Царица Аталья

“Какое счастье быть царем! – подумала Аталья, – простой люд – что он видит и может? Работа до пота? Где родился – там и сгодился? Умрет подъяремный и не узнает, как мир велик и разноцветен. Откуда радости его? От желудка да от срамных мест! Другое дело – монарх. Собственной жизни хозяин. Задумали брат Ахазья и Иошафат корабли строить – так и сделают! Порешили сокровища добыть – никто не остановит! Богатством упрочается власть, и, окрепнув, власть прибирает к рукам богатство! Вот только где она, страна Офир? Верно, разнюхали уже, коли плыть туда вздумали!”

В давние времена простые мореходы знали путь в чудесный край. Нынче спорят ученые мужи: одни говорят, что земля эта расположена в Индии, другие уверяют, будто находится она в Аравии, а третьи доказывают, мол, Африканский Рог осчастливлен страной Офир. Совершенные фантазеры указывают на Атлантиду. Дальновидно поступили мудрые древние землеведы, не открыв алчным потомкам место упокоения сокровищ. Ради нашей пользы старались. Пусть мы не знаем где, зато уверены, что есть.

Глава 5 Гни дерево, пока гнется

1

Старшего поколения естественный уход не делает в душе переворота. Свои и детей горести не в пример сильнее жалят и терзают сердце. Затянулась рана от гибели отца, но не могла забыть Аталья злое и меткое предсказание ясновидца, призванного Иошафатом. И не похвалы последнего, а его упреки Ахаву засели в памяти Атальи. Безжалостно откровенные слова матери о страшных угрозах пророка Эльяу холодили кровь. Изевель назидала дочку пуще огня стеречься самой и беречь сына Ахазью от лиходейства исступленных ревнителей веры.

Страх упрочился в сердце Атальи: она хоть и дочь Ахава, царя Израиля, но не иудейка, ибо Изевель – уроженка языческого Цидона. “Стало быть, – размышляла она, – и я удостоюсь ненависти вещателей. Волк пугает зубами, бык – рогами, а пророк – словами. Грозить есть дело бабье. Однако не простят мне, что верна я матери и терпима к богам ее!”

Казалось Аталье, что враждебный мир запустил когти в душу ее. “Что испытала и испытую я? – спрашивала она себя, – сватовство без спросу, холодность мужа и гарем его, смертельное пророчество отцу, топор палача над головою матери, тупая ненасытность монархов, нетерпимость пророков, ненадежная мягкость жрецов. Чтобы обезопасить себя, надо стать своей среди чужих – быть фальшивой, жестокой и алчной”.

Как покажет грядущее, лишь отчасти удастся Аталье исполнение программы. Выучившись лгать, не вполне привыкнет она поклоняться Богу или богам. Пророки и жрецы останутся для нее загадочными фанатиками, а пропагандисты веры – корыстными честолюбцами. “Они смертью угрожали монарху за благоволение истуканам деревянным, – рассуждала она, – а разве убиение царя не есть идолопоклонство?” Впрочем, сравнительно веротерпимое язычество казалось ей меньшим злом.

Аталья не любила никого, кроме себя и сына Ахазьи. Тем не менее она испытывала слабость к седобородому Иошафату. В разумных речах царя она различала признаки внимания к несовершенному устройству государства и желание перемен в Иудее. Золото страны Офир сулило переворот, и она раз за разом наводила старика на эту мысль. Благие намерения Иошафата заслоняли для Атальи его чрезмерное религиозное рвение.

Со своей стороны монарх также весьма охотно вступал в рассуждения с головастой и неравнодушной к делам отечества невесткой. Вечерами, когда муж Йорам и сын Ахазья упражнялись на удаленном от дворца ристалище, Иошафат с Атальей усаживались у очага и подолгу беседовали, не рискуя наскучить друг другу.

В доступных нам исторических источниках не содержатся сведения о характере конечного пункта, к которому привели разговоры у огня, а за отсутствием письменных свидетельств мы не станем измышлять праздные спекуляции. Лучше обратим внимание на тот бесспорный факт, что бдительный и праведный Иошафат обеспокоился вольнодумными суждениями Атальи, порой слетавшими с ее уст. Он почел за благо пока не поздно прибегнуть к воспитательной помощи храмового первосвященника.

2

В канун субботы Иошафат пораньше явился в храм с семейством, и Аталья заняла место в помещении для женщин. До начала торжественной процедуры царь попросил аудиенции у первосвященника Одеда.

