скачать книгу бесплатно
– А ты при чем? – засмеялась мама. – У отца твоего золотые руки. А ты сорванец. Смотри, лениться станешь – всех Кондратьевых опозоришь.
Тимка насупился: ему явно неприятны были назидания барыни.
– Камушки те самые? – пока мама крестилась на икону и рассматривала ризу, тихо спросил Андрюша. – Мы ведь рассыпали вчера…
– Отец собрал потом, – так же тихо ответил Тимка. – За вихры меня отодрал.
– Вот, мальчики. – Мама обернулась к ним, улыбаясь. – Теперь Ангел нас всех хранит! И никакие оборотни нам не страшны. Нам вообще нечего бояться. Пока мы вместе, все будет хорошо!
Андрюша смотрел на икону, и ему казалось, что он видит ясную и печальную улыбку Ангела-хранителя и даже слышит его голос. Только не говорит он, а будто поет.
Профессор Ангелов молча смотрел в глаза Ангела-хранителя на иконе. Они посверкивали печально, но ярко, как яхонты на ризе.
– Что вы делаете, Андрей Кириллович? – услышал он и обернулся.
В дверях стоял Федор Кондратьев.
– Здравствуй, Федор, – кивнул Ангелов. – Не знаешь, что делают в церкви?
– В церкви обычно иконостас разбирают? – усмехнулся тот.
– А тебе нужны эти иконы? – пожал плечами Ангелов. – Насколько я успел понять, у большевиков другие ценности.
– Иконы нам не нужны, – согласился Федор. – А ценности нужны.
– Ризы?
– В том числе. Куда вы все это уносите?
Скрывать что-либо от Федора Кондратьева не имело смысла. И не потому, что он возглавлял теперь уездную власть, а потому что одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: этот человек рожден для того, чтобы распоряжаться не только своей судьбой, но и многими чужими. И всегда это было понятно, кстати, даже когда Федор был мальчишкой. Впрочем, ему и теперь чуть больше двадцати.
– Сейчас – в усадьбу, – ответил Ангелов.
– А потом?
– Здесь всё пропадет, – сказал Андрей Кириллович. – Ты и сам это понимаешь.
– А в усадьбе, думаете, сохранится? – вздохнул Федор.
Ангелов испытующе посмотрел ему в глаза и сказал:
– Это от тебя зависит.
Федор промолчал. Постоял, глядя на Ангела-хранителя, потом так же молча вышел из церкви. Проводив его вззглядом, Ангелов взял икону и уложил ее в дубовый ящик.
Глава 3
У родителей Федор бывал теперь редко, но не жалел об этом. Входя в родной дом – в месяц раз, может, – он чувствовал одну лишь тягость.
И сегодня тоже. Даже в тусклом свете лучины было заметно, какой унылый разор царит теперь в избе. А ведь Кондратьевы никогда не бедствовали, и дом, поставленный дедом Ильей, был в деревне из лучших.
– Здорово, Федь, – сказал Степан.
Он один улыбнулся брату и, отложив упряжь, которую чинил, встал ему навстречу.
Восьмилетний Пашка не сразу и заметил, что в избу кто-то вошел. Подняв голову от фигурки, которую вырезал из дерева, он посмотрел на старшего брата таким нездешним взглядом, какой Федор видел на картине итальянского художника Боттичелли в альбоме ангеловских барышень.
Мать месила тесто с такой яростью, словно не тесто это было, а горькое горе.
Но горе ее было не в квашне – сидело за столом, уронив голову на столешницу. Отец, как обычно, был пьян. Бутыль самогона, стоящая перед ним, была пуста. Услышав, что Степан здоровается с братом, отец поднял голову, посмотрел на старшего своего сына мутным взглядом и, ни слова не произнеся, придвинул к себе бутыль.
– Прорва ненасытная! – в сердцах бросила мать.
– Молчи, дура, – заплетающимся языком пробормотал отец.
– В могилу лягу – замолчу! Недолго тебе ждать, ирод! Ой, горе наше горькое! – запричитала мать. – Что с тобой сталось, Тимофей?!
– Ишь, завыла! Хватит, сказал! Самогону подай!
– Нету! И так картошку всю на проклятое зелье извел! Нету! – Она завыла. – Господи, был мужик как мужик… А революция настала – будто с цепи сорвался!
– Всю жизнь на цепи просидел! – Тимофей скрежетнул зубами.
– Брось, батя, – миролюбиво произнес Степан. – Пойдем, спать ляжешь.
Он попробовал поднять отца с лавки, но Тимофей оттолкнул его.
– Не трожь, Степка! Сам себе теперь хозяин! Поняли? Сам!
– Хватит тебе. – Федор снял фуражку, повесил на гвоздь. – Такое время настало! Перед народом все пути открылись. А ты спиваешься.
– А ты мне не указывай! – гаркнул Тимофей. – Думаешь, начальником заделался, так можно теперь отца учить?
Он погрозил Федору кулаком и попытался встать, но это ему не удалось.
– Господь с ним, Федя, – опасливо проговорила мать. – Ничего не поделаешь. Не надо на отца злиться. В кои веки заехал проведать, сынок, и злишься. Грех это. Сядь, поешь горячего.
Не глядя на отца, Федор молча сел за стол. Мать подала ему щи и хлеб.
– Морду воротишь? – не унимался Тимофей. – Брезгуешь с отцом поговорить? Ангеловы во всем виноваты!
– Тять, ну чего ты? – сказал Степан. – При чем тут Ангеловы?
– Что я видел? – надрывно продолжал Тимофей. – Всю жизнь при них. Благодетели! А сами… Все, что отец, покойник, сделал, себе захапали!
Федор отставил нетронутую миску, бросил ложку и резко встал из-за стола.
– Уберегли, а не захапали, – бросил он. – Чтобы ты не пропил. – И, уже выходя из избы, добавил: – Не там виноватых ищешь, батя.
От этих сыновних слов сил у Тимофея прибавилось.
– Чего-о?! – прорычал он. – Отца учить…
Он встал, шагнул, схватился, чтобы не упасть, за плечо сидящего на лавке Пашки.
Федор вышел, хлопнув дверью.
– Тять, пусти, больно! – тоненько проскулил Пашка.
Взгляд отца упал на деревянную фигурку, которую тот вырезал. Тимофей выхватил ее у мальца из рук и швырнул о стену.
– Ты что?! – воскликнул Пашка.
– А то, что хватит в бирюльки играть! – заорал отец. – Мне Ангеловы вот этим вот, – он кивнул на лежащую на полу фигурку, – всю жизнь поломали! – Пьяные силы оставили его, он упал на лавку и пробормотал: – Давно б их к стенке поставили, кабы не Федька…
Пашка в слезах выбежал из избы. Мать принесла из сеней и поставила на стол бутыль самогона.
– Пей уж, ирод! – всхлипнула она.
Когда мать задула лучину и ушла спать, Степан подсел к отцу.
– Может, не будешь пить, батя? – сказал он. – Помрешь ведь так-то, годы твои не молодые уже.
– Думаешь, не понимаю, что под горку качусь? – взявшись за бутыль, пробормотал отец. – Понимаю, Степа. А ничего с собой поделать не могу. Барыня, бывало: «Вы с Андрюшей как родные», – передразнил он. – А только Андрюша учится, а мне: Тимка, сбегай, Тимка, Андрюшеньке подай!..
– Да они ж и тебя учили, – напомнил Степан.
– Так ведь таланта Бог не дал, Степушка, вот же что! – всхлипнул Тимофей. – Отцу моему дал, сыну моему Пашке дал, сам видишь. – Он кивнул на деревянную фигурку, белеющую на полу. – А мне – нет. Они и попользовались!
– Кто? – не понял Степан.
– Ангеловы! Всю жизнь на меня сверху вниз смотрели, помыкали всю жизнь…
Отец хотел налить себе самогона, но рука его упала. Степан отодвинул бутыль и сказал:
– Давай-ка, батя, спать уложу. Проснешься завтра, может, получше тебе будет.
– Добрый ты у меня, Степа, – пробормотал отец. – Федька злой. Пашка бирюльками своими только и занят. А у тебя душа… Вот тебе. – Он пошарил в кармане штанов и подал Степану выкованный из серебра перстень с голубым камнем. – Семейный наш. Тятька мой, дед твой, значит, Илья Кондратьев, для мамки моей сделал, когда женились они. Пускай у тебя будет. Не то пропью.
– Да ладно тебе, – пожал плечами Степан. – Чего ты вдруг?
– Стыдно мне, сынок, – пьяно всхлипнул Тимофей. И тут же зло добавил: – А только не я виноват! Несправедливо!
– Что несправедливо? – не понял Степан.
– Таланта Бог не дал, – повторил Тимофей. – Оттого вся жизнь наперекосяк.
Степан не принимал отцовские пьяные жалобы всерьез, да и просто пропускал их мимо ушей.
– Ну, не дал, и ладно, – примирительно заметил он. – Не всем талант иметь. Пойдем, отдохнешь.
Он поднял отца под мышки.
– Ненавижу их, сынок… – бормотал Тимофей, повиснув на крепких Степановых руках. – За что все им? Ангела отыму. От него у них вся сила. Отыму!
– Будет тебе. – Степан отвел его за занавеску, где стояла кровать. – Спи уж.
Через мгновение из-за занавески донесся отцовский храп. Степан подошел к окну и в ярком лунном свете стал рассматривать причудливое серебряное кольцо, лежащее у него на ладони.
Одной лишь луною освещалась и большая классная комната в усадебном флигеле. Парты, глобус – все казалось призрачным в этом бледном свете. И Лида, раскладывающая по партам листочки с заданием к завтрашнему уроку, выглядела не девушкой живой, а сказочной красавицей. Впрочем, она и была красавицей; Вера всегда это знала. И про свою внешность знала: может, она и яркая, и с перчинкой, как говорил ей Веня Вертков из соседней усадьбы, но уж точно проигрывает старшей сестре.
– Зачем все это, Лида? – резко проговорила Вера.
Лида посмотрела на нее ясным взором, который сейчас показался Вере особенно раздражающим.
– Что – это? – улыбнулась Лида.
– «Опиши, как начинается ледоход», – взяв с парты листок, прочитала Вера. – «В каком месяце он бывает?» Им все это не нужно, неужели ты не видишь? Они презирают нас за то, что мы их учим!
– Ты ошибаешься, Верочка, – покачала головой Лида. – Может быть, не всем детям это нужно. Но многим.
– Да хоть и многим! Какое нам до них дело? Зачем ты лицемеришь?
– В чем ты видишь лицемерие? – укоризненно проговорила Лида.
– Вот в этом всем! «Учить надо будет всегда!..» – передразнила она сказанное Лидой за ужином. – Тебе просто нравится чувствовать свою значительность. Ты к этому привыкла и боишься что-либо менять. А жизнь переменилась! Полностью! И мы должны что-то предпринять. Иначе нас здесь просто убьют.
– Не убьют, – улыбнулась Лида.
– Я знаю, на кого ты надеешься, – сердито сказала Вера. – Но у него новая жизнь. Он в ней хозяин. А мы…
– Верочка, налей, пожалуйста, чернила в чернильницы, – с этой своей невыносимой безмятежностью перебила ее Лида. – Завтра дети придут рано.
Она достала из шкафа пузырек с чернилами и, протянув его сестре, вышла из класса.
Вера подошла к окну. В ярком свете луны она видела, как Лида идет через усадебный двор в парк, и ей хотелось запустить пузырьком ей вслед.
– Конечно, лук мы есть не стали! – процедила она.
И стала разливать чернила по чернильницам, стоящим на каждой парте.
«Рождение в людях ненависти – процесс необъяснимый. Что создает ее – зависть, нереализованность? Ненависть загадочна, как тот оборотень, которого мы с Тимкой увидели в детстве. Что хотела нам тогда сказать темная сила? Не знаю. И как сохранить сейчас то, что собиралось веками, не знаю тоже. Но я обязан сохранить».
Андрей Кириллович закрыл тетрадь и, встав из-за стола, вышел из кабинета.
Он шел по темному дому и думал о том, что не уверен в собственной правоте, а между тем собирается решить судьбу девочек в соответствии с тем, в чем не уверен. И как приобрести уверенность, и возможно ли это вообще? Он не знал.
Дойдя до большого зала, Андрей Кириллович услышал тихий голос. Кто угодно мог здесь обнаружиться по нынешним временам! Он неслышно приотворил дверь и замер, прислушиваясь.