Наложница в Гиве

– Господин устал с дороги? – спросила Офира, – чем желает подкрепиться?

– Благодарю! Я думаю, два-три солидных глотка красного вина прибавят мне сил.

– Кувшин и кружка на столе. Прошу наполнять без церемоний! – жестом показал Офир, приглашая к столу жену и гостя, а сам уселся напротив.

– Что еще объединяет молодых людей, кроме похожих имен?

– Еще? Любовь объединяет нас! Мы – молодожены! – выпалил Офир и обнял Офиру за талию, а Офира зарделась и облокатила голову на плечо Офиру.

– Я тронут и умилен. Примите лучшие мои пожелания.

– Спасибо! – в голос ответили оба.

– Но я пришел говорить с вами не о вашей, а о чужой любви. Уверен, вы догадываетесь о чьей. Для начала я бы хотел услышать, чем дышит Цадок.

– Мы уважаем левита за богобоязненность – он образец преданности вере, а если вдуматься, то следует признать, что он неколебимый однолюб! – убежденно вымолвил Офир.

– Ты раздуваешь его достоинства, Офир! – всплеснула руками Офира, – его богобоязненность сродни исступлению, и замечен в измене однолюб!

– Мне нужны подробности, – строго заметил Атар-Имри.

– Есть изъян в натуре Цадока, – признал Офир, – он непомерно склонен к винопитию, и Дина, которую он любил безмерно, не желала мириться с этой слабостью.

– А еще Дина упрекала Цадока за чрезмерное увлечение молитвами. Бедняжка хотела его внимания к себе, а не к Богу! – добавила Офира.

– Короче, не мирясь и упрекая, Дина лишила Цадока своих ласк и уподобилась блуднице в надежде наказать и образумить. Раненый в самое сердце левит отправил наложницу к ее отцу, – продолжил Офир.

– Сердечная рана твоего праведника быстро затянулась и он утешился с другой! – поспешила возразить Офира.

– Не надо упрощать, Офира! Кому под силу долго сносить одиночество?

– Согласна, Офир! Ни вино, ни молитва не заменяли ему лобзаний!

– Кто эта другая женщина? – спросил Атар-Имри.

– Ее имя Мерав. Она живет неподалеку. Она беззаветно полюбила Цадока…

– Как кошка! – вставила Офира.

– Мерав ненавидит Дину, – продолжил Офир, – и, я уверен, рада будет ее смерти. В последнее время Цадок охладел к Мерав. Он скучал по Дине. Он не мог жить без нее. Возможно, и она раскаялась в легкомыслии. Не в силах противиться воле чувств, он решился вернуть ее. Мерав сходила с ума от ревности, но не вызволить из плена сердце любимого…

– Расскажите о семье Мерав, – потребовал Атар-Имри.

– Она живет с двумя братьями и отцом, – сообщил Офир, – весьма имущее семейство. Владеют большим наделом земли. Весной и летом растят овощи и хлеб. Осенью и зимой вялят мясо. Мужчины охотятся на оленей, свежуют туши, выделывают шкуры. Мерав нарезает, солит, вымачивает и сушит оленину на ветру. Потом ловко продает с прибытком.

– В их казне семейной, поди, уж места нет для серебра! – добавила Офира.

– Их трудолюбие – залог богатства и наглядный образец для многих. Учиться у них, а не завидовать! – заметил Офир.

– Благодарю вас, молодожены, – сказал Атар-Имри на прощание, – вы помогли мне. Я еще наведаюсь в ваше поселение.

5

“Менахем с Наамой и Офир с Офирой, похоже, люди без затей, и нет лукавства в их словах, – размышлял Атар-Имри, – но прежде, чем явлюсь к левиту, разузнаю-ка я побольше о нем самом и о наложнице. Надо навестить отца Дины в Бейт-Лехеме.”

Утром, когда Атар-Имри выезжал из городских ворот Гивы, колеснице преградил путь Бнаяу.

