Шофферы, или Оржерская шайка

– Хорошо сказано! – проговорил он, усаживаясь в свою очередь. – Меня, впрочем, предупреждали, что кузен Даниэль неподатлив на дружбу… Но, честное слово, я же принужу его полюбить себя, а в ожидании этого, надеюсь, он не откажет мне, по крайней мере, в своем уважении?

– В некоторых случаях уважение так же трудно приобретается, как и дружба.

Мать и дочь на этот раз вышли из терпения.

– Даниэль, Даниэль! Как это грустно, – проговорила молодая девушка, – от вас можно было ожидать ежели не великодушия, то хотя бы вежливости.

– Господин Даниэль положительно выходит из границ, – начала маркиза, – и совсем не то обещал мне сегодня утром. Но если все эти невежества и холодность происходят от сомнения в действительности близкого родства, то вот бумаги, – и она указала на камин, на котором виднелось несколько бумаг, – ясно доказывающие права господина Готье на наше внимание и расположение.

Молодой администратор понял, что он далеко зашел, а потому, отказавшись от пересмотра предлагаемых ему бумаг, продолжал уже более мягким тоном:

– Это лишнее, маркиза, я вам верю, и просмотрю эти акты в другое время; сознаюсь, что может господин Готье ожидать от меня другого приема, но не от меня будет зависеть, по мере того как более познакомимся мы с ним, приобретет он мои и дружбу, и уважение, которых он желает.

Оговорка эта, казалось, не совсем удовлетворила дам; но Франсуа, имевший, может быть, причины быть менее взыскательным, принял вид успокоенного.

– Ну, в добрый час! – начал он, – я не в претензии на вас, кузен Даниэль, за ваше недоверие, вероятно, будь я на вашем месте, я поступил бы точно так же. До сих пор вы были одни любимцем у доброй госпожи маркизы, нашей тетушки, настоящей аристократки, пользовались предпочтением ее прелестной дочери, нашей кузины, этого небесного ангела, и вдруг точно из-под земли вырастает какой-то родственник, требующий себе местечка в вашем интимном кругу. Очень натурально, что вы говорите: постой, братец, подожди, надобно посмотреть! И, честное слово, вы правы.

Знаете, господин Ладранж, ведь я не такой ученый, как вы, адвокаты; я человек простой, более смыслящий мерить сукно или ленты, чем расточать красивые фразы; но я добрый товарищ, люблю посмеяться с приятелями, уважаю прекрасный пол и, наверно, мы с вами в конце концов поладим. Но, впрочем, хоть моим образованием и мало занимались, а все же я кое-что смыслю и в общежитии, бывал в Париже в прекрасном обществе, изучал изящные манеры, хотя этого и не видно… Черт возьми, в разное время я пробыл в Париже около трех месяцев!

Наивность эта ужасно забавляла Марию, она искоса взглядывала на Даниэля, как будто чтобы упрекнуть его в суровости к такой оригинальной, уморительной личности, даже маркиза нагнулась к нему, проговорив вполголоса:

– Даниэль, как вам не стыдно!

Но было ли то предубеждением у Ладранжа, но он замечал что-то поддельное, не натуральное в простодушии посетителя, что укрепляло его в недоверчивости. С другой стороны, Франсуа, видя, что слова его не производили большого впечатления на его неукротимого родственника, счел нужным удариться в чувствительность:

– Нельзя быть слишком взыскательным ко мне, кузен, – начал он плаксивым тоном. – Не на розах меня воспитывали. В детстве хотя и говорили мне часто, что я сын богатых родителей, однако обращались со мной не лучше, чем с сыном последнего мужика. Зимой постоянно ходил я в школу сельского священника, в ступнях, надетых на голую ногу, пища моя очень часто состояла из хлеба с водой, а ветер беспрепятственно дул сквозь дыры моего платья… Но я не жалуюсь; если отец поступал так, то, вероятно, имел на то уважительные причины; впрочем, если даже и допустить, что он был не прав в отношении меня, то он слишком жестоко за то наказан…

И он отвернулся, чтобы скрыть неподдельное на этот раз волнение, хотя и странного свойства.

