Нисшедший в ад

– Да, так ты утверждаешь, что власть и любовь должны быть одно?

– Не я утверж…

– Это неважно, – перебил Иуда. – Мне не понятно, что такое любовь?.. и что тогда власть? Вот Соломон любовь к сыну измеряет розгой. Точного бы определения, а то размыто всё как-то.

– Власть – это деятельная, ответственная любовь, сила любви, – сказал Симон и потянулся рукой к вазе за новым померанцем. – А вот любовь…

– Не тяни, Кананит. Любовь – это…

– Понимаешь, Искариот, любовь это, когда себе скорее руку отгрызешь, чем причинишь страдание ближнему своему, когда в геену огненную спускаешься, чтобы своим телом оградить ближнего от огня, когда, себя не жалея, радость и благо несешь ближнему… Вот Соломон розгой измеряет родительскую любовь к сыну, а чем измерена родительская любовь в Иисусовой притче о блудном сыне? Вернулся непутевый блудный сын и получил от родителя своего вместо упреков и тумаков, слезы радости родителя о возвращении и роскошный обед как знаки любви. Любовь – это не намерения, а поступки. Вот назови мне хотя бы одного правителя, князя, царя, – сейчас или в прошлом, – который бы так относился к людям. Ибо людям мешают жить две ложные веры – вера в доброго царя и вера в жестокого Бога.

– Так вот я же и говорю об этом!.. – воскликнул громко Иуда, ударив себя в грудь кулаком. – Только Иисус…

– Мы только что такое видели! – воскликнул взбежавший на террасу Нафанаил Варфоломей. Он прислонился к колонне, чтобы отдышаться. Щеки его горели.

Следом за ним подошел спокойный с виду Филипп.

– Что случилось? – спросили Симон и Матфей. За пальмой в кадке тоже притихли.

– Мы с Филиппом, – сказал Нафанаил, – гуляли в окрестностях Иерихона…

– Неужели взалкали? – перебил с усмешкой Иуда.

– От глотка холодного вина не отказались бы, – ответил Филипп, возлегая на скамейке террасы.

– …не доходя до одного селения, – продолжал Нафанаил, – мы увидели мужчину средних лет, который нес на руках большого пса с окровавленной головой.

– А я было подумал!.. – разочарованно пробормотал Иуда.

– Мы его спросили, – продолжал Нафанаил, – что произошло и не требуется ли помощь…

– Ну и, конечно, ты вылечил пса, – усмехнулся Иуда.

– Легче исцелить пса, чем иного льва, – отмахнулся Нафанаил и продолжил: – И вот что он нам рассказал:

Он – одинокий человек, и уже несколько лет его дом стережет большой пес. Сегодня мужчина подумал, что пес его уже старый и плохо ему служит, поэтому решил утопить старого пса, а себе взять молодого. Повел он пса к реке, посадил в лодку и отплыл на середину реки, где глубже. Тут он выбросил пса в реку, а сам повернул к берегу. Увидев, что пес не собирается тонуть, а плывет за лодкой следом, он с силою ударил пса веслом по голове, чтобы оглушить его, но вдруг сам потерял равновесие и упал за борт лодки, а лодку подхватило течение. Мужчина не умеет плавать. Первые мгновения он барахтался в воде, кричал о помощи, но понял, что это конец и смиренно отдался реке. Теряя сознание, он почувствовал, что кто-то схватил его за рукав одежды и тащит куда-то. Очнулся он на берегу, а рядом сидел его старый пес, только что спасший ему жизнь.

– История интересная, – равнодушно пробормотал Иуда. – Ну и что?

– Я поражен силой любви этого пса. Хозяин его предал, хотел убить, – мол, старый стал, плохо служит ему, – даже окровавил псу голову, а пес его спас. Редкий человек способен на такую любовь, – ответил Нафанаил.

