Имперский сыщик. Дело о тайном культе

– А это не ты ли, часом, Терентия, присяжного поверенного, сын? – вернулся околоточный.

– Истинно так, ваше благородие, – отозвался Мих.

– Хороший был человек. Значит, звать тебя Михайло. Слышал я о тебе, слышал, да не думал, что встречу. Вы же с отцом где-то на Старых Вешках жили?

– Да, у папеньки там контора была. Сейчас я на Никольской обитаю.

– Эк тебя занесло, – крякнул околоточный. – А я Артемий Кузьмич. Твой отец в свое время моего брата… Ну да ладно. – Он собрался, сдержал нахлынувшие чувства и продолжил с некоторой суровостью: – Раз уж взялся за его благородием смотреть, остаешься с ним. Утром я зайду справиться. Это ж надо чего учинить, дуэль до Поглощения! Скандал будет, скандал.

– Но я…

– И не спорь, Михайло, не спорь. Только в память об отце тебя в участок не забираю. Замечательный был человек, тебя вот вырастил.

Околоточный, не слушая возражений, махнул городовому и уже из парадной крикнул:

– Зайду утром!

Мих уселся на стул и сложил могучие руки на скатерти. Что ж, действительно, как говаривал его отец, утро вечера мудренее.

Глава вторая, в которой Мих становится ярыжкой, а Витольд Львович – и того больше

Утро не принесло ни мудрости, ни облегчения. Напротив, началось с крика, что возвестил как минимум об убийстве или о намерении оного.

Хозяйка, за семь часов вовсе не сомкнувшая глаз, затаилась в парадной у затворенной двери с разбитым замком. Она несколько раз посылала ночью за околоточным, однако вместо него явился Тишка-городовой. Его она знала с малых лет, поэтому не ожидала ничего хорошего. Так и вышло. Городовой весьма грубо заявил, что если хозяйка не отстанет от его благородия, то он ее оттаскает за седые космы и заберет в околоток.

Бедной душе же все казалось, что вокруг кто-то ходит. Заглядывает в окна, вроде как даже внутрь парадной сунулся, но хозяйка тут же себя обозначила. Как всякий славийский человек поступает исключительно в минуту душевной тревоги – матом, с упоминанием чертей и преисподней. А после хозяйка прижала к себе лопату – та стояла ближе всего к двери, – да так и просидела всю ночь.

Несчастная вздрагивала до самого утра от малейшего шороха. Стоило половицам заскрипеть, а зеленой роже выйти на улицу, хозяйка взметнулась вверх. С прытью, не присущей ее преклонному возрасту.

А как еще? Думала, что загубил проклятущий орк (как их только в город пускают?) Витольда Львовича. Сказать по правде, даже немного на это надеялась. Чтобы когда околоточный вместе с Тишкой пришли, она бы ткнула пальцем и изрекла: «Я же говорила!»

Однако добрую душу ждало жестокое разочарование. В комнатах со сломанной дверью мертвеца не обнаружилось. Меркулов, пусть бледный и обессиленный, но лежал на кровати и даже дышал.

Хозяйка перекрестилась и убралась к себе, причем весьма вовремя. Минуты не прошло, как зеленый крокодил воротился. Что удивительно, не с пустыми руками. Старушка уловила приятный дух каши, потому справедливо решила, что образина вознамерился отравить ее постояльца. Прокралась к самой двери, заглянула в щелку, что после поломки замка образовалась. Только принялась наблюдать, как раздался крик.

Меркулов, опираясь плечом о стену и чуть пошатываясь, оказался в ближней к выходу комнате. Он прикрывал рот ладонью, и его лицо выражало крайнюю степень смущения от своего испуга, который не удалось скрыть. Зеленокожий гигант стоял перед его благородием, покорнейше опустив голову.

– Кто вы? – спросил Меркулов.

Голос незнакомца, удивительно звонкий, как у мальчишки, разорвал тишину, окутавшую комнату после вскрика.

– Михайло Бурдюков, ваше благородие. Но все кличут Михом.

– Орчук? – заинтересованно протянул Витольд Львович, то ли спрашивая, то ли раздумывая.

– Истинно так, ваше благородие, – обрадовался зеленокожий. – Обычностно не все разницу видят. Говорят, зеленый – значится, орк и есть.

– Ну какой же орк… Клыков у тебя выступающих нет, комплекция, опять же… Михайло, простите великодушно, но как вы здесь оказались?

