Ангел-хранитель

– Что ты делаешь? – спросила Лида, подойдя.

– Уничтожаю свидетельства своей глупости. Прощаюсь с иллюзиями прошлого, – не глядя на нее, ответила Вера. – Отец Владимир пришел Псалтырь читать, у меня сил больше нет.

– Прости, – сказала Лида. – Я иду к папе.

– А где ты вообще была?

– Тоже прощалась с иллюзиями прошлого, – усмехнулась Лида.

– С Федором встречалась? – бросив быстрый взгляд на сестру, догадалась Вера.

– Расставалась.

– В каком смы… – начала было Вера. И ту же воскликнула: – Но он же тебя спас!

Мало кто уловил бы логику в том, что сказала Лида, но Верин ум всегда был быстр и точен, и мотивы человеческих поступков она понимала мгновенно.

Впрочем, Лиде было не до того, чтобы обращать внимание на сообразительность сестры.

– Лучше бы его отец и меня убил, – безучастно проговорила она.

– Почему это лучше? – пожала плечами Вера. – И вообще, твое отношение к Федору просто несправедливо!

Почему-то именно эти слова развеяли Лидину безучастность.

– Не говори о справедливости, прошу тебя! – В ее голосе зазвенели слезы. – Справедливо, что папа убит?! – Она задохнулась, замолчала, потом тихо выговорила: – Как теперь жить, Вера? Душа – мертвая. Ничего больше не могу. Ни любить, ни жить.

Лида ушла в дом. Вера проводила ее взглядом, швырнула в костер обложку от последней тетради и бросилась в парк.

Федора она догнала у дальней калитки, через которую из парка можно было выйти прямо на Оборотневу пустошь, раскинувшуюся между усадьбой Ангелово и деревней.

– Федор! – окликнула его Вера. Он молча смотрел, как она бежит к нему по аллее. – Федор! – повторила она задыхаясь. – Лида не права! Она сейчас в таком состоянии… Нет, что-то я не то говорю… В общем, ты не должен обращать внимание. Лида придет в себя, и все наладится.

Выслушав Верину тираду, Федор молча пошел дальше.

– Но ты же не оставишь?! – воскликнула она.

– Кого? – Он обернулся.

– Нас всех. Федя, что же мы будем делать? – жалобно проговорила Вера. – Лида сама не своя, Надя вообще онемела. Говорить не может, представляешь?

– Не оставлю, – невесело улыбнувшись, сказал он.

– Ты… Ты настоящий! – выпалила Вера. – Сильный!

Она провожала его взглядом, пока он не скрылся из виду, а потом воскликнула:

– Дура! Господи, какая же Лидка дура!

Глава 7

– Лидия Андреевна, Вера Андреевна, Наденька, примите мои глубокие соболезнования.

– Благодарим вас, Михаил Саввич, – за всех поблагодарила учителя рисования Вера.

Лида не отводила взгляда от простого деревянного креста. Надя сморела испуганными глазами и по-прежнему не могла произнести ни слова.

Михаил Саввич ушел. Лида наклонилась, взяла с могилы немного земли и положила в холщовый мешочек. Еще одну горсть она взяла с соседней, маминой могилы.

– Зачем тебе? – настороженно спросила Вера. – И с маминой…

Не ответив, Лида пошла к выходу. Вера взяла Надю за руку и пошла за ней.

Выходя в покосившиеся ворота, сестры услышали протяжный бабий вой, доносящийся с крестьянской части кладбища. Там хоронили Тимофея Кондратьева.

Выла Авдотья-вдова:

– А Тимофеюшка, а родненький ты наш! На кого ж ты нас оставил? На кого меня вдовой горькой покинул?! А жить бы тебе да жить! Не лежать бы тебе в сырой земле! Встань, Тимофеюшка, посмотри на своих детушек! Сиротами их оставил!

Паша плакал в голос, не стесняясь. Степан, стоящий рядом с матерью, тоже смахнул слезу.

