Уроки жизни

Вернувшись со службы и обнаружив меня сидящим на лавке рядом с Варой, Игорь несомненно удивился, но акцентировать на этом внимание не стал. Обед на ферму обычно привозили из монастыря, но на этот раз он принёс его с собой. Мы пообедали и началось знакомство с обитателями большого хозяйства, и обязанностями, которые на меня возлагались. Ничего страшного и невыполнимого в них не было: почистить коровник и курятник, собрать яйца, выпустить кур во двор и накормить живность. Особых умений это не требовало, хоть я этим никогда и не занимался, а вот подоить корову… . Такими навыками я, конечно, не обладал, и опасался, что не справлюсь. Да и побаивался я их, коров этих, если честно сказать. Тем более после рассказа Игоря о том, что они, оказывается, могут не только бодаться, но и лягаться. Вот уж не ожидал от этих с виду мирных животных такой агрессивности. Но и это не самое главное. Главная задача хорошего дояра состоит в том, чтобы выдоить корову до самого конца, ибо, если в вымени останется молоко, корова может заболеть маститом. То есть, оставшееся молоко затвердеет, и это приведёт не только к уменьшению надоя, но и к болезни, которая может закончиться гибелью самой коровы. Так что первое время я только наблюдал за тем, как доит Игорь и слушал его наставления.

Так и началась наша жизнь на ферме. Назвать её унылой и однообразной язык не поворачивается, поскольку, кроме перечисленных выше дел, были и ещё обязанности, которые возлагались на нас. Каждую неделю надо было, например, топить баню, в которой мылась братия. То же себе задача не из простых. Это с первого взгляда – набросал дров, да и дело в шляпе, но не тут-то было. И здесь есть секреты, которые обязательно должен знать банщик, чтобы люди не только хорошо пропарились, но и не угорели. Во всяком деле нужна наука, которую я познавал с удовольствием, а, иногда, и с удивлением. Рядом с фермой протекала большая река, впадавшая в Белое море. Можно было в свободное от работы время порыбачить, что мой начальник и учитель делал почти ежедневно, и разнообразил наше меню. Я же в это время, как подсобный рабочий, занимался хозяйством.

Со временем наша жизнь приобрела какую-то упорядоченность, даже некое подобие гармонии. Каждый занимался своим делом, не перекладывая его на плечи другого. Такое и в голову не приходило. Скорее хотелось помочь, если Игорь что-то не успевал сделать. То же самое происходило и в наших взаимоотношениях. Никто друг другу в душу не лез, с расспросами и нравоучениями не навязывался, поэтому недомолвок, споров ни о чём, и внутренней неприязни не было и в помине. «Разве такое бывает?» – спросите вы. Бывает! Не всегда, конечно, даже если учесть, что это монастырь, и отношения между людьми здесь значительно отличаются от мирских. И там порой встречается несогласие и неприязнь между насельниками, но это – наследие мирской жизни, от которой в монастыре стараются всеми силами избавиться. Здесь лишь духовник имеет право «ковыряться» в твоей душе, и, как искусный мастер, исправлять твои духовные немощи и предупреждать новые неполадки. Признаюсь, что, оказавшись на ферме, впервые столкнулся с таким умиротворением души и очень боялся его нарушить. Я просто работал, убирал навоз, доил коров, кормил животных и молился. И, хотя не осознавал этого, был тогда просто счастлив. Без дворцов, без денег, без красивых женщин, без какой-либо славы, успешной карьеры, всеобщего признание и восхищения. В общем, без всего того, что в нынешнем понимании считается обязательным атрибутом успешной и счастливой жизни.

Глава 4

Наши откровения начались с простого вопроса Игоря:

– Тебя-то как сюда занесло? – неожиданно спросил он во время переборки огромной кучи картофеля.

– Потерялся, – не задумываясь ответил я.

– В смысле?