– Так его высокоблагородие наказал вас до дому снести. А потом вы так забылись тревожно, я и остался. Думаю, не приведи господь что произойдет.

– Его высокоблагородие?

– Секундант. – Мих удовлетворенно кивнул.

Лицо Витольда Львовича преобразилось. Казалось, за одно мгновение, пролетевшее со скоростью пьяного извозчика, он все осознал и вспомнил. Поднес руку к окну и нервно сглотнул, рассматривая ее. Диковинка заключалась в том, что чем больше Меркулов глядел на конечность, тем прозрачнее она становилась. А когда вовсе исчезла, Мих перекрестился и стал что-то невнятно бурчать себе под нос. Видимо, молитвы помогли, ибо рука вернулась на место.

– А что это за запах? – Вдруг повел носом его благородие.

– Каша из полбы, – радостно ответил орчук.

Он тут же пододвинул котелок своей огромной, размером с большой кузнечный молот, ладонью ближе к Меркулову.

– Да попробуйте, ваше благородие, не сомневайтесь. Очень вкусно.

В этот момент хозяйка чуть было не вскрикнула. Ей хотелось кинуться в комнату, сбросить окаянный котелок на пол. Но внизу послышались шаги. Непростые. Тяжелые, грузные, не предвещающие добра.

Бедная женщина успела поддеть ключом замок ближней к лестнице двери, где никто не жил, да там и заперлась, трепеща от страха. Это хорошо, что здесь на прошлой неделе студент повесился. Нет, оно, конечно, ничего хорошего, одни убытки. Мерзавец к тому же задолжал оплату за полтора месяца. В общем, сплошные несчастья. Однако в нынешней ситуации вышла польза.

Потому хозяйка сейчас благодарила господа и матерь-заступницу, что апартаменты (она нарочно приучилась говорить про захудалые комнаты именно так) пустовали. Ибо в противном случае почтеннейшая владелица рисковала столкнуться с самим околоточным, Артемием Кузьмичом. За которым хвостом шествовал Тишка.

Не то чтобы хозяйка боялась полицейских чинов – с тем же Артемием Кузьмичом у нее были теплые отношения. Третьего дня он кушал у нее сладкую настойку на бруснице и обещал «всенепременнейше» и «решительным образом». Однако старушка знала, что власть имеет весьма быстро меняющееся настроение. Сегодня «всенепременнейше», а завтра на нее Тишку с цепи спускают да грозят доставить в околоток. Лучше потом, когда все уладится, она отправит Артемию Кузьмичу гостинец да все выведает.

Ныне она ожидала страшного. Криков, ругани, даже стрельбы. (Матерь-заступница, всю побелку ведь собьют, аспиды!) Однако из апартаментов Витольда Львовича доносился еле различимый бубнеж, да и только. Удивительное дело – разговаривают. С орчуком! Того надо в цепи да волочь в околоток. А еще лучше – на каторгу. Чтобы неповадно было пожилых женщин пугать до смерти.

Додумать страдалица не успела: снова послышались шаги, на сей раз торопливые. Неизвестный перескакивал на бегу через несколько ступенек – так спешил. Поднялся и юркнул в злополучную комнату. Она даже возмутилась. У нее тут серьезное заведение, а не проходной двор. Если станут шастать туда-сюда весь день, кто полы мыть будет? Так она все подумала. Впрочем, вслух ничего не сказала. Разве что плотнее прижалась ухом к стене.

Перегородки были совсем никудышные. Хозяйка частенько слышала, что происходит в дальней комнате под чердаком. Но пришедший говорил тихо-тихо. Она насилу смогла разобрать лишь пару слов: «ожидают-с» и «обер-полицмейстер».

Старушка схватилась за голову. Все, пропал Витольд Львович! Пропал через орку эту проклятую. Что же теперь будет? Опять надо искать постояльца. Да что же такое происходит? Будто кто ее сглазил. Может, в церковь сходить, свечку поставить?

Пока почтеннейшая сокрушалась, вся процессия вышла из комнаты, спустилась по лестнице и выбралась наружу. Хозяйка опомнилась, выскочила следом, да поздно. Потому увидела лишь удаляющиеся спины.

Солнце уже набрало полную силу и теперь со всей яростью пекло двух случайных, но вместе с этим прелюбопытнейших спутников. Они шагали за мелким полицейским чином, который изредка переходил на бег, словно не хотел быть причастным к этой парочке.

