скачать книгу бесплатно
– Надо же. Не знал.
Большого интереса в его голосе не слышалось, но они дошли уже до Невского, и Майя все-таки предложила:
– Можем зайти. Там хорошо. На Париж похоже.
– Так уж прямо на Париж! – хмыкнул Арсений.
Про Париж она, конечно, не очень точно сказала. Маленький сад Фонтанного дома похож был только сам на себя, других таких Майя нигде не видела. Просто в нем не было ничего мемориального, его простота была естественной и благородной, потому она про Париж всегда и вспоминала, попадая сюда.
Только на Литейном Майя сообразила, что поздним вечером этот сад скорее всего закрыт. Но не возвращаться же.
Они свернули в подворотню, прошли через обычный питерский мрачноватый двор и оказались перед калиткой Фонтанного дома. Белели в саду под деревьями скамейки, видны были дорожки и памятник Прасковье Жемчуговой, шереметевской возлюбленной. Но калитка была заперта.
– Ну как же жалко! – расстроилась Майя. – Не успели. Но окна светятся еще. Вон те, видите?
Окна ахматовской квартиры светились одни во всем доме. Было что-то пронзительное в этом одиноком свете.
– Когда ее гнобили, она должна была каждые два часа к окну подходить, чтобы соглядатай – он на вон той скамейке сидел, видите, все белые, а она черная, – знал, что Ахматова не покончила с собой, – сказала Майя.
– Зачем это? – хмыкнул Арсений. – По-моему, они были бы только рады, если бы она с собой покончила.
– Да вот и мне непонятно.
Майе понравилось, как он отнесся к ее словам – с полным пониманием. Но о мрачном все же говорить не хотелось. Светлел памятник шереметевской возлюбленной, светлые скамейки мерцали в темноте под весенними деревьями, блестели капли на мокрых ветках, и если приходили при этом в голову какие-нибудь мысли, то лишь самые простые и чистые – например, о том, что же это за капли, остатки вчерашнего тумана, может быть?
Майя вспомнила, как празднично блестели бриллиантовые огни на сцене Мариинки, как тускло поблескивала потом вода в канале Грибоедова, вдоль которого они шли сюда, к Фонтанному дому, и ей понравилась эта связь. Очень петербургское это дело, связь всего со всем, вот что она подумала.
– А ее муж, Пунин – тот, с которым она в этом доме жила, – знаете что о себе говорил? – вспомнила Майя.
– Не знаю, – пожал плечами Арсений. – Я вообще-то думал, что мужем Ахматовой был Гумилев.
– После Гумилева еще другие были. И вот Пунин о себе говорил: «Я заглядывал под каждые ресницы». Обычно это называют «бегать за каждой юбкой», а он вот как… Так точно и так странно!
Арсений ничего на это не сказал. Взгляд, который он бросил на Майю, был ей непонятен. Хотя, впрочем, ей показалось, что в его взгляде мелькнуло недоумение. Это ее смутило.
Вернулись по Литейному на Невский и все-таки сели в такси. Басков переулок был уже рядом, но весенний холод к ночи сделался совсем промозглым, и хотелось поскорее в тепло, в уют.
За столом в коридоре сидела Нина Цезаревна, младшая сестра, читала какую-то книгу со старыми страницами, и то, как приветливо она поздоровалась, тоже было частью уюта.
Нина Цезаревна предложила разогреть ужин, но Майя с Арсением отказались. Они прошли в столовую, сели за стол, с которого была уже снята обеденная скатерть.
– Сам не голоден и вам не предложил после театра пойти в ресторан, – сказал Арсений. – Только сейчас сообразил, извините.
– Ничего, – ответила Майя. – Есть мне тоже не хочется, а посидеть можно и здесь.
С минуту они молчали. Не от того, что изобретали тему для разговора, и тем более не от неловкости, а просто потому, что думали каждый о своем. Вошла Нина Цезаревна, поставила на стол лампу с зеленым абажуром, включила ее, сказала:
– С вашего позволения я отлучусь. Знакомая в Москву сейчас едет, мне надо с ней кое-что передать. Гости все уже дома, так что дверь я снаружи запру. Но изнутри без ключа открывается, не беспокойтесь.
– И вы не беспокойтесь, – кивнул Арсений. – Мы выходить больше не собираемся.
