Здравствуй, сынок

Очнулась под утро. С тревогой посмотрела на дочь и отлегло от сердца. Личико светлое, спокойное, без каких-либо признаков горячки. «Ну, всё! – подумала. – Минула лихоманка! Теперь на поправку пойдёт!». Протянула руку проверить температуру, и тут же отдёрнула. Обожглась будто. Не от горячки обожглась, от холода ледяного. Не поняла поначалу, что это значит, хотела ещё раз проверить, но смелости не хватило. Прижала руку к груди и непонимающе уставилась на дочь. А что здесь непонятного? Засох аленький цветочек. Ещё вчера обильно орошал материнское сердце бесконечной любовью и лаской, а тут в одночасье и засох. Вырвал кто-то безжалостный из жизни этой навеки. Смерть! Пришла и не спросила! И никогда не спрашивала! Смерть – это тоже часть жизни! Как только родится человек, в ту же секунду и начинает готовиться к смерти. Не думает только никто об этом. Всякому кажется, что не про него это. Страшно, потому что!

Семёныч смог приехать только на следующий день. Всё село хоронило. Слёз, да причитаний было столько, что даже у сдержанных на эмоции мужиков дух порой перехватывало. Орать хотелось от такой вопиющей несправедливости, от непонимания – за что?! Крушить хотелось всё, или башкой об стену. Еле сдержал себя.

Вот так и остались они с одним Серёжкой. А больше детей не случилось. После смерти дочери и так немногословная Ирина ещё больше замкнулась в себе, взяла на руки, как младенца, это горе, да так и носила его до самой смерти. Может поэтому сын и прилепился, как банный листочек, к отцу, и как только тот появлялся дома, ни на шаг не отступал, хвостиком повсюду следуя за ним. Чувствовал отстранённость матери, хотя смерть переживал, наверное, острее всех в семье.

Так и стали они жить втроём. Шло время. Сергей закончил школу, поработал в леспромхозе водителем два года, да ушёл в армию. Служить пришлось на Ямале, а после службы, приехав на побывку домой, спустя две недели отправился обратно, теперь уже на работу. Ещё до увольнения договорился с нефтяниками. Родители препятствовать не стали, так как к тому времени началась та самая, не ко сну помянута будет, перестройка, а по сути, разрушение страны. Появились проблемы с работой, а с зарплатами тем более. Закружили «чёрные вороны» ненасытной стаей над Родиной, да начали её разграбление, бросив народ на произвол судьбы. А что хотели? Бога растоптать хотели? Ну, попытались! Храмы поразграбили, да поразрушили, священников да монахов поубивали, да в тюрьмы заточили, и что? Совесть убить хотели? Больше семидесяти лет добивались этого и что? Что хотели, то и получили! А как получили, как ввергнулись в нищету и отчаяние, так сразу о Боге и вспомнили. Неужели и это никаким уроком не послужит?

Какое-то время ещё работа была, и повезло Александру с Ириной – едва успели на пенсию выйти, как приказал леспромхоз, что называется, долго жить. И, как от стихийного бедствия, побежали люди, кто куда мог. А что оставалось делать, если ты никому не нужен? Что может быть печальней и огорчительней свободы? Это пока не понимаешь, что она на самом деле из себя представляет, кажется, что нет ничего прекрасней и желанней, а, как приходит, так и спрятаться от ужаса хочется, да некуда. Всюду тебя достанет. На то она и свобода!

Глава 3

Вернувшись, Семёныч, несмотря на изрядно выстывший дом, печку растапливать не стал. Тоже по привычке. Запас дров был велик – года на полтора с гаком, но раз и навсегда заведённая бережливость не вызывала никаких сомнений в том, что надо делать сначала, а что потом. А сначала надо было позавтракать. Налил воды в электрический чайник, включил, достал краюху хлеба, брусок масла, да принялся готовить бутерброды. Всё неспешно, с толком и расстановкой. Размеренность жизни навсегда вычеркнула из числа привычек суетливость и вечную спешку, присущую городским жителям. Позавтракав, сполоснул большой чайный бокал, поставил на место, и только потом принялся за растопку печки: выгреб в жестяной тазик вчерашнюю золу, наложил заранее приготовленную с вечера щепу, проложив её берестой, и чиркнул спичкой. Огонь занялся моментально. Весело заплясал и тут же повеяло теплом. Очень любил Семёныч это мгновение, когда кажется, что вместе с вспыхнувшим огнём, начинается какая-то новая страница в его жизни, обязательно сулящая что-то хорошее и радостное. Подождав, пока разгорится щепа, открыл печную дверцу и заложил печь берёзовыми поленьями. На дрова старался заготавливать именно берёзу, потому как жару от неё несравнимо больше, нежели от ели или сосны.

