Поющие золотые птицы. Рассказы о хасидах

Лея накрывала стол к субботней трапезе. Из печи доносился вкусный запах пекущегося хлеба. Она поставила на белую скатерть огромную корзину с двенадцатью свежими плетеными халами.

– О, как много хал! Должно быть, раби Цви ожидает учеников? – спросил раввин.

– Так любил мой отец, – уловив иронию, заметила Лея.

– Учеников у меня пока нет, но завтра в синагоге после молитвы за разговором с друзьями халы пригодятся, – невозмутимо сказал Цви.

– Весьма похвально, – оставил за собой последнее слово раввин.

Во время трапезы, не надеясь услышать умные речи из уст простоватого хозяина, гость без умолку говорил сам, выбирая, впрочем, вещи попроще, доступные пониманию местечкового самоучки. Окончилась суббота, и утром следующего дня раввин отбыл. Он был в отличном расположении духа. “Я, кажется, неплохо просветил этих милых и простых людей. Не каждому дано стать раввином. Проживет не худо и тот, кто родится и умрет в безвестности”, – умиротворенно размышлял он в пути. Раввину не терпелось поговорить с Мордехаем о его сестре и зяте.

***

Прошло несколько лет, и судьба вновь занесла нашего раввина в дом Цви и Леи. Канун субботы. Хозяин закрыл книгу. Хозяйка выставляет на стол двенадцать ароматных хал.

– О, как много хал! Должно быть, раби Цви ожидает учеников? – слово в слово повторил свой прежний вопрос раввин.

– Так любил мой отец, – повторила Лея ответ.

– На сей раз раби не ошибся: соберутся ученики, и одного из них раби хорошо знает, – пообещал Цви.

– Весьма похвально, – сказал раввин, несколько встревожившись.

Суббота еще не наступила, а в доме уже собрались гости – молодые, шумливые. Много шутят, смеются. “Вот они, ученики!” – подумал раввин. Почитая своим долгом придать духовность субботе, он, как и в прошлый раз, принялся рассказывать простые нравоучительные истории. Недоуменные взгляды гостей были наградой раввину за красноречие. Тут появился последний гость – тот самый ученик, который раввину знаком. Взглянув на вошедшего, он изумился необычайно: перед ним стоял Мордехай. И опять кольнула тревога.

За трапезой заговорил, наконец, сам хозяин. Ученики подхватили. Не часто прежде приходилось раввину слышать столь глубокие мысли. Цви и ученики смело брались за труднейшие вещи из Торы. Раввин старался следить за беседой, но почувствовал, что отстает. Он молчал. Он привык завершать дискуссию, а тут не решался даже вступить в разговор. Он был бледен. Его знаний доставало, чтобы оценить говорунов по праву, а чуткий нюх на страже самолюбия удерживал язык. Он знал о своей ординарности и выбирал окружение. “В посредственности нет надежды”, – думал он, не щадя себя. Чужая незаурядность больно жгла. Хотелось сбежать, остаться одному. Но впереди еще ночь, день субботы, затем исход субботы, затем снова ночь, и только на утро следующего дня можно будет, наконец, уехать.

А Мордехая, казалось, не смущала роль ученика. Он был боек и весел, как все. Раввин избегал его. Страшился вопросов, не знал ответов. На исходе субботы пришлось слушать сказки. Раввин не одобрял это хасидское нововведение, да делать нечего.

Пришло долгожданное время прощаться. Женским чутьем Лея поняла настроение раввина. “Вот видите, раби, все халы до крошки съедены. Вам понравились ученики моего Цви? Становитесь нашим постоянным гостем, дорогой раби!” – скороговоркой выпалила Лея. Она не давала спуску никому, кто подсмеивался над мужем.

На беду раввина вновь случилась поломка в повозке, и поневоле пришлось мученику принять предложение Мордехая и разделить с ним и карету и его и обратный путь. “Поверь, друг, мне было нелегко”, – сказал без всякой подготовки Мордехай. “Я считал себя знатоком Торы, но простой и безвестный парень легко обошел меня. Слава Богу, самолюбие отступило перед благоразумием. Я счастлив быть его учеником”, – закончил он. “Хваля других – хвалишь себя”, – подумал раввин. Рискуя показаться невежливым, он не промолвил ни слова за все время пути. Приехали. Сухо распрощались и разошлись. Мордехай обернулся и долго смотрел другу вслед.

