Дар Грома. Лошади в культуре индейцев равнин

скачать книгу бесплатно

Дар Грома. Лошади в культуре индейцев равнин
Алексей Берков

Новое издание книги «Лошади в культуре и жизни индейцев Великих равнин», вышедшей в 2008 году, существенно дополнено и переработано. Индейцы равнин не только по праву считались одними из лучших наездников в мире, но и за очень короткую историю расцвета конной культуры сделали невероятные открытия, некоторые из которых до сих пор являются для нас откровением. Жившие в гармонии с природой, они обладали наблюдательностью и непосредственностью, которых так не хватает в современном мире.

Дар Грома

Лошади в культуре индейцев равнин

Алексей Берков

Иллюстратор Игорь Ефименко

© Алексей Берков, 2022

© Игорь Ефименко, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-0056-6729-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Прежде всего, лошади подарили нам возможность мечтать. Равнины – таинственное место, здесь ветры приходят на землю прямо с небес, здесь всё становится мистическим. Равнины всегда были местом для мечтаний, но с лошадьми они стали им ещё больше. Что-то случается с человеком, когда он получает лошадь в стране, где он может ехать куда вздумается; здесь весьма легко подняться к впечатлению, что живёшь в сказке.

Книга наследия американских индейцев.

В Новой Мексике, в прекрасных незабываемых местностях, вы чувствуете тот же гимн Востока… те же созвучия… великого прозрения и мудрости.

Николай Рерих. Наследие майя

Вступление

Мастерство индейских наездников их единение со своими пони стало поистине легендарным. Кто-то искренне верит в таинственные знания индейских шаманов, кто-то считает эти истории просто досужим вымыслом. Так кто же из них прав?

Увы, наверное, мы никогда не сможем восстановить полную и точную картину отношений индейцев со своими пони, тенденций развития конной культуры и распространения лошадей по территории Равнин. Представители европейской цивилизации начали интересоваться культурой индейцев слишком поздно, когда большая её часть уже исчезла под покровом времён, и, по большому счёту, они никогда не проявляли внимания к индейским лошадям и методам тренировок.

Фактически любая теория, опирающаяся на исторический материал, является всего лишь предположением, одной из возможных картин мира, но ни одна из них не может быть полностью достоверной. Предлагаемая теория рассматривает ещё одну точку зрения на вопросы о распространении лошадей, их влиянии на культуру и жизнь индейцев Равнин, а также отношений между человеком и лошадью. Но прежде чем приступить к изложению материала, мне бы хотелось внести некоторую ясность в то, что мы считаем историческим фактом и как следует к нему относиться.

Существуют два вида «исторических фактов». Первый – это свидетельство некоего наблюдателя, записанное им самим или с его слов, имевшее место в определённое время и в определённом месте. Второй – это вычисленное с помощью современных научных методов и сопоставлений некое событие или явление. Рассмотрим оба этих вида и оценим степень доверия к ним.

С одной стороны, «свидетельство очевидца» – один из самых ненадёжных методов получения информации, ибо сильно зависит от множества причин и условностей. С другой стороны, зачастую это единственный из доступных источников, так что игнорировать его не нужно, но и слепо доверять тоже не стоит.

Ещё менее надёжной кажется информация, полученная через третьи руки, то есть что-то вроде «мне говорили» или «я слышал». Обычно она обладает свойствами «испорченного телефона» и сильно зависит от мнения или понимания человека, ее передающего. В частности, мы имеем огромное количество противоречивых сведений относительно раннего распространения лошадей в том или ином регионе Северной Америки. Учитывая, что автор ни в коей мере не желал вводить читателя в заблуждение, мы всё же не можем полностью доверять полученной информации, поскольку отдельные частные наблюдения зависят от множества причин. В результате мы имеем, что, например, Кларк Уисслер видел множество лошадей и верховую охоту на бизонов у янктонаев уже в 1740 году, а Дэвид Томпсон в1794-м отметил, что первые лошади появились у них всего пару лет назад.

Ещё один факт: Верендье, описывавший территорию Дакоты в 1735—1743 годах, ясно дал понять, что к северу и к востоку от реки Миссури не было никаких лошадей, пока один из его сыновей не привёл двух животных в район канадских постов у Блэк Хиллс (Чёрных холмов). Лошади появились тогда только на южном берегу Миссури в деревнях манданов, которые купили их у «лошадиных индейцев», живших к западу от Блэк Хиллс. Однако есть свидетельства путешественников, утверждавших, что первые лошади имелись у манданов уже в 1690 году! Всего через десять лет после восстания Пуэбло. И в том, и в другом случае ошибка в пятьдесят лет. В чём же дело? А в том, что за период с 1740 по 1794 год среди лошадей янктонаев было несколько эпидемий, к тому же и суровые голодные зимы повлияли на существенное сокращение поголовья табунов, доведя некоторые бэнды до совершенно «безлошадного» состояния; а манданы получили первых лошадей от индейцев Плато или французов, но не смогли их сохранить. При оценке такого рода источников всегда нужно учитывать возможность того, что лошади могли погибнуть или быть украдены, или настолько истощены, что не в состоянии перевозить что-либо и т. п. Те же янктонаи в 1740 году охотились верхом на бизонов, в 1766-м передвигались и охотились уже пешком, а враги нападали на них верхом. Однако в 1770 году снова владели множеством лошадей.

Вместе с тем получение первых экземпляров животных ещё не предполагало наличия конной культуры. Эти лошади, как правило, являлись предметом роскоши и признаком высокого положения в племени, но не более. Часто они гибли, не внеся каких-нибудь изменений в жизнь индейцев. Например, у индейцев чокто лошадь появилась в 1690 году, а её участие в повседневной жизни и вхождение в культуру произошло лишь через сорок лет, когда чокто осознали полезность этого «транспортного средства». Исключением из этого правила могут являться племена, жившие в непосредственной близости от торговых путей и имевшие постоянный приток лошадей с самого начала их появления. Таковыми были апачи, жившие в районе Санта Фе, а также племена шошонов, команчей, кайова, неперсе, кроу, черноногих, плоскоголовых и кутене. Поэтому, когда мы говорим о появлении первых лошадей у того или иного племени, то в одном случае речь идёт уже о начале формирования конной культуры, а в другом – лишь о появлении первых экземпляров. В последнем случае мы не знаем (за некоторыми исключениями) точного времени начала формирования конной культуры и предполагаем, что оно началось лет на сорок-пятьдесят позже. Распространение же лошадей к востоку и северо-востоку Великих Равнин, и формирование конной культуры индейских племён этих регионов происходило значительно медленнее, в период 1740—1790 годов.

