скачать книгу бесплатно
Они лежали так, рядом, некоторое время. Оно показалось Майе долгим, хотя прошло, наверное, не более полуминуты. Потом Арсений снова коснулся рукой ее груди, его рука была все так же холодна, и влечение, которое опять возникло у нее в ответ на это прикосновение, оказалось таким же сильным, как и в первый раз. Как все-таки странно, что оно вызывается именно холодом его рук! Майя не понимала, почему так.
«А губы? – Это она подумала уже взволнованно и даже смятенно. – Губы у него тоже ледяные?»
Она могла бы просто поцеловать его, чтобы понять это, но ей не хотелось тянуться губами к его губам, раз он этого не делает.
Словно поняв Майины мысли, Арсений сам поцеловал ее. Да, и губы такие же холодные. Весь он ледяной, что ли? Странно! И еще более странно, что это действует на нее возбуждающе.
А он, несомненно, действовал на нее именно так. Она не замечала даже тех мелких и неизбежных неловкостей, которые возникают от того, что приходится и прилаживаться друг к другу, к тому особенному, что есть в каждом, и совершать какие-то обыкновенные, для всех одинаковые действия.
Впрочем, Майя-то никаких собственных действий не совершала – она соглашалась с действиями Арсения, они казались ей разумными, да такими и были, конечно. Она с облегчением вздохнула, когда он дотянулся до своего бумажника, лежащего на тумбочке у кровати, и фольга блеснула у него в руке. Они не дети беспечные, и прекрасно, что он это понимает. Ей не хотелось бы услышать от него какую-нибудь пошлость вроде того, что цветок не нюхают в противогазе.
Да, холод его тела был ей приятен. И его молчание тоже. Ну что он мог бы сказать ей, если бы не молчал? Что она ему понравилась? Это и так понятно, уж наверное, она понравилась ему хоть сколько-нибудь, раз он провел с ней вечер и захотел окончить этот вечер в постели. От произнесения вслух эта мысль не наполнит ее каким-нибудь особенным счастьем, но и того, что наполняет ее сейчас, уже немало.
Для чего немало, Майя и сама себе не объяснила бы. Для ощущения полноты жизни, быть может.
Хорошо, что так получилось: и не полная тьма, и яркого света нет, да еще заоконные огни то и дело стремительно проносятся по комнате. Майя приподняла голову и увидела, как легкая стайка этих огней мелькнула у Арсения по спине. Ей показалось даже, что он почувствовал их – вздрогнул, как от прикосновения. Хотя скорее это его движение было вызвано тем, что Майя наконец обняла его, и не только руками, но и ногами – свела их у него над спиной.
У нее давно не было мужчины, поэтому она ожидала не особенно приятных ощущений. Одно дело – прикосновения рук и губ, они могут быть и возбуждающими, даже и должны они такими быть. Но само соитие физиологично и слишком зависит от простой телесной привычки друг к другу, чтобы от него можно было сразу же ожидать неземного блаженства. Майя и не ожидала.
Может, ее покоробило бы то, как быстро все случилось; после того как они сели с Арсением рядом на кровать и до того как Майя почувствовала его внутри себя, пяти минут не прошло. Торопливо, конечно же, слишком поспешно. Но она только понимала это, умом понимала, а телом отвечала ему, обнимала его, и, значит, то, что он делал, не казалось ей неправильным. А каким казалось?.. Майя не знала. Она ожидала, чтобы это поскорее закончилось, и одновременно сожалела о том, что это вот-вот закончится.
Все это можно было бы назвать бурей чувств, но никакой бури Майя не ощущала. Наоборот, ей было спокойно и даже почти хорошо. Арсений не стал неприятен ей от их неожиданной близости, и хотя она не понимала, что чувствует к нему теперь, но отторжения не чувствовала точно.
Да, первоначальных поцелуев и ласк не было почти совсем, но объятия, слияние, общее движение, прилаживающее тела друг к другу, – все это длилось и длилось. И это заменило Майе страсть, которой она в себе не находила. Во всяком случае, ей было легко и хорошо под этими прохладными плечами, в этих снежных, будоражащих объятиях.