– Как Тимофея Ильича жалко-то!

К Степану подошла Наталья Голохватова. Вся деревня знала, что она к Степке Кондратьеву неровно дышит. Внешность у Натальи была не то чтобы некрасивая, но какая-то унылая, будто не восемнадцать ей, а все тридцать. Правда, сейчас, на похоронах, уныние выглядело кстати.

– И тебя мне как жалко, Степушка, – со значением проговорила Наталья.

На могиле уже поставили крест – точно такой же, как у Ангелова. Наталья хлопотливо положила рядом с крестом букетик поздних полевых цветов.

Соседи, пришедшие проводить покойника, негромко переговаривались под вой вдовы.

– Вон как вышло… Сын отца убил… Когда такое было?.. Времена теперь настали… Не дай бог!

– И церковь заколочена, и родник иссяк, – сказала Матрена Головина.

– Какой родник? – спросил Карп Савельев.

– Да ангеловский, целебный. Испокон веку в парке был, а теперь иссяк.

– Худые дела, – покачал головой Карп.

– А Федька-то и хоронить не пришел, – заметила Матрена.

– Дура! – хмыкнул Карп. – Как же он придет, ежели сам отца и убил?

– Оно так. А все же…

Договорить соседка не успела – на тропинке между могилами показался Федор Кондратьев. Все расступились перед ним.

Федор молча смотрел на крест на отцовской могиле.

– Явился! – увидев старшего сына, закричала Авдотья. – Чего тебе тут? Ради девки отца убил, а теперь явился?! Оборотень поганый!

С каждым словом она, уже и так заведенная долгими причитаниями во время похорон, заводилась еще больше.

– Мам, ну что ты… – проговорил было Степан.

Но Авдотью было не остановить.

– А не видать тебе счастья с той тварью, с Лидкой! – с ненавистью глядя на Федора, выкрикнула она. Потом обернулась к Степану и Паше. – И вам говорю, сыночки мои: чтоб слуху больше не было среди нас про Ангеловых! Ни духу ихнего чтоб не было, ни виду!

Провозгласив все это, Авдотья перекрестилась и пошла прочь.

– Убирайся отсюда. На веки вечные! – бросила она, проходя мимо Федора.

Степан приостанавился было, собираясь что-то сказать брату, но, пока он подбирал слова, Наталья подхватила его под руку и потащила вслед за матерью.

Паша остановился возле Федора.

– Федь… – Слезы стояли в его огромных глазах. – Что нам теперь делать?

– Мать же сказала, – с горечью проговорил Федор.

Выйдя из ворот кладбища, Паша долго смотрел, как старший брат идет через Оборотневу пустошь. Несколько раз он порывался броситься за ним, но что-то удерживало его. И вряд ли это были слова матери…

Когда Федор скрылся из виду, Паша тоже пошел через пустошь. Но не к деревне и не к дороге, ведущей к уездному городу. Все убыстряя шаги, он шел к усадебному парку.

Надю он нашел у паркового родника. С тех самых пор, как проявились его способности к рисунку – а произошло это рано, ему едва исполнилось пять лет, – Паша проводил в усадьбе большую часть своей жизни. Поэтому знал каждую тропинку, на которой мог увидеть Надю. Ну и не только поэтому он нашел ее так быстро… Сердце вело.

Наклонившись к мраморной чаше, Надя провела ладонью по трубке, из которой бил родник. Воды теперь не было, и только на дне чаши еще стояла мелкая лужица.

– Надь…

Она вздрогнула, потом обернулась, посмотрела на Пашу.

– Скажи что-нибудь, а? – жалобно попросил он.

Надины губы дрогнули. Видно было, что она мучительно пытается ему ответить. Но ничего у нее не вышло, и она отвернулась в слезах.

– Наташка говорит, тебя Бог наказал – язык отнял, – сообщил Паша. – Она за Степаном бегает, Наташка. Она за ним, а он от нее!