– В прямом. В жизни потерялся. Всегда хотел понять, в чём её смысл, зачем живу, а тут вдруг однажды осознал, что мне на это наплевать, и испугался. Даже не знаю чего. Того, что в семье никакой любви и взаимопонимания? Того, что потерял интерес абсолютно ко всему на свете? Того, что для меня всё то, что Господь определил как смертный грех, стало естественным образом жизни? Равнодушия ко всему и ко всем? Не знаю. Вопросов, на которые у меня не было ответов, огромное количество, но, скорее всего, испугался пустоты, – немного подумав, ответил я.

– Какой пустоты? – не понял Игорь.

– Той, что внутри, а особенно той, что впереди! Я её даже физически ощущал. Боялся её до жути! До умопомешательства! Просто не знал, как от неё убежать, поэтому и пришёл.

– А почему в монастырь?

– Тоже не знаю. Понимал, что надо что-то делать, иначе кердык. На край света сбежал бы, а почему в монастырь, не знаю. Будто кто-то меня подтолкнул. И не хотел, вроде бы, и в мыслях не было, а пришёл. Странно, конечно, но может это и есть Божья Воля?

– И не сомневайся! Всё в точности, как у меня, – сразу же откликнулся Игорь, и начал свой длинный и невесёлый рассказ:

– Я тоже в жизни потерялся. Кстати говоря, здесь в основном именно такие потеряшки. Тех, кто пришёл в монастырь, изначально стремясь посвятить жизнь служению Богу, единицы. Вот и я из заблудших. До сих пор не могу ответить себе на вопрос, почему Господь выбрал именно нас. Вот я, например. Вроде бы ничего особенного во мне нет – ни подвигов не совершал, ни особых талантов за собой тоже не замечал, но почему-то оказался здесь. Причины какие-то, несомненно, есть, но я о них ничего не знаю. Ломал себе голову ломал, да и плюнул. Какая разница, в конце концов? Да и опасно, мне кажется, такое знание. Не просто же так это случилось. Узнаю, почему меня Господь сюда привёл, возгоржусь и конец моему покою.