Снизу из-под абажура падал на поверхность стола не зеленый, а обычный золотистый свет, и древесные узоры играли под ним. Струились, кружились на столешнице срезы годовых колец давнего-давнего дуба, из которого этот стол был сделан.
– А правда, – вдруг спросил Арсений, – что мужчины не различают некоторых цветов? Не дальтоники, а обыкновенные мужчины. Я читал, что у нас не четыре рецептора, как у большинства женщин, а только три.
– Про рецепторы не знаю, – улыбнулась Майя. – А цвета многие мужчины путают, это замечала. Болотный им казался просто серым, фуксия – красным.
– А что такое фуксия?
– Ярко-розовый с оттенком сиреневого.
– Ну, его они, может, и различали, просто не знали, как назвать. А вообще это очень приятно, что вы не удивляетесь неожиданным вопросам, – без перехода сказал он. И уточнил: – Но я не для проверки про цвета спросил, не подумайте. Случайно в голову пришло.
– Я и не подумала. Мне тоже иногда приходят в голову странные вопросы.
«Только обычно некому бывает их задать», – подумала Майя.
– Например, какие?
– Например, я иногда думаю: почему европейские люди так любят Африку?
– Не все.
– Но многие.
– Потому что там много больших и необычных животных, – пожал плечами он.
– Не знаю… – покачала головой Майя. – Мне кажется, этого мало. Не дети же они. И потом, они любят именно Африку, а не африканских животных. Я по своим немецким знакомым замечаю. Это какая-то странная загадка. Во всяком случае, для меня.
– Потому что отношения в Африке свободные, – сказал Арсений.
– Между животными?
– Между людьми. Им этого не хватает, знакомым вашим.
– Этого всем не хватает.
«Он умеет задавать странные вопросы, а я не умею, – подумала Майя. – Вот спросила, и вышло неловко».
Впрочем, Арсений, кажется, никакой неловкости не чувствовал. Во взгляде, которым он смотрел на Майю, был интерес, но только на поверхности, а в глубине его взгляда едва уловимо сквозило безразличие. Она чувствовала и то и другое, и ни то ни другое не казалось ей ни удивительным, ни обидным. Так устроены отношения между людьми, молодость которых прошла. И что бы там ни говорили об изменившихся современных взглядах на возраст, но в сорок два года невозможно чувствовать себя молодой. Да и неестественно, пожалуй.
Его общество ей приятно, но ведь она не может сказать, что знакомство с ним перевернуло ее жизнь? Нет, конечно. Вот когда в девятом классе у них появился новенький и Майя влюбилась в него с первого взгляда, это перевернуло ее жизнь точно. Все ее планы переменились, она раздумала ехать учиться в Москву, и если бы Борис не уехал через год в неизвестном направлении – его отец был военным, – то неизвестно, как сложилась бы ее жизнь. И тогда она думала, что это совершенно естественно – ставить свою жизнь в зависимость от такой эфемерной субстанции, как мгновенное чувство, и десять лет спустя точно так же она думала, и пятнадцать. А теперь это прошло, и она видит масштаб событий без обманчивых преувеличений. Что и хорошо, наверное.
Ну и он видит все это точно так же. Потому интерес и безразличие, когда он смотрит на нее, соединяются в его взгляде таким естественным образом.
Ходики постукивали на стене у Майи за спиной. Она обернулась и посмотрела на них.
– Да, поздно, – сказал Арсений. – Мне тоже завтра рано вставать. – И поинтересовался, вставая: – Зачем люди живут, не знаете? Утром чуть свет на работу, вечером бегом с работы и поскорее в кровать, а то перед работой не выспишься.
Он шутил – его иронический тон об этом свидетельствовал. Хотя вопрос, конечно, был трагический.
Глава 3
В гостинице этой Майя всегда жила в последней комнате, за поворотом коридора. Они прошли несколько метров вместе, потом Арсений остановился у своей двери и сказал:
– Спокойной ночи.
Майя тоже пожелала ему спокойной ночи и повернула за угол. Ощущение недоговоренности не оставляло ее, хотя разговор, который они вели весь вечер, не был значительным и его можно было прервать на любой фразе.