Тронутая Мария обратилась к Даниэлю.

– Вот чувства, доказывающие доброе сердце, не правда ли, кузен?

Но будучи опытнее ее в знании людей и вещей, Ладранж не согласился с ней.

– Действительно, прекрасные чувства, – ответил он, – вот посмотрим, как господин Готье применит их на практике.

Франсуа живо выпрямился.

– Черт возьми, господин Даниэль, – начал он, – уверены ли вы, что я не доказал уже вам на деле желания быть полезным вам и нашим дорогим родственницам? Всмотритесь-ка в меня… Не припомните ли вы, что уже видели меня?

И он встал перед Ладранжем, с удивлением смотревшим на него.

– Вот хорошо! Не узнаете меня? – начал он насмешливо, – правда, я был тогда так ничтожен!.. Да к тому же и вы были в то время не совсем-то в спокойном состоянии духа. А наша очаровательная кузина, не припомнит ли она меня?

Пристально, в свою очередь, поглядев на него, Мария отрицательно покачала головой.

– Вероятно, это костюм горожанина так изменил меня, – продолжал Франсуа, – и оставя дела в таком виде, в каком они находятся, мне по-настоящему не следовало бы поднимать тяжелые для всех воспоминания, но так как рано иди поздно все-таки узнали бы…

– Постойте, постойте, – вскричал Даниэль, пораженный мыслью, – вероятно, вы тот самый разносчик, которого мы встретили на Брейльской ферме в ночь этих убийств и которого подозревали было тогда участником во всех преступлениях.

Бо Франсуа, так как это был он, явившийся к меревильским дамам, с поддельным чувством поднял глаза к небу.

– Вы видите теперь, как бессмысленно было это подозрение, – ответил он, – очень понятно, впрочем, что в первую минуту вы должны были хвататься за всех находившихся под рукой. Между прочим, бригадир Вассер тотчас же после обыска отпустил меня, и вы сами даже составили обо мне такое лестное мнение, что поручили мне дело, касавшееся лично меня.

– Это правда. Но почему же тогда вы не назвали мне себя?

– Хм! Послушайте же, – ответил Франсуа, – тогда были не такие времена, чтоб соваться вперед без особенно важной причины. Вы мне ничего не сказали о нашем родстве и обо всех выгодах, следующих из этого для меня. Гораздо позже только я решился поразведать и узнал, что я действительно сын и наследник вашего дяди Ладранжа. Между тем, моего личного тут убеждения было недостаточно, чтобы быть признанным законом, мне следовало достать документы, съездить домой; а это было сопряжено с большими затруднениями и требовало много времени. Наконец я явился к этому нотариусу и вслед за этим и сюда.

Верная в своем оптимизме маркиза прибавила:

– Все как нельзя проще и совершенно ясно.

– Вы находите, маркиза? – ответил Даниэль сухо. – По моему же мнению, в рассказе господина Готье есть много темного, требующего новых пояснений.

Франсуа, засмеявшись, откинулся на спинку стула.

– Честное слово, кузен! – начал он насмешливым тоном. – Видно, что вы адвокат, вам все надобно пояснений, и вы придираетесь к словам.

– Я уже более не адвокат, – нетерпеливо перебил его Даниэль, – вот уже несколько часов, как я председатель суда присяжных в Шартре, советую не забывать этого!

Конечно, говоря это, Даниэль не думал запугать Франсуа, тем не менее последний, услыхав о новой должности своего собеседника, не мог удержаться от невольной дрожи. Казалось, легкое облако замутило его, а беспокойный взгляд будто искал возможности скрыться. Но впечатление это было мимолетно, и прежде чем присутствующие могли заметить его, железная воля этого человека помогла ему превозмочь себя, и он опять, улыбаясь, заговорил самоуверенно.