Возьмём ещё один пример: в 1724 году французский исследователь де Боржмон обнаружил в нижнем течении Миссури племя канза, «перевозящее пожитки на спинах своих женщин и собаках травуа». Из этого можно было бы сделать вывод, что в этом регионе лошадей ещё не было, но через пару дней де Боржмон встретил апачей падука, имевших к тому времени очень большие табуны и считавшимися прекрасными наездниками. Падука широко использовали лошадей на протяжении уже почти ста лет! Два племени разделяло всего несколько миль, и столетний опыт конной культуры. То же самое могло происходить даже с несколько отдалёнными друг от друга бэндами одного племени. Разные бэнды могли иметь неодинаковое количество лошадей. Скажем, разница во времени получения лошадей между санти сиу и янктон сиу составляла восемьдесят лет, а между пауни Канзаса и Оклахомы – около ста лет! Стоит отметить и тот факт, что перевозка вещей на собаках, несмотря на обилие лошадей, практиковалась индейцами даже после 1860 года, то есть до самого резервационного периода.

Мало того, очевидец мог отметить в своих записях лишь то, что его удивило или бросилось в глаза. Оценка эта чисто субъективна. Например, описание одного из лидеров племени плоскоголовых по имени Маленький Вождь зависит от того, чей дневник вы читаете: он предстаёт перед нами то высоким, то низким, то толстым, то худым, то старцем, то человеком средних лет…

Также часто встречаются погрешности в числительных. Когда мы имеем дело с единицами, то это не страшно, но когда речь идёт о тысячах, то ошибки довольно велики. Причём данные, касающиеся численности индейских лошадей того или иного племени в одно и то же время, но взятые из разных источников (например, индейских агентов, самих индейцев или путешественников и сторонних наблюдателей), могут сильно различаться. Например, в случае с индейцами кри невозможно узнать точное количество имевшихся у них лошадей, поэтому мы вынуждены опираться на данные, полученные от самих индейцев. Так, информаторы более раннего периода утверждали, что их племя «хорошо обеспечено лошадьми», в то время как их потомки говорили лишь о «немногих», а в некоторых случаях настаивали, что эти «немногие» стоили целое состояние. Более того, после 1790 года среди лошадей кри бушевала не одна эпидемия, так что точно невозможно сказать – насколько изменилась их численность.

Многое зависит также от интерпретации имеющихся свидетельств. К примеру, в 1834 году знаменитый художник и исследователь Запада Джордж Кэтлин описал использование собак травуа у команчей, владевших самыми огромными табунами и считавшимися лучшими наездниками на территории Равнин на протяжении уже двух веков! Если этого не знать, то можно было бы сделать вывод, что команчи ещё не пользовались лошадьми, а перевозили вещи на собаках. В отличие от команчей, пауни около ста лет не вводили лошадь в повседневную жизнь, используя её только для военных целей.

Что же касается свидетельств самих индейцев, то именно здесь имеет место получение информации через третьи руки. Зачастую мы не можем полагаться на индейских информаторов, поскольку данные часто меняются не только с течением времени, но и от человека к человеку. Например, многочисленные свидетели 1809—1870 годов описывали гон бизонов как бег «по ходу солнца» в специально построенном бизоньем коррале. Однако один из информаторов племени черноногих, родившийся около 1900 года, считал вращение солнца абсурдом. Он же упорно отрицал, что его племя когда либо ело собак, но у этнографа Кеннета Е. Кидда имелись данные о заимствовании этого обычая от сиу. В абсолютном большинстве случаев индейцы очень плохо помнили события, отстоящие от них по времени более чем на пятьдесят лет. Чем глубже в историю, тем фантастичнее и невероятнее становились в их умах «дела давно минувших дней», часто сливаясь с мифами или обретая мифологическую форму. Увы, но зачастую это так!

Второй источник информации, как правило, относится к археологии.

Например, по количеству костей при раскопках в древних деревнях пауни можно сделать вывод, что это племя не сильно зависело от охоты на бизонов, но это будет не совсем точно. Дело в том, что сезонная охота на бизонов производилась загонным способом (испуганное стадо просто направляли в сторону какого-нибудь утёса, где животные падали вниз, ломая себе шеи и спины) вдали от деревень, и доставка мяса домой была трудоёмкой.

Индейцы прекрасно знали анатомию животного, поэтому в деревню транспортировали не туши, а тщательно срезанные с костей куски, а то уже и провяленное мясо. Поэтому количество костей в деревне оказалось гораздо меньшим, чем можно было бы предположить. Кроме того, пауни жили в стационарных поселениях и следили за санитарным состоянием своей территории, прекрасно зная, что гниющая плоть способна вызывать болезни.

Кости, которые не использовались в качестве инструментов или оружия, как правило, сгрызали собаки или степные волки. С другой стороны, пауни, в ранний период действительно мало зависели от бизонов просто потому, что удаление от родной деревни на большое расстояние было не только утомительным, но и опасным делом – люди были почти беззащитны перед военными отрядами враждебных племён. Из этого можно сделать вывод, что археологические находки крайне редки, зачастую не обладают достаточной точностью для серьёзных утверждений и временами могут служить лишь косвенным подтверждением какого-либо свидетельства.

Другими словами, фактически невозможно точно сказать, что именно в таком-то году, в таком-то месте данное племя получило своих первых лошадей. Мы располагаем только некоторыми отрывочными данными, относиться к которым следует критически, по возможности проверять и сравнивать с другими источниками, и всегда держать в голове предполагаемую поправку на пятьдесят лет.

Теперь по поводу археологических раскопок, музейных коллекций и исторических фотографий.

