скачать книгу бесплатно
«– А как вам показался Савинков?
– Хулиган.
Я запротестовал. Савинков мне показался могучим, кряжистым человеком с сильной волей. Недаром он был столько лет во Франции, он истинный тип французского революционера».
Хулиган? Это глупое и неверное определение. Савинков был борцом за новую Россию. Временное правительство назначило его комиссаром 8-й армии, затем комиссаром Юго-Западного фронта. Чернов называл Савинкова главнокомандующим, но Савинков не уговаривал, а прямо призывал продолжать войну до победного конца.
Генерал Антон Деникин отмечал, что Савинков «составлял исключение» среди комиссаров, «знал законы борьбы», «более твердо, чем другие, вел борьбу с дезорганизацией армии». «Сильный, жесткий, чуждый каких бы то ни было сдерживающих начал “условной морали”; презирающий и Временное правительство, и Керенского; поддерживающий правительство, но готовый каждую минуту смести его, – он видел в Корнилове лишь орудие борьбы для достижения сильной революционной власти, в которой ему должно было принадлежать первенствующее значение» (А. Деникин. Очерки русской смуты. Февраль – сентябрь 1917).
Вот таким видели Савинкова его политические оппоненты. Уинстон Черчилль, лично знавший Бориса Савинкова, дал ему место в своей книге с выразительным заглавием «Великие современники». Савинков, писал Черчилль, сочетал в себе «мудрость государственного деятеля, качества полководца, отвагу героя и стойкость мученика». Судя по дальнейшим событиям, британский премьер несколько завысил оценку Савинкова. Может быть, именно «государственной мудрости» и не хватало Борису Викторовичу, а может быть, мудрость не смогла переломить, переиграть ситуацию в России, ибо слишком много игроков село за карточный стол, чтобы выиграть большую ставку, сорвать куш под названием «Россия».
В «Черных тетрадях» 1917 года проницательная Зинаида Гиппиус писала о трех главных фигурах 1917-го (а победителем вышел четвертый – Ленин!): Керенский, Корнилов, Савинков.
«Керенский. Человек не очень большой, очень горячий, искренний… Человек громадной, но чисто женской интуиции – интуиции мгновения. Слабость его также вполне женская. Его взметнуло вверх. И там ослепило… бессмысленные и беспорядочные прыжки. Направо-налево. Туда-сюда…»
«Корнилов. Это – солдат. Больше ничего. И есть у него только одно: Россия. Все равно какая. Какая выйдет. Какой может быть. Лишь бы была… Он верил, что Керенский любит Россию так же, как он, Корнилов…»
«Теперь третье лицо: Савинков. Умный, личник до само-божества, безмерно честолюбивый, но это уже другое, чисто мужское честолюбие. Вообще это только мужская натура, до такой степени, что в нем для политика чересчур много прямой гордости и мало интриганства…»
Октябрьскую революцию Савинков встретил враждебно, считая, что «Октябрьский переворот не более как захват власти горстью людей, возможный только благодаря слабости и неразумению Керенского». Савинков пытался освободить осажденный Зимний дворец, однако защищать Временное правительство отказался.
События менялись мгновенно, и в их итоге Савинков оказался на Дону, где вошел в состав Донского гражданского совета, сотрудничал с Добровольческой армией. Впоследствии на допросе свою позицию объяснял так: «Один бороться не мог. В эсеров не верил, потому что видел полную их растерянность, полное их безволие, отсутствие мужества. Кто же боролся? Один Корнилов. И я пошел к Корнилову».
А далее агония белых. В феврале 1918 года Савинков прибыл в Москву и организовал Союз защиты Родины и Свободы. Союз ставил целью свержение Советской власти, установление военной диктатуры, приглашение союзников, продолжение войны с Германией. Но в конце мая заговор был раскрыт. Тогда Савинков попытался организовать мятеж в Ярославле, и снова неудача. Какое-то время он находился в отряде Владимира Каппеля. А затем Директорией с военной миссией был отправлен во Францию доставать деньги на борьбу с Советами.
Краткий роман с Польшей
В биографическом словаре «Политические деятели России. 1917» (1993) сказано: «В антисоветских эмигрантских кругах Савинков играл ведущую роль, пользовался доверием и поддержкой враждебных Советской России политических деятелей Франции, Польши, Чехословакии и других стран. Во время Советско-польской войны в 1920 был председателем Русского политического комитета, участвовал в подготовке на территории Польши антисоветских отрядов под командованием Станислава Булак-Балаховича, совершавших оттуда рейды на советскую территорию. Один из таких рейдов лег в основу “панихиды по белому движению” – повести “Конь вороной” (Париж, 1923)».