Тепло стало мало-помалу распространяться по дому. Почувствовав это, Семёныч ещё больше открыл печную заслонку, чтобы усилить приток воздуха. Потом принялся наводить порядок: подмёл полы, протёр пыль, да решил навести порядок на полке с книгами. Там же лежала большая картонная коробка с документами, письмами и фотографиями. Поставил коробку на стол, и присел. Притомился что-то. Не те уже годы, и здоровье не то. Бездумно открыл коробку и стал перебирать аккуратно сложенные пачки – письма и фотографии. Вот они вместе на первомайской демонстрации в Петрозаводске. Передовиков леспромхоза направили в столицу для награждения в Кареллеспроме. В их числе и Александр оказался. Всей семьёй поехали. После награждения почётной грамотой и вручения премии решили сфотографироваться. Зашли в фотоателье, и фотограф запечатлел их радостные молодые лица. И дети – такие, будто живые. И жена – молодая ещё, удивительно родная и близкая. От фотографии, а может и от воспоминаний, даже тепло какое-то идёт. Умилился Семёныч, вспоминая эту поездку, даже слеза накатила. А вот Серёжка, годика два. Уцепился ручонкой за мамкину юбку, смеётся, под неё залезть норовит. И жена смеётся, сдерживая малыша. А вот из армии. Мужик. Серьёзный и металл во взгляде. А вот с невестой. Беременная уже, а ещё не поженились. Хорошо помнил Семёныч, какое письмо отправил сыну. Громы и молнии! Вот после этого письма и перестал Серёжка писать. «Может не стоило так строго?» – до сих пор корил себя старик. А, с другой стороны, как ещё надо было? Это где ж это видано, чтобы невеста уже на сносях, а они не расписаны. Побалуются и разбегутся в разные стороны? И что будет с внуком? Не такому он учил сына! И отец его такому никогда не учил! И дед! Натворил дел – будь мужиком! Держи ответ! А то пошла мода беспризорщину плодить! Вспомнил, опять пропустил эти чувства через себя, и затрепыхалось сердечко, забилось тремолой, сначала колокольчиком, а потом уж набатом. Потемнело в глазах, аж дыханье спёрло. Еле успокоился, да начал дальше копаться. Вытащил всё, что было. Один маленький целлофановый пакетик на дне остался. Никогда не обращал на него внимания. Лежит себе и лежит. А тут решил посмотреть, что там. Может и ненужное вовсе. Чего место зря занимать? Развернул, а внутри какая-то вчетверо сложенная бумажка. Достал, расправил, и понял, что это телеграмма. Хотел прочитать, но не осилил, буквы сливались. Сходил за очками. Висели теперь на стене на цепочке после того, как сослепу сел на них, да сломал. Одел очки, разгладил ладонью бумагу и принялся читать вслух: «Ваш сын, Бойко Сергей Александрович скоропостижно скончался 11.07. 2001. Похороны 14. 07. 2001. Приносим свои соболезнования. Администрация.». Прочитал и не поверил: «О ком это они?» Вроде бы всё ясно, куда уж ясней, а сердце никак не хотело принимать. И ум не хотел. Что же они такое пишут? Всё ещё не веря, что это правда, схватил бумажку и побежал к соседке. Может с ума сошёл на старости-то лет? Совсем башка перестала соображать?

Ворвался в дом, глаза на выкате, дрожащую руку с бумажкой протягивает, тычет пальцем, мычит что-то, но никак не может сказать что-то членораздельное. Николаевна даже испугалась поначалу, а потом, сообразив, забрала бумагу и стала читать. Теперь наступила и её очередь удивляться. Непонимающе подняла испуганные глаза на Семёныча, вновь прочитала, и отшатнулась, будто горе волной накатило.

– Да что ж это такое? – с ужасом произнесла она, посмотрела на дрожащего всем телом соседа, и испугалась уже за него.

– Ну-ка, присядь давай! – схватила его за плечи и усадила к столу. Села сама и стала перечитывать телеграмму.

– Когда Иру похоронили, помнишь? – спросила она.

– Как же не помню? Аккурат на Сергия Радонежского и похоронили, – 18 июля.

– А в больнице она сколько полежала?

– С неделю, наверное. Я-то на делянке был. Как сообщили, что у неё инсульт, так сразу и приехал. Дней, наверное, пять в больнице дежурил, пока не померла.

– Ты вспоминай, давай, вспоминай! Может она тебе что-нибудь в больнице сказать хотела?

– Да что здесь вспоминать-то? Плакала только. Лежит, глаза открытые, не моргает даже, а слёзы текут и текут. Я тогда подумал, что так оно при инсульте и бывает. Платком вытирал, да и всё. А так, может и хотела, да что могла? Паралич ведь! Она как бревно была. Перед самой смертью только и отпустило. Вот тогда и сказала мне последние слова про Серёжку.

– Понятно, – кивнула головой Николаевна.