Представления, составленные о различных культурах по результатам раскопок, то есть памятников, оставленных этими культурами, временами очень далеки от реальности. Фрески и каменные сооружения могут хотя бы частично уцелеть, летописи и иконы, даже если сгнивают или сгорают, могут быть переписаны, и дойти до потомков. Но как быть с тем, что не хранится в храмах, а создаётся в степных или лесных урочищах, гниёт в земле? Часто пропавшее считается несуществующим. А если у народа нет письменности, нет каменных сооружений и хранилищ? Если все его произведения – это творения души, обретающие лишь условно материальную форму (например, танец или стих, история, не записанная на носитель), выражающиеся только в поведении и отношении? Доказать их существование невероятно сложно.

Мундштуки, шпоры, арапники находят при раскопках или продают белым исследователям нуждающиеся в деньгах потомки древних кочевников, сами почти забывшие о деяниях своих предков. Эти вещи попадают в музеи. Но туда не может попасть доброта, доверие или свобода. Если индеец ездил на своём коне без уздечки, доверяя лишь нерушимой дружбе с конём и тому, что лошадь понимает его, как человек, он не может ничего оставить потомкам, кроме легенд, да и то, если они их не забудут.

На протяжении исторического периода с XVII по XX век менялись не только методы работы с лошадьми, их роль в культуре и жизни индейцев, но и используемое снаряжение. Говоря о конной культуре, мы, главным образом, имеем в виду период её расцвета, то есть временной промежуток с начала XVIII века до середины XIX столетия – около ста лет, хотя некоторые племена были знакомы с лошадью приблизительно 300 лет. Почему именно это время? Потому что индейцы уже полностью адаптировались к новому для них животному и начали самостоятельный путь развития, с одной стороны, и не были подвержены такому сильному влиянию белой цивилизации, как во второй половине XIX века, с другой. Особенно это касается племён Северных Равнин, влияние на которые со стороны белого человека, во всяком случае, что касается лошадей, было минимальным.

Что же имеется в распоряжении исследователей для установки исторической достоверности? В исследованиях мы нередко опираемся на музейные коллекции, но всегда надо помнить следующее: большая часть образцов, представленных в музеях и каталогах, принадлежат к позднему периоду и довольно грубы по исполнению. Дело в том, что если уровень мастерства индейских всадников и их способность эффективно общаться с лошадьми были существенно выше, чем у белых поселенцев, то уровень производства снаряжения был заметно ниже, главным образом из-за отсутствия необходимых станков, инструментов и некоторых технических знаний. А в музеи чаще всего попадали вещи, с которыми легче расстаться.

Кроме того, у индейцев был обычай: после смерти владельца уничтожать всё его имущество. В старые времена этот обычай соблюдался особенно строго, поэтому огромная часть ценных вещей до нас не дошла, а те, что найдены при раскопках, находятся обычно в очень плохом состоянии: кожа и дерево недолговечны.

И, наконец, даже в одном племени уровень его членов сильно разнился. Хотя большая часть людей хорошо ездили верхом, потому что это было необходимо, но количество специалистов высокого уровня, как по уровню общения с лошадью, так и по уровню лечения лошадей или производства амуниции, было невелико. А также известно, что далеко не все племена были одинаковы по уровню общения с лошадью и производству амуниции. Например, самыми искусными наездниками считались команчи, а самыми плохими – ассинибойны и кри. Самыми известными мастерами в изготовлении сёдел были восточные апачи и навахо, а на Северных Равнинах большинство сёдел были грубыми, хотя временами встречались и очень красиво отделанные. В то же время индейцы Южных Равнин и Юго-Запада часто использовали «железо», а индейцы Северных Равнин почти до середины XIX века не пользовались металлической упряжью.

Теперь об исторических фотографиях. Фотография появилась во второй половине XIX века, то есть ко времени упадка индейской культуры. Для нас, жителей индустриального века, считается само собой разумеющимся доверять запечатленным на пленку кадрам. Мы полагаем, что реальность была именно такой, в том числе и до появления фотографии. Но это не так. Во-первых, фотографы зачастую старались запечатлеть на пленку лишь то, что привлекало их внимание, то есть было не совсем обычным (хотя, конечно, имеются кадры вполне реальной жизни того времени). Во-вторых, распространение фотографии совпало с активной экспансией американских поселенцев на территории к западу от Миссисипи. Но то, что предстало их глазам, а так же объективам фотоаппаратов, уже не было похоже на то, чем была эта территория даже 50 лет назад. Горы, леса и прерии остались те же, индейцы все так же носили орлиные перья и одежды из шкур, внешне мало что изменилось, и это ввело в заблуждение. На самом деле, на фото мы видим не реальных индейцев времён расцвета конной культуры, а их деморализованных потомков из резерваций периода упадка индейской культуры в целом, хотя они и носят боевое оперение и шикарные одежды. Фотографы, работавшие на Диком Западе, запечатлели лишь увядание индейской культуры: конец индейских войн и начало резервационного периода. Материальные предметы в данном случае сохранились намного дольше, чем дух и идеология «диких» предков загнанных в резервации индейцев.

Во второй половине XIX века, когда войны с индейцами стали постоянными, армия США поняла, что легче лишать индейцев пищи и возможности передвигаться, чем воевать с опасным и неуловимым противником, то есть истреблять бизонов и индейских лошадей. Если об истреблении бизонов известно давно, то факты уничтожения лошадей долгое время оставались без внимания исследователей, хотя их никто не скрывал. Просто представления белого человека о бизоне, как об источнике пищи, одежды, укрытии и т.п., не позволяли ему сравняться по значимости с «вьючным животным». Но индейцы, считавшие лошадей своими близкими друзьями и помощниками, были другого мнения, и об этом прекрасно знали офицеры армии США, приказывавшие уничтожать индейских лошадей сотнями и даже тысячами. Особенно этим прославился «герой Запада» генерал Нельсон Майлс по прозвищу Медвежий Мундир. Прекрасно обученные боевые пони гибли вместе с тысячами других лошадей. Например, команчи группы квахади, насчитывавшие всего около пятисот человек, владели табунами в пять тысяч лошадей, а после разгрома в 1875 году им было разрешено оставить всего одного пони на семью. Остальные были розданы вражеским скаутам или расстреляны прямо на глазах потрясённых команчей. А ведь их лучшие лошади погибли ещё раньше.