– Мир тебе, премудрый Одед! – приветствовал Иошафат высшего духовника, как раз облачавшегося в субботние одеяния.

– Мир всем нам, и возблагодарим Создателя, даровавшего иудеям святую субботу! – ответил Одед и, усевшись на скамью, пригласил Иошафата сделать то же самое.

– Аминь! Будь добр, Одед, выгляни в окно! Зришь ли ты молодую телицу во дворе?

– Великолепная огнепалимая жертва Господу – воистину широка твоя царская натура, Иошафат!

– О, прозорливый Одед! Желание мое, чтобы беспорочная животина сия послужила не огнепалимой, но мирной жертвой. Взгляни, там громоздятся корзины с пресными лепешками и булками квасного хлеба, и всё сдобрено елеем!

– С помощью небес да будет так! Сейчас распоряжусь приготовить телицу к жертвоприношению и разделить мясо – лучшие куски Богу, нам, служителям Его – грудину, а прочее – твоей семье, Иошафат.

– Прошу тебя, Одед, все части, что не Господу, оставь для храмовой субботней трапезы, и пусть насытятся помощники твои и ученики пророков.

– Благослови, Всевышний, тороватого Иошафата! Не иначе, царь Иудеи нуждается в содействии скромного слуги Творца!

– По вкусу мне немногословная прямота твоя, проницательный Одед. Имея столь прекрасный образец, я тоже буду прям и краток. Ты знаешь Аталью, мать Ахазьи, которого ты благословил в день его совершеннолетия. Тебе известно, что она – дочь язычницы Изевели, вдовы Ахава. В речах ее порой мелькают взятые от матери небрежение к нашей вере и влечение к идолам. Невестка моя весьма умна, и лишь беседа с просвещенным знатоком Писания спасет сбившуюся с пути душу.

– Тебя тревожат речи ее? В нашем мире слова не суть, помыслы важны. Однако одобряю богоугодное твое желание, Иошафат. Поговорю с Атальей. Я знаю как вернуть заблудшую овцу на прямую тропу.

– Подданные царств иудейского и израильского – одной крови и посему обречены на благостный мир. И лад Израиля с сопредельным Цидоном тоже всем на пользу. Однако, высока плата за дружбу с языческим соседом. Идолопоклонница Изевель развращает Израиль, втянула в круг порока Ахава, мир праху его, да и Ахазья, владыка тамошний, не тверд в нашей вере. Боюсь, возьмет Аталья от матери худое и скверной Иудею заразит.

– Я загляну Аталье в душу, державный Иошафат.

– Я привел ее с собой, она ожидает в помещении для женщин. После торжеств ты можешь говорить с ней.

– Плохо, что неиудейка вступила в святой в храм, земную обитель Бога нашего. Уведи ее. Я сам приду к ней в дом – найду предлог. И повод отыщу для беседы с твоею невесткой.

– Благодарю тебя, слуга Господа.

– Это – мой долг. Однако настало время жертвоприношений, молитв и пения гимнов. Мир тебе, Иошафат.

– Мир всем нам, и возблагодарим Создателя, даровавшего иудеям святую субботу!

3

Одед обдумывал предстоящую беседу с Атальей. “О чем мне говорить с ней? – спрашивал себя первосвященник, – пробиваться к сердцу, взывать к разуму, срывать покровы, открывать глаза? Как возражать находчивым ответам? Задача нелегка. Попробую влезть в душу к ней”.

“Казалось бы, что убедительнее деяний пророков? Но от матери Аталья осведомлена о сем предмете, возможно, слишком. Изевель враждебна нам, могла и дочь склонить к неприязни. Однако, отрезвляюще полезен взгляд недруга. Глазами зложелателя увидеть вещи – на пользу мне пойдет. Проведать всю правду и не отшатнуться может только свой, каковым я и являюсь, и потому моих воззрений твердость нерушима. Это для чужого неверный шаг противной стороны – желанная находка. Помнить: Аталья привязана к матери и солидарна с ней. Не уязвить бы ненароком дочерних сантиментов! Что ж, в бой пора, уверен, не в последний!”

– Мир тебе, Аталья! – приветливо улыбаясь, произнес Одед, входя в дом.

– Мир тебе, Одед! – не менее дружелюбно ответила хозяйка и жестом пригласила гостя сесть.

– Благодарю! – сказал Одед, широко распахивая дверь комнаты и усаживаясь.