– Это отлично, господин Ладранж, этак вы теперь имеете возможность переловить всех негодяев, причиняющих нам столько бед, и если вы успеете в этом, я еще сильнее полюблю вас… Да, да, вы не пожимайте так плечами, я уже давно люблю вас и, так как вы на то вынуждаете меня, то я вам это сейчас докажу. Кого подозреваете вы своим освободителем на Гранмезонском перевозе, когда бригадир Вассер вез вас в Шартр, чтобы предать революционному правительству?

– Что ж, разве это были вы? – спросил Ладранж.

– А кто ж другой рискнул бы своей жизнью, чтоб вас спасти? Послушайте, кузен Даниэль, я не забыл услуги, оказанной мне вами в тот день, когда вы нашли меня раненого и умирающего у большой Брейльской дороги. Ваше человеколюбие, ваши великодушные старания тронули меня, а доверчивость, с которой вы мне поручили важное семейное дело, окончательно привязали меня к вам; к тому же вы были в таком грустном положении, эти бедные дамы были так несчастны, что я дал себе слово попытаться вырвать вас из когтей бригадира. Тут я довольствовался тем, что намекнул вам о возможной помощи; расставшись же с вами, я тотчас же принялся за устройство проделки, счастливый результат которой вы видели два дня спустя. Положение бродячего торговца ставило меня в сношение со всякого рода людьми; я обратился тут к одной шайке бедных бродяг, уговорил их принять участие в этом деле, и вы знаете, как мы вас освободили, Вассер и его жандармы попались.

Слишком надо было быть смелым, чтоб в положении Франсуа воскрешать такие опасные для него воспоминания. Или он, может быть, не знал, что именно известно было его собеседникам из обстоятельств упомянутой им ночи, или он надеялся, что в продолжение четырех лет они могли забыть все подробности происшествий. Он понял свою ошибку только тогда, когда Даниэль, пристально глядя ему в глаза, спросил:

– А кто были все эти люди, которых вы употребили тогда в деле?

– Боже мой! Несчастные изгнанники, преследуемые аристократы, шуаны, наконец; потому что то были действительно шуаны, теперь уже можно в этом сознаться. Узнав, что дело идет о спасении белых, как они называли партизан правой стороны, они горячо взялись за дело и превзошли самих себя, заслужив нашу общую благодарность.

Даниэль задумался.

– Невозможно, – начал он через несколько минут, качая головой, – это невозможно! Во-первых, отряд шуанов не зайдет так далеко в страну, где знает, что нельзя рассчитывать на поддержку. С другой стороны, у всех этих людей, несмотря на услугу, ими нам оказанную, я не могу не сознаться, был ужасно свирепый вид. Нет, я не могу ошибаться в такой степени. У этих людей не политическое стремление и не человеколюбие были двигателями в их предприятии.

Не смея обращаться в этом случае к памяти тетушки, которая была тогда не в состоянии видеть окружающего, я спрошу у вас, Мария, – обратился он к кузине. – Не припомните ли вы тот овладевший вами ужас, когда хотели нас разлучить и потом, когда мы очутились в зависимости от двух людей, одного выдававшего себя за духовное лицо, другого за доктора, и оба со страшно мошенническими лицами… Не казалось ли тогда и вам, как мне, что, спасая нас, вовсе не имелось в виду великодушной цели, о которой теперь говорят, но что, напротив, исполняли скорее какой-то заговор против нас?

– У меня все так перепуталось в памяти, Даниэль, что даже теперь я не могу ничего понять в происшествиях страшного вечера.

– Разве в самом деле эти проклятые шуаны выкинули какие-нибудь из своих штук в мое отсутствие, – ответил спокойный и улыбающийся Франсуа. – Конечно, я за них не поручусь, так как в шайке было два-три больших негодяя, но зато остальные были честнейшие люди.