– Какая там любовь? – отмахнулся Иуда. – Обыкновенная глупая собачья преданность. Собаку бьешь, а она тебе руку лижет. Животные глупые и не способны на чувства.

– К сожалению, многие люди не способны на чувства, – сказал со своего места Филипп. – Вот где были чувства этого хозяина, когда он решился на такое да еще и исполнил? Я тоже думаю, что псом двигала любовь, а не преданность раба. Животные – создания Божьи, и они достойны нашего уважения. В данном случае животное оказалось морально выше человека. Еще великий философ Платон говорил, что «нельзя допускать, чтоб птицы и звери имели нравственное превосходство перед людьми». Вот так он пристыдил людей. Так что человеку есть над чем задуматься и над чем работать.

– Снова Платон, – устало-презрительно проговорил Иуда. – Конечно, он ведь тоже грек, как и ты.

– А ты, Искариот, имеешь что-то против эллинов? – ласково спросил Филипп.

Иуда одним беглым взглядом окинул мощную фигуру грека-ученика, рассчитал мгновенно, насколько милостив к его лицу будет кулак Филиппа, и благоразумно отступил:

– Я говорю, что каждый поддержит своего земляка, – промямлил Иуда. – Чувство родины – сильное чувство.

– Я с тобой согласен, – понимающе улыбнулся Филипп.

– А я не согласен, – вдруг сказал Симон Кананит. – Не согласен, что редко какой человек способен на такую любовь. Человек создан по подобию Божьему, а значит, каждый человек способен на сильную любовь. Другое дело, что человек забывает об этом Великом Подобии, ленится понять Бога и довериться Ему; для многих людей сейчас князь мира сего понятнее, а для чувства трудиться нужно. Животные, как дети, живут в полном доверии к Богу, поэтому и кажутся нам нравственно выше нас. Вот, Искариот, я говорил тебе о любви, много раз повторяя слово «ближний». Помнишь, как Учитель нам объяснял, кто такой ближний, когда Он рассказал нам притчу о добром самарянине? А у тебя, видно, ближний тот, кто иудей, а остальные люди – дальние. Да, я был зелотом, видел рядом с собой людей, словно обезумевших от проливаемой крови, – им было мало крови. Они требовали еще и раздражались, когда не было кого убивать. Я зарекся убивать даже римлян. И овода не убью, который из меня будет кровь сосать, а вежливо его отстраню. Для меня теперь все ближние, потому что все хорошие, просто несчастные – они Истины не знают.

– Твое право, – уклончиво сказал Иуда, немного помолчав.

– Тот, кто стал свободным из-за знания, – из-за любви раб тех, кто еще не смог подняться до свободы знания, – сказал Филипп.

Иуда с удивлением посмотрел на Филиппа, но скоро его взгляд стал презрительным.

«Значит, власть и любовь – одно, а любовь – это рабство? Тот, кто владеет Истиной, тот раб тех, кто не знает Истины, то есть тех, кто недостоин. Нет, тут что-то не так, ибо получается, что царь – раб недостойных. Софизм, как говорят греки, – думал Иуда. – Какие же тайные слова Он им наговорил, что они смеют так рассуждать?»

Иуда увидел шедших по каменной, аккуратно подметенной дорожке сада Иисуса и Закхея. Они шли рядом и беседовали. Ревность уколола Иуду. Если бы Иисус поговорил с ним, Иудой, наедине…

Но когда Иисус и Закхей приблизились к террасе, Иуда едва подавил в себе желание броситься наутек; ему захотелось как-то стушеваться, стать незаметнее. Он взглянул на Иисуса и теперь его бросило в жар, – Иисус задумчиво смотрел на Иуду. Затем Он отвернулся для того, чтобы что-то ответить Нафанаилу.

Подошли другие ученики и все вошли в трапезную, где по распоряжению Закхея уже был накрыт стол к ужину. Во время ужина Иуда еще раз поймал на себе взгляд Учителя. «Что это? – думал Иуда. – В гляделки мы с Ним играем, что ли? Может, Он готовит меня к какому-то важному разговору? Может, и я дождался тайного слова?»