Почему разрушилась моя жизнь, не пойму. Раньше этот вопрос меня очень мучал. Никого винить в этом даже не думал, тем более себя. Очень странно всё получилось. Пьяницей никогда не был, а тем более наркоманом. Азартными играми не увлекался, преступлений не совершал. В общем чего-то такого из ряда вон выходящего в моей жизни не было. Жил, как все нормальные люди. В школе учился хорошо, закончил исторический факультет, проработал четыре года в школе. Женился на однокласснице, и, как только родился первенец, пришлось из школы уйти. Стало не хватать денег. Выучился на сварщика, а затем экскаваторщика и подался к нефтяникам. Понятно, что вахта надолго отрывала от семьи, но зарплата перекрывала все неудобства. Главное, чтобы семья не нуждалась. На том мы с женой и порешили. Тем более человек она по характеру решительная, и её эти не очень длительные разлуки не пугали. Да и родители, если что, рядом были. Так мы и жили. Через два года родилась дочь, а ещё через два купили трёхкомнатную квартиру. Маткапитал, да накопили. Даже ипотеку брать не пришлось. К такому образу жизни привыкли, так как месяц отдыха между каждой вахтой можно было полностью посвящать семье. В общем, трудно было желать чего-то ещё. Дом полный любви и достатка. Все неурядицы начались с отъездом на очередную вахту. Примерно через неделю вызывает меня начальник участка и сообщает, что под колёсами машины погибла дочь, и мне следует срочно лететь домой, чтобы успеть на похороны. А тут непогода зарядила. Наладилась только к концу вахты. То есть, я на три недели опоздал на похороны. Понятно, что не по моей вине не смог похоронить дочь, но жена почему-то стала именно в этом упрекать меня. Очевидная несправедливость, но никакие аргументы на неё не действовали. Упёрлась, как баран, и всё тут. Да и сама она очень изменилась. До этого была спокойной и сдержанной, а после превратилась в постоянно всем недовольного вечно брюзжащего человека. Угодить ей было невозможно. Причём, что самое странное, в наших постоянных спорах и ругани, центральное место занимал упрёк в том, что не приехал на похороны, хотя она прекрасно знала, что я не в силах был что-то изменить. А о том, что дочь погибла по её недосмотру, как-то и не вспоминала совсем. Они улицу переходили по пешеходному переходу. Жена на секунду отвлеклась на сына, а дочь по какой-то причине бросилась перебегать проезжую часть, по которой шёл автомобильный поток. Понятное дело, затормозить не успели. Скорая приехала быстро, но спасти не смогли. С этого и начались наши злоключения. Будто сломалось что-то в нашей семье. Мне кажется, в душе жена понимала, что виновата, но признаться даже самой себе почему-то не могла, и именно эта раздвоенность мучала её. И к психиатру обращались, и к священнику – ничего не помогало. Никого не слушала. Мало того, она сына почему-то невзлюбила. Видно, и на него часть вины переложила. Мол, если бы не отвлёк, так ничего бы и не случилось. Вот так мы и прожили до очередной вахты. Я поначалу хотел уволиться, чтобы постоянно быть рядом, но родители уговорили не делать этого. Обещали не бросать её наедине с горем. В общем уехал я, а когда приехал, узнал, что Ирина, жена, стала выпивать, хотя раньше не пила вообще. Не до беспамятства, но выпивала постоянно, и это уже испугало по-настоящему. Стоило завести разговор об этом, как она становилась совершенно невменяемой, начинала обвинять меня во всех грехах и бедах человеческих, и ничего не хотела слышать по этому поводу. Утверждала, что родители просто не любят её, поэтому и наговаривают. В общем, не разговоры у нас получались, а оправдания и обвинения, которые обязательно заканчивались истерикой и слезами. У меня не было сомнений в том, что родители говорили правду, поэтому наблюдал за ней в течение всего отпуска, и ни разу не заметил, чтобы она притронулась к бутылке. Это, конечно, успокоило, но обстановка в семье была угнетающей. Вроде бы и рядом была жена, а вроде бы и не было её вовсе. Всё время сидела в кресле в спальне, смотрела в окно и ничего не делала. Просто сидела и молчала. И готовить приходилось самому, и стирать, и убирать. И спать стали раздельно. И, знаешь, мне иногда казалось, (прости меня, Господи за такие мысли) что было бы намного легче, если бы её не существовало вообще. Негатив от её присутствия был такой, что я ощущал его физически, поэтому старался уходить из дома – либо гулять с сыном, либо шёл с ним к родителям. Постепенно общаться перестали вообще. Я не интересовался её настроением, не требовал внимания ни к себе, ни к сыну, не заставлял ни готовить, ни стирать, ни наводить порядок в квартире. Сын, кстати говоря, очень быстро понял, что матери не нужен, и не подходил к ней вообще. Так постепенно и пришло решение сменить место работы. Думал надо просто быть рядом, перетерпеть и всё наладится. Время всё лечит. Написал заявление, но от меня потребовали отработать ещё одну вахту, пока не найдут замену. Деваться было некуда, и я согласился. Попросил родителей присмотреть за внуком и женой, и, хотя очень нехорошее предчувствие было, всё-таки уехал. Вот в этом и была моя главная ошибка. Не надо было оставлять жену в таком состоянии одну, а я….Но кто же знал, что всё так закончится? – опустив голову, тихо произнёс Игорь. Помолчал несколько минут в раздумьи и продолжил:

– До сих пор не могу понять, почему дальнейшие события в точности повторили первые. Теперь-то знаю, что случайностей не бывает, но тогда не мог найти себе места, пытаясь разгадать эту загадку. Ровно через неделю, день в день, вызывает начальник участка. Прихожу, а он сидит за столом, уставился в пол и молчит.