– Почтенный гость наш! – воскликнул старейшина, – гонец из Иевуса привез тебе привет от благоверной твоей супруги. Она просила передать, что сильно скучает и хочет знать, когда ты вернешься. С каким сообщением я должен вернуть гонца?”

– Пусть сообщит, что и мне разлука тяжела, но я занят по горло, и дохнуть некогда, а когда вернусь – не знаю. Эту монету, будь добр, вручи посыльному!”

– Счастливый муж, – пробормотал Бнаяу всед удаляющейся колеснице, – впрочем, моя Анат тоже отменно радует меня!

Открыв незапертую дверь, Атар-Имри решительно вступил в дом несчастного отца Дины. Он прошел на середину комнаты и сообщил хозяину свое имя и намерение, с которым явился. В ответ Эйнав назвал себя и указал вошедшему место, где присесть.

– Я пребываю в трауре, иноплеменник, – тихо произнес Эйнав, – в силах ли твоих найти виновных? А если преуспеешь – не будет толку для меня. Ты вернешь мне дочь, ты чудодей?

– Поверь, Эйнав, я скорблю с тобою вместе. Ты прав, я не творю чудес. Пусть я не в силах отцовскому горю помочь, зато, способствуя миссии моей, ты окажешь услугу народу твоему. А иудеи помнят добро, не так ли? Я жду от тебя правдивых ответов на мои вопросы.

– Спрашивай, Атар-Имри… Хочешь пить с дороги? Вон в углу стоит бочка со свежей водой, зачерпни ковшом, утоли жажду. А потчевать тебя – не настроен мой дух.

– И на этом спасибо. Расскажи мне, Эйнав, о зяте твоем и о супружестве Цадока и Дины.

– Цадок обожал Дину, признаю. И она его любила. Но случился разлад меж ними…

– Почему он изгнал ее и вернул тебе?

– Левит сей, попросту говоря, пьяница, а дочь моя ставила ему на вид. Он же не терпел порицаний, хоть и справедливых, и придумал, как благовидно ее спровадить. Потом раскаялся, потому как не мог жить без нее. Я многое ему прощал – ведь он Дину мою любил.

– Что изобрел твой зять?

– Святоша сей и к бессовестному поступку благоприличную причину подведет. Увидал муху в похлебке и упрекнул Дину, мол, невнимательна ты ко мне. Другой раз выловил из миски муху – ногами затопал в гневе притворном. А уж как заметил в каше волос, то немедленно вернул мне дочь!

– По мнению Цадока волос в еде мерзее мухи?

– Не понимаешь ты, язычник! Наши мудрецы растолковали, что муха может залететь в кушанье за мгновение до того, как оно будет подано мужчине, стало быть, женщина не всегда успеет заметить насекомое, и вина ее умеренна, если не повторяется. Другое дело – волос! Тут уж непочтение к хозяину налицо, и за эту провинность муж вправе изгнать жену. Цадок во всем следует ученому слову.

– Поставим ему это в заслугу. Утонченное рассуждение, однако! А теперь припомни, Эйнав, те дни, когда Цадок гостил у тебя, собираясь увезти Дину.

– Прожил он у меня трое суток. С ним был слуга Ярив. Мы с Диной старались, угощали его самым лучшим. Я просил его побыть еще денек-другой. Но он заторопился. Я-то знаю, почему. Он Дину сильно любил, не терпелось ему с ней уединиться. Ну что ж – дело молодое, законное! Всякому отцу приятно знать о счастье чада своего.

– Ты всё мне сказал, Эйнав?

– Вроде, да. Говорят, бедняжка умерла от мук, а потом Цадок разрезал плоть ее на части. Я верю! Безумный этот пустосвят мог своими руками на бесчестие ее отдать и над телом надругаться, чтоб потрафить чудовищу безгрешия…

– Я в твоей вере не силен, но сдается мне, ты молвишь богопротивное. Но я о другом тебе скажу. Ты обманул меня, Эйнав! Ты утаил, что Дина изменяла Цадоку. Не потому ли он изгнал ее? А ты мне толковал про муху, да про волос!