Один из попутчиков был весьма раздосадован, что, впрочем, на его мясистом зеленом лице отражалось слабо. Мих сокрушался о каше, которую его благородие едва успел попробовать, прежде чем к ним ввалился околоточный.

Лицо второго было серо, губы плотно сжаты, а глаза выражали последнюю степень отчаянья. В целом он походил на подпоручика, проигравшегося в пух и прах. Свое будущее Витольд Львович видел совсем не в радужном свете. Не прошло и суток со времени дуэли, а обер-полицмейстер уже про нее знал. Оттого и вызвал.

Конечно, Меркулова еще не арестовали, однако напрасных надежд он не питал. Допустим, его не ведут в кандалах, но по одной простой причине: Меркулов хоть и захудалой, оборванной ветви, но все же дворянин. Пусть и в прошлом. Но что вариантов у него нет, посыльный обозначил сразу.

Витольд Львович думал, что, попробуй он сбежать, рвануть на вокзал, отношение к нему тут же бы поменялось. Впрочем, убегать Меркулов не намеревался. Во-первых, некуда, во-вторых, бесполезно. Дело вышло чересчур громким. Теперь его из-под земли достанут.

Ссора случилась, как это часто бывает, из-за глупости. По бедности своей Меркулов путешествовал с работы домой исключительно пешим ходом, оправдывая этот факт дополнительной физической подвижностью, так необходимой для организма. И в тот злополучный день Витольд Львович был сбит пролетающим мимо фаэтоном на углу Поварской улицы. И если бы не определенные способности, страшно подумать, что могло произойти.

Следом из фаэтона высыпали нетрезвые господа, во главе которых и выделился усатый молодчик. Он накинулся на Меркулова чуть ли не с кулаками, грозно рявкнул, дескать, «всякая шваль не смотрит, куда идет, так и норовит под копытами оказаться». На это несколько смутившийся Витольд Львович все же ответил, что он лично хоть и лишен дворянского звания, но его род довольно древний и уходит корнями к самому Ковчегу.

Самое интересное, что это признание сначала развеселило усатого, а потом, напротив, разозлило. Слово за слово, и кончилось тем, что кто-то из свиты обмолвился о дуэли. Вроде как «раз два высокородных не могут решить дело миром, надо драться». Один крикнул, другой подхватил. В хмельном угаре компания веселилась, насмехаясь над Меркуловым, но не таков был Витольд Львович, чтобы пойти на попятную. Он принял вызов, а что стало потом, уже общеизвестно.

Но за каждый выбор рано или поздно приходится платить. Господину Меркулову, всю свою жизнь рассчитывающемуся за дела отца, было не привыкать. Однако сейчас на душе скребли кошки. Только ему почудилось, что жизнь входит в правильное русло, что все начинается с чистого листа, как его настигла очередная неприятность.

Околоточный, едва услышав имя глубокоуважаемого обер-полицмейстера, ретировался со скоростью, которой позавидовали бы многие жеребцы главного моршанского ипподрома. Оно и понятно: тут дело такой важности, что при рубке полетят не только щепки, но, возможно, и чины.

Единственно, Меркулову было жалко Миха, который оказался в дурном месте в дурное время. У полукровки теперь не получится отвертеться. Посыльный так и сказал: «Явиться вместе с орчуком».

– Ваше благородие, вы не будоражьтесь, авось и обойдется. – Мих заметил волнение собеседника, буквально написанное на лице.

– Не обойдется, Михайло. Такое зря не проходит.

– Вы не стесняйтесь, меня полным именем давно не кличут. Мих – и есть Мих. А по поводу расстроенности я вам так скажу: у бога на каждого свой план есть.

– И на тебя тоже?

– Конечно, ваше благородие.

– И какой же?

– А вот про то я пока не знаю. Я ж человек, то есть орчук, темный. Бог даст, пойму со временем.

Они помолчали совсем недолго, меряя шагами мостовую: орчук – неторопливо и размашисто, точно шел по удобному и веселому для себя делу, а Меркулов – собранно и пружинисто, как заводная гоблинарская кукла.

– Так ты, Мих, значит, православный? – спросил вскорости Витольд Львович.

– Знамо дело, ваше благородие. Как и папенька был.

– Так у тебя отец… – Меркулов слегка поколебался, но все же закончил: – …человек?

