Когда поют цикады

Так и поднялся, какими силами, никому не ведомо, но вот хромота сильная осталась, с палкой чаще ходил, но всё ж своими ногами! Восстановил и пасеку, к председателю наведывался частенько, егерем просился, ну и взяли в помощники. А потом приехал из города на казённой машине бравый генерал, расспросил в колхозе, где здесь такой проживает – Герой Советского Союза Иван Порфирьевич Рыбаков. Так и нашёл орден своего героя, а односельчане узнали, что Иван спас свой взвод, ценой своего здоровья и почти что жизни… чудом выжил.

Потому и остерегалась сейчас горластая Семёнчиха рот открывать, от того и попятилась чуть испуганно назад да затараторила:

– Что ты, Иван, разве я со зла! Я ведь о сыне своём толкую, а не о девочке пострадавшей, и так ей, бедняжке досталось!

– За сына твоего, увальня ленивого, можешь так не переживать! – отрезал Иван Порфирьевич, – Девки за ним в очередь стоять не станут, а той, которая и позарится на такое сокровище, подумать стоит – прокормит ли этакую-то прорву! Ты его, Фиса, видать на убой кормишь, а?

– Вот ты Иван своих детей не нажил, потому так про чужих говоришь, – пробурчала недовольно Семёнчиха.

– А ты про своего говори, ты-то сама чего же чужую девчонку хаешь, а твоего оболтуса не тронь?! Кстати, скажи ему, Генке своему, ещё раз возле яблонь своих увижу – будет хромать остаток жизни, не в пример меня шибче!

Да, как ни крути, а правду Семёнчиха говорила, хоть и злым своим языком… Вернулась Люся в Городище после лечения в городской больнице, а со двора своего почти и не выходила. Стеснялась своих шрамов, на щеке, на шее, на руках… Да и косы её, каштановая гордость, теперь были коротко острижены, на голове тоже были шрамы. Повязав платок, шла утром Люся хозяйничать во дворе, и не унывала. Так же, как и раньше, улыбалась бабушке и маме, рассказывала про больничных своих знакомцев, но вот выходить со двора ей не хотелось… Всё казалось, что встречные прохожие и соседи с ужасом смотрят на обезображенную девушку, и вопросов тоже не хотелось – как да что случилось той страшной ночью.

– Люсь, ты зря, – убеждала подругу Даша, которая обязательно навещала подругу, когда в выходные приезжала с учёбы домой, – Ты что же думаешь, что вон дядька Иван Рыбаков или Мизулин Лёня, которые с войны пораненными вернулись, должны своих недугов стесняться? Ты всё та же Люся, умная и добрая! И я считаю, что ты зря в институт не пошла!

– Может быть на следующий год поступлю, как всё заживёт, – тихо отвечала Люся, – Ты права, Даша… только шрамы-то у меня свежие, посмотри, какие страшные… Пересижу пока дома, в колхоз на работу устроюсь, если примут куда. А на будущий год уж в институт, или как ты – в техникум. Никуда они от меня не денутся.

– А что Миша? Приезжает к тебе? – Даша подсела поближе и обняла подругу, – Я думаю, ему твои шрамы ничуть не мешают…

– Приезжает иногда, заходит, когда у нас в Городище бывает. Он теперь механиком в Стародолье, работы много, не до меня…

– Ну вот я и говорю, – подмигнула Даша, – Мне кажется, что он… тебя любит!

– Скажешь тоже! – отмахнулась Люся, – Не до любви мне сейчас.

– А Макар пишет? Как у него дела? Я его часто вспоминаю.

– Нет, не пишет, – вздохнула Люся, а моё последнее письмо вернулось с пометкой «адресат выбыл»… Я думаю, что он исполнил мечту – стать военным… По крайней мере, надеюсь на это! Бабушка недавно ездила в район, я её просила зайти к Кате, но сказали, что Катя вышла замуж и уехала, а Аня осталась после учёбы в городе жить. Теперь в их доме уже другие люди живут…

– Ничего, Макар адрес твой знает, я уверена, напишет, как только случай будет, – уверенно сказала Даша, – Пойдём вечером в кино? Темно будет, ничего не видно… Я знаю, ты стесняешься…

– Нет, не хочу. Спасибо тебе, Даша.