Арсений замер над нею, выгнулся, задрожал, Майя почувствовала, как сводит его плечи… И вдруг она перестала все это понимать, перестала видеть все это со стороны! Это произошло так неожиданно, так сразу, что она не успела даже осознать такую резкую в себе перемену. Она перестала видеть, слышать, чувствовать – все сменилось в ней сплошным разрядом тока. Странным образом длился он и длился в ее теле, пронизывал одновременно и голову, и пальцы ног.
Теперь Майя сжимала плечи Арсения не потому, что ей хотелось его обнимать, а потому только, что не могла разнять руки и не видела, и не чувствовала их.
Их тела последний раз задрожали вместе и замерли. Майя еще чувствовала у себя внутри отзвуки этой дрожи, будто жаркие искры, и ей даже глаза открывать не хотелось, чтобы видимый мир не мешал такому ее ощущению.
Но глаза она открыла, конечно. Лицо Арсения было прямо над нею, в полумраке она не различала его черты, видела только правильно прорисованный силуэт. Ничего не поделаешь с образованием – даже в такой момент мыслишь профессионально! Еще Майя видела, как блестят его глаза. Вероятно, они у него темные, да, темно-серые, она вспомнила. Надо будет получше рассмотреть их, когда он включит свет.
«Все-таки я слишком подвержена внешнему, – подумала Майя. – Слишком зависима от цвета, света, от всех таких тонкостей. Вряд ли это хорошо».
Но хорошо ей было вне зависимости от собственных мыслей. Телу ее было хорошо, физически радостно. Она не ожидала, что это окажется так.
Арсений поцеловал Майю и лег рядом. Ее удивило, что губы у него по-прежнему такие, будто он только что ел снег с оконного карниза. Ей стало смешно от того, что она так думает. Да и снега на карнизе никакого нет. Апрель, давно все растаяло.
– Спасибо, – сказал Арсений. – Мне было очень хорошо.
Майя промолчала. Она ничего не могла ответить, потому что была, пожалуй, растеряна.
Арсений тоже замолчал. Они лежали рядом, глядя в потолок, по которому волнами, искрами и отсветами проносились огни, и чувствовали себя внутри огромного калейдоскопа, в котором неизвестно какой через минуту сложится узор. То есть, конечно, это Майя так себя чувствовала, а что чувствует Арсений, она не знала.
– Ассирийцы, – сказал он, – считали, что жизнь продлевается на то время, которое человек проводит на рыбалке.
– Почему? – спросила Майя.
– Время на рыбалке не засчитывается во время жизни. Так они полагали.
Он думал о чем-то своем, и это могло бы ее покоробить: все-таки ей хотелось бы, наверное, чтобы он был хоть немного потрясен, выбит из колеи своих привычных мыслей, ей было бы приятно, что близость с нею это с ним проделала. Но то, что он сказал, было так неожиданно и даже заманчиво, что Майя заметила в себе лишь интерес к его словам, а совсем не обиду. Она спросила бы, почему он подумал об ассирийской рыбалке, но ей не хотелось, чтобы он решил, будто она хочет вмешаться в те его мысли, которые он сам не считает нужным ей пояснять.
– Я пойду, – сказала Майя.
Она постаралась, чтобы в ее голосе не прозвучали вопросительные интонации, и, кажется, ей это удалось. Это не было с ее стороны ни обманом, ни кокетством – она в самом деле не хотела, чтобы он удерживал ее. Во всяком случае, не хотелось, чтобы фальшивил, удерживая.
– Куда же ты пойдешь? – сказал Арсений. – Замок чинить долго. Лучше заняться этим с утра.
Нет, фальши в его голосе нет. Майя расслышала бы.
«Остаться?» – подумала она.