– Истинно так, – кивнул орчук, ничуть не обидевшись на паузу. – Папенька мою мать очень любил. Первые года, когда я был махонький, мы даже поскитались вместе с кочевниками по Орколии.

– А что потом?

– Расстались. – Мих поежился, словно дрянную настойку выпил. – Я с папенькой уехал, ведь не чистокровный орк. У их женщин главное что: чтобы сын был сильным воином, а я эвона какой хлюпик. Мать вышла замуж второй раз – за орка, знамо дело. Уже как полагается…

Меркулов с сомнением оглядел мускулистые руки, которые ходили буграми под свободной рубахой. Таких даже у цирковых борцов не встретишь, орочья кровь и есть орочья кровь. Однако его заинтересовало важное обстоятельство. Про зеленокожих кочевников Мих говорил «они», тогда как «мы» для него были люди. Что для Витольда Львовича представлялось любопытным фактом.

– А занимаешься ты чем?

– Разным, ваше благородие. Иной раз попросят что перенести, другой – убраться в конюшне. Я не чураюсь грязной работы… – Мих замолчал, но все же посчитал нужным добавить: – Вы не подумайте, я и грамоте обучен. Писать, читать, считать. Все папенька втолковал.

Меркулов не без удивления посмотрел на орчука, но ничего не ответил. Время разговоров прошло, ибо они достигли конечной цели и оказались в середине Столешникова переулка. Казенный четырехэтажный дом, покрашенный в самый паршивый серый цвет, какой только можно было придумать, смотрел на них маленькими подслеповатыми окнами. Случайные прохожие не обращали на здание ровно никакого внимания, не подозревая, какая драма разыгрывается прямо перед ним в душе молодого господина.

– Прошу-с за мной, – сказал сопровождающий.

Сменяющие друг друга коридоры мелькали в глазах с такой скоростью, с какой бегают спицы в колесе при движении коляски. Меркулову встретилось несколько пожарных во главе с брандмейстером, пара самых обычных арестантов – угрюмых, злых мужиков – и без числа полицейских. Они поднялись на второй этаж, где Витольд Львович лишь краем глаза заметил общую канцелярию, и взобрались еще дальше – на третий.

Вновь пересекли коридор, прошествовали через помещение для просителей, где сидели семь человек самой разной наружности, и оказались в приемной. Сопровождающий доложился и поспешил удалиться так прытко, будто здесь болели чумой, а о пришедших тем временем уже докладывали «самому».

– Пусть заходит! – услышал Меркулов зычный голос, от которого кровь заледенела в жилах, превратившись в густой кисель.

– Ваше превосходительство, а орчук?

– Обождет в приемной.

Витольд Львович выдохнул и вошел.

Обер-полицмейстер Александр Александрович Муханов был тучен ровно настолько, насколько должен быть корпулентен человек его чина. Давно известно, что худой служащий, да еще, скажем, четвертого класса вызывает искреннее недоумение. Доверия к таким, отказывающимся от прелестей и удовольствий жизни, нет никакого. Поэтому все чиновники от статских и выше да военные, с бригадира начиная, всегда отличались сочностью и дородностью.

Наружности Александр Александрович оказался самой приятной: простая сундырская, как бы сказали бы в народе, физиономия, пышные баки, которые он носил по старой моде, и гладко, до синевы выбритый подбородок. Только взгляд казался очень уж грозным. Словно Александр Александрович заранее намеревался карать и не желал слушать никаких оправданий.

Меркулов с замиранием сердца обратил внимание на «Моршанские ведомости», раскрытые на четвертой странице. Хоть заголовок и был перевернут, но он смог разобрать выделенное жирным слово «Дуэль». Это что же такого важного должно было произойти, чтобы поединок до Поглощения отодвинули так далеко?

– Явился, голубчик, – вместо приветствия бросил Муханов, опершись кулаками о стол. Его черный мундир при этом незамысловатом движении напрягся и даже попытался затрещать, но все же ему удалось удержать внушительное тело внутри себя.

Меркулов завороженно поглядел на погоны из серебряного галуна с оранжевым просмотром и кивнул.

– Говорили мне, говорили, что от Меркуловых добра не жди. Ко мне же перед приездом вашим из шестого отделения приходили. Предупреждали. А я, доверчивая душа…

Муханов махнул рукой, словно они о чем-то с Витольдом Львовичем прежде договорились и теперь тот его подвел. Обер-полицмейстер достал из стола папку, развязал тесемки, раскрыл ее и сел.