– Внученька, сходи, – подала голос бабушка, которая с вязанием сидела недалеко от девушек, – Что же ты, сколько уж дома сидеть…

Люся подумала, что и в самом деле в кино можно выбраться, будет уже темно и киносеанс покажут на улице, возле клуба… Если сесть на скамейки с самого края, там обычно никто и не сидит, то вполне можно посмотреть фильм.

Собравшись вечером и повязав платок, Люся осмотрела себя в зеркало… Длинные рукава кофты прикрывали шрамы на руках, волосы тоже чуть отросли и теперь шрам на виске можно было хоть чуточку прикрыть… И всё равно, смотреть на себя Люсе было больно и страшно… неужели это на всю жизнь?! Вот так и будет она бегом мимо зеркала пробегать, чтобы себя в нём не видеть!

Фильм уже начался, когда подруги незаметно присели на краешек самой крайней к выходу скамьи. Даша обняла Люсю за плечи, она всё никак не могла набраться сил и сказать Люсе… как несказанно рада тому, что Люся жива! Что все эти шрамы – они вовсе не важны и даже не заметны тому, кто знает и любит Люсю, потому что любят вовсе не за красоту… Они с Люсей и так потеряли Веру, рассудительную и добрую, но зато они остались друг у друга! А это вовсе не так и мало!

– Девчонки, можно я с вами? – раздался позади них тихий шёпот, и обернувшись подруги увидели, что к ним прокрался довольно улыбающийся Санька Болотинцев, который тут же уселся рядом с Дашей, не дождавшись ответа.

– Ишь, уже тут! – усмехнулась Даша, – Откуда ты взялся, я думала, ты не приехал с учёбы на эти выходные!

– Куда ж я денусь, надо отцу помочь, сено привезли – так надо наверх покидать, – важно ответил Санька и подмигнул девчонкам, – А я думал, что вы и сегодня не придёте! Хотел уже за вами отправляться, уговаривать. Хорошо, что пришли, фильм интересный!

– Может и интересный, да только ты болтаешь без умолку, – строго нахмурилась Даша, – Рот тебе что ли зашить?

Люся улыбалась. Как же она соскучилась и по этим шутливо-милым перебранкам Даши и Саньки, и по тому, каким теплом веяло от того, как они смотрят друг на друга… И подумалось Люсе, а права Даша, нужно как-то жить, выходить из дома, работать… Что ж, раз жизнь так распорядилась, так всё равно она вся впереди, и придётся теперь жить ей… такой, какая есть.

Воскресным осенним утром Люся прибиралась у кроликов, отметив, как утеплились пушистые зверьки к зиме. Значит, будет у бабушки снова пух, зажужжит старая прялка, а потом множество мягких клубков наполнят корзину. Услышав, что мама с кем-то разговаривает у калитки, Люся выглянула за дверь.

Высокий седой мужчина стоял, опираясь обеими руками на палку, и что-то говорил Таисии, которая уважительно приглашала его в дом. Приглядевшись, Люся узнала в госте Ивана Порфирьевича Рыбакова, и подумала, что же за дело у него к её матери.

– Люся! Люся, ты где? – раздался с крылечка голос бабушки, и Люся поспешила в дом.

– Здравствуй, Людмила, – сказал Иван Порфирьевич, внимательно глядя на девушку.

Гость сидел на стуле, вытянув ногу и сложив руки на свою трость. Люсе стало немного неловко от того, что Рыбаков не скрываясь рассматривает её шрамы.

– Я к тебе пришёл, дело у меня к тебе есть.

– Ко мне? – удивилась Люся.