– Не зря говорят, что сыскарей гложет страсть заглядывать в темные углы. Я рассказывал со слов Дины. А слухам я не верю!

– Слухи небеспричинны. Прощай, Эйнав, я сострадаю твоему горю.

6

“Теперь, потолковавши с тем, с другим и с третьим, я представляю характер левита, – рассуждал Атар-Имри, – и я задаю себе вопрос: мог ли богобоязненный Цадок своей рукой убить женщину? Навряд ли, но для заключения нужны еще сведения. Пора снова ехать на Эфраимову гору и знакомиться с левитом.”

Старейшины попросили Атара-Имри подняться в их апартамент.

– Как подвигается расследование, – спросил Баная, – и что ты думаешь делать дальше, дорогой наш Атар-Имри?

– Я не думаю! – с раздражением ответил Атар-Имри, очень не любивший такого рода вопросы, – и я не знаю, что буду делать дальше! Пока я намереваюсь встретиться с левитом. До свидания.

Атар-Имри вошел в дом Цадока. Перед ним стоял мрачного вида молодой мужчина. Тяжелый взгляд, нечесаная борода, неумытое лицо и небрежная одежда старили левита.

– Проходи, Атар-Имри. Я ждал тебя. Садись. Выпьем для бодрости по кружке вина.

– Я не пью вина, Цадок. Надеюсь, и без твоего любимого напитка нам достанет бодрости обсудить дела.

– Не хочешь – как хочешь, а я себе не откажу, тем паче, что тяжко на душе, – сказал Цадок, осуществляя свое намерение.

– Скажи-ка, Цадок, ты любил Дину?

– Неужто это относится к расследованию? Да, я ее любил и никогда не забуду, – ответил Цадок и провел грязным рукавом по глазам.

– Я думаю, мой следующий вопрос очевиден для тебя без слов?

– Вполне. Я изгнал ее потому, что она мне изменяла.

– А муха и волос?

– Э-э-э… Кто хочет слыть обманутым мужем? Мне нужен был законный предлог. Однако, ты хорошо подготовлен!

– Надеюсь доставить тебе еще не один пример моей осведомленности. Есть мнение, левит, что Дина совершала легкомысленные поступки в отместку за твое пьянство и за то, что ты свой пыл делил несправедливо между ней и молитвами.

– Я думал об этом. Я намеревался исключить вино из своей обыденности. Но любовь к Богу я ставил и буду ставить выше любви к женщине! Точка!

– Почему ты захотел вернуть Дину?

– Я уж говорил! Я ее любил и не в силах был жить без нее. Я простил. Я верил, что она раскаялась.

– А что ты скажешь о Мерав?

– Мерав – бремя на совести моей. Я дал ей ложные надежды. Свою единственную я отослал, а одиночество-то тяжко терпеть…

– Цадок, ты привез Дину из Гивы после захода солнца. Где ты находился ночью?

– Ты подозреваешь меня в убийстве женщины, иевусей?

– Я подозреваю всех, включая тебя. Позволь задавать вопросы мне! И в твоих интересах отвечать на них.

– Много ты смыслишь в моих интересах!

– Я жду ответа. Где ты находился ночью?

– Только я вошел в дом и уложил Дину на лавку, как появились отец и братья Мерав. Они предложили выпить вина. Мы направились в одно известное нам место. Я думал тотчас вернуться к Дине. Каюсь. Я увлекся. Явился домой только на исходе ночи.

– Когда ты увез Дину от Менахема, она была жива?

– Она дышала, но тяжело. Я пытался заговорить с ней, но не получил ответа.

– А домой ты ее доставил живую?

– Да.