– Что привело ко мне столь важного визитера?

– Мне, человеку книжному, духовное общение необходимо. Иошафат не раз упоминал о светлой твой голове, называл умной женщиной.

– Прости за откровенность, Одед, но неприятны мне слова “умная женщина”. Усматриваю в них скрытое пренебрежение к моему полу. Словно обладающая умом женщина есть исключение, а мужчины умны как правило. Мой опыт этого не подтверждает.

– О, прости, Аталья, видит Бог, меньше всего я хотел тебя обидеть! – воскликнул гость, сердясь на себя за неудачное начало разговора, – каковы успехи отрока, коего благословил я?

– Сын Ахазья здоров, слава богам! – произнесла хозяйка и с удовлетворением заметила пробежавшую по лицу гостя тень.

– На устах твоих боги, а не Бог? Жаль! Однако оставим это. Есть новости из Шомрона? Как правит брат Ахазья?

– Отменно. Строит с Иошафатом флот. Они намерены направить корабли в страну Офир за золотом – оно необходимо нашему оскудевшему краю. Да помогут царям боги!

– Я рад, Аталья, что ты небезразлична к новой для тебя родине!

– Небезразлична? Да я полюбила Иудею! Не сомневаюсь, умный мужчина Иошафат сумеет найти полезнейшее применение сокровищам.

– Безусловно! И изрядную долю ценностей сей праведник употребит на приращение духовности народа. Ведь это важно, не так ли, Аталья?

– Возможно. В части духа и веры я полагаюсь на твое разумение, Одед. В предмете этом я не сильна.

– Ну, коли так, мой долг просветить питомицу нынешнего монарха и воспитательницу будущего помазанника. Пожалуй, для примера я поведаю тебе о пророке Эльяу, воодушевляющим сынов Авраама, Ицхака и Якова. Ты, разумеется, кое-что слышала о деяниях Эльяу.

– Да. От матери и от отца, мир праху его. Новый взгляд полезен. Я вся внимание, Одед.

– Вот история истинная, не байка. Случилась в Израиле многолетняя засуха, и скудны были плоды земли. Как-то раз в эту лихую пору Эльяу брел по дороге, и опустел заплечный мешок его, и голод и жажда одолевали путника. Пророк постучал в двери дома, что стоял на отшибе. Ему открыла женщина с ребенком на руках. Он сказал, что впереди у него долгий путь, и нечем подкрепить силы. Женщина вынесла ему воды, но поесть не дала. Оправдалась, мол, вдова она, и нет добытчика в семье. А если поделится едой, то оставит без куска себя и дитя. Тут изрек Эльяу вещие слова: “Пока засуха свирепствует, обещаю тебе, добрая женщина, мука в кувшине твоем не иссякнет, и масло во фляге твоей не убудет!” И поверила вдова, и покормила пророка, и вышло по его слову, и не знала она бесхлебицы! Только тот пророчит истинно, чьими устами Бог говорит!

– Выходит, предвидел Эльяу конец напасти, должно быть, и начало ему открыто было. Прорицает без промаха, и пророчества его сбываются. Уж не он ли наслал бедствие? – заметила Аталья.

– Настанет время, и отвечу на пронзительный вопрос твой. А пока выслушай другой правдивый рассказ. Как-то заспорили Эльяу и Ахав. Первый сказал, мол, только иудейский Бог истинный, и он же единственный. А второй заявил, дескать, и языческие боги существуют и тоже силу имеют. Ахав созвал жрецов-идолопоклонников, что были на попечении у него, и велел им соорудить алтарь. А поблизости Эльяу возвел свой каменный жертвенник. Каждая из сторон возложила на воздвигнутую ею постройку приготовленное для сожжения животное. Эльяу сказал Ахаву: “Если хворост разгорится сам собой, стало быть, дар принят небесами. Вспыхнет пламя под твоим алтарем – твоя правда, а под моим – я прав”. С утра до вечера выкрикивали заклинания и плясали вокруг своего жертвенника идолопоклонники – и не возгорелся огонь. Тогда Эльяу сотворил молитву Богу, и затрещали сухие ветки меж камней, занялись жаром, запылали – принял Господь жертву пророка! Поучительный рассказ, верно, Аталья?