Он засмеялся в надежде, что развеселит и Надю. Но Надя не улыбнулась, и Паша снова погрустнел.

– Надь… Я… – Он замялся, но, набравшись храбрости, проговорил: – Я тебя никогда не оставлю! Хоть ты и немая! Вот!

Выпалив это, Паша чмокнул Надю в щеку и бросился бежать. Надя растерянно посмотрела ему вслед, и улыбка – робкая, едва заметная – появилась на ее губах.

Глава 8

– Пресвятая Богородица, умоли единородного Сына твоего, да упокоит усопшего раба божьего Андрея в недрах Авраама с праведными и всеми святыми. Аминь, – произнесла Вера.

Все три сестры перекрестились. Скудная поминальная трапеза девятого дня – картошка с солеными огурцами – была окончена.

– Вот и все, – сказала Лида. – Душа папина на дороге к раю. И нам пора…

– В рай? – усмехнулась Вера.

– Не время ёрничать, – поморщилась Лида. – Мы уезжаем.

– Интересно, куда? – поинтересовалась Вера. – Народу теперь все дороги открыты? Это не про нас.

– Папа не успел вам рассказать, – сказала Лида. – Незадолго до смерти он говорил с Луначарским. Тот обещал помочь с выездом. Так вот, французские визы готовы. Места в поезде тоже – для нас трех. Теперь для трех… – с горечью добавила она.

Вера была изумлена так, что даже ее узкие темные – в отца – глаза расширились.

– Но ты же не хотела уезжать! – воскликнула она.

– Это было в другой жизни, – ответила Лида. И горячо проговорила: – Как можно теперь здесь оставаться? Нет того добра, которое папа не сделал бы для них! А они его убили… Прости меня, Господи, но я этого никогда не прощу. И то сознание, что меня сейчас убьют… Да что сознание – физическое ощущение! Его я тоже не забуду никогда. Теперь не имею права забыть, – с какой-то особенной твердостью добавила она.

Веру насторожила эта интонация.

– Почему – теперь? – с подозрением спросила она.

Лида не ответила. Впрочем, для Веры главным сейчас было не настроение сестры.

– А иконы? А коллекция? – спросила Вера. – Куда мы все это денем?

– Часть икон нам разрешили вывезти, – объяснила Лида. – Один ящик. Без риз. Ризы для большевиков представляют ценность, – с усмешкой добавила она. – Что ж, надо спасти хотя бы часть. Все, что останется здесь, мы уже не спасем.

Надя сделала протестующий жест, словно силясь возразить. Но изо рта у нее вырвалось только мычание.

– Что, Наденька? – ласково спросила Лида. – Ну скажи, скажи… Ребенка надо лечить, – твердо произнесла она. – Итак, решено. Собирайтесь.

Лида вышла из комнаты. Надя снова попыталась что-то сказать.

– Что? – рассеянно спросила Вера. Она была погружена в собственные мысли, и весьма практического толка. Впрочем, других у нее и быть не могло. – Погулять хочешь? Иди. Только не отходи от дома.

По Надиному лицу непохоже было, чтобы Вера угадала ее желание. Но Вере было сейчас не до детских капризов. Она вскочила из-за стола и выбежала из комнаты.

Когда Вера вошла к Лиде, та доставала из выдвинутых ящиков своего письменного стола бумаги и, быстро просматривая, бросала их либо на пол, либо в открытый чемодан, стоящий на консоли.

Несколько минут Вера наблюдала за этим нервным действом. Лида не обращала на нее внимания.

– Значит, с Федором ты расстаешься? – наконец спросила Вера.

– По-моему, это само собой понятно, – по-прежнему не глядя на нее, ответила Лида. – Мне странно, что ты спрашиваешь. Его отец убил нашего отца.

– А Федор тебе жизнь спас, если ты забыла.

– Жизнь?.. – Лида наконец взглянула на сестру. – Ты думаешь, я живу?

