Нисшедший в ад

– Господи, да неужели же всё так! – воскликнул Никодим.

– Истинно говорю тебе: мы говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели, а вы свидетельства нашего не принимаете. Я говорю тебе, Никодим, не только о небесном, но и о земном, а ты и тут сомневаешься.

– Нет-нет, но как же Адам и Ева?

– В этой легенде всё перепутано. Тексты Моисея – великого пророка, получившего хорошие знания как царский сын в Египте, были искажены еще грозным, суровым, не совсем чистым духом горы Синай. Адам и Ева – это не люди. Адам – это «первый», а ева – «жизнь». Можно понять так: «первый» – это первая монада на Земле – а это Планетарный Логос, Который не сотворен, но рожден Богом – Логос создает планету, а ева – это жизнь, исходящая из Него на планету. Всё же остальное в этой истории настолько запутано, перевернуто, искажено, что лучше вообще не обращать внимания на нее. Искажены в Писании и многие места в текстах других пророков – и Бог стал грозным судьей, истребителем человеков, а не Отцом, Любящим и Заботливым. Князь тьмы лжец и отец лжи, и он не дремлет.

– Но Моисей – пророк Бога?

– Истинно так, – сказал Иисус. – Законы Моисея Я стараюсь восстановить в сердцах людей. И Я говорю, что люди не разумеют их истинного смысла, ибо не мести, а прощению они учат, только смысл этих законов извращен. Что касается его объяснения мира, то Моисей жил в далекие времена, когда представления о мире, знания о нем, были туманны, неясны. Он записал так, как смог понять Божественное откровение, данное ему, но оно в его сознании преломилось, одни виденные им образы наслоились на другие, исказились, снизились и перепутались. Трудно человеку понять Небесные Тайны, труднее выразить их словами, а еще труднее изложить их в письме.

– Поэтому Ты, Господи, говоришь с людьми притчами?

– Я говорю притчами, чтобы через живые образы стали понятны людям Законы Отца нашего Небесного.

– Господи, Ты говорил греческими понятиями и многое, что Ты сказал, я находил в легендах других народов. Неужели наша иудейская вера не единственная правильная?

– Откровения от Бога получают и другие народы. И то, что сказано в других писаниях, тоже истина. Но иудейский народ, именно его пророки, услышали истину об Едином Боге и Голос Его. Поэтому Я родился здесь, в Израиле, и здесь начал Свой труд. Если бы не помешали Эхнатону или Зороастру, Я родился бы в Египте или Персии. Эти пророки тоже услышали Голос Единого. Истинно говорю тебе, Никодим: нет большей силы, чем Любовь. Бог открыл это одному из великих людей, греческому философу Платону, и он записал, что Бог есть Любовь. А также записал, что от Бога идет только Благо, а страдания исходят от кого-то другого. Эта истина была запечатлена и в погубленных здесь на земле религиях, пророками которых были Эхнатон и Зороастр. Пора и иудейскому народу познать ее. Иудейский народ славен тем, что познал истину Единого Бога и хранит ее. Теперь нужно прибавить истину о Его Всеблагости, о Его неиссякаемой, бесконечной Любви.

Небо светлело. Синие облака темнели на красно-оранжевом восточном небе. Солнце посылало весть о том, что начинался новый день. В шатрах еще спали, костры давно погасли и выглядели сиротливо. На траве, недалеко от входа в шатер, где беседовали Никодим и Иисус, тихо спал Иоанн и улыбался во сне. Близок час пробуждения…

Глава 11. Двенадцатый

Вдали на склоне зеленого холма, обращенного к Мертвому морю, показалось среди зелени финиковых пальм небольшое скопление плоских крыш. Именно туда, в селение Вифания, «дом фиников», направлялся сейчас Иисус с небольшой группой учеников. Шумный Иерусалим остался позади, и новое селение манило новыми людьми, встречами, историями, своей тихой незатейливой жизнью.

Иисус намеревался идти в Вифанию один. Перед путешествием Он сказал несколько напутственных слов ученикам и разослал их по другим, еще не пройденным, неизведанным дорогам Ханаана, и семьдесят учеников ушли. Ушли также и женщины, чтобы выполнять свой долг в других местах. Марию из Магдалы тогда так и не дождались. Помощь нуждающимся, раздача имущества задерживали ее в родном городе, без этого она не могла уйти по новой, выбранной ею дороге. Но двенадцать учеников не пожелали оставить Учителя.

– Учитель, позволь нам остаться, – пробасил Петр.