– Да, именно. Был я давеча у председателя, о тебе говорил. Хочу тебя позвать себе в помощники, тяжеловато мне стало одному с пасекой управляться. Тётка Марьяна тоже стала уж глазами слаба. А ты, я слышал, до следующей осени отложила учение своё, так вот я и решил тебя позвать. Сейчас самое время ульи на зимовку обустраивать, председатель наш согласен. Если ты сама не против, то завтра ступай в контору, там тебе все бумаги оформят, будешь зарплату получать, как положено. Ну, что скажешь?

– А зимой на пасеке какая же работа? – спросила растерянная Люся, – Да и как я буду… зимой до выселок каждый день добираться и обратно, успею ли?

– Сейчас до зимы еще долго, работа есть, а потом подумаем, как тебе быть. Я понимаю, нужно тебе и книги, и чтоб библиотека была, чтобы к экзаменам готовиться, за это не переживай. Всё обмозгуем.

Люся подумала, что такая работа сейчас как раз по ней, потому что нет на пасеке ни любопытных глаз, ни расспросов, как да что случилось. А на потом что загадывать? Никто не знает, что тебе жизнь уготовила, потому Люся и ответила согласием на предложение старого пасечника.

И следующим утром уже шла в контору, чтобы сделать всё, как сказал Иван Порфирьевич.

Глава 12.

Люся собиралась на выселок и почему-то сильно волновалась. Что делают на пасеке, как ухаживают за таким хозяйством – ничего из этого она не знала, и думала, чем же она может там помочь… И почему Иван Порфирьевич выбрал именно её в помощницы, это всё казалось Люсе странным.

– Ну, что же в этом странного, – пожал плечами председатель, когда Люся пришла оформляться на работу, – Иван человек опытный, знающий, ему виднее, какие руки там нужны. Да и тебе, Люся, полезно это будет, пока здоровьице своё поправишь, а уж на будущий год и на учёбу! Самое главное – это тебе себя поправить, такого страху натерпелась, я даже представить не могу… Поэтому, не о чём не переживай, не волнуйся, всему тебя Рыбаков научит. А твоё дело – поправляться да к учёбе готовиться.

– Спасибо, Александр Иванович, – благодарила смущённая Люся, она даже не ожидала такого к себе участия от всех… ну, почти от всех.

Всё же разговоры тётки Фисы до Люси доходили, а такое о себе не очень приятно слышать. Но больше всего Люся расстраивалась из-за Миши…

– А что врачи говорят? Я слышал, что сейчас как-то исправляют шрамы. Ты, Люся, не переживай, если нужно будет, можно ведь и в Москву поехать лечиться, или в Ленинград. Так уж точно такое исправляют, сейчас медицина ушла далеко вперёд!

Миша приезжал не часто, приглашал Люсю прогуляться или в кино, и Люся всё думала – а зачем он вообще приезжает… Миша вёл себя вроде бы и заинтересованно, справлялся о самочувствии, но в то же время был каким-то… отстранённым.

Люся думала, может быть, Миша чувствует себя виноватым в том, что случилось с нею и Верой, но всё как-то боялась начать этот разговор. Отчасти и потому, что сама ещё не знала, что же она испытывает к Мише. Ей было и приятно его внимание, особенно когда они шли вместе по улице, но всё же какое-то непонятное чувство страха сопровождало её на этой прогулке. И ей хотелось бы, чтобы он-то не обращал внимания на её шрамы…

– Надо же, механик-то молодой к покалеченной девчонке ездит, – Семёнчиха просто обожала обсудить чужие дела, и возле сельпо далеко разносился её голос, – Я ведь мать евойную знаю, баба она с гонором, как отпускает сына к такой… Ну, не знаю, может сам ездит, матери не говорит!

– А что, можно подумать сейчас молодёжь у родителей разрешения спрашивает! – фыркала в ответ Фисина кума Роза Левашова, – Захотел, да и ездит, а захочет, так и женится, мать не спросит. Тоже ты, Фиса, придумала, это раньше было, чтоб родители детей женили!