– Меркулов Витольд Львович, двадцати шести лет от роду. В возрасте восьми лет выслан вместе с отцом из столицы за измену последнего. Год назад волею его императорского величества помилован. Три месяца назад вернулся в Моршан.

Муханов листал убористо исписанные страницы, не читая, а пересказывая их содержимое, и не сводил с Меркулова внимательного взгляда, явно ожидая его реакции. Но Витольд Львович еще минуту назад посерел и не менялся более в лице.

– Плохо начинаете. Очень плохо. Государь император вас простил за грехи батюшки, позволил вернуться, дарствовал вам статский чин, да не последний. А вы, господин коллежский секретарь, подложили эдакую свинью. Вы хоть знаете, кого проткнули в Острожевском тупике?

– Дашкова Михаила Николаевича, ваше превосходительство, – ответил Меркулов дрожащим от волнения голосом.

– А кто был Дашков Михаил Николаевич? Ну, полно, полно, не был, а есть. Жив он, утром справлялся. Серьезный укол, но выкарабкается. Вот только главная незадача у нас в другом… Михаил Николаевич служил у меня приставом следственных дел по особым поручениям. Его, может, бог в темечко не поцеловал, но человек он исполнительный. Опять же, дворянского рода, который восходит к Ковчегу. Соответственно, со способностями. А вы, голубчик, раз – и дуэль на Поглощение.

Обер-полицмейстер пожевал свои толстые губы и изучающе посмотрел на собеседника. Но Меркулов молчал, а лицо его выражало самый виноватый вид. Собственно, именно так себя и чувствовал Витольд Львович.

– И что, молодой человек, сработало?

– Что сработало, ваше превосходительство?

– Ну… Поглощение.

Вместо ответа Витольд Львович выставил руку перед собой, нервно сглотнул подкативший к горлу ком и внимательно посмотрел на конечность. Вена на его виске вспухла, а по носу потекла капля пота. Но действие возымело свое влияние. Сначала растаяли в воздухе пальцы, а затем и сама рука вместе с мундиром.

– Ох, святые угодники… – заключил Муханов.

Обер-полицмейстер подождал, пока рука появится снова, достал платок с вензелями и отер шею.

– Я сам из простой дворянской семьи. Пусть титул и недавно получил. Дослужился, вон оно, до генерал-майора, но к магии до сих пор отношусь настороженно. У меня под началом из истинных семей-то и людей немного, которые, ну, это… – Он сделал в воздухе несколько пассов. – Гоблинарцы вон вовсе обходятся без магии, и ничего: строят паровозы, каких не видали в Славии, пароходы. Ну да ладно…

Лирическое настроение Муханова прошло так же быстро, как исчезла и появилась рука Меркулова. Он прочистил горло, побарабанил пальцами по газете и посмотрел в окно.

– Мне нужен такой человек… по особым поручениям, как Дашков. С определенными способностями, – сказал Муханов будто бы сам себе. – Правда, он по чину выше, но это ничего. Вытяну я вас до титулярного советника… Отчитываться ни перед кем не будете, только передо мной. Жалованием не обижу. – Обер-полицмейстер резко повернул голову и посмотрел на Меркулова. – Ну, что скажете, Витольд Львович?

– Простите, я, право, не понимаю…

– Мне нужен пристав следственных дел по особым поручениям… Для особо щекотливых ситуаций. Судя по всему, – он хлопнул ладонью по раскрытой папке, – человек вы неглупый, сметливый. С вашей биографией выше титулярного на обычной службе подняться будет трудно. У меня можно вырасти и до надворного советника, вернуть утраченное дворянство.

– Я не к этому… Я просто слегка растерян.

– Ну так это пустое. Не время уши развешивать, когда неспокойно вокруг. Так это «да»?

– Да, ваше превосходительство.

– Ну и славно. Кабинет и все прочее тебе подготовят, хотя, между нами, работа не сидячая, свою… хм… новую магию частенько придется применять. Смекаешь, о чем я, Витольд Львович? Я, с твоего позволения, на «ты», коли уж ты теперь у меня в подчинении.

Меркулов кивнул, отвечая на вопрос и одновременно соглашаясь с новыми правилами игры. Ему хотелось сорваться с места и бегом пуститься на улицу, радостно кричать и обнимать прохожих. Наказание, которого он так боялся, обернулось карьерным взлетом. И пусть прочие дворяне гнушались работы в полицмейстерстве (оставалось загадкой, по какой причине сюда прибился поверженный на дуэли Дашков), Витольд Львович обрадовался подобному обстоятельству. Служить государю императору, развеять дурную славу о фамилии, делать Моршан и всю Славию чище, расправляясь с преступниками. Что может быть лучше?