– Но сами-то вы где же были, пока нас там держали под присмотром ваших агентов?

– Вот хорош вопрос! Я возился с бригадиром Вассером. А чтобы отвлечь его немало стоило труда, уверяю вас.

– Так значит, это вы и были тот атаман, о котором несколько раз намекали при нас и которого называли каким-то именем, совершенно для нас непонятным? Вы, конечно, тоже и муж той вспыльчивой молодой женщины, наговорившей столько дерзостей мадемуазель Меревиль!

Тут понадобилась Бо Франсуа вся его сила воли, чтобы сохранить невозмутимость, и он все-таки ответил своим самоуверенным тоном.

– Право, не понимаю, о чем вы говорите. Дела этих шуанов меня не касались, я даже не понимал наречия, на котором они говорили между собой. Наконец, не я был начальником экспедиции и никогда не был женат.

– Это уж слишком! – вскричал Даниэль. – Не сами ли вы мне говорили, когда я вел вас на ферму, что вы женаты и отец семейства?

Франсуа Готье расхохотался.

– Ай-ай, – начал он, – неужели вы верите всем сказкам, рассказываемым вам бедняком разносчиком, каким я тогда был? Ведь надобно же как-нибудь добывать себе сострадание публики. Вот я и взял за правило выдавать себя женатым, это одна из уловок ремесла… Наконец, вы понимаете, господин Ладранж, – прибавил он, особенно как-то подмигивая глазом, – что весьма просто, оставаясь холостым, доказать, в случае нужды, противное.

Даниэль замолчал и задумался.

Что можно было противопоставить этим правдоподобным отрицаниям? Как отыскивать истину в происшествиях, случившихся четыре года тому назад в далекой стороне и при такой таинственной обстановке? Конечно, все эти отрицания не убедили Даниэля, но ему было нечего возразить.

Бо Франсуа видел свою победу и щеголевато и уже насмешливо продолжал:

– Нет, кузен Ладранж, у вас положительно страсть к допросам, потому что и в настоящую минуту вы мне устроили допрос по всем правилам… И честное слово, теперь недостает только одного, чтоб вы выдали приказание арестовать сына и наследника вашего дяди, что, я думаю, для вас было бы очень удобно.

Упрек этот еще более ухудшил и прежде неприятное состояние духа Даниэля. Маркиза опять вмешалась своим неприязненным тоном.

– Господин Готье прав, – сказала она, – я не подберу названия вашему поведению, Даниэль, и я никак не ожидала, чтоб вы так скоро могли забыть обещание, данное вами мне утром. Мне кажется совершенно ясным, неоспоримым то, что нашим избавлением у Гранмезонского перевоза мы обязаны единственно этому честному, великодушному молодому человеку, неужели возможно утверждать противное?

– Нет, тетушка, но только я приписываю действие это другим причинам!..

– Фи, Даниэль! Вы отыскиваете постыдных причин в действии, спасшем нас от ужасной смерти, тогда как легко видеть тут одну честную. Это неблагодарность, и я уверяю господина Готье, что ни я, ни дочь моя не разделяем ее.

– Ладранж, – начала молодая девушка дружеским тоном, – грустное предубеждение ослепляет вас в настоящую минуту, но вы слишком честны и справедливы, чтобы, рассудив зрело, упорствовать в мнении, только что высказанном вами. Наш избавитель заслуживает от нас благодарности, и я уверена, что вы скоро раскаетесь в своих подозрениях.

Даниэль поспешно встал.

– Довольно! – проговорил он, задыхаясь, и со слезами на глазах. – Не желая долее своими глупыми предубеждениями нарушать царствующую здесь гармонию, я ухожу. Желаю, чтобы господин Готье заслужил то уважение и расположение, которое он, вероятно, желает приобрести, я же более не буду мешать ему.