– Зачем вызывал, Сергеич? – спрашиваю, а он, молча, протягивает мне телефонограмму. Беру и глазам не верю: «Просим уведомить Желтова Игоря Семёновича о трагической гибели его семьи – жены, Ирины Владимировны и сына, Аркадия. Похороны назначены на 19 февраля сего года. Наши соболезнования.». Раз пять перечитал, и только тогда до меня начало доходить, что произошло. Чуть с ума не сошёл. Сколько в кабинете выл, не помню. Как собака! Влезло что-то в меня безжалостное и нескончаемое, и начало рвать изнутри. Воем, наверное, хотел выплеснуть из себя это, и не мог. Кончилось тем, что он силком заставил меня выпить стакан спирта. Только после этого немного пришёл в себя и начал хоть что-то соображать. И вновь повторилось тоже самое. Надо на похороны, а тут опять метели. Всё, как в первый раз. Понимаешь? В общем, запил я. Так-то там сухой закон, но были запасы спирта для разных нужд, и медицинских, и технических. В общем, видя в каком я состоянии, не пожалел начальник спирта. Дней пять без сна и отдыха спиртом боль глушил, пока не обессилел совсем и не свалился. Двое суток проспал, а проснулся почему-то без всякой боли. Не то чтобы совсем, но, что называется, отлегло. И похмелья никакого. Будто и не пил вовсе. Ну, что делать? Погода так и не наладилась, и я вернулся на работу. Невмоготу было сидеть в комнате наедине со своими мыслями. Закончилась вахта, и погода наладилась. Вместе с ребятами полетел домой. Они тогда сильно меня, кстати говоря, поддержали, да и начальник прогулы оформлять не стал, так что всю зарплату я получил сполна. В общем лечу домой. Да только не я уже это был, и даже не кто-то другой, а что-то другое. И не человек уже, а тело, без души и сердца. Каменюка какая-то. Все смыслы и желания во мне, как волной, смыло. Весь будто заспиртованный внутри, как в Кунсткамере. Таким и приехал. К себе не пошёл. Что там делать? К родителям. Они мне всё и рассказали. Через несколько дней после отъезда приходит жена с сыном, а они смотрят на неё и нарадоваться не могут. Прежняя Ирина! Даже лучше, чем была! Прямо светится! Будто нашла что-то такое, что отпустило её. Да…. Знали бы, что нашла… В общем, успокоились они, расслабились, а жена через три-четыре дня уложила вечером сына к себе в постель, включила газ, сама легла рядом и накрылась одеялом. Так они и заснули вечным сном. Вот такая история. Мать рассказывает, ревёт белугой, остановиться не может. А отец лет на двадцать постарел. Усох весь как-то сразу, сгорбился, молчит, взгляд пустой. В общем, сам понимаешь, обстановка та ещё. Съездили с батей на кладбище. Могилы рядом. Поправил, что мог, да тут же решил памятник поставить. Настоящий. Как журавли у Гамзатова. Памятник такой есть, знаешь? – посмотрел на меня Игорь.

После моего кивка продолжил:

– С деньгами проблем не было. Расчёт должен был получить, да надумал квартиру продать. Жить там не хотел, да и зачем мне одному трёхкомнатная? Думал пока у родителей перекантоваться, а дальше видно будет. В общем, сделал всё, как задумал. На памятник денег уйма ушла, да мне наплевать было. Пока этим занимался, дома почти не бывал, а как только поставил, дела и закончились. Пришёл как-то в конце апреля или в начале мая на кладбище, водки принёс, закуски немудрённой, сел за столик, помянул, да и задумался: «Вот жили себе люди – жена, дети. Ничего плохого никому не делали, и вдруг раз – и нет их на этом свете. Забрал Господь. За что? Почему? Ну, и где ж здесь Его справедливость? А самый главный вопрос: что же дальше?». И не знаю, что. Нет ответа. Ни на один из вопросов. Пустота кругом. И страшно стало. Понимаешь? И душа ни к чему не лежит. Абсолютно! И такая безнадёга меня вдруг охватила, такая, знаешь, мгла беспросветная, что заплакал. Даже не знаю от чего – то ли их жалко было, то ли себя, то ли всех вместе. И до такой степени этот свет стал мне не мил, жизнь эта постылая и бессмысленная, что хоть сейчас в петлю. Просидел до самого вечера, и вдруг подумалось мне, что это и есть мой дом, и здесь и надо жить. До самой смерти! К родителям и не думал возвращаться. Слёзы постоянные, умирающий отец – настолько опостылело, что ненависть стала просыпаться. К родителям! Представляешь, что в душе творилось? Себя жалко, детей, жену, а на родных отца и мать наплевать. Это ж безумие какое-то! Но что я тогда соображал? В общем поехал домой, собрал вещи, родителям соврал, что вернулся на работу и уезжаю на вахту, деньги все забрал (много ещё оставалось) и ушёл. Захватил спальник, заехал в магазин, закупился водкой и продуктами, да вернулся на кладбище.

Глава 5

Участок на кладбище большой был. Всё-таки три могилы рядом. Столик соорудил, две скамейки. И для спальника места было достаточно. Так что я об этом не беспокоился, а о том, что дальше будет и не думал вовсе. Как будет, так и будет.

В общем поставил рюкзак, спальник на землю кинул, достал водку, пару огурцов солёных, хлеба, стаканчик разовый, да уселся поминать. А сумерки уже наступили. Только выпил, слышу голос за спиной: «Ты чего, мил человек, припозднился так?». Оборачиваюсь – мужик неопределённых лет. Явно не из благополучных. Да мне всё равно. Лишь бы душа живая рядом была. Пригласил помянуть жену и детей. Налил, выпили, закурили. Сидим так и молчим. Я молчу, и он молчит. И не тягостно почему-то мне было от такого молчания. Просто сидели и каждый о своём молчал, и другому не мешал. И почему-то хорошо было. Так сидели, выпивали и молчали, пока водка не закончилась.

– Уходить отсюда надо, – сказал вдруг мужик.

– Почему? – поинтересовался я.

– Сейчас обход будет. Увидят тебя, вызовут полицию, а там … сам понимаешь….

– А почему только меня?

– Дак, меня-то знают. Живу я здесь. За кладбищем сразу. А ты – чужак. Станут проверять, что за гусь, всю душу вытрясут, а, если деньги есть, то без копейки оставят. Защитники наши…. От всего защищают. Особенно от денег.

– Я здесь решил остаться жить, – воспротивился я, – со своими детьми и женой.

– Странный ты, человек! И желание у тебя странное! – воскликнул мужик. – Да кому какая разница, что у тебя в душе и что ты решил? Заметут и вякнуть не успеешь! Пойдём, говорю! А от своих ты и так недалеко будешь. Каждый день можешь тут сидеть, пока не надоест. А вечером, лучше уходить. Не ты ж первый такой?

Немного подумав, согласился. Перспектива вступить в непосредственный контакт с работниками полиции меня никак не устраивала, хотя я лично от них ничего плохого не видел, и, взяв рюкзак и спальник, пошёл вслед за мужиком.

– Тебя как зовут? – спросил я.

– Михаил Степанычем! – отозвался мужик. – Раньше звали. Сейчас – Михеем!

– Лет тебе для Михея как-то многовато.

– Лет-то многовато, да положение моё не то, чтобы привередничать! И ещё – у нас каждый сам по себе.

– То есть?

– Кормить тебя никто у нас не будет. И делиться тоже. У нас здесь свобода. Никто никому ничего не должен! Что насобираешь, тем и живёшь! Ясно? Один день – густо, другой – пусто!