Для кого на вечерней беседе говорил эти слова Иисус?

«Кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит инде, тот вор и разбойник. Входящий дверью есть пастырь овцам: ему придверник отворяет, и овцы слушают голоса его, и он зовет своих овец по имени и выводит их. И когда выведет своих овец, идет перед ними, а овцы за ним идут, потому что знают голос его. За чужим же не идут, а бегут от него, потому что не знают чужого голоса.

Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется, и войдет и выйдет, и пажить найдет. Я есмь пастырь добрый: и знаю Моих, и Мои знают Меня. Есть у меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привесть, и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь».

Чать вторая. Катастрофа. Выход

Глава 15. Гора Фавор

Милая их сердцам Галилея встретила Иисуса и Его учеников бушующей зеленью своих долин и холмов, и стали стираться в их памяти каменистые пыльные дороги Иудеи и Самарии. Много чего было. Но запомнилось им одно забавное приключение, взволновавшее учеников. Случилось это, когда Иисус и Его ученики, выйдя из Иерихона, где их порадовал своей верой начальник мытарей Закхей, направились через пустынное место в Самарию. Из зарослей, мимо которых проходили они, неожиданно вышла на тропинку львица. Может быть, она сбежала из римского цирка, а может, где-то неподалеку развлекались охотой римские аристократы. В глазах львицы сверкнула ярость, а морда ее была испачкана чьей-то кровью. Ученики, по правде сказать, струхнули, растерялись и отступили на шаг, не зная, что им делать. Но тут выступил вперед Петр.

– Позволь, Господи, я придушу ее своими руками.

Иисус взглянул на Петра, и Петр понял этот взгляд и, смутившись, отступил.

– Не бойтесь, – сказал ученикам Иисус. – Она не причинит вам зла.

Затем Он обернулся к львице и сказал ей:

– Я помогу тебе. Веди.

И тут только ученики увидели, что никакой ярости в глазах львицы не было, и она глядела на Иисуса, как преданная собака смотрит на своего хозяина. Львица повернулась и вошла в заросли. Иисус последовал за ней. Ученики немного постояли и тоже прошли в заросли вслед за Учителем. Они увидели, что на примятой, обрызганной бурой кровью, траве лежал окровавленный мертвый львенок-подросток, пронзенный стрелой. Львица обнюхала свое мертвое дитя и тоскливо поглядела в очи Иисуса. Он присел, сломал кончик стрелы и вынул ее из тела. Затем провел рукой от головы львенка до его хвоста, и ученики увидели, что кровь на его шерсти исчезла, львенок пошевелился, открыл глаза и поднялся на слабые еще, дрожащие толстенькие лапки. Львица лизнула своим широким розовым языком руку Иисуса, а затем стала облизывать свое ожившее дитя. Так их и оставили – мать и дитя, и пошли дальше по дороге в Самарию.

Теперь же, когда они шли уже по Галилее, ученики припомнили этот случай и немного посмеялись над Петром, который хотел тогда сразиться со львицей, чтобы защитить Учителя.

У подножия горы Фавор Иисус остановился.

– Скажите, – обратился Иисус к ученикам, – за кого люди почитают Меня, Сына Человеческого?

Ответил за всех Иоанн:

– Я слышал: что одни почитают Тебя за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию или одного из пророков.

– А вы за кого почитаете Меня?

– Ты – Христос, Сын Бога Живого, – прогремел басом Петр.

– Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий в Небесах. И Я говорю тебе, ты – Петр, [Иисус дал прозвищу Симон Ионина новое значение. – В.Б.] и на этом камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. Я дам тебе ключи Царства Небесного. И что свяжешь на земле, то будет связано на Небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на Небесах. Но о том, что Я – Христос, никому не говорите. Скоро тот день, когда тайное стает явным. Будьте готовы и истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем.