– А когда ты, наконец, вернулся после возлияний…

– Она была уже мертва!

– Продолжай!

– Я был изрядно пьян… еще не рассвело…тело остыло… я раздел ее… – с трудом проговорил Цадок и вновь пустил в ход рукав давно нестиранной рубахи, промокнув влагу на воспаленных глазах. Выпил кружку вина.

– Почему ты отдал возлюбленную на растерзание насильникам?

– Негодяи хотели познать меня. Но мужеложство есть худший грех перед лицом Всевышнего. Я отдал им Дину. Я уж говорил тебе, что любовь к Богу для меня выше плотской любви. Я не себя спасал. Не знаю, поверишь ли, услышишь ли вопль сердца моего?

– Зачем, Цадок, ты расчленил тело на части, надругался над ним? Ведь и мертвому честь положена!

– Верно, положена! Весь следующий день я тяжко думал и к ночи решился на поступок. Я принял грех на душу свою ради спасения души народа моего. Я разослал части тела во все колена Израильские, дабы узрели главы племен, как нетерпимо развратились иудеи, коли помышляют о мужеложстве, насилуют и убивают! Да свершится грозный суд, а если надо, пусть будет перебито нечестивое колено Беньяминово – виноватый и правый без разбора!

Ошеломленный Атар-Имри не мигая глядел в горящие глазами собеседника. “Цадок, если бы женщина была еще жива, умертвил бы ее ради высшей цели?” – спросил он.

– Не знаю… Нет, не посмел бы живую душу погубить…

– Не мне, Цадок, святость твою возносить или клеймить. Расскажи-ка про Ярива, слугу твоего.

– Ярив не слуга мне больше! Ярив – подлец! – горячо воскликнул Цадок, – он предал меня! Когда раздались крики негодяев, он шепнул мне, мол, погоди, я, как самый сильный и опытный в уличных боях, выйду первый и начну разгонять свору, потом тебя на помощь кликну, и мы вместе добьем последних. Я не дождался его. Я выглянул и увидал – он прячется за углом, он струсил.

– Трус мечет угрозы, когда уверен в безопасности, трусливый друг страшней врага, – вставил слово Атар-Имри.

– Я понял, зла не избежать, и вывел Дину, – продолжил левит, – меж негодяями возникла ссора. Садомитов прогнали двое дюжих силачей, и им досталась Дина.

Цадок всхлипнул. Снова наполнил кружку. Атар-Имри собрался уходить, но что-то вспомнил. Попросил Цадока показать ему комнату, где лежала Дина. “Вон та дверь!” – указал левит, не вставая из-за стола.

У стены стояла лавка, покрытая пропитанными кровью циновками. В углу на полу валялось серого цвета платье из грубого полотна. От подола его был отрезан кусок. “Какого цвета платье было на Дине?” – крикнул Атар-Имри через открытую дверь. “Не помню. Кажется, красное…” – пробормотал Цадок и уронил голову на грудь.

Атар-Имри аккуратно сложил находку, убрал ее в свой мешок. “Это обретение будет в помощь мне, странно только, что цвет наряда другой, – подумал он, – а теперь настало время повстречаться с Яривом. Похоже, Цадок хоть и бесноватый, но честен!”

7

– Я – Атар-Имри, расследую дело, в котором и тебе выпало быть замешанным. Ты знаешь, Ярив, о чем я говорю! – без предисловий заявил посланец старейшин Гивы, войдя в дом к слуге, – ты должен правдиво отвечать на мои вопросы.

– Разумеется, мой господин, я воспитан моим любимым хозяином Цадоком, он не терпит лжи и меня к этому приучил.

– Надеюсь. Почему, возвращаясь из Бейт-Лехема, левит избрал местом ночлега Гиву, а не Иевус, до которого путь был короче?

– Хозяин мой – святой человек, он не хотел входить в языческий город. Но на сей раз он допустил ошибку, хоть я его остерегал.