Неожиданно она закрыла лицо руками и, сев на кровать, заплакала. Вера села рядом, обняла ее и расстроенно проговорила:

– Ну что ты? Лидочка, не плачь.

– Я… У меня сердце мертвое! – сквозь слезы произнесла Лида. – И… Ты не знаешь всего…

– Чего – всего? – насторожилась Вера. – Лида! Чего я не знаю?

Но та уже взяла себя в руки.

– Я не могу тебе рассказать. – Она утерла слезы и сразу же превратилась в привычную Лиду, умеющую держать себя в руках. – Не спрашивай, прошу тебя. Верочка, иди собирайся. Мы уезжаем через три дня. А я уже не дни – часы считаю.

Что оставалось делать? Вера знала характер своей старшей сестры: по виду нежнейшее существо, а внутри кремень.

Выходя из комнаты, Вера все же спросила:

– Ты с ним даже не встретишься?

Ей важно было это знать.

– Не говори мне о нем больше, прошу тебя, – снова погрузившись в разбор бумаг, ответила Лида.

Все время, пока шла через Оборотневу пустошь, пока сидела на пороге баньки над прудом – в излюбленном для важных размышлений ангеловском месте, – Вера думала об этих словах сестры. Все ее планы на будущее исходили теперь из них.

Погрузившись в свои мысли, Вера не заметила, как через пустошь прошел от деревни к усадебной калитке высокий узкоплечий мужчина в комиссарской кожанке.

А между тем этому человеку предстояло перевернуть всю ее жизнь.

Смирнов вошел в ангеловский особняк без стука. Ноги о лежащий у двери половичок, правда, вытер, но лишь потому, что самому мешали комья глины, налипшие на сапоги.

Пока обыскивали все эти клети и подклети в каждом из дворов деревни Ангелово, его тошнить уже стало от деревенских запахов. Все-таки он сугубо городской человек, и то, что именно его бросили на продразверстку, это мелкая пакость товарища Евдокимова, мечтающего его подсидеть.

– Хоть на посев оставьте, – глядя, как красноармейцы выносят и складывают на телегу мешки с картошкой, мрачно проговорил мужик лет сорока; обыск у него был закончен. – Дети мои зимой с голоду помрут – вам ништо. А сами-то весной что сеять будете?

– Довлеет дневи злоба его, – усмехнулся Смирнов. – Завтрашний день сам о себе подумает, забыл? Вы же тут богомольные. Иконостас у вас знаменитый. Где, кстати, этот иконостас? – повернулся он к сопровождавшему их председателю местного комитета бедноты.

– Церковь заколоченная, – доложил тот. – А иконы Ангелов вывез. Барин.

– Теперь бар нету, – поморщился Смирнов. – Где он, этот Ангелов?

– А помер, – услужливо сообщил комбедчик. – Тимофей Кондратьев его порешил. Папаша Федора Тимофеича, который уездный голова теперя.

– А иконостас где?

– Не могу знать. В усадьбе, видать. В особняке у ангеловских дочек.

В этот-то особняк и вошел теперь Смирнов.

«Как можно выбрать? Это выше моих сил».

Лида перекрестилась и положила в дубовый ящик первую икону. Выбор тех, которые предстояло спасти, в самом деле был невыносим для нее.

Услышав шаги за дверью, она замерла. Шаги были тяжелые, явно мужские. А ведь мужчин в доме не было.

– День добрый.

Дверь открылась без стука, и на пороге встал человек в кожанке. Сердце у Лиды сначала взлетело к горлу, потом ухнуло вниз. Ничего хорошего этот визит не предвещал. Ах, если бы не железнодорожные билеты! Конечно, они бежали бы из Ангелова в тот же день, когда получили французские визы. А теперь… Для чего явился этот, в кожанке? Комиссар, а может, и чекист!

– Здравствуйте, – стараясь, чтобы не дрожал голос, сказала Лида. – Что вам угодно?

– Да вот на иконостас пришел посмотреть.