И поняли ученики, что уже скоро, может быть, лет через двадцать-тридцать, начнется Великое Преображение Земли, которое обещал им Иисус.

Уже к вечеру ученики также поняли, что их целью и была гора Фавор. Но Иисус не торопился что-либо им объяснять, и ученики ждали. Так прошло шесть дней. В эти дни они не проповедовали, не исцеляли, и редко сообщались с другими людьми. Иисус часто удалялся от них, чтобы побыть наедине, и ученики были предоставлены самим себе. Петр и Филипп нередко состязались в силе, но когда им это надоедало, то они шли в ближайшее селение, где можно было достать хорошего старого виноградного вина. Все остальные занимались кто чем, а часто попросту скучали или говорили между собой ни о чем.

– Мне кажется, – говорил, например, Фома, – что финики в Наине намного вкуснее, чем в Даврафе. – Кивал он головой в сторону горы Фавор, давая понять, что там, за горой, есть город Давраф.

– Ты в Тивериаде, вероятно, не был, вот где финики самые вкусные, – отвечал, например, Иаков Зеведеев…

И так далее.

А вот Иуда не находил себе места. От скуки и оттого, что он не видел теперь Иисуса, он ни с того ни с сего подружился с Фомой, и они стали вместе ходить за провизией. Но это еще ничего. Осторожный с учениками Иуда вдруг совершил ужасную глупость, в которой и упрекал себя: он поссорился с отроком Иоанном Зеведеевым. А случилось это так:

Иоанн был самым юным из учеников, но считал себя взрослым, и поэтому иногда позволял себе несколько резковатые выпады по отношению к другим ученикам. Но все ему прощали эти выходки, списывая такое поведение на его возраст. Ведь все были отроками. А Иуду это задело. Однажды они возлежали на траве и ужинали. Иоанн резко ворвался в разговор Иуды и Фомы и даже сумел сделать Иуде замечание, несдержанно и при всех. Иуда отвернулся и сделал вид, что не считает Иоанна достойным его ответа. В душе же решил проучить «мальчишку» наедине. Улучив минуту, когда Иоанн был один, он подошел к нему и сказал:

– Послушай меня, отрок, негоже встревать во взрослый разговор, в котором ты ничего не понимаешь. Ты в таком возрасте, что тебя еще, как младенца, можно по одному месту шлепать.

Сказал и хотел уже уйти, решив, что он достаточно обидел Иоанна. И действительно, черные глаза Иоанна обиженно блеснули и в них вспыхнул гнев.

– Я такой же ученик, как и другие, и имею право свое слово сказать, несмотря на мой возраст. И тебе, Искариот, придется считаться и со мной, как и с другими.

Иуда обернулся и взглянул на Иоанна. Красота Иоанна вдруг резанула по сердцу Иуды. Как уже было сказано, Иуда любил красоту и уважал ее, но не такую, которой обладал отрок Иоанн. В общем, все ученики Иисусовы были, как на подбор, статны и красивы. Но особенными красавчиками считались Нафанаил и Иоанн Зеведеев. Но если первый обладал милой красотой, на которой отдыхал утомленный глаз и которая самому обладателю обходилась в жизни дорого и была в тягость, поскольку именно такие красавцы почему-то были неудачливы в личной жизни и часто оставались сами с разбитыми сердцами, то у Иоанна была иная красота – живая, пылкая, задорная, броская, волнующая и, если можно так сказать, уже уверенная в себе, несмотря на еще нежный возраст Иоанна; красота, которая, если к ней добавить хорошую обеспеченность, разбивала много женских сердец и которая давала ее обладателю много преимуществ в жизни, как в личной, так и по линии карьеры. Иуда решил не просто обидеть Иоанна, а даже унизить его.