– Ваше превосходительство, а что с Михом?

– С кем? – искренне удивился Муханов.

– Михайло Бурдюков, орчук.

– А… – Брови обер-полицмейстера сдвинулись. – По-хорошему, надо б его в острог, чтобы не болтал чего лишнего, так не за что. Вышлю, думаю, из Моршана. Да, вышлю, – кивнул он сам себе.

– Ваше превосходительство, столько хлопот будет. И ему, и вам.

– Не понимаю, куда клонишь, Витольд Львович. Ты, если хочешь чего предложить, так предлагай. Я всегда с интересом отношусь ко всяким инициативам. Порой, бывает, действительно что дельное предлагают.

– Ваше превосходительство, вы поправьте меня, если ошибаюсь. Но титулярному советнику по должности требуется подчиненный. Для разных нужд.

– Ну, за этим не беспокойся, выделю я тебе письмоводителя.

– Так и не нужно. Мих грамоте обучен, писать умеет. Слишком много беспокойства – его отсылать. А так – и при деле, и под присмотром.

– Орчук в полицмейстерстве? – изумился Муханов. Он поднял голову на портрет государя императора и громко расхохотался. – А ведь это будет презабавно. Орчук и сын ссыльного. Уж прости, Витольд Львович, но весьма презабавно. Будь по-твоему. Станет Мих ярыжкой при тебе, точнее уж – коллежским регистратором. – Новая идея поистине развеселила обер-полицмейстера. – Как его там?

– Михайло Бурдюков.

Муханов заскрипел пером, что-то записывая.

– Ну а теперь надобно поговорить о делах. Есть одно щекотливое поручение. Не сказать чтобы государственной важности, но и так его нельзя оставлять. Слушай, Витольд Львович. Ты, верно, знаешь, что аховмедцы с дрежинцами, а через них и с нами, объявили перемирие. Прибыли делегации с первыми лицами… Ну и произошел такой карамболь: по пьяной лавочке зарезали одного из аховмедцев. Хорошо хоть прислужника какого-то, а не принца, но и то не легче. Надобно со всем разобраться, очень как бы это…

– Тактично, – подсказал Меркулов.

– Вот именно, Витольд Львович, тактично. Я уж сомневаюсь, что там что-то серьезное. Поди, увидел какой дворовой мужик козлоногого и прирезал. Но ты разберись. И не гнушайся магии, пользуйся. Твоего предшественника она выручала часто. Самому этим заниматься несподручно, да и некогда – тут вишь что… – Он сложил газету и хлопнул по ней ладонью.

– А где расположилась аховмедская делегация? – Меркулов тщетно пытался разглядеть вверх ногами первую полосу.

– Так где ж им быть? В Захожей слободе. Адрес выдаст Константин Никифорович.

– Тогда разрешите откланяться, ваше превосходительство!

– Экая молодежь пошла быстрая. Это что ж, Витольд Львович, вы изволите явиться к первым лицам аховмедского королевства в таком виде?

Обер-полицмейстер придирчиво осмотрел потертости на мундире подчиненного и покачал головой, явно не одобряя общую заскорузлость одежды. Меркулов же был готов провалиться сквозь землю, прямиком до первого этажа, где аккурат в этом самом месте находилась арестантская.

– Ты, Витольд Львович, давай не пори горячку. Съезди к нашему портному. Обшлагов из золотой нити и узорные воротники не гарантирую, но на человека станешь похож. И, это… Константин Никифорович!

Дверь открылась, будто покорнейший помощник только и ждал окрика своего начальника. На пороге появилась высоченная фигура третьего полицмейстера города. Еще недавно Константин Никифорович был рядовым исправником в обычном захолустье, но лично Александр Александрович, будучи проездом, его заметил да и перевел в столицу. Положительных качеств у полицмейстера была масса. Самое главное, помимо исполнительности и почти собачьей преданности, Константин Никифорович не пил.

– Голубчик, надобно составить приказ на титулярного советника Меркулова Витольда Львовича. С назначением в приставы следственных дел по особым поручениям… как там дальше?

– Сыскного управления при Моршанском обер-полицмейстерстве, – подсказал полицмейстер.