Но тут же ей представилось, как она идет в душ, потом ложится в постель снова, засыпает рядом с незнакомым, в сущности, мужчиной… Нет, к этому она не была готова совершенно, и этого ей определенно не хотелось. А если еще представить утреннее пробуждение, след от подушки у себя на лице, не будет же она утром свежа как майская роза… Нет-нет! Этого не надо.
– Все-таки я скажу Нине Цезаревне сейчас, что ключ сломался, – сказала Майя, садясь на кровати. – Вдруг она что-нибудь придумает.
Арсений молчал. Собирая волосы в узел – половина шпилек потерялась, и мелко вьющиеся длинные пряди не удерживались оставшимися, – Майя спиной чувствовала его взгляд. Как он смотрит на ее голые плечи? С вожделением, с разочарованием, с безразличием? Она не понимала.
Она встала, надела блузку, потом юбку. Юбка была кашемировая, поэтому не помялась от того, что упала со стула на пол. Майя эту юбку и любила отчасти за то, что ее не надо было гладить, хотя больше все-таки за то, как драпировалась ткань, какие тонкие оттенки коричневого, песочного, кремового возникали в ее складках в зависимости от того или иного освещения.
Арсений проводил Майю до двери, но в коридор не вышел. Может быть, ему не хотелось, чтобы Нина Цезаревна видела их вместе среди ночи. На пороге он поцеловал Майю, быстро, но не торопливо. Она снова ощутила холод его губ и снова подумала, как это приятно, когда целуют такими губами. Но нельзя ведь сказать, что ей хочется целоваться с ним снова и снова? Нет, нельзя. А значит, это правильно, что она сейчас уходит, и не о чем сожалеть.
Нина Цезаревна уже вернулась. Она заохала, стала извиняться перед Майей – конечно, давно надо было поставить новые замки с хорошими современными ключами, а не сохранять в комнатных дверях какое-то старье, и как же глупо думать, будто старое непременно будет надежным! – и предложила переночевать в свободной комнате, потому что слесаря до утра не найдешь Это было правильно, Майя и предполагала, что так будет.
Комната, в которую отвела ее Нина Цезаревна, была такая маленькая, что вся состояла почти из одного только эркера. Наверное, когда из квартиры на Лиговке после революции делали коммуналку, то этот закуток отвели какому-нибудь одинокому, но не совсем простому человеку, иначе трудно было объяснить такое странное сочетание тесноты со стеклянной стеной.
Спать совсем не хотелось. Майя подоша к этой полукруглой стене и, не зажигая свет, отодвинула занавеску.
Эркер нависал над козырьком подъезда и напоминал корабль, вырвавшийся из обыденности в какое-то очень далекое плаванье. Наверное, такое странное ощущение возникало потому, что от уличного пространства ее колени были отделены не стеной, а только стеклом.
Басков переулок был пуст, даже машины уже не ездили. Майя вспомнила, как мелькали их огни по потолку, по напряженной, вздрагивающей мужской спине… Все вздрогнуло и у нее внутри, непонятно вздрогнуло, она не могла определить почему, но ей было радостно вспомнить это.
Дверь подъезда открылась, человек вышел на улицу. Это был Арсений. Майя удивилась, почти растерялась. Куда он идет глубокой ночью? Это было странно, даже загадочно, даже волнующе. Вот это все – апрельская ночь, блестящий от тумана асфальт, мужчина, которого она полчаса назад обнимала… Необъяснимость была в соединении всего этого здесь, в этом переулке и в этой минуте. Что-то значила эта минута в ее жизни, но что, Майя не понимала.
Арсений повернул на улицу Маяковского и пошел по ней к Невскому. Мелькнула его ровная фигура под одним фонарем, под другим и исчезла в ночном весеннем тумане.
Глава 4
Поездку в Петербург можно было считать удачной. То есть для работы удачной, обо всем остальном Майя постаралась забыть, потому что это остальное, отдалившись всего лишь на день, стало для нее источником беспокойства и недовольства собою.
