениях. Справа нас теснил океан, и меня не покидало ощущение, что мы оказались на краю света. Если не считать нежного шума волн и шуршания камней под ногами, в мире не было больше ни единого звука. Я говорил только потому, что Эли задавала мне вопросы, в основном касающиеся дел: о том, какие картины я недавно продал, о новых, еще не законченных работах, которые произвели впечатление на меня и, возможно, если сойдемся в цене, приятно поразят и ее. А потом настал ее черед, и она по собственному желанию рассказала о плюсах и минусах жизни в Дублине, о театрах, дорожных пробках, росте числа групповых преступлений, внутригородской борьбе за сохранение традиций в условиях пронизанного духом яппи позерства и бахвальства твердой валютой после недавнего экономического подъема, о необычных рынках и старых пабах, в которых до сих пор то и дело встречаются персонажи Джойса, так напоминающие георгианцев во всем, кроме щегольского акцента. Не поднимая на меня глаз, она упомянула и о том, что была замужем, очень коротко и сто лет назад, одна из ошибок длиной в восемь месяцев, которые иногда совершают двадцатилетние девушки. Юный политический демагог по имени Лоренс, который беспрестанно твердил о спасении мира, а сам, как скоро выяснилось, вполне сгодился бы на роль профессионального натурщика при создании образа эгоистичного подлеца; всегда готовый прыгнуть в центр внимания, противник всего и сразу, если не считать разбазаривания чужих денег, постоянно лебезящий перед любым, кто теоретически способен заплатить за него в баре, и ныряющий в постель за любой юбкой. Мать, конечно, предупреждала Элисон, да и все остальные тоже, но в том возрасте она не слышала ничего и никого, кроме пения птиц. И вот однажды утром, как только Элисон бросила трубку после звонка очередной его девки, тучи расступились. Проснувшись примерно через час, ее муж обнаружил, что все его пожитки упакованы в чемоданы. Дальше на выручку пришел отчим Элисон, он занялся бумажными вопросами и при помощи небольшой суммы денег и многочисленных угроз добился официального развода. Элисон не видела Лоренса около двенадцати лет и больше слышать о нем не хотела. Последние новости, донесшиеся до нее, состояли в том, что он осел в Америке, наверное, нашел себе какую-нибудь мазохистку с тугим кошельком, которая восторженно принимала его фирменное вранье, липкое, как мед.

Мы приближались к невысоким скалам, и пляж становился все уже и уже, пока вовсе не исчез в россыпи каменных обломков. Я уловил краем глаза какое-то движение, поднял руку, прикрывая глаза от света, но на следующие несколько секунд весь мир замер.

– Там кто-то есть, – сказал я, не понимая, почему собственные слова меня так встревожили. Голос был спокоен, но нетверд. Я откашлялся.

– Что?

– Там, наверху. На скалах. Кажется, женщина. Девушка.

Мы остановились и подняли головы. Каменная гряда темными слоями преграждала нам путь.

– Что ты видел?

– Не знаю точно. Какое-то движение. Вроде это была девушка. Длинные темные волосы, белая одежда. Промелькнула на периферии зрения.

Она внимательно рассматривала камни, и я тоже.

– Я никого не вижу.

– И я.

– Может быть, это была чайка? Или пена от волны? Я знаю, сейчас полный штиль, но иногда вода бьется о камни и поднимается довольно высоко.

– Мне показалось, что это был человек. Девушка. Она стояла среди камней и смотрела вдаль. Всего полсекунды. И потом исчезла.

Элисон задержалась взглядом на каменной гряде, затем пожала плечами.

– Может быть, кто-то из местных ищет береговых улиток? Мы тоже их в детстве собирали. Я и моя сестра Хелен. Отец каждое лето отвозил нас на пару недель в графство Уэксфорд. У нас там жили родственники, в деревне на севере полуострова Хук, прямо рядом с городком Фетард-он-Си. Две сестры моего отца и пожилая женщина, то ли его тетя, то ли двоюродная бабушка. В деревне был паб под названием «Конанс», там с превеликим удовольствием принимали литорины и сердцевидки. Жена владельца их консервировала. В детстве я их не очень жаловала, хотя сейчас точно не отказалась бы, а вот туристы, насколько я помню, не гнушались, ели их прямо из банок вместе с топленым маслом. Отрада для души, говорили все вокруг, правда, вряд ли польза для сердца. – Она взяла меня под локоть. – Пойдем назад, Майк. Кажется, я созрела для завтрака.

Когда мы вернулись в коттедж, Мэгги и Лиз уже не спали. Лиз сидела за кухонным столом с огромной кружкой кофе, кремовой в красный горох, подняв колени к подбородку. Она без энтузиазма смотрела вокруг сквозь узкие щелки глаз. Мэгги у плиты жарила бекон и сосиски. Она стояла босиком и с голыми ногами, в одной серой футболке на несколько размеров больше и розовых по-детски скромных трусиках, которые выглядывали из-под футболки каждый раз, когда она за чем-то тянулась. Улыбка, с которой она повернулась к нам, была полна намеков, но мы никак на нее не отреагировали, потому что нам и в самом деле нечего было скрывать. Я сел за стол напротив Лиз, Элисон налила нам обоим кофе из кофейника и села рядом со мной. Дверь слева от меня была приоткрыта. Через нее в кухню проникал свежий воздух утра, а если кто-то решил бы покурить, выходил наружу дым. Со своего места я видел тропинку, по которой мы только что гуляли, и участок берега вдалеке, тусклый на фоне сверкающей воды. Однако каменистой гряды отсюда видно не было. Я уговаривал себя, что не заметил там ничего особенного, это был не более чем плод моего воображения, обман зрения. И все же эта история не шла у меня из головы.