В 1920 году Польша рассматривалась как передовой редут, который препятствовал распространению большевизма в Европе. Военная помощь Англии и Франции, по мнению Савинкова, давала уникальную возможность для продолжения антибольшевистской борьбы. Польский лидер Юзеф Пилсудский сделал ставку на Савинкова. В дневнике от 19 июля 1927 года Дмитрий Философов записывал:
«Спасение России от безбожников стало нашим священным долгом. Одна-единственная мысль преобразовалась в стержень нашего существования – мысль об уничтожении большевиков. Идея эта нас объединяла; через призму ее все наши мелкие разногласия и противоречия блекли и теряли значение…»
Однако в дальнейшем между Советской Россией и Польшей было заключено мирное соглашение, Русский политический комитет попал под запрет, а Савинков таким образом оказался вне закона. Польский роман закончился, так и не дав желаемого результата. В октябре 1921 года Борис Савинков был выслан из Польши.
В скитаниях по Европе
Жил в Праге, Лондоне, затем осел в Париже. Оказался в полной изоляции от русской колонии: эсеры не простили ему литературных разоблачений. И как признавался Савинков: «…я сел писать “Коня вороного”… отошел от всех дел и забился в щель». Основной сюжет – поход осенью 1920 года на Мозырь, в котором Савинков командовал 1-м полком. Савинков ярко описал кровавую бойню того времени, когда «кровь до узд конских» затопила Россию.
И все же полного затишья не было. Дважды Савинков встречался с Бенито Муссолини, тогдашним вождем молодежного итальянского фашизма, пытался у него получить поддержку в борьбе с большевизмом. Увы, Муссолини было не до России, он решал свои итальянские проблемы. К тому же на Генуэзской конференции европейские страны признали Советскую республику, и борьба с ней вроде бы закончилась. Савинков с этим никак не хотел согласиться и продолжал придерживаться тезиса «Против большевиков хоть с чертом!». Именно на этом он сошелся с маститым русским литератором Александром Амфитеатровым.
Впервые они встретились в Праге и затем активно обменивались письмами, изливая друг другу свои больные эмигрантские души. Оба – и Амфитеатров, и Савинков – сошлись на мысли о демократии как болоте, о фашизме как единственной силе, способной отстоять Европу от гибели, о воле, призванной творить чудеса, и т. п. Оба были объяты всепоглощающим стремлением вернуть небывшее, «то, чего не было», но им казалось, что все же было. В своей переписке они часто обсуждали технические вопросы, где надо нанести удар по Советам, как вооружить войска, в каком количестве они необходимы и прочее.
16 марта 1923 года Савинков писал Амфитеатрову в итальянский город Леванто из Парижа: «…пятилетний опыт антибольшевистской борьбы убедил меня в том, что освобождение России может произойти и произойдет только усилиями самого русского народа и что всякая попытка иностранной интервенции обречена заранее на неудачу. Я могу грубо ошибаться (в России до сих пор свищет такая буря, что сам черт ногу сломит), но мне кажется, что единственное, что можно, а значит, и должно делать из-за границы, заключается в посильной помощи тому революционному антибольшевистскому процессу, который происходит в России… К сожалению, большинство наших эмигрантов, царистов и нецаристов одинаково, занимаются не революционным делом, а эмигрантской политикой, иностранцы же судят о России как о развесистой клюкве…»
Савинков об эмиграции в письме от 7 июля 1923-го: «Не знаю, чего хочет Россия – республики или монархии, но знаю, что огромное большинство монархистов – люди конченые, без воли, без разума, способные только на отрицательную работу мелкого калибра: подсиживать, ловчиться, подуськивать, клевать и т. д.»
22 ноября того же года: «Бьюсь в стенку лбом. Занятие, вызывающее в Париже презрительную усмешку: “Разве можно что-либо сделать?” А я по опыту знаю, что стенки лбом прошибаются, и именно непременно лбом…»
21 декабря Савинков – Амфитеатрову: «Здесь тишь да гладь. Гурки (Владимир Гурко, политический деятель из Госсовета. – Ю.Б.) громят больше большевиков, Милюковы талейранствуют. Собираюсь уезжать. Ищу денег… Ведь работаем на нищенские гроши подписными листами в России и клянчим здесь. Клянчишь, клянчишь, ну и выклянчишь франков тысячу, да и то едва ли не с матерщиной: “Какая же теперь борьба? Теперь надо ждать”. И ждут – в кабаках. А в этих кабаках русские женщины на ролях хористок или, как говорил Г. И. Успенский, “артисток”. “Катька, очень весело вчера было?” И иногда оторопь берет: неужели работаю вот для этих всех сволочей?..»
Амфитеатров – Савинкову из Леванто, 29 февраля 1924 года: «…Плюньте Вы с высокого, но зеленого дуба на Зинаиду, Авсентьева и пр., выдающих Вам диплом на “авантюриста”, что, по-видимому, Вас огорчает и раздражает. Охота же! По-моему, попрекать русского политического деятеля авантюризмом в переживаемое время значит выдавать расписку в собственной глупости и тупости. Было бы побольше “авантюристов”, так Троцкий не командовал бы Красной армией, Каменев и пр. не сидел бы в Кремле…»
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