Ученики стояли тихо, не шевелясь.

– Мы не хотим оставлять Тебя, – произнес и отрок Иоанн.

– Что же, идите со Мной, – был ответ.

Пыльная, нагретая весенним солнцем, дорога вилась меж иудейских серых камней, скрывавших таинственную жизнь ящериц и предпочитавших сырость под камнями насекомых. Но ученики не замечали унылости пейзажа. Солнце в небе, чистом и глубоко-голубом, и Солнце рядом с ними согревали их душу, и весело глядели они вдаль, где виднелся зеленеющий холм. Они шутили, играли по дороге, но задумчиво и странно глядел на них и их игры самый старший из них – рыжий иудей, случайно прибившийся к ним в Иерусалиме. Он шел, как бы немного сторонясь остальных, тихий и угрюмый, немного усталый и серый, как камни его родины, думая какую-то свою думу.

В Иерусалиме, в один из предпраздничных дней, когда улицы города уже были наполнены тысячами паломников, в толпе он увидел Иисуса и трех Его учеников. Забыв о том, что он пришел купить немного пряностей и вина к обеду, не замечая того, что торговец звал его, чтобы тот забрал либо товар, либо деньги, он ринулся сквозь толпу, спотыкаясь, толкаясь, не обращая внимания на ругательства, сыпавшиеся ему вдогонку, впивавшиеся колкими шипами в его спину. Весь мир перестал существовать для Иуды, все звуки утонули, как камни в воде. Не стало у него ни дома, ни прежних забот и обязанностей. И неотступно, упрямо, настойчиво он шел за этой небольшой группой галилеян. И его наконец заметили.

– Зачем ты идешь за нами? – удивился красивый Иоанн. – Тебе что-то нужно от Учителя?

Иуда молчал.

– Может, у тебя заболел кто-то? – вступил в разговор и Петр. – Или ты сам болен?

А Иуда молчал.

И отступились от него Иоанн и Петр, лишь Андрей задумчиво, немного прищурив свои красивые синие очи, измерил взглядом фигуру угрюмого иудея.

Но Иуда молчал.

И вот обернулся Он. Мягкий свет, изливавшийся из очей Иисуса, обдал всего Иуду, как священное мирро. И он утонул в этом свете и растворился в нем, а душа его превратилась в пушинку, которая несется где-то в облаках в манящую и светлую даль, такую светлую, что было и страшно и сладко.

– Иди со Мной, – он не услышал этих слов, но всей душой ощутил их.

Воспитанный в строгом иудаизме, с самого младенчества Иуда ощущал, что рожден он для чего-то таинственного, может быть, даже великого. Еще ребенком он внимательно вслушивался в речи фарисеев и книжников, и особенно слушал те места, в которых говорилось о грядущем Мессии. Странно трепетала его детская душа от этих слов. Необъяснимое с точки зрения разума, настойчивое, даже навязчивое, ощущение того, что он рожден в великое время, необычное время, преследовало его всю жизнь. И слова из Писания о Мессии загадочно сливались с этим ощущением и превращались в странную мысль о том, что Иуда Его обязательно встретит, что в этом и заключено главное в его жизни, весь смысл ее и содержание. Никто не знал этого хмурого рыжеволосого с серым лицом иудея и из какого города или селения он пришел в предместье Кариот. Не знали ни его происхождения, ни его мыслей, ни того, была ли у него семья. Жил он в предместье одиноко и замкнуто, ни с кем не общался, всегда молчаливый, он тихо разменивал деньги в Иерусалимском Храме, где держал меняльную лавку. Говаривали, что он был в Вифаваре на Иордане в дни Иоанна Крестителя, но оттуда вроде бы вернулся как бы сам не свой. А в чем это заключалось, сами рассказчики не могли объяснить. Кто его знает этого замкнутого нелюдима.

Нет, не мог Иуда открыться людям, не мог сказать им то сокровенное, глубоко личное, пламенем горевшее в его душе.

В тот день, когда Иисус вошел в Иерусалимский Храм, Иуды там не было. Занятый какими-то мелкими заботами, он не пришел в тот день в Храм разменивать деньги для посетителей. А когда Иуда пришел в Нижний город на следующий день, чтобы кое-что купить к обеду, его слуха коснулись какие-то туманные разговоры об излечении неизлечимых болезней, о скандале в Храме и чуть ли не драке. Но Иуда, занятый своими мыслями, не обратил на эти разговоры должного внимания. Сердце же Иуды сразу узнало и различило Его из тысячи, в многолюдной толпе, когда Он шел куда-то по Своим делам. Вот Иуда встретил Того, о Ком он мечтал долгие годы, с Кем он говорил в ночной тиши, из-за Кого он не замечал ни жизни, ни красок ее, Кому он посвятил всю свою жизнь.