А с работой все складывалось хорошо. Майе надо было решить, чем она будет заниматься в ближайшие полгода, для того она и приехала в Петербург и встретилась в «Зингере», любимом ее кафе в Доме книги на Невском, с директором маленького нового издательства, которое здесь же, в зингеровском здании и расположилось. Можно было, конечно, и по скайпу с этим издателем поговорить, но ей важно было понять, насколько серьезно его предложение – оформлять три книжные серии, одна из которых поэтическая. А понимать такие вещи она умела – ну, приблизительно умела – только в живом разговоре.
– А платить вы за все это собираетесь? – поинтересовалась Майя. – Ваша бескорыстная готовность создавать прекрасное меня, правду говоря, пугает.
– Собираемся, – успокоил издатель. – Что с нами дальше будет, непонятно, но это, знаете, не только про нас непонятно. А эти три серии у нас имиджевые, деньги на них отложены, я вам и аванс заплачу.
Кафе «Зингер», в котором они сидели, само было частью прекрасного, и в слова издателя хотелось поэтому верить. Глупая причина кому-либо доверять, может быть, но так подсказывала Майе интуиция, и она решила, что возьмет этот заказ.
Всю дорогу из Петербурга в Москву она читала стихи первого из авторов, которых предполагалось выпускать, а потом его же рассказы. Очень странный это был автор! Он словно состоял не из одного себя, а из множества собственных сущностей, и Майя не могла понять, что все эти сущности соединяет, хотя соединение это чувствовала очень явственно.
Время от времени она отрывалась от стихов и смотрела в окно на долгие вереницы голых весенних деревьев, мимо которых проносился скоростной поезд. Что-то нищее, утлое и безнадежное было в этом пейзаже, но он впивался всей своей протяженностью прямо в сердце. И не только ей – Майя вспомнила, как Набоков думал, что вернется когда-нибудь в места, где вырос, и разглядит в них что-то непоколебимо верное ему, потому что глаза у него сделаны из того же, что тамошняя серость, светлость, сырость.
Сквозь эти мысли, сквозь заоконные печальные виды то и дело всплывали воспоминания о том, что произошло вчера. Только стихи оказывались сильнее этих воспоминаний, и Майя поскорее погружалась в стихи снова.
В таком вот настроении, немного задумчивом и немного растерянном, вернулась она в Москву.
По дороге до дома таксист не умолкая нес какую-то чушь про американцев, радио надсаживалось голосами каких-то людей, спорящих о чем-то таком же глупом, как россказни таксиста. Майе пришлось совершенно отключиться от внешнего мира, а это было ей сейчас некстати: сразу же одолели ненужные мысли.
«Он мог бы попытаться меня хотя бы увидеть, – думала она, глядя, как широким размахом возникает за окном Ленинский проспект. – Это не означало бы, что отношения продолжатся, совсем нет. Но даже не поговорить со мной после всего… Это не то что неприлично – просто слишком красноречиво. Легкая добыча – это про меня. Он так ко мне и отнесся, это очевидно. Мужчины этого не любят, для них быть с такой женщиной – все равно что ловить рыбу в бочке. Из какого фильма эти слова? Забыла. А что он, кстати, говорил про рыбалку? Да не все ли равно! Какие-то сторонние, совершенно посторонние у него были мысли… И я не смогла его от них отвлечь».
Каким же унынием от всего этого веяло! Как от всей ее жизни. А когда такси остановилось и Майя вошла во двор, в подъезд, в квартиру… Ей показалось, что она никуда не уезжала. И что ничего с ней не произошло. Вообще ничего.
Правда, уже через десять минут она подумала, что такое чувство при возвращении домой, может, и неплохо. За то ведь люди и любят свой дом, что в нем растворяется все, что тревожило во внешнем мире, а если это не так, то дом и не дом вовсе.
Майя поужинала – уезжая, оставила в холодильнике йогурт и банан, – потом приняла душ и легла.