Она вставила ключ в замочную скважину, повернула. Вернее, хотела повернуть, но это ей не удалось: в замке что-то хрустнуло, и половина ключа, обломанная палочка с колечком, осталась у Майи в руке.
Этого только не хватало! Она растерянно смотрела на обломок у себя на ладони, на второй обломок, торчащий из замочной скважины, притом торчащий заподлицо, так, что невозможно было даже ухватиться за него, чтобы попытаться вытащить, и понимала, что половину ночи, а то и больше, ей придется провести в коридоре. Сестры Цезаревны, конечно, милые и расторопные дамы, но сколько времени потребуется, чтобы найти среди ночи слесаря, и сколько времени он потратит на то, чтобы извлечь из замка обломок, который застрял таким неудачным образом? Что ключ сломался именно неудачно, даже Майе с ее бытовой бестолковостью было понятно.
Но что оставалось делать? Она пошла по коридору обратно, надеясь, что Нина Цезаревна еще не легла и по крайней мере не придется ее будить.
Майе казалось, что идет она тихо, да и пол был застлан ковровой дорожкой. Но когда она проходила мимо комнаты Арсения, дверь открылась, он вышел в коридор и спросил:
– Что-то случилось?
– Да, – кивнула Майя. – Очередная несуразица.
– Почему очередная?
– Со мной они случаются довольно часто.
Он, кажется, совсем не удивился этому сообщению. Видимо, общение с ней наводило именно на такую мысль.
Мама говорила: «Когда я смотрю, как ты режешь хлеб, мне хочется плакать». И была права, как Майя за свою самостоятельную жизнь убедилась.
– И что на этот раз? – бесстрастно поинтересовался Арсений.
– Сломала ключ в замке.
– Давайте посмотрим? – предложил он.
– Давайте, – согласилась Майя.
А вдруг это только ей показалось, что обломок невозможно вытащить? Кстати, она ведь даже не попыталась это сделать. А может, он вытаскивается легко, может, достаточно пилочкой для ногтей его поддеть. Правда, пилочка для ногтей осталась у Майи в комнате, не в театр же ее было брать.
Но нет, бестолковая-то она бестолковая, однако все же не настолько, чтобы не сообразить, что замок испорчен безнадежно, по крайней мере, ничего с ним не сделать без слесарных инструментов.
Именно это сказал Арсений после того как безуспешно попытался пальцами вытащить обломок ключа.
От того, что ему это не удалось, Майя почувствовала что-то вроде разочарования. Красиво было бы, если бы он взял и сразу все исправил. Но тут же она посмеялась над собой, мысленно, конечно. Что вдруг за потребность в дешевых эффектах? И что за доблесть в том, чтобы уметь чинить замки? Для этого всего-навего надо быть слесарем, а он не слесарь.
– Не беспокойтесь, Арсений, – сказала Майя. – Я разбужу Нину Цезаревну. Жаль, но придется.
– Если она уже вернулась. Она же на вокзал ушла, – напомнил он.
Ах ты!.. В самом деле.
– Ну, подожду ее, – сказала Майя.
Все это были пустяковые мелочи, конечно. Но они ее расстроили. Неприятно, когда вся твоя жизнь состоит из какой-то мелкой ерунды.
Майя пошла по коридору к столовой. Она слышала, что Арсений идет следом. У своей двери он остановился.
– Спокойной ночи, – обернувшись, еще раз простилась Майя. – Извините, что пришлось вас побеспокоить.
– Вы меня не беспокоили, – уточнил Арсений. – Я сам в коридор вышел.
И прежде, чем Майя успела ответить – хотя непонятно было, надо ли что-нибудь на это отвечать, – он вдруг сделал к ней несколько шагов, взял ее за руку и притянул к себе. Не поцеловал и даже не обнял, а вот именно притянул, а потом и прижал к себе, обхватив одной рукой. Майя растерялась – она этого совершенно не ожидала. Но в растерянности своей все же почувствовала, что он сделал это уже не бесстрастно: его рука у нее за спиной была напряжена и тело тоже.
Майя стояла молча, не зная, что сказать или сделать. Ответить ему каким-либо образом она не могла, не было в ней такого порыва, а обманывать его, что-то порывистое изображая, у нее не было причин, потому что она не строила на его счет никаких планов.