Ситуация постоянного военного и социального напряжения, тотального уничтожения лошадей и специалистов по общению с лошадьми и изготовлению амуниции (лучшие из них были люди довольно видные, они ходили в дорогих ярких одеждах и, соответственно, гибли первыми при атаках армии) привела к упадку лошадиной культуры. Боевого пони могли убить в следующем же сражении, воспитывать его было некогда и некому – все мужчины становились воинами, чьим долгом было обеспечить выживание племени, и заниматься «высоким искусством» было незачем. Как следствие, к концу XIX века, то есть ко времени окончания индейских войн, многие индейцы Равнин ездили верхом с использованием «железа», а их сёдла были далеко не лучшего качества. В начале резервационного периода нищие и голодные индейцы продавали их в музеи, именно эти экземпляры мы сейчас и наблюдаем.

Установить истину можно лишь используя (хоть и в несколько урезанном виде) сравнительный и критический анализ имеющихся фактов: археологических, исторических записей, музейных экспонатов, работ художников и путешественников того периода, рисунков, легенд и воспоминаний индейцев, отчётов и записок первых поселенцев и т. п. Лишь тщательно сопоставив и проанализировав все данные, отбросив стереотипы и предвзятые мнения, можно восстановить картину канувших в Лету времён.

Приведённые в этой книге данные, разумеется, небесспорны. Я лишь пытался создать общую картину распространения лошадей и их роль в мировоззрении, культуре и укладе североамериканских индейцев прошлых веков. Здесь отражены общие тенденции и некоторые выдающиеся случаи общения с лошадью представителей племён, создавших образ американского Запада, чьи отголоски дошли до нашего времени.

Влияние лошадей на культуру и образ жизни индейцев

Охотничьи культуры Западных Равнин периода до 1600 года известны мало, но, скорее всего, они были схожи с охотничьими и собирательскими культурами к западу и северу от Равнин. Валдо Р. Ведел обращает внимание на то, что народы культуры фолсом в Нью-Мексико были пешими кочевыми охотниками. В Канзасе и Небраске также была развита кочевая культура, не имеющая лошадей. В Юте были найдены остатки кочевых поселений, не занимавшихся земледелием и существовавших только за счёт охоты и собирательства. В качестве транспортного средства они использовали собак, запряжённых в небольшие волокуши, охотники ютились в маленьких типи из шкур бизонов. Эти культуры были малоразвиты, а их элементы слишком рассеяны, чтобы говорить о каком-то едином центре. Ближайшими к данной территории были культурные центры пуэбло на Юго-Западе и оседлых племён долины Миссисипи.

Денхарт обращает внимание на одно обстоятельство: в конце XVI века, самом начале появления одичавших лошадей, многие племена Мексики считали их видом оленей и благополучно на них охотились. Так сперва поступали и индейцы Равнин – насколько известно, ни одно племя не ловило и не одомашнивало мустангов без предварительного знакомства с домашней лошадью. На самом деле индейцы не очень любили ловить мустангов. Скорее это была вынужденная мера, если племя теряло лошадей в случае эпидемии или нападения врагов, если поголовья своих табунов не хватало, если требовалась темпераментная и выносливая лошадь или если молодому человеку хотелось продемонстрировать свое уникальное умение. В последнем случае молодые люди обычно предпочитали отправляться на тропу войны.

Племена Северо-Западных Равнин вообще ловили мустангов очень редко, потому что занятие это было трудным, а дикая лошадь, даже если её приручали, всё равно никогда не становилась такой, как выросшая среди людей. Но мустанги давали хорошее потомство и, кроме того, их не нужно было покупать, поэтому племена других районов Равнин всё же занимались этим. Мустанги, прирученные индейцами Северных Равнин в XVIII веке, были потомками лошадей угнанных или сбежавших из испанских поселений Нью-Мексико и Техаса веком ранее. Но приобщение индейцев к конной культуре шло не по путям миграции мустангов, а по торговым тропам, от одного народа к другому, к тем, кто был готов воспринять испанское учение о новом животном. Так что индейская конная культура начиналась не с диких мустангов, которых было тяжело поймать и ещё тяжелее приручить, а с одомашненных лошадей, получаемых от испанцев или племён-посредников. Большой вклад в это внесли торговцы-полукровки, позже получившие название «команчерос».

После 1600 года влияние испанцев в районе современного Юго-Запада США (В дальнейшем мы будем придерживаться современных названий, если они не обозначают другое) стало настолько сильным, что привело к новому витку его развития и резкому воздействию на прилегающие пространства Равнин. Испанцы предложили индейцам много замечательных вещей, которые те нашли полезными или красивыми: железо для инструментов, оружие, стеклярус и бисер, металлическую посуду… Но самым драгоценным приобретением оказалась лошадь. Получение лошадей охотничьими племенами Равнин имело совершенно неожиданные последствия – к востоку от южных склонов Скалистых гор возник высокоактивный культурный центр. На фоне бурного роста этой культуры практически отсутствовали какие-либо изобретения или же они были крайне редкими, однако в изобилии присутствовали всевозможные заимствования, переделывания, комбинирования уже ранее существовавших элементов. И всё же это была новая культура, и распространилась она по всем Равнинам.

Это был тот самый культурный центр, в котором развились военное снаряжение, навыки, тактические приёмы, на базе которых в более поздний период выработалась характерная церемониальная, организационная и декоративная надстройка так называемой «типичной» культуры Равнин. Введение лошадей в жизнь обитателей Равнин изменило все культуры. Некоторые племена даже оставили свой оседлый образ жизни, чтобы стать кочевниками быстрее, чем проходит жизнь одного поколения!

Наличие лошадей не привело к отказу от земледелия, плетения корзин или лепки глиняной посуды ни у пуэбло, ни у апачей, ни у какого-либо другого оседлого или полуоседлого племени. Оседлые племена, жившие на Равнинах ещё до прихода многих других, не изменили своего образа жизни.

Правда, ко второй половине XIX века земледелие начало «тяготить» пауни по вполне «цивилизованной» причине (а не под влиянием лошадей!) – вооружения их врагов скорострельными винтовками. А кикапу, переселившись на территорию Равнин и обретя лошадей, так и не стали кочевым народом. Лошади практически ничего не изменили в жизни оседлых племён Юга и Юго-Запада: ни оседжи, ни кэддо, ни пуэбло, ни другие племена, даже имевшие лошадей в довольно большом количестве, не стали кочевыми.