Он подошел к ящикам, стал открывать их один за другим, то и дело хмыкая.

– Откуда вы знаете про иконостас? – спросила Лида.

При этом она незаметно окидывала его взглядом, пытаясь понять, кто он такой.

– Происхождение мое оцениваете? – не глядя на нее, насмешливо заметил комиссар. – Из кухаркиных детей, да.

– Дело не в происхождении, – все же смутилась Лида.

Она выразительно посмотрела на его кожанку и наган. Он перехватыватил ее взгляд и кивнул все с той же насмешкой:

– Правильно понимаете, что теперь главное. А про иконостас и про всю вашу Ангеловскую коллекцию я читал. Надо же знать, что нам от бывших людей досталось. Не нравятся мои слова? – заметил он Лидину реакцию. И неожиданно заявил: – А вот вы мне очень даже нравитесь.

Он подошел к ней и, усмехаясь, посмотрел ей в глаза. Лида отшатнулась.

– На вашем месте я бы радовался, – заметил он.

– Чему?

Вместо ответа он притянул Лиду к себе. Она вскрикнула. На него это не произвело ни малейшего впечатления.

Тут дверь зала распахнулась.

– Ах ты сволочь! – воскликнула Вера.

Бросившись сзади, она вцепилась в ворот кожанки и резко за него дернула. От неожиданности комиссар покачнулся и отпустил Лиду.

– Эт-то что еще за фурия?! – глядя на Веру, воскликнул он.

Фурия или нет, но в ярости Вера в самом деле производила сильное впечатление. Все, что в обычном состоянии казалось в ее внешности слишком резким, сейчас выглядело ярким и выразительным.

– Ла-адно… – протянул он. – Другие б на вашем месте спасибо сказали. А с вещичками поаккуратнее. Если что пропадет, с вас спрос будет.

– С какой стати вы будете спрашивать? – возмутилась Вера.

Видимо, она действительно произвела на него впечатление. Во всяком случае, он снизошел даже до объяснения:

– С такой, что все это теперь национализировано. И будет изъято.

– Это… это… – Вера не знала, что сказать. – Это же музейное!.. – выпалила она.

– Хочешь сказать, у тебя музей тут? – хмыкнул комиссар. – А по-моему, обычное барское кубло. На музей мандат должен быть, – отрезал он. – Есть у тебя мандат? Вот то-то. Готовьте вещи к изъятию. – Уже выходя из зала, он обернулся и сказал: – Фанабериться особо не советую. – И добавил с гнусной усмешкой: – До встречи, красавицы.

– Тебе еще что-то непонятно? – дождавшись, когда стихнут шаги, воскликнула Лида. – Собираешься ждать его возвращения? Вещи собирай! – взяв себя в руки, распорядилась она. – А я иконы в ящик уложу.

Вера не сразу вышла из зала. Но не из страха, что товарищ в кожанке может поджидать ее в коридоре…

Неожиданно вырвавшиеся у нее слова о музее, которому якобы принадлежит коллекция, а главное, ответ этого то ли комиссара, то ли чекиста – вот что занимало теперь ее разум.

Глава 9

Время шло к полуночи, полная луна из багровой сделалась серебряной и высоко поднялась над парком, а Надя все не могла уснуть. Папина гибель, разрушенная жизнь Ангелова, предстоящий отъезд… Слишком хрупкой была Надина десятилетняя душа – или нет у души возраста? – чтобы все это не погрузило ее в неизбывную тревогу. Потрясение, пережитое, когда на ее глазах был убит отец, не исчезло, а поселилось у нее внутри и, лишив ее дара речи, томило душу ежедневно, ежечасно. И сейчас вот не давало уснуть.

На столике у Надиной кровати горела лучина, вставленная в пузырек от духов. Пузырек стоял в глубокой тарелке с водой, чтобы от какого-нибудь уголька не случилось пожара. Когда лучина догорала, Надя обычно уже спала.