Семья

“Как жаль, что сын мой столь мало впитал моего рвения к знаниям и праведности”, – с грустью размышляет цадик раби Барух, – “Должно быть я сам виноват в этом. Он не невежда, он изучал Святое Писание, но без огня, без запала, как это делал я в молодости. Хотя суетное и мирское и уживаются в его душе со святым и благородным, богатство – вот что всего ближе его сердцу. А уж сын его, внук то есть мой, и вовсе не знает, что есть вещи подороже золота. Одинокая выпала мне старость”.

Раби являл собой воплощение многих достоинств, был беспощадно строг с самому себе, да и ближним своим спуску не давал. Две добродетели ставил он в первую голову: это скромность и благотворительность. “И пропитание, и платье, и жилище – все, что есть у нас – все это из кармана хасидской общины. Ни я, ни семья моя не имеем права тратить и гроша лишнего: ведь это общественные средства. Только так слуги общества удержат доверие своих поручителей”, – говорил раби Барух, не опасаясь показаться отстающим от века в глазах самых чутких к переменам хасидов. И, как говорил, так и поступал, утверждая скромность – первую важную добродетель. Вторая добродетель, благотворительность, в аргументах не нуждалась вовсе. Не голова, а сострадательное и бескорыстное сердце подвигали цадика на помощь слабым и бедным. “Добродетель – мое орудие, которое никто не в силах у меня отнять”, – думает раби.

Внук раби Баруха – жених, обручен с девицей из богатой семьи. Он надеется, что хорошее приданое за невестой станет началом его пути к большому богатству. Золото множит золото. Деньгам надо дать ход.

Как-то раби Барух призвал к себе внука, чтобы спросить, в каком бейт-мидраше собирается тот продолжать учить Тору после женитьбы и какие Святые книги мечтает получить от деда в подарок на свадьбу. Погруженный с головой в приятные хлопоты и упоенный сладостными грезами о медовом месяце, жених и будущий богач явился на зов, забыв сменить новый богатый вышитый капот на старый поношенный. Вошел к деду, спохватился, да уж поздно было. Вид неуместной роскоши опрокинул радостный настрой цадика.

– Каково твое приданое, дражайший мой внук, – сердито задал раби совсем не тот вопрос, который приготовил заранее.

– Тысяча золотых, – прозвучал унылый ответ.

– И какое же употребление деньгам думаете вы дать, ты и твой отец?

– Мы решили, что я вложу эти деньги в торговлю мануфактурой моего дяди, матушкиного брата, – ответил внук, предчувствуя дурное.

Раби Барух не любил брата своей снохи – гордеца, щеголя и скупца, который гроша нищему не подаст.

– Слушай меня внимательно, юнец, – сказал совершенно раздосадованный раби, – слушай, что говорит тебе твой дед, всей общиной почитаемый цадик. Где поклоняются богатству, там презирают все честное. Деньги потрать на помощь неимущим. А войдешь в долю к корыстолюбивому дядюшке своему – пропадет капитал. Да и пора, тебе, наконец, богоугодные дела вершить! А сейчас ступай, жених! – Сказал сердито цадик и уткнул нос в книгу, давая понять, что беседа окончена. “Воспитание тяжелее каторжных работ”, – подумал он.

Понурившись, внук ушел, а раби Барух стал размышлять о том, не слишком ли сурово он обошелся с парнем накануне свадьбы.

***

“Строже, тверже следовало мне вести себя с ними” – негодуя, думал раби Барух о сыне и внуке. Да и впрямь: месяца не прошло после свадьбы, а уж забыли они наставления старца, а скорее всего, и не думали им следовать. А тут еще выяснилось, что деньги юного мужа пришлись кстати, и его совместная с дядюшкой торговля расцвела и приносит изрядный барыш.

“Как вынести такое?” – терзается раби, – “Вся община чтит меня, любой хасид внемлет мне и не смеет прекословить, лишь наследники мои не слушают слова цадика! Это ли не позор моим сединам!? Такова моя награда в старости!?” – горюет раби Барух.

Не в силах раби побороть горечь, обиду и гнев. Обиды вдвойне тяжелее от тех, от кого мы не в праве ожидать их. Все реже призывает он к себе сына и внука. Не навещает процветающих своих отпрысков, а посему не видит и не радуется правнукам, появляющимся на свет один за другим. Причины размолвки множатся на глазах. Холодные ветры охладили сердца. “Выходит, даже самая прочная семья не прочнее карточного домика”, – говорят соседи.