– А сейчас это в городах по-другому! – заносчиво отвечала Семёнчиха, недовольно сморщив нос, – А у нас на земле, да на хозяйстве по-другому нельзя! Я вот сыну своему ни за что не позволю абы на ком жениться! Сама найду, и никаких этих вот новомодных «комсомольских свадеб»! У нас в деревне это вам не в городе, где по столовкам молодёжь питается, да по танцам и кино ходит! У нас баба что должна уметь? А всё и должна! Чтоб мужик с работы пришёл, а дома и борщ наварен, и скотина прибрана, и дети присмотрены!

– Так у Ключниковых в роду все бабы хозяйственные! – спорила с кумой Роза, – Про это ты мне и не говори, я наперёд тебя это знаю! Брала я у них давеча кролика, так у них чистота везде, прибрано так, ни соринки! В хлеву и то как дома, чистота!

– Так я и не спорю – хозяйственные! – вела плечами Фиса, – А только с женой-то не стыдно должно быть и в люди выйти! А такую теперь как покажешь! И на лицо страшно глянуть, шрамы одни, да еще и на здоровье это как скажется, неизвестно! Может она и родить-то не сможет теперь такая!

Хорошо, что все эти разговоры Люся не слышала… Так, доходили обрывки, но она старалась не обращать внимания на досужие сплетни, и теперь была очень рада тому, что работа у неё будет на выселках… Только сейчас она осознала, что до будущего года ей всё равно пришлось бы работать, а слушать такое о себе… Уж лучше на пасеке!

Теперь Люся быстрым шла по лесной дороге. Ранняя осень в лесу пахла особенно терпко – опадающей листвой, жухлой травой, грибами и влажной смолистой хвоей. Люся сняла платок, ведь здесь, в лесу, никто не станет разглядывать её шрамы, и неровно остриженные волосы, которые она закалывала бабушкиным гребнем. Солнечный свет золотыми нитями пронизывал поредевшие кроны деревьев, еще сильнее вызолачивая пожелтевшую листву. Беспокойная белка, заметив идущую по тропке девушку, не убежала в испуге, а уселась на ветке повыше, рассматривая Люсю своими черными глазами-бусинками.

– Ах, какая у тебя к зиме шубка отрастает, – сказала Люся белке, и сама рассмеялась такой своей причуде, с белкой говорить, – Ну что, запасла ты себе провиант на зиму?

Белка махнула хвостом и ускакала вверх-вверх, ловко перебирая цепкими лапками. А Люся увидела, что за еловыми ветками появился просвет – она вышла к выселку.

Крепкий дом стоял на небольшом пригорке, окружённый плетнём, над печной трубой вился дымок, а у ворот лежала большая черная собака с белым пятном на груди. Люся в нерешительности остановилась, собак она не боялась, но здесь, посреди леса… как примет такой охранник гостью, неизвестно.

– Людмила, заходи! Не бойся, Дозор тебя не тронет, он у нас свою службу исправляет усердно – всех впускать, и никого не выпускать.

На крылечке показался сам Иван Порфирьевич, прикрывшись рукой от солнца, словно козырьком, он улыбался тёплой добродушной улыбкой. Люся подумала, что здесь он совсем другой, нет той суровости и строгости, какая всегда присутствовала при Рыбакове, когда он бывал в Городище.

В доме Люсю встретила Марьяна Никитишна, и Люся оробела под её пристальным взглядом. Тётка Марьяна и в самом деле была строга, редко улыбалась, и в Городище про неё говорили, будто характер у неё тяжёлый, а всё потому, что детей ей Бог не дал, а после ещё и мужа на войне потеряла. Но совсем скоро Люся убедилась, что все эти пересуды городищенских «семёнчих» ничего общего с действительностью не имеют.

– Людмила, здравствуй! Давай-ка, проходи к столу. Сейчас чай пить станем, а после уж и дела управлять, – позвала женщина, поправляя передник, повязанный поверх синей шерстяной юбки, – Иван тебе всё покажет, быстро научишься.