Сияющая сцена Мариинки, металлические блики на речной весенней воде, светлые скамейки у Фонтанного дома, вереница уличных огней на полу, на потолке, на постели, на плечах мужчины – все это память выстроила в одну линию. И сразу произошедшее между ней и Арсением сделалось таким же отвлеченным явлением жизни, как весна, и река, и балет.
От этого ее растерянность незаметно перешла в печаль, но печаль уже не то чувство, которое могло бы ее обеспокоить: к печали она привыкла.
Еще с полчаса Майя читала стихи и рассказы этого странного автора с нестранной фамилией Смирнов, потом встала, чтобы налить себе воды, выпила ее, стоя босиком у окна в кухне и глядя на купол света над Донским монастырем.
Она сказала бы себе, что жизнь вошла в привычную колею, но это не было правдой – стоило ей вернуться домой, как стало понятно, что жизнь ее из привычной колеи и не выходила. И, учитывая, как течет жизнь внешняя, это в общем-то хорошо.
С этой мыслью Майя и уснула.
Глава 5
Билеты в Кельн были взяты на следующую неделю. До отъезда Майя сдала в издательство обложки нескольких мистических детективов. Обложки получились слишком, на ее вкус, реалистичными, но редактор, который вел серию, попросил, чтобы они выглядели реальней реальности, несмотря на демонов и ангелов в качестве главных героев. Объяснил он это тем, что читатель сильно переменился за последние несколько лет и без реализма книжки не покупает вообще.
– Демоны должны быть похожи на соседей по дачному участку, – сказал он.
Реалистичности ради пришлось придумывать и прорисовывать множество мелких деталей, поэтому Майя сидела дома почти безвылазно, один раз только по кладбищу Донского монастыря прогулялась, да и то чуть не силой себя из дому выдворила, надо же воздухом дышать.
Ей нравилось жить так близко от такого хорошего места, и она благодарна была Мартину за то, что он купил ей квартиру здесь, а не в каком-нибудь спальном районе. Но, гуляя по тихим дорожкам некрополя, она каждый раз хотя бы мельком думала, что все-таки слишком зависит от своих впечатлений, настроений, от каких-то едва уловимых нюансов жизни, и вряд ли это хорошо, вряд ли правильно.
Она закончила работу поздним вечером и решила сразу же выложить обложки на Фейсбук. Вообще-то ее не привлекало бессмысленное плавание в бурливом человеческом сообществе социальных сетей, однако для того, чтобы показывать свои работы, Фейсбук был очень удобен, и немало новых заказов появлялось именно через него. Но заходила она на свою страницу редко, вот, почти две недели вообще там не была.
Первое, что она увидела, открыв Фейсбук, было письмо от Арсения.
«Здравствуй, Майя, – написал он. – Жалею, что не успел увидеть тебя до твоего отъезда. Можем ли мы встретиться в Москве?»
Кровь бросилась ей в лицо. Она не ожидала от него письма. Хотя почему не ожидала? Вполне естественно было найти ее таким образом. Все ведь друг друга так находят, даже люди, которые сорок лет не виделись и на разных материках живут…
И что ее так взволновало? Она не влюбилась в него ни с первого взгляда, ни с первой ночи, и за неделю, прошедшую после встречи с ним, это стало для нее еще более очевидно, чем в ту минуту, когда она стояла в эркере и смотрела, как он идет куда-то по ночной улице. Самым сильным ее чувством к нему было теперь, пожалуй, оскорбленное самолюбие, да и оно не было оскорблено так сильно, чтобы это не давало ей покоя; так, скользила уязвленность по краю сознания.
«Естественно, что я обрадовалась известию от него, – подумала Майя. – Приятно, что человек, с которым ты провела ночь, ну, не ночь, но какую-то часть ночи, – приятно, что он оказался воспитанным. И что он хочет увидеться, тоже приятно. Значит, я по крайней мере произвела на него впечатление».
«Арсений, здравствуй, – написала она в ответ. – Конечно, давай встретимся. Через неделю я уезжаю, так что или до моего отъезда, или когда вернусь».