– Что тебе понятно? – взъярился Семёныч.

– Ты тогда на делянке был. Так?

– Ну, так!

– Значит телеграмму она получила, когда тебя не было дома. Так?

– Наверно.

– Да что ж, наверно, если ты на делянке был!

– И что?

– Ну, как что? Сын умер, тебе не сообщить, на похороны не успеть! Представляешь её состояние? Вот инсульт и шарахнул.

– А тебе-то почему не сказала? Дружили ведь вроде?

– А я почём знаю? – недоуменно пожала плечами Николаевна. – Может не успела просто? Почтальон-то с утра приезжал, а у нас летний лагерь в школе. Я тогда там была, а когда пришла, её уже инсульт разбил, поэтому и не успела ничего сказать. Она ведь до вечера так в параличе и пролежала, пока скорая не забрала. И слёзы. Слушай, а я ведь тоже помню эти слёзы. Всё текли и текли.

– Завтра поеду с Федькой в район! – несмотря на дрожащие руки, твёрдо сказал старик.

– Зачем это? Без тебя не справятся?

– Веньке хочу позвонить. Я ведь ни на одно письмо так и не ответил. Всё собирался-собирался, да так и не сподобился. Обида мешала. Венька пишет, а сын – нет. А тут вон оно как получается. Ох, дурень ты старый! – горестно воскликнул Семёныч. – Ох, и дурень! Венька ведь мне фотографию внука прислал. Александром назвали. Вот и выходит, что растёт где-то на земле мой прямой потомок и тёзка, а я вместо того, чтобы хоть раз его увидеть, губы, как сопля малая, надул. Ох, и дурень!

– Телефон-то знаешь?

– Да, знаю! – кивнул Семёныч. – Писал он.

– Съезди, конечно. А то нехорошо как-то получается. Вроде как от внука отказался.

– Да, уж! Чего ж тут хорошего? Ты к Моисеевым сходи, скажи, что поедем, а то у меня сил не хватит.

– Домой-то дойдёшь? Иль помочь?

– Доковыляю! – с трудом поднимаясь, отмахнулся старик. Забрал телеграмму и пошёл домой.

Уехали затемно, с самого раннего утра, чтобы успеть продать, да к вечеру вернуться. Добирались больше трёх часов, но к началу торговли успели одними из первых. Поставили складной столик, и разложили сыр. Моисеевы стали ожидать покупателей, а старик пошёл звонить. Переговорив с Вениамином, узнал, как погиб сын. Вахтовка в провал угодила. Одиннадцать человек в машине было. Все остались живы, кроме него. Что ж тут поделаешь? На всё воля Божья! Пошёл в сберкассу и снял с книжки все деньги. Много денег. Сыр распродали к обеду. Ещё час закупали всё необходимое к весне, и тронулись обратно. Вернулись, как и планировали, к вечеру. Устали, конечно, но Семёныч потребовал, чтобы все собрались у него. Отказаться было невозможно, потому как поминки, а поминки, это тебе не день рождения. Не придёшь, на всю жизнь осадок. Посидели часа два, погоревали, повспоминали недолгую жизнь усопшего, да разошлись. Единственная странность, на которую не могли не обратить внимания немногочисленные гости, заключалась в самом Семёныче. Посветлел он как-то. Ликом посветлел. И взгляд посветлел. Лучился прямо.

На следующее утро, не дождавшись в обычное время ежедневного ведра молока, Николаевна решила сходить к соседу. Да и Зорька, нет-нет да и заголосит. Двери не закрывали – не от кого прятаться. Зашла без стука и увидела соседа, лежащего в постели.

– Выходной, что ли, решил устроить? – сердито спросила она.

Старик улыбнулся и еле слышно произнёс:

– Присядь-ка рядом Наташа. Трудно мне громко говорить.

– Заболел? – спросила соседка, присаживаясь на табуретку рядом с кроватью.

– Помираю я, – ещё тише сказал Семёныч и улыбнулся.

– С чего это вдруг решил помирать?

– Не я решил – Господь! Всё я узнал в этой жизни, что надо было, вот и пришёл конец. А пока не знал, Господь и не отпускал.

– Что узнал-то?

– В чём смысл жизни понял, Наташа!

– Ну, и в чём он?

– Сын от меня не отказался! Не предал! Значит и я свою жизнь прожил не зря. В этом и есть смысл! Я там деньги на столе оставил. Венька с внуком приедет, обещал, передашь. Да доверенность на тебя. На внука дом перепишешь. Может и вернутся когда-нибудь в родовое гнездо, – голос старика всё слабел и слабел, но улыбка так и не сходила с его уст.

– Ну, здравствуй, сынок, – совсем неслышно прошептал он, и так с улыбкой и умер.

В оформление обложки использована фотография Austin Wade с сайта: https://unsplash.com/t/fashion по лицензии ССО.