Люся скромно села с краешка стола и незаметно разглядывала и хозяев, и убранство дома. Она слышала, что обитателей выселка называют в селе «староверами», но так ли это, она не знала, потому и считала это какими-то выдумками кумушек. Теперь же, попав в дом на выселке, она не находила ничего особенного в его убранстве, и в его обитателях.

Потемневшие от времени образа с едва различимыми ликами стояли на деревянном киоте, украшенном искусной резьбой, тоненький огонёк лампады освещал угол, где располагалась божница. Всё как у всех, подумала Люся, бабушка тоже зажигает лампадку перед иконами по праздникам, а в остальном – дом как дом.

Меж тем на столе появился большой самовар, теплый каравай хлеба был завёрнут в чистый рушник, большая глиняная миска, полная мёда, источала соблазнительный дух и аромат. Перед Люсей стояла большая чайная чашка, и тётка Марьяна подала хозяину дома нож, разрезать каравай.

– А пчела сейчас уже «добрая», нам с тобой и дымарь не понадобится, – буднично говорил Иван Порфирьевич, будто Люся не впервые пришла к ним, а была здесь своей, – Ты их не бойся, пчела никого зазря не обидит. Ну, вот и посмотришь сегодня, всё тебе обскажу и покажу. Ежели не понравиться, или боязно будет, так ты можешь у Коростелёва другую работу попросить, не смущайся по этому делу. А коли понравится, так сделаю я из тебя знатного пчеловода! Вечером я тебя обратно сам увезу, мне всё одно в село надо. А если надумаешь, так соберись на неделю, чего туда-сюда ходить, у нас погостишь, а в пятницу и домой. Как думаешь, ладно так-то тебе будет?

– Что ты, Ваня, ничего ещё девочке не показал, а уж спрашиваешь, – сказала Марьяна Никитишна, – Ты, Людмила, ешь, не стесняйся, набирайся сил. До обеда долго, вы с Иваном далеко пойдёте, ульев нынче много ставили, колхозный-то председатель Коростелёв наш мёд в прошлом году в район возил на какую-то там выставку, хвастал, что наш-то лучше других оказался. Вот и увеличили пасеку, на будущий год обещается помощников дать побольше.

А мёд и вправду хорош, думала Люся, черпая ложкой тягучую сладость и запивая чаем, наверное, самый вкусный в её жизни. Хотя она не много его и пробовала, только то, что бабушка меняла напрядённую шерсть или мама приносила от соседки.

А с пчёлами управляться Люсе сразу понравилось. То ли дед Иван был хорошим учителем, то ли пчёлы «приняли» Люсю, как родную, но всё у неё пошло на лад. Иван Порфирьевич указывал, а Люся делала, солнечный осенний денёк порадовал тёплой погодой, и к вечеру усталая и довольная Люся уже знала – работать на пасеке она останется, и вовсе здесь не так страшно и сложно, как ей думалось.

И даже то, что ей всю неделю придётся жить на выселке её скорее радовало, только вот по маме с бабушкой она конечно будет скучать… Но это только до зимы, сказал дед Иван, а вот зимой он даст ей другую работу, которую можно будет делать дома и на выселок не ездить.

– Я потому и попросил помощницу себе грамотную и шуструю, – признался Люсе дед Иван, когда они на телеге ехали обратно в Городище, – Ведь председатель-то наш, Александр Иванович, человек обязательный, ему надо, чтоб все документы были в порядке. А я что? У меня три класса образования, а он отчёты требует – сколько, где и чего! Тётка Марьяна сразу же свои очки куда-то спрятала и заявила, что она мне тут не помощница.

