Брат мой Авель

– Прохлаждаться в психиатричке – это в духе времени. Мода! – воскликнул Святослав Гречишников, прежде чем энергичным твёрдым шагом выйти за дверь.

Авель обернулся. На тумбочке возле кровати лежал билет на рейс Харьков – Торонто, как и следовало ожидать, через Стамбул. Какая пошлость! Авель скривился. Всё по старинке. Всё на бумаге. Он достал из кармана айфон. Защёл в почту, чтобы ещё раз проверить дату и время вылета. Всё в порядке. Рейс на Тель-Авив отправляется послезавтра днём. Отцу он напишет из самолёта. Извинится, объяснится и так далее. А пока он ещё полтора суток будет, как выразился отец, «прохлаждаться в психиатричке». По крайней мере, здесь с него никакого спроса. Здесь поступай, как знаешь. Впрочем, вокруг много ещё целых жилых домов, а у противника много бомб и ракет…

* * *

Авель улетел в Тель-Авив с четырьмя своими товарищами (ударник, гитара, клавишник и звукооператор). Пришлось всем оплачивать перелёт и подъёмные. Транспортировка аппаратуры также влетела в копеечку. Авеля поддержала мать, выразившая полную солидарность с таким решением сына.

Отцу Авель написал уже из Тель-Авива.

«Напрасно, – ответил тот. – Торонто лучше. На Ближнем Востоке скоро разразится такая война, что столкновение русских друг с другом покажется миру сущей ерундой. Так что берегись».

Этим заявлением участие отца в делах сына не ограничилось. За сообщением последовала значительная сумма денег, а ещё позднее в аэропорт имени Бен-Гуриона приземлился так называемый «директор». Очередной клеврет и спасатель. Безымянный, никогда не выходящий из тени человек, оказался талантливым администратором и скоро дела артиста A'vel и его труппы пошли в гору. Оригинальное исполнение советских песен на русском языке чрезвычайно понравилось жителям крошечного Израиля. A'vel – теперь он даже мысленно именовал себя таким образом – разъезжал с юга на север и обратно вдоль средиземноморского побережья. Он завёл блокнотик с листами в клетку, на которых вместо автографа или контрамарки рисовал брошенный в Харькове «ягуар». Эти его автографы пользовались таким же успехом, как песни Соловьёва-Седого, Фрадкина и Пахмутовой в его исполнении. Сборы группы становились всё богаче, а отели, где они останавливались всё комфортабельней. A'vel уже подумывал о покупке собственно жилья. Только с локацией никак не мог определиться. Север Израиля с его пустоватыми городами его не устраивал. «С Хезболлой не шутят», «Хезболла – серьёзные ребята» – так говорили израильтяне. Эти слова и безлюдье городов на севере Израиля – вот всё, что напоминало о словах отца, пророчивших войну на Ближнем Востоке. Тель-Авив раздражал Авеля своей мусорностью. Яффо – город для очень богатых, а Авелю не хотелось одалживаться у отца. Он остановился бы на Ашдоде, но жильё в первой прибрежной полосе так же дорого, как в Яффо, а иные варианты душу не радовали. Шагая по бесконечному пляжу, вдыхая средиземноморский бриз, Авель с замиранием сердца вспоминал дачу бабушки под Харьковом, густую тень в зарослях акации, цветущий жасмин, сирень, яблочный и медовый Спасы, купание в зеленоватой воде лесного озера. В детстве лето под Харьковом казалось ему порой слишком жарким, но что такое северное лето по сравнению с пышущей зноем Святой землёй?

В Израиле лето длится восемь-девять месяцев. Остальное время царит весна. Зимняя одежда не нужна. Жизнь под раскалённым небом однообразна: либо тепло, либо жарко. Население Израиля, вне зависимости от того, арабы это или евреи, одинаково воинственно и меркантильно. И арабы, и евреи – все на одно лицо, как цыплята из одного выводка. Если уж строить собственную, отдельную от отца жизнь, то где-нибудь на среднерусской равнине, между Харьковом и Белгородом, среди яблонь и акаций, под пение соловьёв, без суеты. И чтобы дом с окнами в поле, а за полем сизая полоска леса. И лес и после всегда разные: зима, весна, лето, осень – всё разные настроения, разная пища, иной образ жизни. Но как же быть ему, Авелю, если именно сейчас в его родных местах злые люди раскочегарили такую кровавую баню, каких давно не бывало? Да и где взять подходящую женщину? Ведь без женщины дом с окнами в поле так же пуст, как вечно жаркий Израиль.

И в Тель-Авиве, и в Ашдоде Авель видел множество красивых женщин – и ни одна из них не выглядела одинокой, каждую сопровождал статный красавец или носатый карачун, патлатый и с огненным взором. Ему вспоминался восторг юной рыженькой русачки. Девчушка лет шестнадцати как-то раз попросила у него автограф. Она протягивала какой-то буклет, но Авель поступил по-своему. Вырвал из блокнота листок в клетку, чтобы явить миру очередной свой «ягуар». Девчонка поначалу онемела от счастья. Глаза её сделались глубоки, как озёра, веснушчатое личико порозовело. А потом Авель украдкой подсмотрел, как она записывает и отправляет кому-то сэлфи.

– Это мой любимый артист, – лепетала она на камеру смартфона. – Я никогда не была так счастлива… никогда…

Он сделал на несколько минут – а может быть и дней, и недель – счастливой юную русскую девушку, влюбленную не в него, но в созданный им спонтанно, по странному наитию, образ. Да, она влюблена в этот искусственный образ, но кто-то же должен полюбить и самого Авеля. Полюбить таким, каков он есть.

* * *

Мириам он встретил случайно.

Как любой истосковавшийся по морю северянин, прибыв в Ашдод весной, когда купальный сезон ещё не открыт, он первым делом бросился к морю. Пусть температура воды 17 градусов по Цельсию. Пусть свежий ветерок задувает под полотенце, разгоняя по спине рои мурашек. Разве северянина это остановит? Едва обсохнув, Авель снова и снова кидался в голубую рябь. Отплёвывался и фыркал, наслаждаясь горько-солёным вкусом средиземноморской воды. Его азарт подстёгивали нестройные, но искренние возгласы случайных, но благожелательных зрителей. Его азарт одобряли, и это являлось предвестием большого успеха.

Поначалу Авель не обращал на них внимания. Право слово, экая деревенщина. Шли по пляжу своей дорогой, но вот остановились и глазеют, и смеются, и хлопают в ладоши, будто не Авели узрели, а тридцать трёх богатырей с Черномором во главе. И весь их Израиль не страна, а крошечное еврейское местечко, неопрятное, замусоренное, обычное, как рваная застиранная юбка. В Украине таких местечек сотни. Всё-всё у них в Израиле обычное, не заграничное: и товары в магазинчиках, и толпа на улице говорит с кременчугским акцентом, и запах в общепите, как в какой-нибудь студенческой столовке, а туалеты в супермаркетах грязней, чем где бы то ни было.

Вот только море…

Нигде между Харьковом и Ужгородом вы не найдёте такого моря, такого неба, такой горько-солёной свежести, такого песка и таких камешков под ногами. Чёрное море и Азовское не в счёт – это совсем другие моря.

Авель выскочил из воды в пятый раз. Тело приятно горело. Он смеялся. Он пел. Не голосом пел, но душой:

– «Если бы парни всей земли вместе собраться однажды смогли – вот было б весело в компании такой, и до грядущего подать рукой…»[9] Подхватывая полотенце и не переставая петь, он подмигнул смуглой, поразительно красивой и очень юной девушке. На такую стыдно глазеть, и Авель отвёл глаза.

– «Парни, парни, это в наших силах – землю от пожара уберечь. Мы за мир, за дружбу…»

Она хлопала в ладоши и подпевала, не всегда попадая в такт. Девушка чудовищно коверкала слова русского языка, но произносила их осознанно, будто действительно понимала смысл каждого слова:

– «…за улыбки милых, за сердечность встреч», – выговорила она.

Ей вторил старик. Высокий и улыбчивый, в волосах больше перца, в бороде – соли, очень смуглый и очень морщинистый, он притоптывал в такт огромными ногами, больше похожими на лапы хоббита, чем на ступни обычного человека. В руках он держал грабли и огромный полупустой пакет для мусора. За плечами его болтался объёмистый, весь в пятнах масляной краски рюкзак, в котором пометился небольшой мольберт. Снаружи болталась пёстрая палитра. Из кармана рюкзака торчал пучок кистей. Белая рубаха стрика была заляпана красками. Кисти его огромных рук также были раскрашены во все цвета солнечного спектра. На тыльной стороне его левой ладони он заметил вытатуированный портрет: знакомое лицо вполоборота, густые усы, крупный нос, волосы со лба зачёсаны назад. Портрет похож на Сталина… Нет. Это не может быть старик Виссарионыч. Это какой-то курдский или ливанский деятель. Нет, не может быть. Да и не похож.

– Меня зовут Мириам, – проговорила девушка, когда Авель натянул на себя шорты и рубашку. – В доме моей бабушки висел ваш портрет.

– Мой портрет? – переспросил Авель. – Но я не знаком с вашей бабушкой.

После того как она сама первая заговорила с ним, он мог рассматривать её невозбранно. Из-под чудовищной клетчатой чалмы на лоб выбежал крутой иссиня-чёрный локон. Глаза и зубы блещут, как чёрные и белые опалы. Смуглые щёки ослепляют гладкой матовостью. Овал лица… Что там говорили поэты про овал? Нежный, правильный, идеальной лепки? Как сформулировать, как описать такую красоту, которую не портит даже ужасная одежда. Вместе с тем между девушкой и её заросшим до глаз чалой бородой спутником наблюдалось очевидное родственное сходство. Эти резиновые тапки, эти бесформенные шальвары, оставляющие отрытыми узкие, унизанные звонкими браслетами лодыжки. Эта растянутая майка цветов рабочей партии Курдистана. Странный наряд для Ашдодского пляжа. Впрочем, отчего же странный? В руке девушка сжимала древко остроги, на которую накалывала найденный на пляже мусор. Оба, и дедушка, и его внучка, работали на пляже чернорабочими. Авель поморщился. Такая красавица – и чернорабочая, сборщица мусора. Кармен, по крайней мере, работала на табачной фабрике, скатывала на своём смуглом бедре сигары, в то время как эта красивей Кармен. На порядок красивей!

Авель сглотнул, ощутив неприятное в своей чувственности любопытство. Она же когда-то, в свободное от сбора мусора время, купается в море. В такие моменты она надевает купальник, как все девушки, или…

Нет, она не может быть, как все. Эта девушка, как Кармен, – эпический персонаж, достойная быть воспетой…

Авель перебирал известные ему мотивы, выбирая наиболее подходящий к случаю и проклиная себя за бездарность – он совсем-совсем не умел сочинять стихов. Из Авеля Гречишникова бард, как…

– Мая мама – курд, – проговорила девушка. – Но она вышла замуж за парня из православной семьи – моего отца. Но мама моей мамы была бойцом Рабочей партии Курдистана и в её комнате висел ваш портрет. Вот такой!..

Лучезарно улыбаясь, она развела руки в стороны. Выходило, что на бабушкином портрете Авель был изображён почти в натуральную величину.

Дедушка поддержал свою внучку.

– В доме моей сватьи было много советских плакатов… – Он немного помедлил, подбирая нужное слово, и, наконец, нашел: – Коллекция, – чётко артикулируя, выговорил он. – Там был и портрет генсека Сталина.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Девушки цитируют стихи поэта Евгения Евтушенко.

2

Песня на стихи В. Лазарева.

3

Алейда Марч – жена Эрнесто Че Гевары.

4

В соответствии с законодательством РФ является экстремистской организацией.

5

Facebook, Twitter и Instagram запрещены в РФ.

6

«Песня о тревожной молодости», музыка А. Пахмутовой, слова Л. Ошанина.

7

Стихи Леонида Дербенева.

8

Стихи Леонида Дербенева.

9

Слова: Е. Долматовский. Музыка: В. Соловьёв-Седой. Первым исполнителем песни является Марк Бернес.