скачать книгу бесплатно
– Ну, что вы, – смутился Мизгирёв, – знать всё невозможно… Я увлекаюсь греческой мифологией в ней есть три сестры, три богини мщения – Алекто – непрощающая, Мегера – завистница и Тисифона – мстящая за убийство. Так вот Соня – Алекто. Она никому ничего не прощала. Всегда последний удар за ней. Петр трудно жил. – Владислав Иванович большими пальцами принялся трамбовать табак от краёв чаши к центру. – Соня жаждала подчинения от всех.
– И от вас? – не удержался Исайчев
– От меня нет! Моя особа оказалась ей не по зубам. Я абсолютно самостоятельная единица. Однажды Софья упустила возможность поставить меня в зависимость от себя, – Мизгирёв пососал мундштук трубки, проверяя тягу. Михаил понял – ритуал подготовки к курению завершён. Владислав Иванович поднёс зажжённую спичку к чаше, удерживая огонь над поверхностью табака, начал водить его по кругу, делая короткие и лёгкие попыхивания. – Я живу с их семьёй, но в своей четверти дома. Выкупил её у них.
– Выкупили? За деньги? – Михаил изумлённо взглянул на собеседника.
– Петр после смерти моей жены, его матери, пригласил к себе. Хвалынь хороший городок, нам с Тасей в нём было уютно. Она ушла и стало плохо. Я принял приглашение с условием, что любая четвертина в их доме моя, кроме их спален, конечно. – Владислав Иванович медленно посасывал трубку и также медленно будто вспоминая, продолжил говорить. – Продал дом, хозяйство, сложил всё с прошлыми накоплениями, а их было немало, и всю сумму отдал невестке. Она думала недолго, согласилась. Деньги вложила в свой бензиновый бизнес. Пётр не возражал…
– Он у вас единственный наследник?
– Нет! – резко бросил Мизгирёв, – у меня есть ещё сын, но он носит не мою фамилию и теперь живёт не в этом городе, даже в другой стране. Видимся редко. Моей помощи не принимает. Пётр о нём не знает. Владик не хочет.
– Владик – так зовут вашего второго?
– Владик… – кивнул Мизгирёв. – Мы раньше всё вместе жили в Хвалыне, а потом разъехались… мой грех…
– Владислав Иванович, вы деньги невестке просто так отдали или по письменному договору, – уточнил Михаил.
– По договору, конечно. К тому времени я уже выяснил с кем имею дело.
– Насколько мне известно, – поспешил внести ясность Исайчев, – супруги Мизгирёвы долгое время жили в Исландии. Приехали недавно.
– Да. – Подтвердил Владислав Иванович, – больше двух лет назад.
– Когда вы успели понять, что собой представляет ваша невестка? Разве вы жили с ней до их отъезда в Исландию?
Мизгирёв попыхтел трубкой, прикрыл большим пальцем трубочную камеру, и раскурив угасающий табак, продолжил:
– По письмам. Петя писал часто. Скучал. Вероятно, чувствовал себя одиноко. Видели бы вы эти письма! Тася после них дня два приходила в себя от ярости. Они подвергались жёсткой цензуре. Софья беззастенчиво вычёркивала всё, что ей не нравилось. Тася как-то позвонила, сделала невестке замечание. На что та без тени смущения ответила: «О себе он может писать всё. О том, что здесь происходит – выборочно. Обо мне – ничего. Без обид! Это моя жизнь!»
– Жёстко!
– Жёстко! И я, памятуя об этом, решил себя обезопасить, купил пространство в собственность. Она поняла, что промахнулась, когда однажды сделала мне замечание – я вошёл в общий зал без стука. Невестка возмутилась. Я в манере присущей ей разъяснил, что в свою четвёртую часть помещения могу входить без стука, когда хочу и как хочу. Она уважала принципы. Поняла, что нежных чувств я к ней не питаю, решила не связываться.
– У вас часто бывали конфликты?