Иван Порфирьевич рассмеялся и тепло поглядел на Люсю. Потом вдруг посерьёзнел, чуть повёл поводья крепкой чёрной лошадки и сказал:

– Ты, Людмила, не боись… Тётка Марьяна травы ведает, и бабка её ведала, а до того – дед. Меня она чуть не с того света вытащила – почитай, что я заживо уж гнил… А ничего, вишь, хожу, людям пользу делаю. Раны твои нестрашные, тётка уж снадобье завела, поправим тебя, краше прежнего будешь!

– Спасибо, Иван Порфирьевич, – сказала Люся тихо, потому что в горле вдруг защипало, и она крепче сжала небольшой туесок с мёдом, который дал ей дед Иван и велел передать бабушке и маме с поклоном.

Так началась Люсина работа на пасеке, только сама она скоро поняла, что это была не столько работа… потому что дед Иван и сам прекрасно со всем управлялся. Люся же писала бумаги, какие велел сделать председатель, помогала Марьяне Никитишне по хозяйству, вечерами читала вслух привезённую с собою книгу, специально взятую ею в библиотеке. И еще послушно пила приготовленные тёткой Марьяной отвары, мазала мази и делала примочки в жаркой бане, где тётушка парила её нещадно мягким веником.

Потом, по прошествии времени, Люся думала, какая же простая и счастливая у неё тогда была жизнь.

Глава 13.

Перед самым новым годом Иван Порфирьевич сказал Люсе, что председатель их работой доволен, выписал им какие-то журналы учёта, которые нужно будет теперь заполнять.

– Оно и правильно, конечно, – говорил Люсе Рыбаков, – Во всём порядок должен быть, а Коростелёв наш человек серьёзный, у него всё по правильному. Вот, тебя на учебу хочет отправить в район, на две недели. Как, поедешь? Научат как учёт вести и всё подобное.

– Надо так поеду, что ж, – согласно кивнула Люся, – Мне и самой это интересно.

– Ну, вот и ладно! Ты на новый-то год дома побудь, а после как раз и поедешь. Поди скучаешь по родным-то… Да и кавалер твой небось уж недоволен, что ты на выселке-то пропадаешь, вместо того, что и в кино с ним, и в клуб на танцы.

– Нет у меня кавалера, – покраснела густо Люся, – Или есть, да не так, чтоб мой, сама не пойму.

– Ну, я-то другое слыхал. Председатель-то стародольский, Веригин Степан, только на работе человек железный. А дома у них жена верховодит, ну, да это не наше дело, конечно… Так вот, я слыхал, сватать тебя хотят Веригины сыну своему Михаилу в жёны.

– Сватать? – удивилась Люся и выронила из рук перо, от чего на листе, где она писала, осталась клякса, – Да не может быть, слухи всё это! Мы же так… в кино иногда, или по селу пройтись. Миша мне ничего такого не говорил…

– Не всё словами сказать можно, девонька, – покачал головой Иван Порфирьевич, – Кое о чём люди молча говорят. Ладно, дело ваше молодое, давай-кась, собирайся. Отвезу тебя сегодня засветло, а завтра ты в правление ступай, там всё про учёбу тебе скажут. А на выселок я тебя уж после заберу, как отучишься. Зимовник я сам проверю, не беспокойся.

Люся с каким-то беспокойством возвращалась теперь с выселка домой. Что за странные разговоры про какое-то сватовство, что же сейчас, средние века что ли! Нет, Миша ей, конечно, нравился… Сильный, красивый и весёлый, он был душой компании среди своих друзей, и вся компания, в которой бы он ни оказался, принимала его за своего и уже через несколько минут знакомства смеялась его балагурствам. Но ведь здесь-то вопрос в другом… Начать с того, что с Люсей они никогда не говорили между собой ни о чём серьёзном, что же происходит между ними. И уж тем более не говорили они о создании семьи…

Люся хотела учиться, ей хотелось поступить в институт, как и мечталось до случившегося с нею несчастья, хотелось получить профессию. Нет, она конечно и семью хотела бы, мужа, который будет понимать и поддерживать, ребятишек… И может быть даже с Мишей, но не сейчас. Ведь Люсе хотелось, чтобы и у неё было то, что сейчас происходит у Даши и Саньки. Мимолетные прикосновения, от которых летят вокруг невидимые искры, взгляды, говорящие лучше всяких слов…

Люся надеялась, что все эти разговоры о сватовстве, это просто снова какие-то сплетни и выдумки какой-нибудь тётки Фисы или ей подобных, ведь не может же быть, чтобы и Миша одобрил такое. В наше то время!