Но сейчас сон не шел к ней. Она откинула одеяло, взяла пузырек с лучиной и, дрожа от холода, босиком вышла из комнаты.

Осколки разбившихся китайских ваз были уже убраны, и музейный зал выглядел почти так же, как в тот вечер, когда Надя молилась здесь Ангелу-хранителю, а потом разговаривала с папой. Если бы она знала тогда, что это был последний их разговор!

Она подошла к стене, возле которой стояла на дубовом ящике икона Ангела-хранителя.

«А глаза у него, – подумала Надя, – в точности как…»

Ей стало стыдно, что она сравнивает ангельские глаза с человеческими, мальчишескими. Ведь это грех, наверное? Или не грех?

Надя осветила иконы лучиной.

Сурово хмурил брови Михаил-архангел, яснели лики Всех Святых, печально смотрела мамина святая Татьяна… Ангела-хранителя, глаза и весь ясный лик которого Надя помнила, сколько помнила себя, среди них не было!

Она подняла повыше руку, в которой держала лучину, и медленно прошла вдоль стены.

Ошибки не было – Ангел-хранитель исчез.

Надя в смятении оглянулась, как будто он мог обнаружиться у нее за спиной. Она хотела вслух произнести молитву, которой ее учила няня, но только губы шевельнулись, а ни единого слова с них не слетело.

Но ведь Ангел может услышать ее и без звука?

Надя произнесла молитву про себя и прислушалась.

Звякнуло оконное стекло. Сердце дрогнуло в ответ.

Надя подбежала к окну. Ей показалось, что снаружи кто-то отшатнулся. Свет от лучины шел тусклый, однако и он мешал разглядеть, кто это был. Кто явился в то мгновение, когда она произнесла в своей душе последние слова молитвы…

Поставив пузырек с лучиной на подоконник, Надя выбежала из зала.

Что он ожидал увидеть?..

Не что, а кого; это было ему понятно. Оттого так дрогнуло сердце, когда он издалека заметил тусклый огонек в первом этаже, в окне музейного зала.

Давно уже его сердце не отзывалось движением ни на что и ни на кого. Только на Лиду…

Федор подошел к самому окну и, чтобы разглядеть, что происходит внутри, прижался лбом к стеклу. И увидел Надю с горящей лучиной в руке. Ему совсем не хотелось разговаривать с ней, да и ни с кем не хотелось разговаривать здесь, кроме Лиды, поэтому он отпрянул от окна и быстро пошел прочь.

– Кончено. Все, – зачем-то проговорил он на ходу. И, остановившись, добавил с отчаянием: – Никогда.

Он шел все быстрее и не видел, как бежит за ним по аллее Надя – босая, в белой ночной сорочке. И уж тем более не мог догадаться, что в темноте парка, в ярком лунном свете он представляется ей Ангелом-хранителем, явившимся на ее зов.

Федор не заметил Надю и когда через калитку вышел из парка. Он шел к станции, и с чего ему пришло бы в голову, что она бросится за ним по Оборотневой пустоши?

Да и ничто не могло прийти в этот момент ему в голову – ее жгло изнутри, разрывало отчаянием. Федор остановился, сжал голову руками, потом опустил руки – и отчаяние вырвалось из него не криком даже, а жутким воем.

Ангел, за которым Надя бежала через залитую лунным светом пустошь, переменился мгновенно. Даже лунный свет переменился в ее глазах – из ясного, чистого сделался холодным, мертвенным. И в пугающем этом свете она увидела, как мчится через пустошь огромный волк… Тот самый оборотень, о котором рассказывала ей, совсем маленькой, няня, тот самый, который явился здесь когда-то папе и будущему папиному убийце!..

Леденящий душу вой оборотня раздался над пустошью. Наде показалось, что он останавливается, поворачивает обратно, к ней…

– А-а-а! – закричала она. – П-по-мо-ги-те!