Он поклонился и хотел выйти.

– Даниэль! – закричала мадемуазель де Меревиль.

– Дитя мое, послушайте! – закричала и госпожа де Меревиль.

Но уже Бо Франсуа понял, как невыгодно было бы для него оставить Даниэля в таких неприязненных к себе чувствах, побежал за ним и схватил его за руку.

– Кузен Даниэль, – начал он грубым, дружеским тоном, совсем уже не тем милым, нежным голоском, которым говорил до того времени, – не можем же мы ведь так расстаться!.. Я не хочу, черт возьми, с первого же шагу внести раздор в свою новую семью, уж так и быть, вижу, что роль барина и светского господина не идет ко мне, да и не по мне она. Разве только вот, чтобы потешить эту барышню, нашу кузину, потому лучше буду по-прежнему простым прямодушным малым. Послушайте, кузен, я начинаю догадываться, где сапог ногу жмет, как говорят, но вам нечего меня бояться; я никого не хочу стеснять. Мы с вами объяснимся потом, и вы найдете во мне человека очень сговорчивого. А до тех пор не судите дурно обо мне или, по крайней мере, подождите осуждать, пока не узнаете меня на деле… Итак, решено? Обещаете ли вы? Ударим же по рукам, черт возьми! Давайте, пожалуйста, вашу руку.

И, говоря это, он протянул ему свою.

Речь эта не могла быть понятой Даниэлем, который под влиянием минутного впечатления совсем забыл о своих подозрениях. У него опять мелькнула надежда на продолжение своих отношений с кузиной, а это обстоятельство, незаметно для него самого, заставило взглянуть снисходительнее на все остальное.

И потому он принял протянутую ему руку.

– Может быть, я и был несправедлив, господин Готье, – с усилием начал он, – и прошу у вас извинения. Всей душой желаю, чтобы наши отношения вперед были мирны и дружественны, такими наконец, каких требует наше близкое родство.

Заключив, ко всеобщему удовольствию, мировую, все опять расселись, и разговор принял другое направление.

Франсуа окончательно отказался от роли светского господина, теперь, напротив, в нем видна была мужицкая откровенность, даже грубость, которые, тем не менее, ловко скрывали подделку.

Вскоре, оставя намеки, он формально объявил о своих планах в отношении семейства; теперь же надобно было хлопотать, чтобы наследство Даниэля, состоявшее из десяти тысяч экю, было бы ему выдано немедленно. Меревильским дамам следовало вести образ жизни, более приличный их имени и положению в свете; а поэтому нужно было бы тотчас же выкупить замок и сделать все нужные в нем переделки. Но, представляя все свои великолепные планы, Франсуа не сделал ни малейшего намека на обязательство, наложенное духовной его отца на Марию. С хорошо рассчитанной деликатностью он дал заметить, что кузина будет свободна в своем выборе, и что отказ Марии не может иметь никакого влияния на его намерение. Зато дамы были обе в восторге от его великодушия, даже Даниэль начинал упрекать себя за недоверчивость к родственнику, как за дурной поступок.

Добившись такого результата, Франсуа понял, что нечего было более прибавлять к произведенному уже впечатлению, и потому встал, чтобы откланяться.

– Навещайте нас почаще, племянник, приходите каждый день, – сказала маркиза, протягивая ему руку, которую Франсуа неловко поцеловал, – мы с дочерью всегда будем рады вас видеть.

Мария очаровательной улыбкой подтвердила слова и приглашение матери.

Ладранж тоже встал, чтоб проститься.

– Господин Франсуа, – начал он уже дружелюбно, – ведь вы, вероятно, в Шартр возвращаетесь, так же, как и я; если хотите, пойдем вместе.

– Чрезвычайно сожалею, что это невозможно, кузен Даниэль, – ответил тот, не моргнув глазом. – У ворот меня ждет лошадь с человеком, а потому я не могу идти с вами.