Уже седьмой день, как он числился учеником Иисуса, и так как он прибился к Нему последним, то есть к оставшимся одиннадцати ученикам, то и стал считаться – двенадцатым (так его стали называть, когда ушли посланные Иисусом по дорогам Израиля и Иудеи семьдесят учеников). Это ему не нравилось, но он молчал. Тридцатилетний, он казался лицом чуть старше своих лет, был хорошего роста, но не такой высокий, как Фаддей или Филипп, широкоплечий, с пышной вьющейся шевелюрой, оставлявшей открытым красивый высокий лоб, и короткой жиденькой бородкой, с прямым красивым носом с развитыми ноздрями, с широко расставленными глазами, задумчивыми и большими – такой он вдруг появился среди всей этой молодежи. Иуда много молчал и с учениками, словно не замечал их. Взгляд его серых с легкой зеленью глаз, окруженных густыми рыжими ресницами, неотступно следовал за Иисусом. Ученики тоже, как бы чего стыдясь, сторонились Иуды, но особенность эту его приметили и недоумевали.

– Ты заметил, что наш новенький из Кариота не сводит глаз с Учителя? – прогудел на ухо Иоанну Петр.

– Искариот?[Получился каламбур, поскольку «искариот» означает «воитель». – В.Б.] – не понял Иоанн, ослышавшись.

– Ну, Иуда, – сказал Петр.

– Заметил, – кивнул Иоанн. – Но теперь он наш брат. И нехорошо, что он с нами чувствует себя одиноким.

– Да я так, – смутился Петр. – Просто подумал, может, он чего задумал. Кто их знает – иудеев. Они нас не очень-то принимают. А этот еще и похож на какую-то хищную птицу.

– Снова нехорошо говоришь, Петр.

Но Петр прозвище «Искариот» запомнил, и чтобы показать Иоанну, что он ничего не имеет против иудеев, с той непосредственностью, которая была Петру свойственна, он двинулся к новому ученику.

– Иуда, если не возражаешь, мы будем называть тебя Искариот. Ну чтобы различать. У нас уже есть два Иуды – Иуда Фаддей и Иуда Фома, а ты будешь Искариот. Ну как, ты не против?

– Отчего же – называйте, – согласился Иуда. – Все-таки лучше, чем «двенадцатый»… Можно было подумать, что у вас двенадцать Иуд.

– Может, присоединишься к нам. Мы играем – силами меряемся, – предложил Петр.

– Играйте. Я буду тут.

– Отчего ты не хочешь играть с нами? Мне, кроме Филиппа, не с кем и силой меряться. А ты, я вижу, крепкий. Матфей тоже здоровяк, но его от калама и пергамента не оторвешь. А ты хоть не такой, как Матфей или мускулистый Филипп, но жилистый. Труд видел.

– Нет, Петр, – отказался Иуда, – теперь не хочу. В другой раз померяемся силой.

– Тогда в другой раз, – согласился Петр. – Но скажи, Искариот, ты рад, что ты теперь с нами, что ты тоже ученик Иисуса?

Иуда вскинул на Петра глаза и посмотрел на него прямо, и Петру показалось, что глаза у него совсем зеленые, как у египетской кошки, которую он однажды видел, когда был в гостях у заезжего египтянина.

– Рад, – коротко и серьезно ответил Иуда.

Иуда был старше других учеников, и вскоре он показал свою опытность, практичность, выносливость и смекалку, поэтому ему и был поручен денежный ящик для пожертвований. Исполнял он свои обязанности точно, четко и незаметно, что и оценили другие ученики и считали его по хозяйственной части уже человеком как бы и незаменимым. Постой, доставка провизии, приготовленные пищи, раздача милостыни – вот круг обязанностей Искариота, двенадцатого ученика.

В Вифанию они вошли к полудню, когда яркое солнце, светившее в безоблачном небе, заливало своим светом безлюдные улицы селения. У одного из домов они увидели женщину, набиравшую воду из колодца. Она обернулась и задумчиво посмотрела на Иисуса и группу учеников.

– Мир вашему дому, Марфа, – обратился к ней Иисус.