***

К несчастию, а может и к счастию, истинным оказалось пророчество раби Баруха. Пропали у внука деньги, а с ними и барыши. Темной зимней ночью нагрянули разбойники и разграбили кладовую, где хранились шелк и парча, бархат и батист, сукно и плюш – все материи, какие были. Погрузили добро на подводу и были таковы. Не скоро, да и не до конца оправился внук от такого удара. Сознание правоты смягчило душу старика. Сознание правоты старика пробудило трепет, почтение и благоговейный страх в душах отца и сына. Лекарство от всех обид – в забвении. Зажглись маяки на пути сближения.

Время неумолимо, и престарелый раби слабеет. Телом, но не духом. В судьбе старейшины семьи заключены ее гибель и спасение. Сердца сына и внука не каменные. Сын поселил отца в своем доме. Живет себе цадик на старости лет в тепле и уюте, в довольстве и в достатке. Беды былого раздора поднимают цену согласия. Добродетелям своим раби, Боже сохрани, не изменил. Ведь всему есть толкования, могут быть оттенки, а выручают оттенки толкований.

***

Вот собралась вся дружная семья за субботним столом. Среди своих и гость присутствует, дальний родственник. Свечи догорают. Трапеза подошла к концу. Все благословения сказаны. Зашел разговор о мирском и обыденном.

– До сих пор вспоминаю, дед, мудрое твое предостережение. Как знал ты наперед, что деньги мои пропадут? – спросил внук, а гость насторожился.

– Оставим это, мой мальчик, ведь беды столь обыденны, что предсказатель мало рискует, – сказал раби.

– Позволь, раби, какие деньги пропали? – спросил родственник.

– Расскажи, внучек, нашему дорогому гостю, пусть послушает.

И внук огласил печальную повесть об украденных товарах, и тем поверг слушателя в неподдельное изумление.

– А теперь внимайте тому, что я вам скажу, дорогие мои хлебосольные хозяева, – сказал гость, – начало этой истории мне доподлинно известно. Как-то, сидя в трактире, я случайно подслушал разговор за соседним столом. То совещались разбойники, обсуждая план грабежа. Я сразу смекнул, на чей товар покушаются злодеи, и тотчас отправил старого и верного своего слугу предупредить торговцев. Наутро слуга вернулся и сказал, что не нашел, кого искал, и посему явился к тебе, раби Барух, и тебе же все и рассказал, – закончил гость, вопросительно глядя на цадика.

– Ко мне не приходил твой слуга, – сказал раби нахмурившись.

– Такой верный, такой честный слуга, – пробормотал смущенный рассказчик.

– Необходимо разрешить это дело, призовем слугу и спросим его самого, – решительно заявил раби.

– Бог с тобой, раби, разве забыл ты, что бедняга умер, и ты сам собирал среди своих хасидов пожертвования для вдовы? – вновь изумился гость.

– Ах, да разве я отрицаю или противоречу? Я лишь иногда забываю. Сейчас припоминаю, слуга умер. Как жаль. Мир праху его. Простой и честный был человек, – вздохнул цадик.

– Самая нужная наука – забывать ненужное, – сказал внук, ни к кому не обращаясь. Воцарилась напряженная тишина.

– Давайте споем что-нибудь, евреи, – прервал раби общее молчание и первым затянул хасидскую песню. К старческому дрожащему голосу один за другим стали присоединяться голоса помоложе.

Горничная и цадик

Сочинитель считает своим долгом с первой же строки сказки заявить читателям, привлеченным ее названием, что между горничной и цадиком отсутствует что-либо общее, и эти второстепенные персонажи связаны по ходу сюжета лишь с главными героями, но, Боже сохрани, никак не друг с другом. Сочинитель имеет целью остановить начавший было закипать праведный гнев одних читателей и весьма сожалеет о возможном разочаровании других. Законы жанра превыше всего.

Рая и Дод поженились по любви. Оба происходят из семей простых ремесленников, поэтому свадьба у них была скромная, и подарки тоже небогатые. Дод по профессии переплетчик книг. Трудясь до женитьбы в мастерской отца, Дод освоил все тайны ремесла. И даже более того – он мечтал расширить дело и знал, как к этому подступиться. Под стать ему была молодая супруга его Рая. Хваткая и ловкая, она, мигом переделав всю женскую домашнюю работу, спешила к мужу в переплетную – учиться и помогать.