Строго говоря, кочевые племена, вели не кочевой, а миграционный образ жизни: они передвигались от одного известного им места до другого, от зимних стоянок к летним, и наоборот. Пауни кочевали только летом, запасая мясо бизонов на зиму. Манданы же, например, вообще не двигались с места, а навахо, наоборот, из кочевого племени превратились в оседлых земледельцев, но способствовала этому не лошадь, а большое количество бежавших к ним индейцев пуэбло после восстания 1680 года.

На раннем этапе появление лошадей не положило конец земледелию у апачей, а напротив, продвинуло его вперёд. Так как лошади и новая военная модель были сначала принадлежностью только их народа, отдельные группы которого жили в мире друг с другом, это давало им огромные преимущества над другими племенами, а, следовательно, и безопасность. В этих условиях кочевая жизнь с наличием бизоньей охоты не казалась апачам более выгодной по сравнению с жизнью земледельцев. Они успешно сочетали охоту с земледелием, в зависимости от годовых циклов, что позволяло максимально использовать ресурсы Западных Равнин.

Апачи процветали лишь до тех пор, пока имели явное превосходство в своей военной модели, то есть до того времени, пока эта модель не была скопирована кэддо и команчами и не усилена Блуждающей Нацией, что лишило апачей превосходства. При отсутствии военной безопасности оседлая земледельческая жизнь в небольших поселениях становилась крайне уязвимой, и должна была либо перейти в новое качество (кочевье или укрепления), либо превратиться в обузу или «ахиллесову пяту» племени. Поэтому апачи отказались от земледелия и вернулись к нему лишь после того, как укрылись в горах, где их не могли достать военные отряды команчей.

Индейцы Блуждающей Нации также превратились в кочевников не из-за лошадей. Их вынудили оставить родные поля враги – апачи. Хотя именно апачи владели лошадьми. Видимо, такая же история произошла и с другими племенами, например с понка или шайеннами. Последние двинулись к югу ещё до того, как узнали о лошадях.

Культура Равнин существовала и до 1492 года, но она была существенно ограничена как территорией, так и населением. Черноногие как народ сформировались не на равнинах Монтаны, но всё же были гораздо более старыми жителями Равнин, чем, например, сиу. Черноногие вышли в степи под давлением своих давних врагов лесных кри, уже имевших ружья французского производства. А вот равнинные кри и до приобретения лошадей считались племенем более «диким» и склонным к кочевой жизни, чем их лесные сородичи. С полной уверенностью можно сказать, что только команчи мигрировали к югу с явной целью приобретения лошадей. Другие племена, скорее всего, участвовали в Великом переселении по совершенно иным обстоятельствам (или не участвовали в нём вообще). Восточные апачи, склонные к кочевью, пришли на Юго-Запад по другим причинам, и во времена первых испанских экспедиций, ещё до приобретения лошадей, полностью зависели от охоты на бизонов, которые играли в их экономике такую же важную роль, как и в начале XIX столетия. Таким образом, появление лошади повлияло только на расширение территории и регионов боевых действий.

Ни лошади, ни ружья, ни железные котелки, ни шерстяные одеяла не изменили образа жизни индейцев, они повлияли на усиление или ослабление уже имевшихся черт уклада, и позволили индейцам делать то же самое, что и раньше, но более удобным способом. Лошадь лишь выступила в качестве стимула к кочевому образу жизни у основной массы уже кочевавших до этого племён.

С другой стороны, Уолтер Прескотт Уэбб не преувеличивал, когда утверждал, что «пар, электричество и бензин не привели к таким огромным переменам в европейской культуре, какие произвели лошади в культуре индейцев Равнин». Лошадь оказала сильное влияние не на суть индейского образа жизни, а на форму выражения этой сути. И, разумеется, на ощущение самодостаточности индейцев и на социальные отношения. В последнем случае наличие лошадей подтолкнуло к распаду первобытнообщинного строя индейского общества и появлению племенной аристократии.

Шаманка племени кроу по имени Красивый Щит говорила: «Именно появление лошади наилучшим образом изменило жизнь кроу… Я родилась в счастливые времена. У нас всегда было вдоволь жирного мяса, мы много пели и танцевали в наших селениях. Сердца наших людей были лёгкими, как перышки». В прежние времена индейцы часто голодали и бросали своих стариков, если те не могли идти самостоятельно. Иногда старые воины шли на войну в одиночку, чтобы умереть в бою. Многие старики присоединялись к военным отрядам, желая быть убитыми врагами, но не умирать в одиночестве от голода, как происходило со старухами.

Чем большим количеством лошадей владело племя, тем богаче и счастливее считали себя его члены. Индейских лошадей с удовольствием покупали белые торговцы, охотники и первопроходцы, давая за них ружья, боеприпасы, табак, выпивку, одеяла, котелки и т. п.

Очень сильные перемены произошли как в военной тактике, так и в вопросах выживаемости. Конный воин обладал большей мобильностью, а привязанная на ночь у палатки лошадь в случае внезапного нападения давала ему возможность защищать свой лагерь, быстрее преследовать врага или спасаться бегством. Конечно, как правило, его враги тоже были конными, поэтому особым преимуществом он не обладал, но изменились скорость жизни, расстояния, возможности.

С другой стороны, Эдвин Дениг писал: «Огромную часть времени каждое племя тратит на то, чтобы охранять своих лошадей или пытаясь захватить их у своих врагов… Эти люди живут в постоянном страхе потерять всех лошадей, которые являются их единственным богатством… Без лошадей индейцы не могут поддерживать свои семьи охотой. Их выбор невелик – либо иметь их, либо голодать». Бывали случаи, когда враги угоняли всех лошадей племени, лишая его возможности кочевать, охотиться, защищаться, ходить в военные походы или бежать от врагов, отчего ставилось под угрозу само существование народа. Таким образом, влияние лошадей на жизнь индейцев Равнин было чрезвычайно велико.

Если же обратить внимание на горные области Северо-Запада, лишь частично затронутые кочевой культурой Равнин, то до появления лошадей индейцы племён каюс, уматилла, уолла-уолла, неперсе и палуза полностью зависели от собирательства и рыболовства. Они, как и многие другие племена собирателей, например, шошонов, к которым некогда принадлежали и команчи, мало общались между собой и с другими племенами, но к началу XVIII века имели уже тысячи лошадей, которые паслись по всей территории их огромной горной страны.