– Припоминай, что произошло в доме у Менахема, когда с улицы раздались крики?

– Я – простой парень, всегда брал верх в уличных боях, защищая слабых. Я сказал Цадоку: “Я выйду первый, переломаю кости многим, потом мы вместе укротим последних!” Я перебил почти всех, остались двое самых сильных. Только я хотел кликнуть на подмогу хозяина, как он вывел Дину к этим двоим. Что мне оставалось? Я удалился.

– Лжешь, каналья! – в гневе закричал Атар-Имри, и лицо его побагровело от негодования, – тебя видели – ты прятался за углом и ни с кем не бился! Ты обманул левита. А когда он вывел Дину, то не ты, а два гнусных насильника разогнали мужеложцев! Твоей руки не было ни на одном из негодяев!

Ярив побледнел. Страх сковал его члены. Атар-Имри схватил труса за воротник, безжалостно тряхнул, усадил на лавку, наградил пощечиной.

– Слушай внимательно, – продолжал Атар-Имри, не выпуская трясущегося от страха Ярива из своих огромных ручищ, – еще одно слово лжи – и я опозорю тебя перед всем миром, и не видать тебе Наамы, как своих ушей! Ты крутился поблизости от места лиходейства, все видел и слышал. Назови имена насильников!

– Арель и Дарель…

– Собирайся, поедешь со мной в Гиву, поможешь отыскать этих мерзавцев!

8

– Почтенные Бнаяу и Баная, – торжественно воскликнул Атар-Имри, – мне срочно требуются пять-шесть вооруженных мечами солдат. И приготовьте каземат для скорого пополнения!

– Немного терпения, дорогой наш мастер сыска, и получишь требуемое, – заверил Бнаяу, – как видно, дело подвигается, коли нужна темница. А пока прими вот это.

Атар-Имри взял из рук старейшины холщовый сверток. Развернул, ощупал теплый шарф из овечей шерсти.

– Ты не спрашиваешь от кого посылка? – для виду удивился Баная, – блажен супруг, вкушающий жены заботу!

– Благодарю за хлопоты, – улыбнулся Атар-Имри, – с попутным человеком передай супруге в Иевус, что скоро я вернусь.

К полудню Атар-Имри доставил к городским воротам связанных Ареля и Дареля, и довольные старейшины препроводили желанное пополнение за решетку.

– Ярива пока не освобождайте, он может пригодиться мне. Я снова еду на Эфраимову гору, – сказал старейшинам Атар-Имри, – недеюсь, в последний раз.

9

В поселении на Эфраимовой горе Атар-Имри не нашел Мерав. Дом был закрыт, и соседи сказали, что она, должно быть, отправилась на семейный надел заготовлять вяленую оленину. Показали, как проехать.

На опушке леса Атар-Имри увидел легкое строение из досок. Здесь трудились и отдыхали от трудов Мерав с отцом и братьями. Неподолеку стояли вкопанные в землю шесты, державшие перекладину для развешивания и сушки мяса. Где прежде горел костер, кучились потухшие угли. Атар-Имри разворошил их, в глубине они были влажны от прошедших дождей. “Видно, несколько дней не разжигали огонь!” – подумал он.

– Кто тут есть? – громко спросил Атар-Имри.

– Сейчас иду! – раздался голос из досчатого дома, дверь открылась и на пороге показалась молодая женщина.

– Меня зовут Атар-Имри, а ты, я думаю, – Мерав?

– Верно. Расследуешь дело левита?

– Верно. Расследую дело левита и двух его женщин.

– Проходи в дом. Располагайся, я сяду напротив. Согреешься с дороги кружкой славного винца?

– Не откажусь. Скажи-ка мне, Мерав, что связывало тебя с Цадоком?

– Я любила и люблю его.

– Он отвечал тебе взаимностью?

– Сначала – да. Теперь же сердце подсказывает мне, что охладел он, – с горечью проговорила Мерав.