Ей показалось, что оборотень замер посреди пустоши, когда она бросилась обратно в парк. Но тут луна зашла за облако, и больше Надя его не видела – он исчез в ночной тьме.

– Лида-а! Ве-ера!

Сестры выбежали из усадебного дома – тоже в ночных сорочках и босиком, как и Надя.

– Наденька! – сбегая с крыльца, восклицала Лида.

– Надя! Где ты? – звала Вера.

Выбежав на аллею, ведущую к дому, Надя сделала к ним несколько шагов, но тут ноги у нее подкосились, и она упала. Лида и Вера подбежали, подняли ее с земли, наперебой закричали:

– Что с тобой, что?!

– Там… – с трудом, но внятно проговорила Надя. – Я думала, это Ангел-хранитель вернулся… А это…

– Ты говоришь! – воскликнула Лида. – Говоришь!

– … а это оборотень… – закончила Надя.

– Какой еще оборотень? – поморщилась Вера. – Зачем ты из дому ночью вышла? Ты хоть понимаешь, кто здесь теперь может бродить?

Когда сестры привели Надю в дом и уложили в постель, Лида все-таки спросила:

– Кто же тебя испугал, маленькая?

– Оборотень, – повторила Надя. – Помнишь, папа рассказывал? Как он с Тимкой Кондратьевым волка-оборотня видел.

Лиде было неприятно любое напоминание о Кондратьевых, и она поспешила отвлечь Надю:

– Папа тогда был такой, как ты. Ему просто померещилось. Но как же ты испугалась!

– Зато речь вернулась, – заметила Вера.

– Вера, при чем здесь «зато»? – поморщилась Лида.

– Но ведь это так, – пожала плечами та. – Испугалась – и заговорила. Не было бы счастья, да несчастье помогло.

– Сомнительная мудрость, – недовольно произнесла Лида. – Ну спи, Надюша. Утром проснешься совсем здоровая.

Когда сестры вышли из ее комнаты, Надя сказала в пустоту:

– А все равно ты есть! Ты наш Ангел, и ты обязательно вернешься. Я знаю.

Глава 10

Надя взяла последний аккорд и сердито захлопнула крышку фортепиано. Может быть, она сдержала бы свое раздражение, если бы видела, что в гостиную входит Лида.

– На что ты рассердилась, Надюша? – спросила та.

Отговариваться, что ничуть не сердита, Надя не стала, так как не умела лгать.

– Таланта нет, – ответила она.

– В твоем возрасте еще нельзя понять, есть талант или нет, – улыбнулась Лида.

Она подошла к консоли и принялась вынимать из рамок стоящие на ней фотографии.

– А Моцарт? – вздохнула Надя. – И не только Моцарт…

Она подумала о Паше Кондратьеве, но всей ее честности не хватило, чтобы напомнить об этом Лиде.

– Вот будешь в Париже учиться музыке, – сказала та, – и со временем станет ясно, есть у тебя талант или нет. Ты свои вещи собрала?

Услышав про сборы, Надя помрачнела.

– Лида… – Она предприняла последнюю попытку. – Но нельзя ведь уезжать из родного дома. Ты же сама говорила!

– Надя, ты еще слишком мала об этом рассуждать, – с непривычной резкостью ответила сестра.

– Я из Ангелова не уеду.

Упорство, прозвучавшее в Надином голосе, тоже было непривычным. Что ей ответить, Лида не знала. И молча вышла из гостиной.

С Верой она столкнулась на крыльце. Та поднималась по ступенькам, вытирая платком усталое, покрытое пылью лицо.

– Где ты была? – сердито спросила Лида. – Я тебя с самого утра ищу!

– Зачем?

– Хотя бы затем, чтобы ты показала, что берешь с собой. Багаж наш крайне ограничен, каждый золотник на вес золота, извини за дурацкий каламбур, – объяснила Лида. И добавила недовольным тоном: – Представь, Надя заявляет, что не поедет. Конечно, нельзя принимать ее слова всерьез, но…