– В таком случае скажите, где вы остановились, чтобы я мог навестить вас.

– Приехав, я остановился в первой попавшейся мне по дороге гостинице, но мне там чрезвычайно не нравится; а потому только что возвращусь, сейчас поищу себе другую квартиру поприличнее. И как только найду, сам почту за обязанность явиться к вам. Во всяком случае, мы с вами будем встречаться здесь, так как я воспользуюсь приглашением этих дам и буду часто приходить сюда.

Извинения эти были так правдоподобны, что Даниэлю и в голову не пришло усомниться в их справедливости.

Дамы захотели проводить своих гостей до решетки сада. Но любезность эта, казалось, стесняла Бо Франсуа. Дорогой он несколько раз принимался уговаривать общество возвратиться, ссылаясь на солнечный жар, на эту бесцеремонность, которая должна была быть между родными. Его не послушали и, разговаривая дружески, дошли до ворот, которые Жанета уже отворила с бесчисленными реверансами. Даниэль рассеянно взглянул за решетку. По ту сторону дороги, под деревом, стоял человек, держа в поводу двух лошадей. Наружность этого человека не походила на лакея; скорее в нем сказывался педант низшего сословия. Ладранжу показалось, что лицо это было ему знакомо, но только что он расположился хорошенько рассмотреть его, как Франсуа решительно встал перед ним и, завладев дверью, проговорил:

– Я никак не хочу, мадам, чтоб вы шли далее… – Кузен Даниэль, до свидания?.. Нет, ни за что не допущу, чтоб вы еще беспокоились.

Он вышел, захлопнув за собою дверь.

Мария хохотала, как сумасшедшая, над тем, что она считала странностью в своем новом знакомом; на Даниэля же последний поступок Франсуа произвел другое впечатление, он поспешил отворить калитку, но уже оба всадника, вспрыгнув на лошадей, скакали во весь опор.

Отъехав на некоторое расстояние, Бо Франсуа повернулся на седле и снова, смеясь, весело раскланялся с дамами, с таким видом, будто только что пошутил; товарищ его не обернулся, и вскоре при повороте дороги они скрылись из виду.

Даниэль и дамы неподвижно стояли у ворот, следя за ними глазами.

– Добрый малый, – проговорила наконец маркиза, – да, честный малый и, кажется, очень веселого характера.

– Сколько в нем простодушия за его тривиальными манерами, – прибавила Мария.

Даниэль остался задумчивым, вдруг простясь наскоро со своими родственницами, в свою очередь скорым шагом направился к городу. На повороте дороги он надеялся хоть издали увидать всадников, но они, казалось, улетучились с пылью, и он дошел до Шартра, не встретив их более.

IV. Подвал трактирщика Дублета

Бо Франсуа с товарищем, оставив Сант-Марис, проскакали немного по дороге в Шартр; но на первом же повороте они свернули и въехали в плантации винограда, покрывавшего всю эту часть страны. Достигнув, наконец, уединенного местечка, где сплошные стены зелени скрывали их от любопытных, оба остановились и соскочили с лошадей.

– Теперь дай мне, – проговорил повелительно Бо Франсуа, – то, что я тебе велел спрятать.

Другой послушно поспешил отвязать от своего седла аккуратно свернутое В виде плаща платье; то был длинный сюртук с широким воротником, как их тогда носили. Торопливо натянув его сверх бывшего уже на нем платья, Бо Франсуа бесцеремонно снял с головы своего названного лакея его мохнатую шляпу, взамен которой отдал ему свою, хорошую, модную. Таким образом он мгновенно изменил свою наружность так, что легко мог надуть любого шпиона.

Занимаясь своим костюмом, он вместе с тем отдавал приказания спутнику.