– Благодари Бога, что ты из избранных и Иисус позвал тебя. Судьба капризна, и ты мог стать рабом в римском доме. А ты знаешь, что делают в Риме с такими красивыми, но бедными мальчиками твоего возраста? Вдруг бы тебя заметил не Иисус, а какой-нибудь богатый римлянин?

Иоанн весь вспыхнул от этих слов, он чувствовал, что краснеет, и злился не столько на Иуду, так обидевшего его, сколько на себя за то, что он молод и не может еще управлять своими чувствами. Дрожащими губами, плохо сдерживая гнев, но стараясь говорить гордо и насмешливо, он ответил:

– То, о чем ты, Искариот, говоришь, меня не касается. Я не «бедный мальчик», мой отец Зеведей – хозяин многих лодок; к тому же, я не язычник, я иудейской веры, а Писании сказано, что это мерзость перед Богом. Римляне уважают нашу веру.

Иуда тихо засмеялся.

– Если бы все соблюдали законы да оглядывались на всякое там уважение, то в мире не было бы преступников. Тем более, что ты не иудей, а галилеянин.

– Я твои слова о богатом римлянине тебе запомню.

Иуде вдруг стало смешно.

– Запомни, мальчик, запомни. Пока римляне на нашей земле, всякое может случится с такими… красавчиками.

Иуда, договорив эту фразу, снова почувствовал приступ злобы, поэтому решил оборвать этот странный разговор и поторопился уйти от Иоанна. Иуда уже жалел о своей несдержанности, о том, что позволил себе связаться «с этим младенцем».

У Иуды остался осадок от этой глупой ссоры и на следующий день; и когда они с Фомой шли рядом по извилистой тропинке в долину, где виднелось какое-то небольшое селение, Иуда еще хмурился, морщился и плевался.

– Ты слышал, что об Иисусе сказал Петр? – вдруг спросил Иуда у Фомы.

– Ты о том, что Иисус – Христос, Сын Бога Живого? – сказал Фома.

– Об этом я тебя и спрашиваю. Ты всегда такой задумчивый. О чем ты думаешь?

– О чем и все.

– Но ты, именно ты, о чем думаешь? – допытывался Иуда. – Ты, вероятно, уже и позабыл, о чем я тебя спросил.

– Нет, не позабыл, – ответил Фома.

– А я задал тебе два вопроса, – Иуда насмешливо посмотрел в серые глаза Фомы. Но Фома невозмутимо выдержал этот взгляд.

– Тебе по порядку ответить? – серьезно спросил Фома.

– Сделай милость, не томи.

– Я слышал то, что сказал Петр, и он сказал правду. Вот об этом я и думаю.

– А как ты знаешь, что Петр сказал правду?

Иуда остановился. Остановился и Фома.

– Потому что его слова подтвердил Иисус.

– Но Иисус это сказал Сам о Себе. И ты веришь Иисусу? Скажи, Фома.

– Иуда, я иногда тебя не понимаю, – сказал Фома, и стал рассматривать Иуду, словно видел его впервые.

– Иногда? Значит, в основном понимаешь?

Фома не ответил и пошел дальше по тропинке. Иуда нагнал его.

– Вот что, Фома, ты никогда не поймешь, что у меня здесь. – Иуда странно поглядел на Фому и ударил себя несколько раз крепким, жилистым кулаком по открытой, поросшей рыжим волосом груди: – И тебе я этого не скажу, слышишь?

Фома даже отступил на шаг назад и беззлобно, так как сердиться совсем не умел, задумчиво смотрел на взволнованного Иуду. Тот, когда горячился, очень размахивал руками, что завораживало, и жесты его были резкими, энергичными. Рыжие брови чуть приподнимались у основания и чуть сходились над переносицей, возле внешних уголков глаз собирались мелкие морщинки, нижние веки вздувались, глаза чуть прищуривались и метали зеленые искры, причем смотрели с такой болью, словно Иуде наступили на мозоль, а верхняя тонкая губа болезненно змеилась. Наглядевшись на Иуду, Фома произнес с некоторым удивлением:

– Ты никогда раньше так не говорил!..