– Поучительно его продолжение, мною от матери слышанное. Празднуя победу, могучий Эльяу самолично зарубил мечом ни много ни мало четыреста пятьдесят незадачливых языческих жрецов. А потом он накликал облако над морем, и оно обратилось в тяжелую тучу, и хлынул дождь, и пришел конец засухе. Не здесь ли, Одед, кроется ответ на мой пронзительный вопрос?

– Вопрос оставлю в стороне, но правоту твою отмечу: Эльяу порой бывал немилосердно жесток в священном рвении своем. Потому Господь наш, Бог единственный и истинный, однажды строго призвал его к себе. Заговорил Он с ним оглушительным голосом тонкой тишины, голосом, коим только Всевышний наделен, и повелел пророку Эльяу назначить себе в замену Элишу. О нем мы поговорим в другой раз.

– Я благодарна тебе, Одед, за поучительную беседу, надеюсь, не последнюю.

– Благодарю и тебя, Аталья. Лишь умным людям дан талант чужие мнения терпеть. Мне пора возвращаться в храм вершить службу. Мир тебе.

– Мир тебе, Одед, – закончила разговор Аталья.

У храма Иошафат поджидал Одеда. Царю не терпелось услышать от первосвященника впечатления о беседе с Атальей. “Ум твоей невестки остер и колюч, – сказал служитель Бога на земле, – я заподозрил, что она не только в Господа нашего не верует, но и языческих богов не привечает. Не окончены наши с Атальей диалоги. Пока приставлю к ней духовного наперсника. Им будет верный мой помощник Матан. Жаль, что устои Иудеи не одобряют женское правление в государстве. Иначе полезнейшего министра ты имел бы!”

Глава 6 Благодатные перемены

1

Весьма раздосадовалась Аталья, получив в лице Матана духовного пастыря. “Умаляется доверие мое к Иошафату, – сердито размышляла она, – похоже, святоша сей задумал заточить свободу ума моего в темницу нетерпимой веры. Не иначе, он и подослал ко мне первосвященника Одеда с его проповедями, а тот перепоручил меня Матану. Впрочем, просвещенный Одед не противен мне, почти приятен. Наберусь от него кой-чего!”

С первой же встречи Матан не понравился Аталье. “Личность льстивая и наглая одновременно, – заметила она себе, – к тому же буркалы его охальны и блудливы. Похоть не ведает стыда! Я принцесса Израиля и супруга наследника престола Иудеи, а этот авантюрист кто таков, чтобы глядеть мне в лицо, не потупляя взгляда? Да и в чем состоит роль его? Шпион, засланный Одедом в мой дом!”

Аталья постаралась разузнать о Матане как можно больше, ибо поступки знакомца вернее предсказуемы. Она расспрашивала людей с осторожностью, как бы невзначай, дабы не выдать своего интереса. Выяснила малую толику – скользкий и скрытный этот Матан. Истинные помыслы свои прячет за языкоблудием. Откроет на вершок, а утаит на аршин. Однако решила терпеть и недовольство не выказывать. Дружба с первосвященником может пригодиться. Одед послал соглядатая за ней присматривать, а она ненароком выведывает у ищейки полезные новости о храме, о дворце, о замыслах сильных мира, о казне, об интригах и о прочих важных предметах. Всё может сгодиться: не в тягость знание, зато половина ума в нем. Да и не глупей она духовника, умеет положить меду на язык хитрецу. Иной раз и Матан лишнее скажет, а слово упустишь – не воротишь. Двойной шпион на одном жалованье!

Матан любил расспрашивать Аталью о детстве ее, надеясь разговорить, пробуждая нежные воспоминания. Многое интересовало его. Вытягивал, что рассказывала ей мать о деле Навота. А как мыслит сама Аталья о страшном грехе Изевели, да и Ахава тоже? Ведь родители ее корысти ради сперва оклеветали безгрешного крестьянина, потом развратили суд и, наконец, руками кривосудия казнили невинного!

А призналась ли Изевель дочери своей, как подослала убийц к молодым пророкам, ученикам Эльяу? А много ли простых израильтян наведываются в языческий храм, что Изевель устроила в Шомроне? И еще Матан всегда искал случая покалякать с сыном Ахазьей. Все допытывался у отрока, чему мать поучает его?

Не сомневалась Аталья: слышанное и виденное в ее доме Матан передает Одеду. Она внушала сыну Ахазье, чтоб отвечал уклончиво благонамеренному послу первосвященника. Сама же не торопилась ронять слова – вперед думала, потом говорила. Оттачивала мастерство уст скрывать мысли. Почему не поучиться у духовника?