– Ты не возвращайся теперь со мной в город, а ступай проселком к Обенскому Франку и оставь у него лошадей, потому что по ним нас могут узнать, сегодня же вечером приходи ко мне, сам знаешь куда; но войди в Шартр другими воротами, а не теми, через которые мы вышли сегодня; так будет надежнее. Хорошо ли ты меня понял?

– Достаточно, Мег! – ответил его товарищ, некто другой, как наш старый знакомый Бабтист хирург, – так, значит, не удалось?

– Нет, надеюсь, что нет, – ответил Бо Франсуа, садясь на обочину дороги, так как Баптист, стоя перед ним, держал в поводу обеих лошадей, – но дело, кажется, будет труднее и опаснее, чем я предполагал. Я, между тем, не хвастаясь, могу сказать, что славно сыграл свою роль, твердо следуя твоим наставлениям, так что, пожалуй, меня можно было принять за франта из Пале-Рояля. Одна беда, что они все знают больше, чем я думал, и помнят лучше, чем я ожидал. Один раз я встал просто в тупик, ну, да я взял храбростью! Особенно уж этот проклятый адвокат. Задал же он мне звону! Черт бы его взял!

– Э, чего вам бояться этих болтунов! – ответил презрительно Баптист. – Разве они опасны? У них вся сила сосредоточивается в словах… Что касается Даниэля Ладранжа, моего любезнейшего братца, чтоб ему было пусто, то им нельзя очень-то пренебрегать, он назначен главой суда присяжных в Шартре, и собирается, как видно из его слов, задать нам гонку наповал.

Баптист попятился назад и насколько мог раскрыл глаза.

– Главой суда присяжных? Значит, все войска в провинции в его распоряжении!

Франсуа только сделал небрежную мину.

– А что он подозревает? – спросил хирург с возрастающим страхом.

– Он подозревал, но я сумел в отличном виде представить это Гранмезонское дело и, хочешь верь мне, хочешь не верь, Баптист, но только в настоящее время старая эта сумасшедшая маркиза, молоденькая эта гражданочка и даже этот строптивый суровый администратор, все они считают меня своим избавителем и мы наилучшие друзья в мире.

Но хирург, по-видимому, не разделял мнения о безопасности.

– Но все-таки, Мег, не рассердитесь на меня, пожалуйста, что я скажу вам, что затеяли вы опасную игру… Адвокат хитер, малейшее обстоятельство, слово, движение может вовлечь вас в погибель; опасность тут слишком велика. Умоляю вас, не подвергайте ей себя!

– Хи, а если я люблю опасность? – грубо ответил ему Бо Франсуа. – Что я, такая же разве мокрая курица, как большая часть из вас? Впрочем, ведь ты знаешь, Баптист, что в этом деле я только свое требую. Ведь действительно я сын и наследник этого старого скряги, которого я сам… Но ба! Это ему поделом, за то, что он бросил меня. А потому, ни в каком случае я не отступлюсь от этих ста тысяч экю, следуемых мне, тогда как очень часто из-за ничтожных сумм я подвергаю опасности свою жизнь и жизнь всей шайки. А маленькая-то хорошенькая аристократочка, которая вот уже четыре года не выходит у меня из головы, и которая сегодня показалась мне еще прелестнее, чем прежде, разве и от нее мне тоже отказаться? Да еще именно тогда, когда семейные обстоятельства отдают мне ее в руки и когда она сама не слишком-то сурово на меня смотрит? Нет, не за тысячу чертей! Мне надобно достать эту малютку, я хочу ее, я буду ее иметь… Может, это мне дорого станет, но ведь я не торгуюсь! Впрочем, что же, возьмем самое худшее, то есть что меня узнают, так эти дамы так гордятся своим именем, а этот Даниэль так уважает свое семейство, что они ни за что не согласятся предать суду и гласности своего близкого родственника; и если что случится, то ручаюсь, что мой высокопоставленный родственник скорей употребит свое влияние, чтобы спасти меня, нежели погубить.