Она встрепенулась, и от неожиданности чуть не обронила кувшин в колодец, затем поставила его на землю и торопливо отворила ворота.

– Проходите, проходите, – говорила она. – Брат еще работает, а вот Мария куда-то с утра упорхнула. Видно, пошла в долину за цветами, чтобы украсить дом.

Когда уже все гости обмыли ноги по обычаю, вбежала девушка лет четырнадцати с черными распущенными волосами, босоногая, смеющаяся. У нее, действительно, в руках было много разноцветных цветов. Увидев, что дом полон гостей, она вдруг весело рассмеялась, бросила цветы на стол и убежала.

– Красивая девушка, – отметил Петр и взглянул на своего брата Андрея.

Андрей удивленно посмотрел на брата:

– Что?

– Женил бы я тебя, брат мой любезный, – мечтательно-язвительно сказал Петр.

Петр любил поддразнить Андрея.

– Видите, – всплеснула руками Марфа, – снова убежала, а мне одной по хозяйству работать. Нет никакой от нее помощи.

– Марфа – хозяйка знатная, – вошел в дом высокий чернобородый мужчина и приветствовал гостей. Это был Лазарь, брат Марфы и Марии.

Иуда, не спускавший глаз с Иисуса, видел, что Он и Лазарь после трапезы куда-то ушли вместе. Воспользовавшись тем, что остальные ученики заняты разговором с молодыми привлекательными сестрами, Иуда незаметно покинул дом. Никто и не обратил внимания на то, что Иуда отсутствовал где-то два часа, и вернулся незадолго до возвращения Иисуса и Лазаря.

В Вифании Иисус и ученики Его пробили несколько дней. Исцеления, помощь нуждающимся, проповеди поглощали все время. Иисус беседовал наедине с Лазарем или Марией. Марфа взяла на себя все хозяйство и часто досадовала на сестру, что та не помогает ей. И Иуда стал ей помощником.

– Пусть беседуют, – говорил он ей, когда она начинала ворчать. – Его слова, словно золотые айвы. Говорил тебе Учитель, что ты, Марфа, о многом заботишься, а Мария выбрала благую часть, которая у нее не отнимется. А я помогу тебе. Ты только скажи.

Так говорил Иуда. И Марфа была рада помощнику. Он уходил за провизией, но ходил что-то очень долго. Когда Иисус беседовал с Марией во дворе, то и Иуда вертелся рядом, находил во дворе какую-нибудь работу. Другие ученики уходили с утра проповедовать и исцелять, а Иуда был только рядом с Иисусом, и когда Иисус покидал дом Лазаря, то и Иуда, прихватив с собой денежный ящик, шел вслед за Ним, не заботясь о том, что Марфа тщетно ждет мха для очага или соли из базара.

Ученики так и не поняли, почему Иисус так стремился в Вифанию. Когда Иисус проходил через другие селения или города, Он хотя и посещал все дома, куда Его приглашали, но всегда останавливался в тех домах, которые избирал Сам, то есть Иисус наведывался к определенным людям, тем более, что с ними Иисус подолгу разговаривал наедине. Первым среди учеников это отметил Иоанн и решил, что если Учитель намеренно посещает Лазаря, встречается с фарисеем Никодимом, то на это есть очень важная причина, а значит, эти люди имеют особое значение.

Но всё же Иоанн был несколько озадачен, когда Иисус согласился зайти к местному фарисею Симону, прозванного Прокаженным. Иоанн видел, что Учитель не хотел идти в этот дом и пытался обойти его стороной. Запыхавшийся от бега слуга настоятельно просил посетить дом его хозяина. И Иисус согласился.

У самого входа, где они пробивались сквозь толпу любопытных, пытавшихся хотя бы через ограждение заглянуть на чужой праздник, Иисус обернулся к ученикам и сказал:

– Побудьте здесь. Я войду в дом.

Действительно, у Симона Прокаженного был праздник, а вернее, званый вечер. В его доме было много гостей, возлежащих вокруг огромного стола, уставленного изысканными яствами и кувшинами с винами. Когда вошел в сопровождении слуги Иисус, Симон даже не двинулся навстречу, лишь рукой указал Ему на свободное ложе рядом со своим. Симон был немолодой человек, крепкого сложения, немного тучный, со следами былых язв на толстом обрюзгшем лице. В этот вечер он пообещал гостям, что зазовет к себе этого пресловутого Целителя и покажет им эту диковинку из Галилеи вблизи. Вечеринка была спланирована Симоном тщательно: сначала обильный ужин с вином и музыкой, затем, как развлечение, Пророк-Галилеянин, а потом прелестные блудницы пожелают спокойной ночи гостям в отведенных для каждого из них отдельных комнатах.