«А почему, собственно? – вдруг подумала она. – Почему ты не строишь на его счет никаких планов? Да это первое, что ты должна была сделать! Ты одинокая женщина за сорок, сейчас у тебя никого нет, тебе встречается приличный мужчина – и ты даже не думаешь, что между вами должны возникнуть какие-нибудь отношения. Ну нельзя же быть такой дурой!»
От сознания своей глупости и лени – да-да, именно лени, как еще это назвать? – Майя почувствовала раздражение. И это чувство, в общем-то неприятное, неожиданно оказалось для нее живительным. Оно пробежало по ее телу, как пузырьки шампанского, ударило в голову возбуждением. Перемена произошла в ней мгновенно, она даже не успела ее осознать.
Но Арсений, видимо, эту перемену заметил. Майя не была так самонадеянна, чтобы подумать, будто он что-то почувствовал, но заметил точно. Или ему просто оказалось достаточно, что она не отстраняется? Ей не очень хотелось в этом разбираться, да, к счастью, и не пришлось: Арсений толкнул дверь, и они вместе вошли в его комнату.
Свет был выключен, но комната освещалась городскими огнями. Как раз когда Майя и Арсений вошли, эти огни промелькнули, пронеслись стремительной стайкой по полу, по потолку, по раскрытой постели.
– Нина Цезаревна не скоро вернется, наверное, – сказал Арсений, снимая с нее плащ. – Зачем же вам ждать за столом?
Майе не понравилось, что он это сказал. Она не ожидала от него каких-то необыкновенных слов, но обыкновенные сейчас звучали все же фальшиво, резали слух. По счастью, то, что он делал, было отдельно от слов и фальшивым поэтому не выглядело.
Арсений подвел Майю к кровати, сел сам, ее усадил рядом с собою. Желание его нарастало, и хотя оно не находило в ней отклика, чувствовала она его отчетливо. Его и нельзя было не почувствовать – в том, как Арсений расстегнул верхние пуговки на ее блузке, дрожало нетерпение, и оно, несомненно, было страстным.
«Все-таки хорошо, что мужчины устроены иначе, чем женщины», – подумала Майя.
В ней страсть никогда не появилась бы сама собою, а в нем именно так и появилась – изнутри.
Еще она подумала, что таким вот образом мир и движется вперед, пусть в непонятном направлении, но движется с несомненной энергией, а если бы движение мира зависело от нее, то он стоял бы на месте, пока не закис бы и не сошел на нет.
Это была последняя ее отчетливая мысль. Арсений перестал расстегивать пуговицы на блузке и коснулся ладонью ее груди. Ладонь у него почему-то оказалась холодной, как будто они до сих пор стояли над весенней водой или у калитки Фонтанного дома. Прикосновение такой ледяной ладони должно было бы показаться Майе неприятным, но совсем оно ей таким не показалось. Что-то дрогнуло у нее в груди, в животе, между ног, дрогнуло и повлекло ее к нему – вне разума, вне рассуждений, одной только силой желания.
– Вы разденетесь? – спросил Арсений. Тут же он понял, наверное, что такой вопрос должен показаться ей странным, и пояснил: – Я плохо умею со всем этим обращаться и могу что-нибудь испортить, а вам это не понравится.
Майя засмеялась и перестала думать, правильно ли она делает, уступая желанию постороннего мужчины в первый же день знакомства. Она и так почти не думала об этом, но все же, а теперь перестала думать совсем.
– Да, – сказала она. – Да-да.
Из-за смеха ее собственное желание исчезло, но сразу же и вернулось, потому что за окном снова проехал автомобиль, наверное, какой-то длинный, и снова огоньки пробежали по стенам, по кровати и по телу Арсения, а он уже снял рубашку, и в этих трепетных огнях Майе показалось, что он вздрагивает каждым мускулом. Это выглядело необычно и волнующе, притом именно телесно волнующе.
Они легли на кровать. У Майи уже голова кружилась; она не ожидала от себя такого. Ее женский опыт был скуден, поэтому она сразу распознала в себе страсть чуть большего накала, чем ощущала когда-либо прежде.
Хотя, может быть, дело только в возрасте, только в том, что она начала на свой счет беспокоиться, и желание ее подогревается этим беспокойством больше, чем тягой к мужчине, который лежит рядом с нею на кровати.