2

Целых два месяца Иошафат не навещал сына и невестку в их доме и не призывал молодых к себе во дворец. “Войны нет, – думала Аталья, – куда же старик запропастился? Муж Йорам ничего толком не может сказать. Может, хворь одолела монарха нашего, и скрывает? А то, каверзу какую замыслили? Или бес в ребро? Всякое случается. Беспокойно мне, однако!”

Тут явился первосвященник. Как положено, открыл во всю ширь дверь в комнате, уселся поудобней, заулыбался.

– Вижу тревогу на прекрасном лике Атальи, – заметил Одед, – какая причина взволновала чувствительное сердце?

– Где царь Иудеи? Куда пропал Иошафат? – выпалила Аталья.

– С государем благополучно, слава Богу. Надеюсь, волнение не навело тебя на скверные мысли о владыке нашем?

– Век живи, век надейся....

– Ценю бойкость языка. Кстати о находчивой речи! Я вспомнил о Матане. Довольна ли ты им? Поверенный храма стал ли поверенным твоей души?

– Воистину, спрошено кстати. У Матана и учусь краснобайству. Толковый духовный наставник. Муж любезный и располагающий. Тебе, Одед – спасибо за призор. Но, главное, я благодарю богов, хранящих нашего царя.

– Боюсь, не слишком успешен Матан, коль ты по-прежнему о богах твердишь…

– Уйдем со скользкой почвы, Одед. Я хочу знать, где мой свекор пребывает.

– Иошафат разъезжает по городам и весям Иудеи. Заходит в дома к землепашцам и мастеровым, к отставным солдатам и вдовам, к наймитам и рабам. Ты не веришь ушам своим, Аталья? Я вижу изумление в очах твоих. Монарх странствует по дорогам государства ради великого дела!

– Да разве не во дворцах, а в хижинах вершат цари великие дела?

– Род деяний Иошафата особенный. Он несет простым людям слово Господа нашего – единственного и истинного. Он доказует маловерам никчемность поклонства идолам, уж извини меня за прямоту. Я придал ему две дюжины моих левитов храмовых. Они содействуют, но подмога их мала. Уж так чернь устроена: скупые слова воителя, венценосного к тому же, весомее премудрых речей книжника.

– Знаю. Меч почитают больше книги. Увы, не только в простонародье. Однако не возьму в толк, почему Иошафат паломничает тишком, без царской помпы?

– Причина негласности – скромность!

– Или сомнение в успехе…

– Да, твердый орешек достался Матану… Прими также к сведению, почтенная Аталья, что не только высокость духа народного тревожит монарха. Об устройстве государства и его вещном достатке забота царя.

– Я верю и рада. Коль скромен Иошафат и сдержан на слова, надеюсь услышать от тебя, Одед, что готовит нам владыка.

– Расскажу непременно. Рискуя кольнуть шипами прошлого чувствительную память твою, Аталья, буду нелицеприятен. Преступный суд над Навотом, свершенный по воле твоих отца и матери, подтолкнул Иошафата к переустройству нашего правосудия, ибо алчет монарх уберечь от грязных пятен чистую совесть Иудеи.

– Неужто существуют средства, чтоб одолеть людскую подлость мерами законов и переустройств?

– Ты именуешь подлостью то, что иначе и назвать нельзя, и мне отрадно это слышать. А средства существуют! Иошафат разделил суды по старшинству, преступления – по тяжести, а кары – по строгости.

– В чем тут новизна? По моему простецкому понятию, ваша Тора уж давно прописала порядок вроде этого, вот только мерзость среди людей не убывает!

– Не перебивай, Аталья, – сердито заметил Одед, – и хотелось бы слышать из твоих уст “наша Тора”! Новизна же состоит в практическом следовании, как ты выражаешься, “прописанному порядку”, а, вернее, заповедям Всевышнего. Кажется, известно тебе одно государство, нашему соплеменное, владыки коего не слишком почитали заветы Господа, и о печальных следствиях ослушания высшей воли ты тоже знаешь. А теперь внемли! В деревнях устроены простые народные суды для разбора мелких тяжб. Старейшины там заправляют. Городские суды – государственные, и решения в них выносят люди, нарочно обученные закону и справедливости. Они решают дела крупные и наказания выносят строгие. А если деревенский истец усматривает пристрастие, то идет за правдой в город. Верховный суд заседает здесь, в Иерусалиме. Он трактует самые тяжкие преступления – против царя или веры – и, если требуется, выносит приговоры о лишении жизни. Два высших судьи возглавляют его, и к ним в советчики назначены коэны, левиты и наиболее уважаемые, то бишь самые богатые жители столицы.