– Мне известно, что он непомерно набожен и вину привержен сверх меры!

– О мере ты говоришь? Любви не нужны весы для “за” и “против”! И Цадок честен!

-Что ты думаешь о Дине?

– Мне безразлична эта изменщица и интриганка!

– Интриганка? Почему?

– Она обманно приворожила моего милого. Он привез обратно дрянную девку, обмороченный колдовством ее.

– Не похоже, что она тебе безразлична. Ты хотела смерти Дины?

– Я хочу Цадока любви!

– Уклончивый ответ. Почему у тебя рука перевязана? – спросил Атар-Имри, заметив знакомую ткань.

– Нарезала мясо, поранилась ножом.

– Давай-ка, Мерав, я сменю тебе повязку, – сказал Атар-Имри и ловко осуществил свое намерение, взяв другую тряпицу.

– Спасибо. Я выйду, разожгу костер, хочу суп сварить.

Пока Мерав хлопотала у костра, Атар-Имри расправил кусок материи, снятый с ее руки, извлек из мешка найденное у левита платье и сложил обе части. Они совпали. Вскоре вернулась Мерав.

– Припомни-ка, Мерав, – сказал Атар-Имри, – где ты находилась в тот вечер, когда Цадок привез Дину из Гивы.

– Нечего и припоминать! Я уж тут в поле почти неделю пребываю. Братья и отец со мной. Каждый день с утра на охоту ходят, приносят туши оленей, разделывают, потом – моя работа.

– Хватит лгать, Мерав! – решительно вскричал Атар-Имри.

– Да я… да разве я… – забормотала испуганная женщина, и побледнела, и поникла головой, и на глазах ее заблестела влага.

– Ты не была безразлична к Дине, как говоришь, ты люто ненавидела ее. Люди не слепы и свидетельствуют. Ни тебя, ни братьев, ни отца твоего не было тут в поле уж несколько дней. Потухший костер вас выдал. В тот вечер и ночью вся семья твоя пребывала в поселении, а не здесь, в поле. Ты сговорилась с братьями, отправила их к Цадоку, чтобы они увели его из дома и напоили вином.

По щекам Мерав безудержно текли слезы. Атар-Имри продолжал неумолимо.

– Под покровом темноты ты пробралась в дом Цадока. Опасаясь выдать себя, не зажигала огня. Ты подкралась к несчастной и вонзила в нее нож. В темноте порезалась. Чтобы унять кровь, отхватила лоскут от подола платья убитой и перевязала себе руку. Платье у меня, и к нему в точности подходит твоя повязка. Мерав, ты убила женщину!

Мерав рыдала. Атар-Имри смотрел на нее сурово, но жалость пряталась во взгляде.

– Зачем ты сделала это? Ведь Дина была обречена!

– Я ненавидела… Она украла у меня любовь… Меня не могла утешить ее смерть… Я свой рукой должна была остановить ей сердце…

– Убийство – зло вдвойне, коли ищет выгоду в утешении. Мы едем в Гиву. Я передам тебя на суд старейшин.

Атар-Имри не чувствовал обычного довольства завершением расследования. “Насильники и убийца найдены, – размышлял он, сидя в колеснице, – клубок, как будто бы, распутан, но нить не гладкая, мешают узелки. Не причастен ли кто еще?”

– Мерав, есть у Дины родня?

– Сестра. Зовут ее Хагит. Живет с мужем поблизости от Цадока.

“Не миновать еще одной поездки на Эфраимову гору!” – подумал Атар-Имри.

10

В просторном апартаменте на втором этаже городских ворот Гивы собрался совет старейшин. На высоких стульях сидели Бнаяу и Баная. Третий такой стул был предоставлен Атару-Имри, но он отказался от предложенной чести и расхаживал взад и вперед с сосредоточенным выражением лица, готовясь к произнесению речи. Вдоль стены стояли Арель, Дарель и Ярив. Первые два были связаны по рукам и ногам. Тут же на лавке сидела и проливала слезы Мерав. Отдельно от нее расположились Цадок, Эйнав и Хагит. У дверей и у окон высились мощные фигуры охранников.