– Дак ты не один?

– Одному плохо, – вздохнул Михей, – тяжко. И так никому не нужен, а коли один, то и вовсе мрак. И поговорить не с кем. Да я, вообще-то, с женой. Нас с квартирой обманули, вот здесь и поселились. Соцработниками представились. Опоили чем-то, дак мы с Настей документы и подписали. Оказывается, дарственную. С нотариусом приходили. Всё чин чином. Одна шайка, короче. Пытались потом что-то доказать, дак у нас даже заявление в полиции не приняли. Вот такая у нас власть, мать её за ногу. За литр водки, считай, трёхкомнатную в центре отдали.

– А власть-то здесь причём?

– А разбираться никто не захотел. Все они одним миром мазаны, Игорь!

– А имя-то моё откуда знаешь?

– Дети-то твои похоронены?

– Ну, да.

– Оттуда и знаю.

– Понятно, – догадался я.

Добравшись до конца кладбища, Михей пролез в дырку в ограде. Я последовал за ним. Метров через тридцать среди густого кустарника показалось полуразрушенное довольно большое кирпичное одноэтажное строение – ни окон, ни дверей. То ли разграбили, то ли и не ставили вовсе – одни провалы. Штукатурка на стенах давно обвалилась, но неприятие это не вызывало. Кладбище ведь. Будто не только людей здесь хоронят, но и здания. Зашли внутрь, и в конце длинного коридора Игорь увидел полоску света. Туда и направились. Подойдя к единственной железной двери во всём здании, Михей, по-хозяйски, открыл. Неяркий свет одиноко горевшей электрической лампочки освещал просторное помещение. Оконных проёмов не было. Посредине стоял довольно приличного вида стол, пять разнокалиберных стульев, а вдоль стен – каталки, на каких мертвецов возят. На некоторых были затрапезные матрасы. За столом сидели два мужика и играли в шахматы. Никто внимания на нас не обратил. Всего в комнате, кроме меня и Михея, было шесть человек. Пять мужчин и одна очень пожилая женщина, жена Михея, которая сидела прямо под лампочкой и что-то зашивала. Одеты все были, кто во что горазд, но более-менее опрятно. В углу стоял кулер с водой. Вдоль стен три электронагревателя довольно приличного вида.

– Это – Игорь, – представил меня Михей, ни к кому конкретно не обращаясь. – С нами будет жить.

Интереса это сообщение ни у кого не вызвало. Понимая, что надо как-то «вливаться» в коллектив, я развязал рюкзак, достал оставшийся литр водки и всю имеющуюся еду, и выложил на стол. Шахматная партия тут же завершилась. Жена Михея отложила в сторону штопку, и принялась накрывать на стол. Невесть откуда появилось несколько тарелок, алюминиевых кружек и вилок. Неожиданный праздник разбудил в этих потухших людях интерес к жизни. Мой, явно не вписывавшийся в принятые каноны, поступок разбудил в их сознании какое-то давно забытое чувство человеческой сопричастности. Михей, взявший на себя роль тамады, разлил водку, истово перекрестил стол и себя, со словами: «Дай, Бог!» опрокинул в рот кружку. Остальные молча последовали его примеру. Выпив, стали закусывать. Еды было не так много, но вполне достаточно, чтобы не стесняться, но мои новые сотоварищи по большей части только занюхивали и откладывали закуску на потом. Сказывалась, видимо, привычка на всём экономить. Всё это происходило в полном молчании. Михей, со словами: «Чего тут тянуть?», открыл вторую бутылку и разлил водку. Теперь, не дожидаясь команды, выпили сразу. Выпили и понемногу закусили. Жена Михея тут же начала убирать еду со стола и складывать в большой целлофановый пакет. Глядя на неё, я неожиданно для самого себя спросил:

– Зачем вы еду убираете?

– Про запас, – без тени сомнения ответила старушка.