– Их не было. Мы притирались друг к другу недолго. Сразу поняли, кто чего стоит и, и поняв, дальше жили в параллельных вселенных не пересекаясь.
– Как Софья относилась к мужу?
– К мужу? – Мизгирёв болезненно поморщился, – Пётр был женат на ней. Она замужем за Петром не была. Знаете, как она его звала? Мизирёв!
– Как? – переспросил Исайчев.
– Мизирёв, без буквы «г». Понимаете от какого слова производное? А любила Софья одного человека – Игната Островского, Леля.
– Может быть, причина её поступка в этом – все годы Соня страдала и, наконец, решила оборвать?
– Нет, нет! – резко взмахнул рукой Владислав Иванович, – Любовь к Игнату закончилась с его жизнью. Мне кажется, за несколько месяцев до гибели Леля, Софья ненавидела его. Он ведь прогнал её от себя. Жениться собирался на другой девушке…, не успел…, погиб!
– Вы вчера сказали, его убили. Что там за история?
– Пётр сказал вам, что перед отъездом в Исландию интересовался о «деле Игната» и его известили будто оно закрыто, как несчастный случай. Это не совсем так. Я тоже наводил справки через своих знакомых: Игнат не рассчитал затяжной прыжок, парашют не успел раскрыться полностью. Парень разбился. Такова официальная версия.
– Вы с ней не согласны?
– Те, кто был на поле, говорили, что над Игнатом появился белый язык. Купол наполнился воздухом и сразу обмяк, как проткнутый мяч. В этом деле много нечёткого, а где смутно, там затёрта цель, которая оправдывает средства…
Исайчев записал в блокноте: «Гибель Игната Островского???»
Подождав, когда Михаил закончит писать, Мизгирёв добавил:
– Только не думайте, что у меня есть версии. Просто мы с Петром об этом много говорили и чем больше говорили, тем больше сомнений возникало по поводу несчастного случая. Сын очень страдал… но, знаете, в конечном счёте получил дурак то, о чём раньше и мечтать не мог.
– Владислав Иванович, почему решили рассказать ВСЁ это? Ваш сын близкий вам человек?
Мизгирёв привстал с кресла, попросил:
– Можно немного похожу? Спина затекла. Она у меня простужена в зимних рыбалках.
Михаил кивнул.
Получив молчаливое согласие, Мизгирёв пошёл мелкими шажками по кабинету, вглядываясь в название книг на полках, шевеля губами, раздумывая.
– Почему явился без сына? Тяжёлый вопрос. Близкие ли мы люди? Ещё тяжелее… На первый отвечу так: воспоминания Петра о жене могут исказить ваше восприятие произошедшего. Пётр Соню видит совсем по-иному, чем я. Она для него существо. Вы знаете определение существа – это объект, обладающий свойством восприятия окружающего мира. Может быть, реальным, то есть живым организмом, или вымышленным. Так вот для Петра Соня придуманный объект, наделённый иными отличными от действительности чертами. Мне в данный период важно, чтобы вы ответили: почему она это сделала? Для той Сони, что знаю я это поступок более чем странный. Для него у неё должны быть архисерьёзные причины, безвыходные… А для Петиной Сони хватило бы лёгкого эмоционального толчка.
– Может быть, что-то с бизнесом? – предположил Исайчев.
– Да ну что вы? – воскликнул Мизгирёв. – Бизнес был игрушкой от скуки. Если бы требовали обстоятельства, она отказалась от него с лёгкостью. Вены резать? Нет!
– Может быть, любовь?
– Любовь? – Владислав Иванович слегка присвистнул, – Она даже из-за Игната вены не резала… Вся Хвалынь гудела о её неземной любви. Бабы на завалинках плакали. Игната осуждали: ай-я-яй, какая девчонка по нему сохнет, а он от неё шарахается… Ничего, пережила и после его гибели очень быстро замуж за моего олуха выскочила… В Исландию с ним укатила, успокоилась… В общем-то, я пришёл сказать вам вот что, принцип Сунь-цзы-китайского стратега и мыслителя автора трактата «Искусство войны» знаете? «Идти вперёд туда, где не ждут». Причина, толкнувшая Соню, лежит где-то в этой области…
– Там, где не ждут?! Я, Владислав Иванович, уверен, что это самое «там» находится здесь в Сартове, а не в прежних местах её проживания. Оно здесь, близко, рядом, но ускользает…
Мизгирёв потоптался у вешалки, на которой висела его куртка и попросил:
– Я, наверное, пойду? – и уже сняв куртку, добавил, – бабы в Хвалыне трепались вроде она от него забеременела…, но я думаю, врут…
– Погодите! Вы не ответили на второй вопрос: насколько вы близки с сыном?
Мизгирёв усмехнулся:
– На расстоянии револьверного выстрела. Он часто не слышит, что я говорю, но намерения мои понимает. То есть мы, друг друга имеем в виду, не более… А потом… – Мизгтрёв нерешительно потоптался на месте. – Вы, наверное, поняли Пётр хронический бытовой алкоголик. Горечь жизни запивает. И ещё… – Владислав Иванович осекся.
По его виду Исайчев понял, что он решается говорить или не говорить о чём-то для него сомнительном, решил подтолкнуть собеседника:
– Вовремя не сказанные слова, иногда решают судьбу. Давайте Владислав Иванович выкладывайте, что хотите сказать.
– Знаете, Михаил Юрьевич, сам я этого не видел, но Петька говорит, что последнее время у Сони появлялись какие-то знаки от погибшего Леля. Полгода назад у неё была форменная истерика, она уверяла, что Лель прошёл мимо неё и даже помахал рукой. Правда, она в это время возлегала у бассейна, я полагаю заспала. Любила, знаете ли, рюмочку другую пропустить, вот и привиделось.
– Вы думаете глюки?
– Я думаю водка в неумеренных количествах, – поморщился Мизгирёв. – вы не полагаете, что вены себе она тоже под этим делом…
– Нет! – прервал рассуждения собеседника Исайчев, – она была совершенно трезва в этот день и судя по состоянию организма вполне адекватна.
– А записка? – неуверенно спросил Мизгирёв.
– С запиской будем разбираться. Вероятно, наша встреча не последняя. Всё, что вы сказали, очень важно. Спасибо. Зайдите к полковнику Корячку, он просил.
– Соскучился, старый рыбак, – улыбнулся Владислав Иванович, – зайду, конечно. Мы в сентябре в Хвалынь на рыбалку собираемся.
– Куда же вы теперь поедете? – поинтересовался Михаил. – Вы же там дом продали.
– Вашему начальнику и продал, – хмыкнул Мизгирёв, – то он ко мне ездил, теперь я к нему…
Когда дверь за гостем захлопнулась, Михаил вспомнил, что сказал его отец Ольге в одну из их первых встреч, когда она спросила насколько мы с ним близки, он ответил: «Мы всегда ели с Мишкой один кусок пирога.»
Исайчев снял очки и привычным движением указательного пальца помассировал переносицу:
– Отца нет уже два года, а я до сих пор оставляю ему кусочек… Ольга тоже любила батю… а он её. Ольгу надо привлекать, – подумал Михаил, – без неё в этом «женском деле» не разберусь…
Глава 5. Ёшь твою медь!
«Копилка» – это прозвище приклеилось к Ольге, жене майора Исайчева, с лёгкой руки её одноклассников и не потому, что она скаредна и бережлива, а потому что страстный нумизмат-коллекционер, и в её карманах всегда позвякивали старинные и редкие монетки на случай подвернувшегося обмена. Про монетки Ольга знала всё или почти всё. Прозвание «Копилка» понравилось Михаилу и он взял его на вооружение, произносил с особенной нежностью. Ольга тоже не осталась в долгу, одарила мужа прозвищем «Мцыри» и опять не потому, что его имя и отчество созвучно с именем и отчеством автора поэмы, а потому что он сразу проявил себя, как непреклонный и принципиальный товарищ.
Шесть лет прошло с того дня, как они впервые увидели друг друга. Тогда их беседа не ограничилась одним днём. Михаил попросил Ольгу продолжить разговор. Предложил перенести его в другое место на более поздний час. Встречу Исайчев назначил у кафе «Горячий шоколад» ещё и потому, что хотелось посмотреть, как поведёт себя строгий и, на первый взгляд, излишне суровый адвокат в неформальной обстановке. Эту мысль Михаил, подъезжая к намеченному месту в намеченное время, настойчиво прилаживал в своей голове. Потоптавшись у кафе он, увидев её, взглянул на часы, отметил – осталась одна минута.
«Молодец! – обрадовался Михаил, – идёт, как „литерный поезд“ тютелька в тютельку. Не заставляет себя ждать. Уважаю. Точность вежливость королев, а она и впрямь королева».
Ольга появилась из-за угла и лёгким шагом двигалась навстречу. Длинное шифоновое сиренево-жёлтое платье, короткая кожаная вишнёвого цвета курточка и искрящиеся на щеках ямочки делали её похожей на бабочку. Михаил залюбовался, стало хорошо и немного жутко от той мысли, что она идёт именно к нему. И только сейчас Исайчев признался себе, что вовсе не известный в городе адвокат Ольга Ленина интересовала его, а женщина Оля-Олюшка с ямочками на щеках и тёплой улыбкой на пухлых губах. Сейчас Михаилу показалось, что он ждал её не пятнадцать минут, а долго. Так долго, что начал вымерзать душой. Ждал именно её. Он не мог объяснить, что за тихие радостные чувства бродили в нём тогда, но был уверен: он, наконец, нашёл давным-давно ожидаемое, без чего жизнь кособочилась, и её надо было удерживать, как оползень.
Тогда Михаил больше не отпустил Ольгу. Она, к счастью, не противилась. Сейчас, по прошествии стольких лет, они об этом не жалеют. Ольга не лезет в дела мужа, но если он говорит ей о возникших в «деле» сложностях, её замечания не пролетают мимо, всегда бьют в цель.
Начальник Исайчева полковник Корячок знает о том, что Ольга иногда помогает мужу, и хотя это против правил, «шеф» разрешает Исайчеву привлекать к расследованию жену для пользы делу. И в этом случае посоветовал;
– Пусть Ольга Анатольевна поприсутствует при твоей беседе с Петром Мизгирёвым. Думаю, не будет лишним. Там дела бабские, как мне показалось из разговора с моим дружбаном Владиславом Ивановичем, нервические, нам мужикам трудно разобраться. Ольга у тебя, насколько я помню, по второму образованию психолог, вот и пусть поковыряется… Мизгирёва старшего волнует психическое состояние сына.
Ольга предложение Корячка приняла.
Сейчас, подъезжая к особняку профессора Мизгирёва, она читала на экране планшета то, что удалось обнаружить в интернете о семье Петра и Софьи. Оказалось, что Пётр Мизгирёв несколько лет назад получил возможность занять должность ведущего сотрудника в Институте наук о Земле в Исландии вместо погибшего друга Игната Островского. Его зачислили в группу профессора Сигурдура Тимресона. Проработав более пятнадцати лет, Пётр покинул страну спешным порядком, не закончив разрабатываемую им тему, хотя она в будущем могла принести ему не только материальные блага, но и значительную известность в научном мире. Покинул не по собственной воле, а по воле жены профессора Тимресона, уличившего своего мужа в связи с женой Петра – Софьей. Скандал, который устроила сдержанная по своей природе исландка, перекрыл по силе звука и мощи, а также реакции местного общества, извержение проснувшийся вулкан «Эйяфьятлайокудль». Он же забросал пеплом аэропорт и задержал вылет Мизгирёвых на неделю, превратив их вынужденное ожидание отъезда в заточение. Правда, заточение коснулось только Петра. Это он сидел в доме и не высовывал носа. Софья же ходила по малолюдному посёлку научного городка с гордо поднятой головой. Она обошла любимые ею бары, со всеми попрощалась, выпивая напоследок с особо отмеченными ею знакомцами рюмочку отвратительной исландской водки. Местные мужчины смотрели вслед на фру Костадоуттир[5 - Костадоуттир – принятая в Исландии форма обращения к женщине. Имя отца + доуттир (дочь) Софья Константиновна – Костадоуттир.] не скрывая восхищения, а женщины украдкой пытались примерить победно-безмятежное выражение её лица на свои холодно-отрешённые физиономии. Местные газетки каждый день, до последней минуты, присылали репортёров к дверям дома Мизгирёвых. Софья с удовольствием беседовала с ними на темы любви и дружбы мужчины с женщиной, тем самым вконец вытаптывала авторитет мужа. Суровую северную землю и научный институт пришлось покинуть не только супругам Мизгирёвым, но и ранее приглашённым Петром паре молодых учёных Владимиру и Татьяне Соколовым. Они-то и выложили в интернет всю историю, сопровождая её откровенно грубыми комментариями и фотографиями, коими Софья в последние минуты перед отлётом порадовала местных фотокорреспондентов.
– Она или стерва первостатейная, в чём я убедилась на своей персоне, – вслух высказалась Ольга, – или это была истерика, которую Софья пыталась, таким образом, скрыть. Хотя в целом похоже и на то, и на другое вместе. Притормози у ворот усадьбы, Мцыри, – попросила Ольга, – хочу показать тебе кое-что. Прочти, прежде, чем начнёшь разговор с профессором.
Михаил читал материалы на дисплее планшета удивляясь и покряхтывая, иногда пришёптывая единственную ругательную фразу, которую позволял себе употреблять в обиходе «ешь твою медь!», иногда «нехороший человек, редиска!». Ольга откинулась на спинку кресла, повернула голову в сторону мужа, наблюдала его реакцию, тихо улыбаясь. Прочитав выделенные Ольгой абзацы в текстах и, взглянув на фотографии, Михаил вернул планшет хозяйке:
– О как! – вскинул брови Исайчев, – оказывается, старший Мизгирёв только частично пооткровенничал со мной. Он, хитрец, ничего не сказал об исландском приключении невестки. Даже не упомянул. Копилка, возьми на заметку чету Соколовых, надо с ними пообщаться.
* * *
Даже в этот утренний час в гостиной, где в кресле под портретом жены сидел Пётр, было сумрачно. Большие кусты цветущего белыми звёздочками чубушника почти полностью закрывали пространство открытых, защищённых москитными сетками окон. В воздухе витал запах пряной травы, жасмина[6 - Цветы чубушника пахнут жасмином, поэтому часто чубушник называют жасмином, хотя это неверно. Жасмин – тропическая лиана и в России она является комнатным растением.] и алкоголя. Перед Мизгирёвым на металлическом столике стояла открытая бутылка напитка, с надписью на этикетке «Бреннивинон». Косой луч солнца из верхней части цветной витражной рамы бросал на лысину профессора фиолетовый свет. Ольга едва подавила улыбку, так смешно выглядела голова Петра с трубкой во рту и чернильной лужицей на маковке. Однако лицо Мизгирёва было злым, одновременно несчастным и уж вовсе не располагало к шуткам.
– Адвокат Ольга Ленина, – представил жену Исайчев – по второй специальности психолог, мой консультант и супруга. Её участие в «деле» поможет нам разобраться, надеюсь…
– Присаживайтесь, господа, – профессор широким, плохо координированным жестом, указал на два стоящих рядом с ним кресла. – Эту дрянь не предлагаю, – Пётр кивнул на бутылку, – исландская водка – алкогольный напиток нечто вроде дистиллированного картофельного шнапса с добавлением тмина. Вкус мерзкий. Но я привык за пятнадцать лет. В Исландии сухой закон и весь алкоголь, который можно найти в Рейкьявике контрабандный. Я там был иностранцем, а иностранцам особенно тяжело достать спиртное. Приходилось пить эту гадость… Привык и теперь былые друзья присылают его, чтобы я иногда вспоминал страну, в которой мне было хорошо. Там была жива Соня. Вчера прошло девять дней, как её нет. Больно, очень больно…
Мизгирёв резким жестом опрокинул в себя жидкость из недопитой рюмки:
– Извините, всё привык завершать…
– Может, нам на некоторое время ещё отсрочить разговор, – предложил Михаил.
Но Мизгирёв отрицательно покачал головой:
– Нет. Давайте сегодня. Криминалисты нашли что-нибудь, объясняющее это… это… это…? – профессор указал взглядом на дверь.
– Если бы они что-то нашли, Петр Владиславович, я бы не дал вам передышки в девять дней, – вздохнул Исайчев. – Постороннего вмешательства с большей степенью вероятности не было. Соня сама оборвала свою жизнь. Хотелось бы услышать ваши соображения на этот счёт.
Петр закрыл глаза и потряс головой:
– Если бы я знал… Если бы я знал… Я не позволил бы этому случиться. Последние полгода в нашем доме и вне его происходили непонятные ни мне, ни ей вещи. Наваждение. Стал являться Лель или материализованное напоминания о нём…
– Материализованное? – удивилась Ольга
– Да, да натуральное, – Мизгирёв открыл глаза и пристально посмотрел на Ольгу. – В том виде, в каком Игнат был перед своим последним прыжком. Тот же комбинезон, на голове та же красная с серебряным серпом и молотом бандана, в одной руке шлем в другой ивовая веточка – вечная спутница Игната.
– Вы сами все это видели? Расскажите, не упуская деталей, это важно. – Исайчев глубже уселся в кресло, расслабился, готовый к долгой беседе.
– В начале июня Соня отдыхала у бассейна, после Исландии никак не могла напиться солнцем и теплом. Достаточно много времени проводила с книгой у воды. Неожиданно я услышал её крик. Даже не крик, а хрипловатое какое-то животное завывание. Выскочил из дома, Соня, вытаращив глаза, резко выбрасывала руки в сторону противоположного угла сада и хрипела. Я позвал отца. Мы едва смогли затащить её в дом. Она извивалась как змея, пыталась что-то сказать, но, кроме всхлипов и мата, ничего разобрать не смогли. Вызвали «скорую». Врачи сделали ей успокоительный укол и едва утихомирили. Три дня Соня приходила в себя и только потом рассказала. Оказывается, она услышала шорох, идущий из дальнего заросшего угла сада, подняла глаза и увидела направляющегося к ней Леля. Он был совершенно живой. Молодой и одет в ту же форму, как и в последний день его жизни. Он прошёл по противоположной кромке бассейна и убрался в другой диагональный угол усадьбы. Удаляясь, помахал ей ивовой веточкой, а затем бросил её в воду бассейна.
Мизгирёв вновь наполнил рюмку и, выпив её одним большим глотком, расслабленно опустил плечи.
– Ужас!
– Вы, Петр Владиславович, уверены, что Игнат Островский погиб? – недоумённо спросил Михаил и взглянул на Ольгу. Ольга изучающе, и совершенно бесстрастно разглядывала профессора.
– Я его хоронил. Видел в гробу. При мне тело опустили в землю и закопали. Его мать носила траур целый год. У его брата Славки появился в волосах белый клок. Он был на аэродроме и видел гибель брата. Этого мало?
– Веточка, о которой говорила Соня плавала в бассейне? – спросила Ольга.
– Нет! – выкрикнул Пётр, и привалился к спинке кресла растекаясь в нём, как жидкое тесто, – веточки не было. Но было другое…
– Что? – более заинтересованно спросила Ольга, – Другое что?
– У нас в усадьбе много площади засеянной газонной травой. Для хорошего газона требуется постоянный полив и отец соорудил автоматический жидкостный распылитель. Как только земля высыхала, вода включалась. Так вот, она включилась когда ЭТО шло к Соне. ЭТО никак не среагировало, но намокло…