Успокоив себя таким образом, Люся спрыгнула с саней, помахала рукой Ивану Порфирьевичу и побежала скорее в дом. Бабушка стояла у окна, и увидев Люсю, радостно заулыбалась и помахала внучке рукой.

– Ну, а мы уж заждались! – Клавдия Захаровна обняла внучку, – Не замёрзла в санях-то? Сегодня мороз закрепчал, ух! Мать-то в обед пришла домой, щёки красные, вся в инее.

– Нет, я не озябла! Бабушка, как я соскучилась! – Люся скинула шаль и обняла бабушку, – А меня учиться отправляют, в район.

– Ты посмотри, вроде бы совсем немного и не видела тебя…, – Клавдия Захаровна чуть отстранилась от внучки, чтоб разглядеть её получше. – А ты изменилась, Люся. Волосы отросли, да какие стали мягкие, густые! И личико…

Бабушка не стала говорить, но Люся и сама видела… Старое, чуть помутневшее от времени зеркало тётки Марьяны показывало Люсе, что малиновые шрамы на щеке и голове заживали, посветлели, а волосы отрасли и лежали каштановой волной до самых плеч.

– Меня тётушка Марьяна лечит, – сказала Люся бабушке, – Когда в бане, то масло какое-то душистое втирать заставляет, от него шрамы мягче делаются. А волосы она сама моет чёрным мылом, не знаю точно, что это такое – она его сама делает. Теперь можно и немного подстричь кончики, а то мне всё жалко было обрезать даже сантиметрик.

– Ну, мать вернётся вечером, посмотрит на тебя, порадуется. А то она что-то в последнее время всё грустная, в думках своих. Хорошо, Люсенька, что ты теперь дома побудешь, нам с матерью радость.

Таисия вернулась с работы усталая и замёрзшая. Не приметив, что Люся дома, она от двери сказала свекрови:

– Ох, и мороз сегодня! Наверное, Люся наша завтра приедет, по утру.

– Мама, а я уже здесь! – выглянула из кухни довольная Люся, и бросилась обнимать мать и стараясь её не испачкать в муке – они с бабушкой затеяли вареники.

Ожил старый дом, и мама с бабушкой будто ожили, подумалось Люсе. Тася подравняла отросшие дочкины волосы, расспрашивала про тётку Марьяну, и про Ивана Порфирьевича, как они поживают, здоровы ли. За разговорами собрались пить чай, когда заслышали, что на крылечке кто-то громко топал, отряхивая снег с обуви. Все вопросительно переглянулись, гостей сегодня вроде бы и не ждали.

– Здравствуйте! Можно к вам? – в двери нерешительно стукнули и на пороге, в клубах морозного пара показался Михаил Веригин.

– Здравствуй, Миша. Проходи, ты как раз к чаю, – пригласила Таисия гостя.

– А я иду с работы, гляжу – дядька Иван Рыбаков на санях мимо катит, – снимая рукавицы рассказывал Миша, – Ну, думаю, наверное, Люся приехала, вот и решил зайти.

– Правильно подумал, приехала, – Люся улыбнулась гостю, выглянув из комнаты, – Но скоро снова уеду, только в этот раз на учёбу, в райцентр.

– На учёбу? – усмехнулся Миша, усаживаясь за стол, – Ты решила на пасечника отучиться? А у нас в райцентре на такое учат?

Люся чуть нахмурилась от таких речей, она думала, что Миша тоже порадуется за неё, поддержит… Хотя, в его шутке не было, наверное, ничего плохого.