– Не надо ничего складывать про запас. Я предлагаю изменить ваше правило «каждый за себя». Я никогда так не жил, и согласиться с этим не могу. Так труднее выжить, да и, мне кажется, делает из нас нелюдей.

– Горя мало хлебнул, потому и предлагаешь. Бывает по несколько дней жрать нечего. И чё? Надыбал немного жратвы и на всех делить? – с недоверием спросил седоватый мужик с недобрым лицом.

– Это и предлагаю. Лучше всем вместе голодать, чем совершенно оскотиниться, – резко ответил я. – Да и в ближайшее время голод никому не грозит. Шиковать не обещаю, но голодными сидеть не будете.

– Ты что ли накормишь? – продолжил седой.

– Да! – ответил я. – Сразу скажу, что у меня есть немного денег, и рассчитывал я только на себя, но, коль такое дело, от вас их утаивать не буду. Всё будет поровну. И, если кому-то вдруг взбредёт в голову украсть эти деньги, то прежде подумайте, что украдёте не только у меня, но и у своих товарищей. И ещё запомните – деньги уходят, а дела остаются. Как хорошие, так и плохие.

– Насчёт этого не беспокойся. У нас с этим строго. Был у нас один такой, дак мы его выгнали. Замёрз потом где-то этой зимой. Из-за куска колбасы замёрз, – успокоил Михей.

– Ну, и лады, – успокоился я. И тени сомнения почему-то не было, что обманут. Нутром чувствовал. Вроде и люди, опустившиеся на самое дно, а честности в них куда больше, чем во многих снаружи лощённых праведников.

В общем, поселился я там, да как решил, так и жил. Договорились по очереди заниматься хозяйством. Дежурному с утра выдавал деньги на продукты, а сам уходил к могилам жены и детей. И нисколько не жалел о том, что сделал. О родителях почему-то даже не вспоминал. Понемногу познакомился со всеми – и с кладбищенскими работниками, и с участковым. Поначалу недоверие было, но со временем привыкли, и не докучали. Так и жили. Днём – с семьёй, а вечером – в новом пристанище. Условия там, конечно, не шик, но главное – вода и электричество были. Это, оказывается, здание старого морга. Оборудование и мебель забрали, а свет и воду отключить позабыли. Ну, ты ж знаешь, как у нас. Раздолбаи кругом и рядом, особенно в начальстве. Но это раздолбайство нас очень выручало. У Михея руки «золотыми» оказались. По его просьбе электронагреватели с помоек натаскали. Из десятка неисправных, сделал три работающих, тем и спасались от холода. А помещение, в котором жили, оказалось бывшей мертвецкой. Холодильники там с трупами стояли. Холодильники вместе с трупами, понятное дело, в новый морг забрали, а на их месте поселились новые мертвецы, только живые ещё. Да…. Чего я там только не наслушался! Волосы дыбом порой вставали от человеческой жестокости и несправедливости. Но больше всего меня поражала даже не сама людская жестокость и подлость, а то смирение, с которым они всё это рассказывали. Такое с ними творили, что любой, мне кажется, должен был бы отомстить. Просто обязан! А они – нет! Рассказывали так, будто и не с ними это происходило. Месяца три так прошло. Слушал я, слушал, и задумывался всё больше и больше: «А что ж я тут делаю?». А главное: «Зачем делаю?». И так меня эти вопросы начали мучать, что не вытерпел я и однажды попросил кладбищенского священника поговорить со мной. Мы уже волей-неволей начали здороваться, так как я почти каждый день с ним сталкивался. Он меня не трогал, ожидая, видимо, когда я сам к нему обращусь. Так оно и произошло. Всего один разговор, а он мне всю душу перевернул. Я ведь крещённый был, а в храме, наверное, два-три раза за всю жизнь был, поэтому о самой Вере ничего не знал вообще. В общем, рассказал я ему свою историю, а он меня и спрашивает: