скачать книгу бесплатно
– Я чувствую себя виноватой, – продолжает Корделия. – В том, что держу вас здесь. Вообще-то, репетитор мне не нужен. Не огорчайтесь… я в том смысле, что вы прекрасно знаете свое дело. Извините. Просто… я все это уже знаю. – Она пожимает плечами. – Может, Винни и вправду очень хочет, чтобы вы были моей сиделкой. Только… к десяти она не вернется.
– Ничего страшного, – отвечает Луиза. – Полагаю, ты сама знаешь, когда тебе ложиться спать.
– Дело не в этом. – Корделия снова улыбается своей странной полуулыбкой. – Винни же за все платит.
Корделия с Луизой молча сидят на диване до шести утра. Корделия надевает домашний халат, покрытый кошачьей шерстью (кошки нигде не наблюдается), и читает изданную в бумажной обложке книгу Джона Генри Ньюмена «Апология своей жизни». Луиза углубляется в завлекательные статейки с портала «Мужененавистничество» у себя в телефоне.
Она очень устала, но хочет получить четыреста пятьдесят долларов куда сильнее, чем хочет спать.
Лавиния возвращается домой на рассвете, укутанная в перья.
– Ужасно, просто ужасно извиняюсь! – восклицает она. На пороге она спотыкается. – Разумеется, я оплачу часы. Каждый час. До единого.
Она защемляет юбку дверью. Юбка трещит.
– Господи.
Перья рассекают воздух, падая на пол.
– Всех милых птенчиков, – причитает Лавиния. Она становится на четвереньки. – Как? Всех моих милых птенчиков и их наседку?
– Я воды принесу, – говорит Корделия.
– Это дурной знак. – Лавиния падает, уже смеясь, зажав в руке черное перо. – Он означает смерть!
Луиза вытаскивает из-под двери разлетевшиеся перья.
– Нет, не надо! Пусть лежат!
Лавиния хватает Луизу за запястья и втаскивает внутрь.
– Оно погибло благородной смертью. – Лавиния икает. – Это платье… оно пало в битве. – Волосы ее расстилаются по полу до самого дорожного кофра, который она превратила в журнальный столик. – И в какой битве! Ой… как вас зовут, простите?
– Луиза.
– Луиза! – Лавиния снова дергает ее за руку, но уже весело. – Как Лу Саломе (Луиза не знает, кто это). Луиза! У меня была прекрасная, прекраснейшая ночь на свете. Просто дивная ночь. Понимаете?
Луиза вежливо улыбается.
– Не понимаете?
Луиза мнется.
– Я снова во все верю, Луиза! – Лавиния закрывает глаза. – В Бога. И в славу. В любовь и в пыль со звезд… Господи, я обожаю этот город.
Корделия ставит на дорожный кофр стакан воды.
Но Лавиния пробирается к дивану. Она полна блаженства и потемнела от блеска, и посветлела от иного сияния, а Луиза не знает, что сделать или сказать, чтобы понравиться Лавинии, но она научилась наблюдать за людьми и знает, что им нужно. Поэтому, как всегда, она находит нужное начало:
– Знаете, я могу его зашить.
Лавиния садится.
– Что зашить?
– Это же только кайма. Я могу пришить ее обратно. Если у вас найдутся иголка с ниткой.
– Иголка с ниткой? – Лавиния глядит на Корделию.
– У меня в комнате, – отвечает Корделия.
– И вы можете его зашить?
– В смысле… если вы захотите.
– Если я захочу? – Лавиния подбирает юбки. – Лазарь, восстань из мертвых. – Она собирает их на коленях. – Явился я сказать тебе! – Отдергивает руки назад. – Ой, я очень-очень!.. Извините.
– Не стоит, – говорит Луиза.
– Я знаю… знаю… вы, наверное, считаете меня посмешищем.
– Я не считаю вас посмешищем.
– Вы уверены?
Луиза не знает, каких слов ждет от нее Лавиния.
– В смысле…
Лавиния даже не ждет окончания фразы:
– Вы меня не осуждаете?
– Я вас не осуждаю.
– Вы уверены?
Луиза отвечает очень медленно:
– Да, я уверена.
– Ну, нас… Нас было-то всего ничего. Я, отец Ромилос и Гевин. Гевин – самовлюбленный социопат. Он как-то сам мне говорил. Чудеснейший на свете человек, но, строго говоря, самовлюбленный социопат. Так вот, мы решили посмотреть, можно ли проникнуть в Ботанический сад. И оказалось, что можно! Глядите!
Она показывает Луизе фотографию. Лавиния, православный священник и лысый мужчина в водолазке полулежат на живой изгороди.
– Отец Ромилос – это который в рясе, – поясняет она.
– А там в это время года даже есть какие-то цветы? – Возвращается Корделия со швейными принадлежностями. Она протягивает их Луизе.
– Больше всего на свете обожаю куда-нибудь проникать! Это так бодрит и оживляет – стать кем-то, кем тебе быть нельзя. Однажды мы попались, нам пришлось заплатить жуткий штраф в зоопарке при Центральном парке, но зато сколько всего! Ой, вот только не смотрите на меня так.
– Как?
Луиза пришивает кайму. Она даже глаз не поднимает.
– Как будто вы думаете, что я – полный ужас.
– Я так не думаю, – отвечает Луиза.
А думает она вот что:
«Лавиния ничего не боится».
– Я не упилась, понимаете? – говорит Лавиния. Она взмахивает волосами – своими длинными, жесткими, дивными волосами – и они падают на плечо Луизе. – Клянусь. Знаете, что сказал Бодлер?
Луиза делает на кайме очередной стежок.
– Бодлер сказал, что нужно упиваться. Вином. Поэзией. Добродетелью – чем понравится. Но упиваться.
– Винни упивается добродетелью, – замечает Корделия.
Лавиния фыркает.
– Это всего лишь просекко, – оправдывается она. – Даже Корди пьет просекко. Мама нас заставляет.
– Презираю алкоголь, – подмигивает Корделия Луизе, собирая с диванных подушек остатки перьев. – Это порок.
– Господи, вот вас она не достает? – Лавиния задирает ноги на дорожный кофр. – Бьюсь об заклад, что ты даже в Бога не веришь, верно, Корди? Вот так она целый год гундит – верите, нет? А до этого она была вегетарианкой. А… Боже мой, да вы просто талант!
Она замечает пришитую Луизой на место кайму.
– Вы костюмер? У меня есть подруга-костюмер. Каждый год она сооружает для венецианского карнавала костюмы восемнадцатого века.
– Я не костюмер.
– Но шить же вы умеете.
Луиза пожимает плечами:
– Много кто шить умеет.
– Никто шить не умеет. А что еще вы умеете?
Этот вопрос застает Луизу врасплох.
– Не очень много.
– Не врите мне.
– Что?
– Вы особенная. У вас на лбу печать гения. Я ее разглядела – как только вас увидела. И вы… Вы тут с Корди дежурили, так ведь? Всю ночь. Вот это что-то.
Луиза никакая не особенная. Она это знает. И мы это знаем. Ей просто нужны четыреста пятьдесят долларов.
– Вы актриса? Для актрисы вы достаточно красивая.
– Я не актриса. (Для актрисы Луиза недостаточно красивая.)
– Художница?
– Нет.
– Тогда вы писательница!
Луиза теряется.
Она теряется потому, что вообще-то нельзя называть себя писательницей, если не написала ничего, что бы кому-то понравилось, и тебя напечатали. Если ты даже не написала того, что тебе понравилось бы самой предложить кому-то для публикации. Если в Нью-Йорке слишком много писателей-неудачников, над которыми смеются. Но она теряется достаточно долго, прежде чем ответить «нет», чтобы Лавиния за это ухватилась.
– Я так и знала! – Она хлопает в ладоши. – Так и знала! Конечно же, вы писательница. Вы – женщина слов. – Она быстро перебирает карточки со словами: облегчать, отстаивать, одобрять. – И не стоило мне в этом сомневаться.
– Ну, в смысле…
– А что вы написали?
– Ну, знаете… немного. Всего-то пару рассказов и так, по мелочи.
– О чем они?
Теперь Луиза боится по-настоящему.
– Ой, понимаете… О Нью-Йорке. О девушках в Нью-Йорке. Что все пишут. Ерунда всякая.
– Не смешите меня! – Лавиния впивается горящими и сверкающими глазами. – Нью-Йорк – величайший в мире город! И, конечно же, вам хочется о нем написать!
Рука Лавинии так крепко сжимает ее запястья, Лавиния смотрит на нее так пристально и хлопает глазами так невинно, что Луиза не может заставить себя обмануть ее ожидания.
– Вы правы, – отвечает Луиза. – Я писательница.
– Я никогда не ошибаюсь! – хвастается Лавиния. – Корди говорит, что у меня какое-то чутье на людей: я всегда чувствую, что человек окажется интересным. Это как телепатия, но с поэтическим привкусом – от этого что-то случается. – Она, как кошка, растягивается на диване. – Знаете, я ведь тоже писательница. В том смысле… Сейчас вот работаю над романом. А вообще-то я в творческом отпуске.
– В творческом отпуске?
– От колледжа! Вот поэтому я и здесь. – Она пожимает плечами. – Живу в запустении, сами видите. Я взяла год, чтобы закончить роман. Но проблема моя в том, что во мне совершенно нет дисциплины. Я не такая, как Корди. Она прямо умница. – (Корди снова, не отрываясь, читает своего Ньюмена). – Я просто хожу по вечеринкам. – Лавиния зевает, долго и со вкусом. – Бедная Луиза, – произносит она. – Я вам весь вечер испортила.
В окна пробивается свет.
– Все нормально, – отвечает Луиза. – Не испортили.