Майя отправила сообщение, потом зашла на страницу Арсения. Оказалось, что разглядывать там нечего, только фотография и краткие сведения о работе, которые и так были ей известны. То ли он не считал нужным выставлять свою жизнь на общее обозрение, то ли присутствовал на Фейсбуке лишь с прагматичной целью быстрого поиска нужных ему людей.
Он ответил сразу.
«Тогда завтра? Поужинаем вместе. Знаешь ресторан «В небе» на Овчинниковской набережной? Устроит он тебя?»
Все-таки внутренняя, инстинктивная деликатность ему не присуща, иначе нашел бы другие слова. Ну что значит «тебя устроит»? Как будто расплатиться с ней хочет.
Но сразу вслед за этой мыслью пришла другая.
«Зачем придираться к словам? – подумала Майя. – Люди их произносят не думая, просто обозначают ими, что собираются делать. Он собирается поужинать со мной, спрашивает мое мнение о ресторане. Надо его высказать, вот и все».
Она написала, что выбор ресторана предоставляет ему. Хотела было сообщить номер своего телефона, но потом подумала: он ведь не спрашивает… Да и самой ей разве так уж хочется поговорить с ним сейчас? Едва ли она к этому готова.
В следующих двух сообщениях договорились о времени встречи и простились до завтра.
Перед сном Майя снова читала Смирнова. Мир не только в стихах его, но и в рассказах складывался из тысячи подробностей, все эти подробности были мелкие и очень простые, а мир получался огромный и многосложный, и непонятно было, из чего вырастает такой масштаб, и интересно было это разгадывать.
Майя думала об этом, глядя на страницы рукописи, потом вдруг отложила их и, встав с кровати, взяла с книжной полки Ахматову, нашла строчки о Фонтанном доме в «Поэме без героя». Понятно было, почему именно это привлекло ее сейчас: вечер с Арсением стоял в памяти, и ни усталость после работы, ни интересное чтение не могло ее отвлечь.
«Но почему так? Я не чувствую к нему любви. Да и влюбленности не чувствую тоже. А что же тогда?» – подумала она.
И, рассердившись на отвлеченность своих размышлений, сказала вслух:
– Вот завтра и пойму!
Глава 6
Ресторан находился не то чтобы в небе, но все-таки довольно высоко – в самом деле создавалось впечатление, будто он парит над городом.
Столик, за которым сидел Арсений, стоял у стеклянной стены, и, войдя в зал, Майя прежде увидела просторный вечерний пейзаж – Москва-реку, мост в огнях фонарей, высотку на Котельнической набережной – и только потом его.
Она была так взволнована всем, что предстало перед нею – огнями, светящимися над водой и в воде, весенней свежестью реки, которую странным образом чувствовала через стекло, – что это волнение как-то распространилось на Арсения. Или именно встреча с ним так ее взволновала?
– Здравствуй, – сказал он, вставая Майе навстречу. – Хорошо, что мы увиделись.
Все-таки очень неточно он говорит. Как иностранец прямо. Последняя фраза звучит так, будто они либо встретились случайно, либо собираются расстаться навсегда. Хотя, может, говорит он точно, и именно это имеет в виду.
Посередине стола стояла невысокая узкая ваза с разноцветными тюльпанами. Внимание со стороны Арсения обрадовало Майю, но потом она увидела, что такие же вазы с весенними цветами – нарциссами, тюльпанами, гиацинтами – стоят на всех столах, то есть Арсений здесь совершенно ни при чем.
– Какой желаете аперитив? – спросил официант.
Майя выбрала кампари, бросила в бокал малину и клубнику, которые официант принес в стеклянной вазочке… Мелкие дела и действия успокоили ее.
– Не обижайся на меня, – сказал Арсений. – Я действительно хотел увидеться с тобой назавтра. Но ты не появилась в гостинице весь день, а вечером уехала.
Ну да, так все и было. И с чего он взял, что она обижена?