– Почтенные старейшины города Гивы! – торжественно произнес Атар-Имри, – я уверен, вам удалось добиться от Ареля и Дареля частичного признания. Я также надеюсь, что Мерав была с вами не менее откровенна, чем со мной. Итак, порученное мне расследование завершено, и одновременно раскрыто еще одно преступление. С него и начну мой отчет.

На важных лицах Бнаяу и Банаи нарисовалось всепоглощающее внимание. Тишина едва нарушалась тихими вслипываниями Мерав.

– Мне донесли, – продолжил Атар-Имри, – что в трагическую ночь насилия над Диной пропала из дому некая юная девица. Вам, Бнаяу и Баная, это было известно, и я сожалею, что не вы меня уведомили об этом.

– Мы не хотели отвлекать твое внимание от главной цели, – раздосадованный упреком бросил Баная.

– Это была горошина из того же стручка, – заметил довольный собой Атар-Имри, – и связь двух преступлений я быстро установил, выжав показание из уст трусливого Ярива. Предательски бросив своего хозяина, он прятался на улицах города, наблюдая за Арелем и Дарелем. Он видел, как после надругательства над Диной, не насытившие свою похоть мерзавцы набросились на девушку, случайно оказавшуюся на улице в неурочный час. Свершив гнусность, они ограбили ее, сорвав с шеи золотую цепочку, потом зажали ей рот и нос, и она умерла от удушья.

– Ярив, ты подтверждаешь это? – грозно спросил Бнаяу, прервав Атара-Имри.

– Подтверждаю, – пролепетал Ярив, с опаской взглянув в сторону связанных Ареля и Дареля.

– Итак, я продолжаю. Мне снова пришлось ехать на Эфраимову гору для разговора с Хагит, сестрой Дины. Почтенные старейшины, познакомьтесь с этой женщиной – я привел ее сюда, и вот она сидит перед вами. В ночь преступления Хагит с мужем гостили в Гиве у его родни. Под утро весть о беде, случившейся с Диной, достигла ушей Хагит. “Кто знает, что придет на ум сумасшедшему Цадоку, и станет ли он лечить Дину?” – подумала она. Не зная, что предпринять, охваченная ужасом Хагит без всякой цели выскочила из дома. И тут увидела лежавшую на земле мертвую девушку. В голове Хагит мгновенно созрел план спасения сестры. Наняв быстроходную колесницу, они с мужем спрятали в ней тело и помчались в свое поселение. Как только Цадок ушел пьянствовать, они вошли в его жилище, перенесли Дину к себе в дом, а на ее место положили тело убитой. На счастье или на несчастье, в эту ночь Мерав проникла в дом Цадока после того, как там побывали Хагит с мужем.

– Кто подтвердит, что была совершена замена? – возвысил голос Бнаяу.

– Это сделаю Я! – ответил Атар-Имри, – как только Хагит закончила свой рассказ, я немедленно потребовал показать мне Дину. Мы зашли в соседнюю комнату. На перине лежала женщина удивительно похожая на Хагит. На умирающей было красное платье. Дина тяжело дышала, глаза ее глядели сквозь туманную пелену. Я застал ее последние минуты. Душа бедняжки отлетела.

Хагит всхлипнула. Баная покосился в ее сторону.

– Можем ли мы быть уверены, что девушка, которую обнаружила Хагит, действительно была мертва, и что они с мужем не довершили гнусное дело Ареля и Дареля? – спросил Баная.

– Показание Ярива снимает подозрение с Хагит, – ответил Атар-Имри.

– Нам с Банаей выпала печальная миссия – уведомить несчастных родителей убитой девушки, – вздохнул Бнаяу.