Иисус прошел через всю огромную комнату, сопровождаемый любопытствующими жадными взглядами гостей, и возлег на предложенное Ему ложе.

– Говорят, Ты пророк из Галилеи? – спросил Симон, обращаясь к Иисусу. Он говорил надменно и сильно растягивал слова.

Иисус с улыбкой посмотрел на жующего мясо Симона и уже хотел ответить ему, но вдруг произошло неожиданное. Из той комнаты, где находились блудницы, приготовленные для ночных утех гостей, ворвалась в пиршественный зал светловолосая девушка в богатом наряде, звеня всеми своими браслетами и массивными подвесками. Она ворвалась так стремительно, что ее никто не успел задержать. Ее красивое лицо пылало негодованием, из глаз струились слезы обиды и оскорбления. Быстро схватив один из сосудов, в которых находилось дорогущее мирро для почетных гостей, она бросилась к Иисусу. Гости были поражены. Наступило молчание, музыканты перестали играть, лишь слышались всхлипывания девушки. Симон сначала сделал движение, чтобы позвать слуг и убрать неприличную для этого зала особу, но передумал и даже с любопытством стал следить за действиями блудницы и выражением лица Иисуса, найдя в этом для себя какое-то особое развлечение.

«Я Его спросил, пророк ли Он. Да если бы Он был пророк, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к Нему. Это же презренная грешница, а Он позволяет ей омывать Себе ноги», – думал Симон Прокаженный.

– Симон! Я имею нечто сказать тебе, – произнес Иисус.

– Скажи, Учитель.

– У одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, а другой пятьдесят. Но как они не имели, чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбил его?

Симону не хотелось отвечать, но все-таки он ответил:

– Думаю, тот, которому более простил.

– Правильно ты рассудил. Видишь ли ты эту женщину? Я пришел в твой дом, и ты воды Мне на ноги не дал, а она слезами облила Мне ноги и волосами головы своей отерла. Ты целования Мне не дал, а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги. Ты головы Мне маслом не помазал, а она мирром помазала Мне ноги. А потому говорю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много. А кому мало прощается, тот мало любит. – Обращаясь к девушке, Он сказал: – Прощаются тебе твои грехи. Вера твоя спасла тебя. Иди с миром, Мария.

– Как это, что Он и грехи прощает? – тихо спросил один из гостей другого.

– Дерзок и самонадеян, – ответил шепотом тот.

– Имя-то ее угадал…

– Что в том, что Он имя ее угадал. Знает Он ее. Водится с блудницами, пьяницами, мытарями, а то и с разбойниками, вот и знает Своих.

– Жемчужина, если она брошена в грязь, – сказал Иисус, и шептавшиеся гости, подняв глаза, увидели, что Он обращается к ним, – не станет более презираемой, и, если ее натрут бальзамом, она не станет более ценной. Но она всегда ценна для ее обладателя. Подобным образом дети Бога, где бы они ни были, они всегда имеют ценность для их Отца.

Иуда был силен и ловок, как шестнадцатилетний юноша, и, когда нужно было, мог стать незаметным. Одним движением он перепрыгнул через ограждение и незамеченным пробрался к открытому окну. Все, что произошло в зале у Симона, он видел и слышал, о чем говорили там. Когда Иисус направился к выходу, Иуда так же незаметно для охраны пробрался к ограде и через несколько секунд был уже на улице. Обойдя ограду, он увидел группу учеников и услышал, как Иисус спросил их:

– А где Иуда?

Но никто ничего ответить не мог. Иуда стоял бледный, тяжело дышал, сердце его стучало так, что, казалось, грудь его разорвется и оно выпрыгнет из груди.

– Ты вышел победителем, – шептал он. – Но Тебя ли я ждал, Тебя ли я жаждал?

Иуда кусал побледневшие губы.

Глава 12. Ученики

Понемногу стал Иуда присматриваться и к ученикам. Всё это народ был молодой, зеленый, а некоторые из них были даже непозволительно юны. Их Иисус избрал Сам, и Иуда этого не понимал. Зависть точила его, и, несмотря на некоторую долю презрения к «юнцам», Иуда страстно захотел разгадать эту загадку: чем же они лучше, достойнее прочих смертных, за что их избрал Иисус и почему ему, Иуде, пришлось напрашиваться в ученики, если он так ждал Мессию.