После появления лошадей эти племена значительно расширили область своих контактов, стали хорошими коневодами и охотниками. Теперь они имели возможность путешествовать по огромным просторам родины, ставить большие лагеря, устраивать массовый сбор диких корней и ягод, а также заготавливать больше продуктов (мясо лосей, оленей и лосося). Вместо того чтобы везти груз на своих спинах или собаках, они навьючивали мешки с продуктами на спины лошадей или травуа, и ежегодно пересекали Скалистые горы, чтобы торговать с племенами Равнин, у которых имелись мясо и шкуры бизонов. Вместо обычного, покрытого камышом, шалаша индейцы этих племён стали жить в конусообразных типи – жилищах индейцев Равнин, а также внесли свой вклад в формирование культуры Равнин. Лошадь существенно обогатила и их собственную культуру, позволив этим племенам установить отношения с другими индейскими культурами на территории штатов Монтана, Вайоминг, Невада, Калифорния, а также по всему Северо-Западу и в Канаде.

Для большинства же племён Равнин и сопредельных с ними территорий конная охота приобрела большое значение, потому что границы их территорий сильно расширились. Частые контакты с отдалёнными (и ранее практически недосягаемыми) племенами не только увеличили вероятность конкуренции и вооружённых столкновений, но и обогатили культуру жителей Равнин. То есть лошадь повысила качество жизни индейцев и существенно облегчила её.

Так что же изменилось в жизни индейцев?

1. Стало возможно в одиночку или небольшими отрядами добывать много мяса, перевозить вещи, строить большие типи.

2. Лошадь помогла многим племенам освоить новые территории, а также производить культурный и товарный обмен.

3. Племена могли кочевать на большие расстояния, расширились ареалы их обитания, военные отряды стали способны ходить в походы очень далеко от родных мест.

4. Изменилась тактика ведения боевых действий.

5. Индейцы узнали, что значит быть гордыми, богатыми и свободными.

И этот важнейший психологический фактор, отразившийся и в отношениях с лошадьми, нельзя недооценивать.

В дальнейшем, говоря о конной культуре индейцев Равнин, мы будем иметь в виду в основном кочевые племена, более тесно связанные с лошадью и добившиеся больших успехов в этой области в силу необходимости. К ним в первую очередь относятся команчи, кайова, восточные группы апачей, дакота (главным образом тетон и янктон), кроу, черноногие, шайены и арапахо. Все они, практически в равной мере, являлись «лошадиным народом». Именно в жизни этих народов лошадь играла важнейшую роль, на их культуру она оказала сильнейшее влияние и именно они сумели развить те невероятно близкие и доверительные отношения с лошадью, которым и посвящена данная работа. О других племенах, живших на территории Равнин, мы будем, в случае необходимости, упоминать отдельно.

Эти племена, имевшие отличные друг от друга верования, социальную организацию, языки, оказались во многом схожи именно благодаря лошади. Некоторые из них воевали между собой, некоторые дружили, некоторые почти никогда не встречались, но их отношения к лошадям и методы работы имеют настолько сходные тенденции, что сейчас, по прошествии нескольких веков, могут рассматриваться как некая единая традиция.

Типи

Главными характерными признаками культуры индейцев Равнин являются конусообразные жилища – типи, и охота на бизонов. Если в долошадные времена индейцы здесь жили в основном в оседлых поселениях и лишь изредка охотились на бизонов, то с появлением лошадей охота на бизонов стала иметь большое значение не только среди кочевников, но и среди оседлых племён земледельцев. В сезоны охоты они также переселялись в типи и кочевали следом за стадами бизонов. Хотя типи имелись у апачей ещё до появления лошадей, так же как у некоторых племён лесной зоны и Северных Равнин, их широкое распространение на этой территории началось только с появлением конной культуры.

В старые времена кочевые племена пристепной и степной зон жили в небольших типи, размеры которых определялись не столько возможностью добыть необходимое количество бизоньих шкур, сколько проблемами их транспортировки. Обычный размер типи того времени колебался от 2,5 до 4 метров в высоту. Транспортировка типи производилась на собаках, запряжённых в травуа. Наличие типи неразрывно связано с использованием волокуш. Индейцы, не жившие в типи, не знали и волокуш, а до появления лошадей пользовались собаками, перевозившими груз на спине, как, например, индейцы северных лесов и пуэбло Юго-Запада.

Грузоподъёмность волокуши, перетаскиваемой собакой, была невелика, и поскольку шкуры тяжёлые, собаки двигались относительно медленно. Поэтому и жилища делали небольшими. Появление лошадей существенно изменило ситуацию. Сильное и крупное животное могло перевозить вес, который в десятки превосходил перевозимый на собаках. Лошадь облегчила кочевой образ жизни, и многие племена приспособились жить в типи. Например, равнинные оджибва и кри стали делать не округлые вигвамы, принятые у их сородичей в лесной зоне, а конусообразные жили ща Равнин, хотя продолжали называть их «вигвамами». Похожая ситуация имела место и с шошонами, ютами, шайеннами и другими племенами. С появлением лошадей резко увеличились как размер самих волокуш, для которых стали использоваться более длинные шесты, так и размер типи. Шесты, применяемые для постановки типи, при его демонтаже использовались в волокушах, а покрышка укладывалась на них, служа подстилкой для перевозки детей, стариков и больных.

Охота

Наличие лошадей подтолкнуло племена перейти от пешей загонной коллективной охоты к конной и индивидуальной. Хотя есть множество свидетельств, когда племена Северных Равнин практиковали старые методы даже во второй половине XIX века. Например, черноногие летом и весной охотились верхом, а на зиму запасали мясо загонным способом. Известны подобные случаи у пауни и племён в районе Миссисипи. Но, вероятно, на это имелись особые причины, например, глубина снега, слабость лошадей в зимнее время, появление бизонов в районе старых «ловушек» и т. п. Кроме того, манданы и хидатса стреляли не так метко, как кочевые племена, поэтому предпочитали зачастую «загонять бизонов» прежними методами: направляя их в ловушку и расстреливая из луков или сбрасывая с обрывов.