– Так ты веришь Иисусу? – грозно спросил его Иуда.

Фома молчал.

Иуда схватил Фому за плечо и в бешенстве прошептал ему в ухо:

– Веришь?..

– Ты сумасшедший, – сказал Фома и оттолкнул руку Иуды. – Конечно, верю.

– Точно веришь? – уточнил Иуда.

– Точно, – серьезно ответил Фома.

– Верь, Фома, верь, – вдруг усталым и тихим голосом сказал Иуда. – Пошли, чего стоишь? – И сам пошел дальше, не оглядываясь и не заботясь о том, идет ли за ним Фома. А Фома шел и размышлял о странностях Иуды.

– Жаль, что ты так молод, Фома.

– Что ты сказал, Иуда? Я не расслышал.

– Ты хотел бы съесть мяса? – вдруг спросил Иуда.

– А разве можно есть живых? – спросил Фома.

– Зачем есть живых? Их можно убить и съесть уже мертвыми… Пасху ты ешь, Фома?

– Когда-то ел. А теперь, когда мы с Иисусом, мы поняли, что всё живое создал Бог, и животные наши братья. Их есть нельзя.

– Неужели вы в праздник пасхи не ели козленка?

– Нет, не ели… Но ты же, Иуда, на пасху уже был с нами. Ты сам видел, что мы не ели козленка.

Иуда усмехнулся.

– Вот видишь, – загадочно сказал Иуда и поднял палец кверху. – Значит, только с Иисусом ты понял, что всё живое создал Бог. А до Иисуса что ты думал? Что всё живое создал дьявол? Поэтому и ел козленка на праздник? Я тебя правильно понял, Фома?

– Ты, Иуда, странно мыслишь, – отметил Фома.

– Это оттого, что я долго не ел мяса.

Фома молчал, и Иуда продолжил:

– Что мы будем есть вечером?

– Как обычно: хлеб, плоды и вино. Еще нужно достать меду.

– Тогда пойдем в то нижнее селение.

Вечером того дня ученики ужинали молча. Иисуса с ними все еще не было: Он молился на горе.

На следующий день Иисус взял с Собой троих учеников: Петра, Иакова и Иоанна Зеведеевых, и они пошли на гору. Все остальные ученики остались внизу, у подножия Фавор. Иуда завистливо смотрел вслед ученикам, ушедшим с Иисусом. Он не замечал прохлады раннего утра, не зяб, как другие. Он стоял неподвижно и думал о том, почему же Иисус его не взял с Собою, разве он, Иуда, не всю свою кровь до капли готов пролить за Него, разве не он всю свою жизнь ждал Его и верил.

– Ты сказал неправду, Иуда, – вдруг подошел к нему Фома. – Ты сказал, что Иисус Сам о Себе говорил, что Он – Христос. Но об этом свидетельствует Отец наш Небесный и Он открыл правду Петру. Учитель лишь подтвердил слова Петра.

– Что? – очнулся Иуда и с недоумением поглядел на серьезного спокойного Фому. Потом он понял и кривая усмешка показалась на его тонких губах, а обычно серые глаза его сверкнули зеленью.

– И это ты, Фома, столько думал о том, что мне ответить?

Тем временем Иисус и ученики достигли вершины горы. Иисус обернулся к ученикам, и они увидели, что лик Его посветлел и стал подобен полуденному летнему солнцу, а Его голубой хитон стал такой белизны, какую и не встретишь на земле. Ни Петр, ни Иаков, ни Иоанн не могли и после объяснить своих чувств в эту великую минуту. Небо задрожало и поплыло, и рядом с Иисусом в вышине они увидели двух мужей. Никто не говорил им об этом, но почему-то они знали, что эти мужи – Илия и Моисей. Иисус разговаривал с ними на каком-то непонятном языке. Только это дошло до сознания учеников. Вдруг белое облако осенило их и в сердцах своих они услышали слова: «Это Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение. Его слушайте». Ноги их сами подогнулись, и они упали на землю…