Вкусив высочайших наслаждений сладостного медового месяца, молодые, сами того не замечая, все больше прилеплялись к своей мастерской. Дела отнюдь не заслонили для них любовь, но все ж потеснили ее. Времена благоприятствовали переплетному делу. Люди тянулись к книге, и заказов было хоть отбавляй. Дод и Рая повели дело с размахом и смело. Маленькая мастерская была превращена в контору, зато книги переплетались в огромном специально выстроенном здании. Молодые супруги уж не держат в руках ни клей, ни бумагу, ни коленкор – рабочие трудятся за столами и прессами. Дод и Рая принимают заказы, ведут бухгалтерские книги, считают барыши. Что в этом дурного? Нет занятия более невинного, чем зарабатывать деньги. А какой дом у них! Богатство и благополучие. Слуга, повар, горничная. Всем хватает дела. Рая любит свою горничную – умная, многоопытная женщина. Нет-нет, да присоветует хозяйке что-нибудь дельное.

Дод – хасид. Частый гость у своего цадика. И не просто гость. Очень щедро жертвует он из своих прибылей на дела общины. Цадик, сам человек в высшей степени праведный, прежде всего ценит в учениках добродетельность, а если хасид к тому же умен и удачлив в делах, да еще и примерно щедр, то в таком человеке он и вовсе души не чает. Раби частенько навещает радушный дом Раи и Дода. Как образцово встречают хозяева святую субботу! Радуется душа раби за счастливую чету. Об одном лишь вздыхает про себя цадик: вот уж несколько лет прошло, как поженились молодые, а детей все нет. А ведь брак без детей, как день без солнца. Но коли сами они к нему не обращаются, он и молчит. В водовороте дел Рая и Дод редко вспоминают о детях. Подумают и загрустят. Но тужат недолго – блеск успехов ослепляет.

Время радоваться и время горевать. Мир меняется к худшему, и люди меняются вместе с миром. Все меньше и меньше читают книг. Все меньше и меньше работы переплетчику. Одного за другим рассчитывает рабочих Дод. Отпущены повар и слуга. Лишь умная горничная удерживает свои позиции, хотя жалование теперь не то, что прежде. А подходит суббота, и слезы наворачиваются на глаза обедневших хозяев. Цадик сам приносит свечи в дом в пятницу вечером, не надеясь, что у Раи найдутся деньги купить их. Теперь годы проходят в борьбе за кусок хлеба. Детей у супругов по-прежнему нет. Но горевать или радоваться? Ведь такая бедность в доме!

Незаметно пролетели десять лет супружества. На носу годовщина. Тут впервые Рая и Дод вполне осознали свое положение и ужаснулись. Если дом не наполняется детскими голосами, тревога и обреченность поселяются в нем. Развод? Ни за что! Пришли к цадику: “Помоги, раби!” Выслушал раби своих лучших хасидов и говорит: “Как долго я ждал вашей просьбы. Вот вы и спохватились. Не теряйте надежду. Я буду молиться за вас Господу, со всем жаром, на какой способен. Я употреблю все мое влияние на Небесах, дабы помочь вам. Не сомневаюсь, Бог услышит мой голос”.

Нужда в доме не знает пощады. Как ни любила Рая свою верную горничную, пришло время расстаться и с ней. Прощаясь, вся в слезах, Рая спросила, есть ли у той совет, как справиться с бедой. И так ответила горничная: “Жаль мне тебя, страдалицу, но нет на свете никакого средства от вашего с мужем горя. Лишь одно осталось – вернуть молодую вашу любовь, тогда и народятся дети. А иного не дано”.

Рая передала эти слова Доду, и крепко задумались муж с женой – каждый про себя. Как вернуть былое? Если очень захотеть, минувшее станет нынешним. “Десять лет миновали, а за делами и заботами я ни разу не вспомнил о дне нашей свадьбы и не подарил подарка моей любимой”, – так подумал Дод, и вот уж он знает, как поступить. По счастливому совпадению те же самые слова сказала себе Рая.

Итак, план созрел у обоих, но как привести его в исполнение без денег, да еще при этом сохранить все втайне, чтобы сделать сюрприз к годовщине? Коли денег взять неоткуда, значит надо что-то продать. Порылся Дод в своих старых вещах и нашел портсигар. “Штука хоть и простецкая, но по нынешним нашим временам выручки за нее хватит на подарок Рае. Не цена главное”, – решил Дод и снес вещицу скупщику. Рая нашла в своем сундучке старые забытые бусы и поступила с ними так же, как Дод поступил с портсигаром.