Огромные стада бизонов бродили от Саскачевана до Рио-Гранде. Охотники прекрасно знали их тропы и места, где они пересекали реки вброд. Но лишь с появлением лошади тактика охоты изменилась. Теперь можно было охотиться даже на достаточно удалённом от лагеря месте (например, апачи могли уйти от лагеря на расстояние в несколько дней пути). Услуги «зазывателей бизонов» больше не требовались – основной тактикой стало преследование убегающего стада и поражение животных стрелами или копьями (иногда применялись ружья). Вначале высылались разведчики. Они оценивали численность стада, местность, возможные пути движения бегущих бизонов и т.п., расставляли людей и давали сигнал к началу охоты. Охотники верхом на специально обученных «охотничьих» или «бизоньих» пони выскакивали из засады и начинали облаву на испуганное стадо. Всадники-лучники являются чисто индейским изобретением. Они не могли позаимствовать эту идею ни у испанцев (поскольку те не использовали лук для охоты, а во время боевых действий испанские лучники сражались в пешем строю), ни у монголов, ни у кого-либо ещё. Интересно то, что, хотя охотник, как и воин, действовал индивидуально, его действия всё же были слажены с действиями других охотников или воинов. Охота на бизонов развивала не только навыки стрельбы из лука, но и способность действовать согласовано, в одной команде, что было очень полезно во время боевых действий.

Бизоний пони был обучен таким образом, что должен был преследовать бегущего бизона, максимально сблизиться с ним, чтобы охотник мог почти в упор нанести точный удар копьём или выстрелить из лука, но при этом быть начеку, если бизон вдруг резко повернёт, прыгнет или попытается атаковать. Подбежав к бизону, конь подстраивался под нужный ритм, чтобы всадник нанёс точный удар. Как только удар наносился или конь слышал звон тетивы, он мгновенно отпрыгивал в сторону, чтобы раненое животное его не задело. Ориентация в пространстве у бизоньих пони была великолепной – тела и рога обезумевших от страха и несущихся, как горная лавина, быков могли находиться со всех сторон, но конь обычно умудрялся вывести всадника целым и невредимым. Охота превосходно развивала навыки стрельбы из лука. Хорошие охотники могли на полном галопе выбрать, отсечь и поразить во время охоты нескольких бизонов. Джон Макдоугол в 1862 году упоминает об индейце племени кри, который убил шестнадцать бизонов семнадцатью стрелами. И при этом кри считались одними из худших наездников на Равнинах!

После охоты женщины, сидевшие в условленном месте, устремлялись к усеянной убитыми бизонами прерии. Они начинали разделывать туши и нагружать мясо на вьючных лошадей. Правда, так делали не все, например, арикара переносили мясо бизона на себе, не нагружая им лошадей. Лошадей у них было немного и применялись они, главным образом, для охоты. А использовать охотничьего пони в качестве вьючной лошади было слишком накладно и неразумно: в результате у вас не будет ни того, ни другого.

После охоты воин не давал лошади воды до следующего утра, позволяя ей остывать целую ночь, а потом отпускал пастись на несколько дней. Охота на бизонов требовала колоссального напряжения сил и нервов, как лошади, так и всадника. Она позволяла мужчине проявить себя и поднять свой статус в глазах всего племени, а также индивидуально снабжать свою семью мясом, когда это было нужно.

Сокращение поголовья бизонов повлияло на заметное повышение роли лошади в жизни племени. К середине XIX века, когда загонная охота на бизонов стала практически невозможна, лошадь была необходима уже просто для тривиального выживания – людям приходилось отправляться на большие расстояния и охотиться в одиночку, чтобы прокормить свою семью или племя.

Миграции и культурный обмен

Лошади стали главной причиной миграции команчей и косвенной причиной миграции других племён. Как только какое-либо племя узнавало о существовании лошадей, его военные отряды изо всех сил старались добыть их, что не могло не приводить к военным конфликтам, торговле и культурному обмену. Обычно переход племени на новую территорию был спонтанным, вторжение никогда не планировалось и не просчитывалось – народ передвигался на новые земли под воздействием обстоятельств, будь то давление соседей, оскудение пищевых ресурсов или манящая цель в виде лошадей и испанских богатств. Скорость передвижения зависела и от многих иных причин: сопротивления местного населения, природных условий, угрозы нападения врагов и так далее.

У навахо есть две легенды о том, как их племя разделилось, и причиной тому были лошади. Согласно первой легенде они отделились от хопи, и произошло это так: когда-то давно эти народы были одним племенем. Однажды Говорящий Бог показал им два сосуда: один был нераскрашенным, в нём находились фигурки лошадей, а второй был ярко расписан и содержал зёрна кукурузы. Хопи выбрали расписной сосуд, ушли на юг и стали земледельцами, а навахо – владельцами табунов. Здесь наблюдается некоторая путаница, связанная со смешанным происхождением навахов как от атапасков, так и от местных племён пуэбло. Навахо – представители атапаской ветви, хопи – потомки древних анасази, имевших отношение к юто-ацтекской группе, хотя взаимопроникновение культур и языков имеет место. Вполне возможно, что часть атапасков некогда устраивала межплеменные браки с хопи. С другой стороны, несомненно, что среди пуэбло, в том числе и хопи, были представители, сменившие оседлый образ жизни на кочевой. Но в целом, это лишь догадки.

Во второй легенде рассказывается о том, как навахо отделились от западных апачей, некогда составлявших с ними один народ. Когда появились лошади, а навахо жили тогда в районе Санта Фе, численность населения в этой области резко увеличилась. Многие группы, до этого кочевавшие отдельно по большой территории, стали жить вместе. Начались набеги за лошадьми, ссоры, драки. Тогда вожди увели своих людей в разные стороны. Так навахо и западные апачи разделились, а встретились они в Аризоне лишь двести лет спустя.

С 1550х до 1750х годов навахо постепенно двигались с их древних земель на место современной резервации, окончательно обретя свой оригинальный образ жизни и культуру лишь в XIX веке. Их старая родина, именуемая в мифах Dinetah – земля навахо, находившаяся в окружении четырёх священных гор и на пересечении двух рек, располагалась на месте современной резервации апачей хикарилья (дальних родственников навахо), пришедших туда в начале XIX столетия.