Невозможно, немыслимо передать человеческими словами разговор небожителей дословно. Можно лишь попытаться определить смысл его. На земном языке разговор Иисуса с великими мужами был таков:

– Воля демона государственности Иудеи уже полностью подчинена воле черного исполина – сатаны Земли. Поэтому на земле среди вождей еврейства Ты, Господи, можешь встретить только убийц Своих. Демоны других государственностей тоже восстали и активно помогают Иудее. Черный исполин лично наблюдает за ходом событий, он попросил помощи у Люцифера – великого демона Вселенной, – сказал Моисей.

– Что можно сделать, друзья Сердца Моего? – спросил их Иисус.

– Силы наших братьев истощены, – сказал Илия. – Сил Света Земли не хватает, чтобы сдерживать натиски демонов из преисподних. Твоя, Господи, Миссия может оборваться в любую минуту. Ты знаешь, Господи, что Отец наш Небесный даровал всем нам свободу выбора, и поэтому Он не может сковать волю демонов, которые, к сожалению, стали таковыми, когда предали Отца своего и нашего.

– Итак, у Меня нет времени, – сказал Иисус. – Мне нужно еще хотя бы четыре десятка лет земной жизни, чтобы подготовить Свою плоть к трансформе и на глазах мира вознестись на небо, как Я обещал многим. Только так Я могу победить закон смерти и освободить от него людей, затем животных и растения. А теперь Мне и Самому придется умереть. Вот почему Мне тревожно было в последние дни… Я могу отдалить час Моей смерти?

– Господи, берегись Иерусалима. – Это были последние слова Илии.

Небо замкнулось.

– Встаньте и не бойтесь, – сказал Иисус ученикам, всё еще лежавшим на земле.

Иисус уже был прежним, таким, каким Его знали ученики. Петр, Иаков и Иоанн были молоды и не искушены, они и не заметили тени печали в лике Иисуса.

– Господи! – восторженно вскричал Петр. – Хорошо нам здесь было. Если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илие.

– Никому не говорите, что здесь видели, пока Сын Человеческий не воскреснет из мертвых, – сказал Иисус и пошел по узкой тропинке вниз.

Ученики тогда не поняли этих слов. Ведь Учитель много раз говорил им, что Он не умрет, а вознесется на небо через много лет, да и они, как Его ученики, не вкусят смерти, а вскоре и все люди не будут знать ее, ибо изменятся законы на земле. Для этого и пришел Христос на землю. Они лишь поняли одно: что говорить о том, что они видели на вершине горы Фавор, никому не следует.

Ученики догнали Учителя и Иоанн спросил:

– А вдруг кто-нибудь из селения фаворского видел то, что видели мы?

– Никто, кроме вас, этого не видел.

– Учитель, почему книжники говорят, что Илия должен прийти прежде Тебя? – спросил Иаков.

– Правда, Илия должен прийти прежде и устроить всё, – ответил Иисус. – И Я говорю вам, что Илия уже пришел, но не узнали его, а поступили с ним, как хотели, так и Сын Человеческий пострадает от них.

Во второй раз Иисус сказал ученикам о Своей печали, но и теперь они не услышали Его. Сейчас им было хорошо, как всем ученикам, которые дали верный ответ учителю своему: ведь они поняли, что Илия, которого они только что видели, – это Иоанн Креститель. «Да, воскресение, – думал Иисус, спускаясь с учениками с горы Фавор. – К этой трансформе Я буду готов только через год. Тогда будет возможно и вознесение, но уже не на глазах всего мира. И закон смерти еще будет долго царить на этой земле. Но только так Я смогу хотя бы что-нибудь сделать для этого несчастного мира. Один год нужно избегать Иерусалима».