А накануне годовщины Дод и Рая купили подарки – по секрету один от другого, разумеется. Гостей не пригласили, праздновали вдвоем. “Я приготовил тебе сюрприз, Рая”, – сказал Дод и положил на стол коробочку. “И у меня есть для тебя кое-что, Дод”, – добавила Рая и сделала то же самое. Она с нетерпением развязала ленточку и увидала те самые бусы, что продала скупщику. Нечего удивляться тому, что Дод, развернув сверток, обнаружил знакомый портсигар. Тут Рая повнимательнее пригляделась к бусам, и слезы выступили у нее на глазах: “Да ведь эти бусы, Дод, ты подарил мне ко дню нашей свадьбы. Я забыла о них. Как стыдно!” – воскликнула Рая. И Дод, получше взглянув на портсигар, узнал свадебный подарок и произнес похожие слова. Пристыженные и счастливые, супруги бросились друг другу в объятия.

“Коли свадебные подарки вернулись к нам, значит и молодая любовь вернулась”, – сказал Дод.

Через год у Раи и Дода родился сын. Первый среди поздравляющих, разумеется, – цадик. “Вот видите, дорогие, Господь услышал мои молитвы. Как я рад, что помог вам!” – промолвил счастливый раби.

А горничная служит теперь в другой семье. Встретив случайно Раю, она обещала зайти по старому адресу, поглядеть на малыша.

Сирота, сын сироты

– Друзья мои, – обратился к своим хасидам раби Яков, цадик из города Божин, – на минувшей неделе у нас в Божине гостил необычайный человек, посланец Святой Земли, простой и честный еврей, взявший на себя нелегкий труд – собирать пожертвования на постройку новой синагоги в Цфате. Без устали ходит он из города в город. Неспроста обратился он к нам, хасидам, в первую голову: мы – его верные единомышленники. Он побывал во всех домах, и, я не сомневаюсь, каждый из вас пожертвовал по мере сил.

– Верно, верно, раби! – закричали хасиды.

– А хотите услышать историю, которая имеет к нему отношение?

– Рассказывай, раби!

Цадик не заставил себя упрашивать. И, как всегда, на исходе субботы, хасиды, собравшиеся в доме раби, а вместе с ними и жена его Голда, услыхали достойный внимания рассказ.

***

Неподалеку от одного небольшого города на отдельно стоящем хуторе жил себе хасид с женой и дочерью. Скромная эта семья арендовала у ближайшего помещика молочное хозяйство – несколько дойных коров. Летели годы, и все было хорошо. Но пришел день беды, и случилось несчастье. В одночасье заболели хасид и жена его и в одночасье умерли. И осталась девушка по имени Мерав сиротой в шестнадцать лет.

Помещик забирает своих коров. А что делать Мерав? Упросила его, и оставил он ей одну корову. Но не бескорыстно. Низкий был человек. Воспользовался бедой, и начал домогаться юного создания, и запугал несчастную, и стал бывать у нее на хуторе, и принудил к дурному, и вот уж нет прежней Мерав.

– Каков негодяй! – воскликнула Голда, – однако, отчего хасиды не вмешались? – гневно выкрикнула она и окинула тяжелым взглядом присутствующих мужчин.

– Наберись терпения, дорогая Голда, – остановил раби Яков гневную супругу и продолжил.

Цадик, хасидом которого был покойный арендатор, жил далеко от того места. Покуда вести дошли до него, было уж поздно спасать сироту и случилось с ней то, что случилось. Когда же приехал он в те края, то подыскал для Мерав место служанки в одном богатом и приличном еврейском доме в ближайшем городе. Утром Мерав уходит на службу, а вечером возвращается домой. Успевает и за коровой ходить и на господ работать. А помещик не забывает раз проложенную им дорогу на хутор и нет-нет, да и уделит сироте долю своего барского внимания.

Тут хасиды переглянулись, и кое-кто уж открыл рот, приготавливаясь высказать суждение, но цадик протестующе поднял вверх руку – мол, молчите и слушайте дальше.

Семья, в которой служила Мерав, не только богатством, но и любовью к книге слыла среди лучших еврейских семей губернии. И сам хозяин, и три его старших сына, что теперь женаты и живут своими домами, все известны, как большие знатоки Священного Писания. Младший сын – холостой, живет в родительском гнезде и, в полном согласии с семейной традицией, сидит день-деньской за книгами Торы.