В 1696 году, после неудачной попытки нового восстания, хемес, бежавшие от испанского преследования, как и многие другие пуэбло, благодаря дружбе с навахами влились в их племя и образовали новый клан. Этот шаг окончательно повернул культуру навахо в сторону пуэбло и превратил их в оседлое племя с развитой конной культурой. В этом отношении навахо – племя уникальное: оно, будучи ещё кочевой группой апачей, познакомилось с лошадьми и на протяжении трёхсот лет жило с ними бок о бок, что отразилось в его мифологии и мировоззрении, но, превратившись в оседлый народ, не утратило своей прочной связи с лошадьми. Если большинство оседлых племён нуждалось в лошадях лишь из-за постоянных угроз конных кочевников, то навахо, сохранив мировоззрение кочевников, перенесли его и на свой новый образ жизни.

Единственные, кто был не рад появлению лошадей, – это апачи маленькой группы тонто, жившие в западной части Аризоны. Они говорили, что до появления лошадей их предки жили севернее – в богатых дичью горных лесах, им было хорошо и спокойно. Но когда они узнали о лошадях, то двинулись на юг, через земли навахо и западных апачей и хопи, тогда и начались конфликты с этими народами. Навахо загнали тонто на пустынные территории и начали совершать на них набеги.

Тонто – поиспански «дурак» (соседние навахо и апачи Белой горы на зывали их biniedine – «безмозглый народ»). Любопытно, что у навахов и апачей есть ряд юмористических историй о Дурацком Народе, который иногда называли Путешествующий Народ или Люди Пятнистого Дерева. Существовали ли такие люди на самом деле – не известно, но, возможно, апачи и навахо, рассказывая об этом, имеют в виду самих себя, совершавших когдато глупые и смешные поступки. Наверное, именно такими странными людьми и представлялись им их дальние родственники группы тонто. Согласно легендам, люди Дурацкого Народа были прекрасными бегунами, и никогда в жизни не видели лошадей. Но когда увидели, ввели их мясо в свой рацион, и только потом, узнав, что другие племена ездят на лошадях верхом, решили научиться верховой езде. Они садились на лошадь то задом наперёд, то клали седло поперёк, то падали, потому что забывали про подпругу и т. д. Индейцы очень потешались над этими историями, потому что быстро поняли ценность лошадей и считали лошадь тем, «посредством чего человек может жить».

На территории Великих Равнин процесс переселения племён и взаимного культурного влияния шёл ещё интенсивнее. С увеличением размеров типи, и тягловой силы индейцы могли позволить себе иметь большее количество вещей, что повлияло на развитие материальной культуры, увеличение количества, сложности, и веса костюмов, а следовательно, и предметов домашнего обихода, воинских регалий и т. п. Мало того, вырос и культурный обмен между племенами. Если в долошадный период культурный обмен шёл, главным образом, между ближайшими соседями, даже если они враждовали друг с другом, то теперь в нём могли участвовать и племена, удалённые на очень большие расстояния. Например, навахские одеяла и серебряные изделия встречались даже на севере Равнин, а «цветочный орнамент» и узоры сиу – на далёком Юго-Западе у ютов и апачей. Благодаря межплеменным контактам кайовы и команчи начали носить в волосах перья, а пуэбло таос переняли костюм воинов сиу. Земледелие, металлическое оружие, доспехи, утварь, элементы мифологии и верований меж племенами формировали характерный стиль региона, язык жестов. Самым ярким примером межплеменных контактов с несомненным участием лошади является распространение испанского вида седла.

С одной стороны, испанское правительство сильно противилось приобщению индейцев к конной культуре и продаже лошадей, но, с другой стороны, имеются свидетельства, что испанцы намеренно познакомили индейцев Юго-Запада со способами ухода и управления лошадьми. Энри де Тонти упоминает о том, что кэддо называли лошадей словом «кавалис». Этот термин явно имеет происхождение от испанского слова «caballo» – лошадь. И хотя другие племена обычно называли лошадей терминами, имеющими отношение к собакам или лосям, это доказывает, что лояльные к Европейцам кэддо получили их напрямую от испанцев.

Но вернёмся к культурному обмену. Третья четверть XVIII века ознаменовалась появлением на Равнинах второго культурного центра. Он охватил район вокруг Чёрных холмов и протянулся оттуда к деревням земледельцев в верхнем течении Миссури. (Стоит отметить, что Чёрные холмы представляют собой горные хребты посреди безлесных Равнин. Эти горы с высоты птичьего полёта, по форме напоминающие сердце, изобиловали дичью, привлекали внимание всех проходивших или некогда живших около них племён. Все жители Великих Равнин считали это место обителью духов и наделяли его священными свойствами.) В результате различных переселений в этом регионе пересеклись влияния трех разных культур. Первое из них и наиболее основательное – влияние центра Юго-Западных Равнин, который послужил базой для конной кочевой жизни (апачи и кайова). Второе пришло из оседлой жизни племён земледельцев и садоводов, обитавших в верхнем течении Миссури (здесь следует отметить, что эта ветвь возникла в более ранние периоды в Юго-восточном и Северо-восточном центрах земледельческой культуры). Третье направление представляли в основном племена сиу в западном ответвлении северо-восточных лесов. Взаимодействие трёх этих направлений привело к новому культурному толчку, который держался на основных принципах юго-западного культурного центра, а с добавлением влияния двух других (главным образом культуры, привнесённой индейцами дакота или сиу) превратился в легко узнаваемый стереотип индейцев Равнин второй половины XIX века. Жизнь в типи, бизоньяохота, Пляска Солнца и наличие воинских обществ, характерные для большей части кочевых племён Равнин, развились в полной мере именно здесь. После этого культурный центр Северных Равнин стремительно распространил своё влияние на все степи. К середине XIX века этот центр проник на запад и на юг от Чёрных холмов вследствие миграции наиболее динамичных племён-носителей данной культуры – кайовов, шайеннов, арапахо и кроу.

Социальные отношения

Влияние лошадей именно на социум индейцев Равнин поистине огромно. Новые возможности, новые условия, изменение привычного ритма жизни, столкновение с новыми народами не могло не повлиять на внутреннюю структуру индейского общества. С появлением лошади первобытнообщинный строй, в котором до этого жило большинство племён, начал ускоренно разлагаться; власть совета старейшин, хранителей племенных традиций, уступила свое место «военной демократии» – власти вождей и воинов. Наиболее явно изменение социального строя прослеживается на примере кайовов, создавших некое подобие каст или классов.