– Прекрасно, что закону и справедливости специально школят. Выученность надежнее совести. Вот только как доглядеть за исполнением?

– Замечательный вопрос, Аталья! Наш монарх предусмотрел надзор и учредил особые боевые отряды охраны закона. Они – на щедром государственном корму. Следят, проверяют, доносят.

3

Муж Йорам и сын Ахазья вернулись домой после ежедневных воинских упражнений. Обогащались навыки меткой стрельбы из лука, отсечения головы единократным ударом меча, преследования спасающегося бегством противника и пленения его. Оставшиеся на поле боя солдаты восстанавливали поверженные чучела неприятелей, готовили бранное поприще для завтрашней тренировочной битвы. Народ, который учится, станет народом, который действует.

Проходя мимо открытой настежь двери парадной горницы, отец с сыном заслышали задорный голос Атальи и наставительные слова Одеда. Не сговариваясь, воители переступили порог комнаты, и, утомленные ратным трудом, с приятностью уселись в углу и стали слушать занимательную речь первосвященника. Собеседники заметили вошедших и приветливо кивнули им.

Муж Йорам воодушевился рассказом Одеда о великих деяниях отца. Ему самому было что добавить, и он ждал удобного момента для вступления в разговор. Сыну Ахазье, беззаветно любившему мать, послышалось недовольство в тоне первосвященника, но огорченный отрок не решался вставить слово. Как только Одед похвалил Аталью и сообщил об учреждении Иошафатом боевых отрядов охраны закона, муж Йорам подал голос.

– Почтенный Одед, – воскликнул Йорам, – позволь и мне добавить кое-что важное о последних военных нововведениях. Отец разделил Иудею на области. В каждой из них собрано постоянное войско, и над ним назначен искушенный в бранном деле полководец. Люди цивильные – землепашцы, пастухи, мастеровые – обязаны поступить в ополчение и собираться под знаменами царя по его зову.

– Не прибыло пока золото из страны Офир, – критически заметила Аталья, – корабли не отплыли, да и не построены еще. Чем же жалованье войску платить?

– Для пополнения казны отец назначил в областях сборщиков налогов, – пояснил муж Йорам, – рьяные справедливости поборники станут делать справедливые поборы с богатых и зажиточных. Да и купцам, чьи караваны Иудею бороздят, придется раскошеливаться.

– Утаиванию налогов положить конец – давно пора! – решительно заявила Аталья, – хитрецов лишь сила убедит. Хвала Иошафату! Присоединюсь-ка и я к славословию: владыка повелел создать в городах склады запасов воды и продовольствия – дабы не пухли с голоду люди в тяжелую годину недорода, да хранят нас боги от несчастья!

– Наконец-то я слышу от собеседницы моей слово одобрения, хоть оно и одето в шелуху язычества, – воодушевленно произнес Одед, – и я воспользуюсь моментом благости духа хозяйки дома, чтобы дать обещанный ответ на ее давний пронзительный вопрос – кто накликал страшную засуху на Израиль? Дело было так. Предвещал бездождье Эльяу, но не ведомо нашим мудрецам, чьей волей наслана беда – провидца иль самого Бога. Известно, однако, что испытание явилось карой израильтянам за великие их грехи, и один из них – убиение молодых пророков, учеников Эльяу. Не выбирая слов, скажу прямо: это Изевель вершила злодеяния!

– Позволь, многомудрый Одед! – остановила Аталья горячую речь гостя, – вместе с тобою мы признаём бесспорным, что Эльяу зарубил мечом сотни языческих жрецов.

– То было справедливой местью! Мера за меру ей названье! – вскричал Одед.

– Боюсь, дело здесь иное. Как неведомо, кто наслал засуху, так и не доказано, что Изевель убивала пророков. Уж коли ретивые твои книжники не справились с желанным доказательством, то навряд ли обвинения против матери верны. Святые письмена разумеют под мерой за меру уничтожение вторым преступлением первого и самого себя. А если не было первого, то нам остается просто преступление, не так ли, мудрейший Одед? Добавлю, что нелепо искать, который из тяжущихся наносить обиды начал первым – то безнадежная для здравого ума задача, темный тупик.