Но вот появилась в доме новая служанка, и утратил юноша душевный покой. А Мерав и глаза не поднимает в присутствии хозяйского сына. Только щеки ее загораются ярким огнем. Но украдкой пытается на него взглянуть. И тот тоже глядит на нее украдкой.

Если уж страсть поселилась в молодых душах, то шагает она крупными шагами и без оглядки на опасность. Хозяин дома погружен в дела да в Святые книги. Разве знает мужчина, что дома творится? Счастье, что супруга его другого склада. И однажды бдительная хозяйка совершенно случайно стала свидетельницей такого, чему в ее доме не должно быть места. Однако спасти положение всегда можно: потеряна добродетель – является приличие. Для начала она призвала к себе Мерав. Служанка стоит перед хозяйкой ни жива, ни мертва от страха. А умудренная жизнью матрона пристально-пристально разглядывает трепещущую пташку, и подозрения зарождаются в прозорливом мозгу. Проницательность видит невидимое другим. Не вынесла Мерав тяжких, как камни, вопросов, и призналась в непоправимом.

– О, Боже, что делать с этой сироткой? Любить или бить? Миловать или казнить? – не сдержавшись, воскликнула пораженная неожиданным поворотом Голда.

– Не суди, Голда! Жизнь рассудит, – сказал раби Яков.

Хозяин был быстр и крут: изгнал служанку и надавал пощечин рано созревшему отроку. “Хочешь семью опозорить, балбес?" – вскричал разгневанный родитель. Сын не хотел позорить семью и пристыжено удалился к своим книгам, предоставляя спасать положение знающему жизнь отцу.

***

К кому идти за советом? Конечно, к раввину. Раби весьма заинтересовался откровенным рассказом просвещенного еврея и решил обязательно помочь щедрому на пожертвования богачу.

– Значит, она призналась? – уточнил раввин.

– Да раби, – тяжко вздохнул в ответ гость.

– Но виновником не обязательно должен быть твой сын.

– Увы, это – он.

– Послушай, почтенный, ты явился ко мне для покаяния, или за советом, как предварить беду, пока не пришла?

– Я начинаю понимать тебя, раби.

– Вот и отлично. Как известно, знанию предшествует предположение. Итак, сделаем предположение, что виноват вовсе не твой сын, а кто-то другой. Если оно верно, то ему должны быть подтверждения. Значит, дело это надо хорошенько проверить. Ведь наша цель – найти истину, не так ли?

– Как мудр ты, раби! Аминь.

– Не стоит похвалы. Ведь раввин – лишь толкователь, не более, – скромно заметил раби.

И отправились богач с раввином на хутор к Мерав. Страшно оробела бедняжка, при виде двух почтенных мужчин в своем доме. А те без лишних слов уселись за стол, выложили ей свое дело, а сами внимательно оглядывают комнату.

– Чье это ружье там стоит в углу, голубушка? – строго спросил раввин.

– Это барин оставил, завтра по дороге на охоту заберет, – простодушно отвечает Мерав.

– Выходит, барин – твой постоянный гость! – воскликнул раввин, – а мы-то невинного парнишку в дурном заподозрили.

Раввин встал из-за стола, взял ружье и передал его богачу.

– Имей в виду, блудница, когда придет твой срок, и разрешишься от бремени, не вздумай обронить невзначай, что дитя прижила в приличном доме, – сказал раввин и кивнул в сторону своего спутника, – иначе не сдобровать тебе. Разгласим, кто у тебя в гостях бывал, дойдет это до жены помещика, и – конец твоей молодой жизни. А ружье – доказательство, останется у него, – указал он на богача.

С тем и ушли гости, добавив хозяйке еще одну беду.

Пришел помещик к Мерав, спросил, где ружье, и получил сбивчивый, вперемежку со слезами правдивый ответ. И впервые призадумался: а не кроется ли здесь какая опасность, и куда все это приведет? Признался во всем старшему брату, тоже помещику, а тот, не долго думая, отправился за советом к священнику.

Выслушал священник интересную историю, уточнил детали, и подумал про себя, что его христианский долг не допустить появления пятна на непорочной репутации аристократической фамилии.

– Итак, дорогой мой гость, брат твой опасается огласки? – спросил священник.