Второй день месяца ияра [По нашему календарю – середина апреля. – В.Б.] выдался особенно жарким в этом году. Прячась под навесом из плаща от ослепительного, палящего солнца, Иуда глядел, как в каменистой долине Иисус и несколько учеников играли с местными детьми. Самых старших из учеников, – а это Петр, Филипп и Левий Матфей, – в долине не было. Те ушли по каким-то своим, неизвестным Иуде, делам. Да они сейчас не очень интересовали Иуду, их он уже немного рассмотрел, особенно первого и третьего. Левий Матфей был родом из Назарета, в возрасте десяти лет переехал в Капернаум, где продолжил учебу в школе для мальчиков при синагоге, а в пятнадцать лет стал мытарем; он был человеком ученым, рассудительным, но казался Иуде слишком сухим, педантичным, строгим и категоричным. Иуда его сторонился, но однажды очень удивился, когда услышал его добродушный, почти детский, громкий смех. Чем так Петр развеселил Левия Матфея для Иуды так и осталось тайной. Но смех Левия Матфея Иуда про себя отметил, немного подумал и махнул рукой: «Двадцатипятилетнее дитё, которое что-то все время пишет или сыплет цитатами из книги Соломона, почитая и себя мудрым, и любит полакомиться вкусненьким, что видно по его толстенькой фигуре». И на этом Иуда поставил точку. Петр, хотя человек и бывалый, был слишком шумным, громко смеялся и говорил, и для семейного человека, по мнению Иуды, был несколько наивным и несерьезным, иногда до того, что даже самый юный из учеников – пятнадцатилетний Иоанн Зеведеев – поглядывал на него снисходительно. Иоанном же совсем не заинтересовался Иуда: «совсем ребенок, еще глупый и самонадеянный, а Иисус детей любит».

Филипп заинтересовал Иуду. Было в нем что-то основательное и твердое. Филипп был ровесником Петру, Левию Матфею и Симону из Каны. Но в отличие от первого был немногословен, ироничен, в нем был виден практический ум и усвоенный жизненный (и, может быть, очень непростой) опыт, а в отличие от второго он мало записывал, больше размышлял и на вещи смотрел с разных сторон. С Симоном из Каны Иуда не мог сравнить Филиппа, так как еще не изучил его, поскольку тот был слишком молчаливым, любил не высовываться и больше любил слушать других. Иуде еще не было известно, как и где именно призвал Иисус Своих учеников, он только слышал кое-что, но очень удивился, когда узнал, что Филипп привел Нафанаила бар-Толмея, которого прозвали Варфоломей, к Иисусу, и что они – Филипп и Нафанаил Варфоломей – очень дружны и дружат еще с детства. Они были настолько разными, что Иуда просто терялся, размышляя об этом. То, что Филипп и Петр – друзья, было понятно: они одногодки, с опытом, оба из Вифсаиды, оба любители пошуметь за чашею вина, но Нафанаил… Юный красавчик Нафанаил, сын Толмея, у которого даже бороды нет, такой же юный, как Андрей, брат Петра, Иаков Алфеев, Иуда Иаковлев по прозвищу Фаддей, Иуда по прозвищу Фома и Иаков Зеведеев – все эти семнадцати-двадцатилетние, еще безбородые юнцы. Правда, последний выглядел несколько постарше из-за своей серьезности и молчаливой сосредоточенности.

Иуда из-под навеса наблюдал за играющими в долине, но взглядом снова и снова останавливался на Нафанаиле, рассматривал его стройную высокую фигуру, блестящие на солнце темные длинные, до плеч, прямые волосы, разгоревшееся во время игры щеки. Милый, очень красивый мальчик с темными глазами, похожий на девушку-гречанку. Что общего у него может быть со светлобородым насмешливым атлетом Филиппом? Иуда припомнил свой вчерашний разговор с Филиппом. Дело в том, что Иуда решил спросить Филиппа прямо, что может связывать такого серьезного мужчину, каким он считал Филиппа, с таким наивным ребенком, каким ему казался Нафанаил.

– Филипп, а правда, что Нафанаил твой друг или так языком треплют? Еще говорят, это ты его к Иисусу привел, и Иисус его с радостью принял в ученики?

Насмешливая улыбка появилась на губах Филиппа. Иуда немного смутился, но виду не подал, молча смотрел в серые глаза Филиппа.

– Если интересно… что друг – не треплют, а что я привел – треплют…