скачать книгу бесплатно
Ленинградец
Александр Берг
Военная боевая фантастика
Пожилой ветеран умирает в 2014 году, но его сознание возвращается в него самого на 77 лет назад, в теперь уже такой далекий 1937 год. У него появился шанс прожить свою жизнь заново, вот только как? Можно просто тупо ее повторить, не делая никаких попыток изменить ход времени и судьбы, а можно попробовать все кардинально изменить. Можно попробовать спасти свою большую семью, из которой во время блокады Ленинграда выжили только он и его двоюродная сестра.
Шанс изменить историю войны и спасти почти миллион погибших во время блокады от голода, холода, авианалетов и обстрелов ленинградцев. Может ли обычный человек это сделать? Вы скажете, что нет. А если он танкостроитель, который всю свою жизнь проектировал и строил танки? Что будет, если летом 1941 года хваленое немецкое панцерваффе столкнется в жарких июньских и августовских боях с армадой новейших ЛТ-1 (Т-50), Т-28М, Т-34М и КВ-1М при поддержке пехотной СУ-76, противотанковой СУ-85 и штурмовыми СУ-122 и СУ-152, а также различными зенитными ЗСУ и бронетранспортерами?
Александр Берг
Ленинградец
© Александр Берг, 2022
© ООО «Издательство АСТ», 2022
* * *
Ведь мы же с тобой ленинградцы,
Мы знаем, что значит война.
Мы знали отчаянья смелость
В блокадных ночах без огня,
А главное, очень хотелось
Дожить до победного дня.
Нам с этим вовек не расстаться,
В нас подвигу память верна…
Ведь мы же с тобой ленинградцы,
Мы знаем, что значит война.
М. Дахие. Ведь мы же с тобой ленинградцы
Пролог
21 июля 2014 года, Санкт-Петербург
Много ли надо в жизни старику – только удобное кресло и телевизор. А что еще делать, когда ты уже еле-еле ходишь по собственной квартире. Дети давно разлетелись, повзрослев, а жена умерла десять лет назад, да и сам ты скрипишь уже из последних сил. Единственная отрада – когда дети привозят внуков, и эти башибузуки носятся по квартире. Вот только надолго их у меня не оставляют, да и мне уже стало тяжело с ними возиться: возраст, будь он неладен, берет свое.
Я как раз смотрел выпуск новостей об Украине, когда показали кадры обстрела укровояками жилых кварталов Донецка. Я смотрел и не мог поверить, что такое может случиться в наше время и почти в нашей стране. Уроды. Я смотрел на кадры обстрела, а в груди нарастало напряжение, перешедшее в жжение. Появилась боль в плечах и спине, закружилась голова, а потом сдавило сердце. Трясущимися руками я потянулся к таблеткам и стакану с водой, которые всегда стояли рядом с моим креслом на журнальном столике, но дотянуться не успел. Последнее, что мне запомнилось, прежде чем я погрузился в темноту, – это как я неловко начал заваливаться на журнальный столик.
Глава 1
18 июля 1937 года, Ленинград
Я проснулся оттого, что мне в глаз светил луч солнца, который пробивался через щель в неплотно задернутых шторах, которыми было занавешено окно комнаты. Не понял… В глаза бросилась не моя квартира и не больничная палата, где я по идее должен был очнуться, а старые, салатового цвета обои, витой шнур проводки, идущий по стене на редких точках старинных фарфоровых изоляторов, и большая тарелка старого репродуктора, из которого негромко звучала песня:
Все выше, выше и выше
Стремим мы полет наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ.
«Марш авиаторов» – сразу узнал я эту старую песню. Как давно уже я ее не слышал. Оглядевшись вокруг, я в недоумении замер: это была моя старая комната в коммуналке, в этом не было никакого сомнения. Справа стояла пустая кровать моего младшего братишки, а напротив нее, рядом с платяным шкафом стояла кровать сестры. Их обоих не было в комнате.
Встав с кровати, я подошел к стене, на которой висел отрывной календарь, на котором стояло «17 июля 1937, Суббота». Насколько я помнил, листки календаря каждый раз отрывал я, утром, как только вставал, а если меня не было, то за меня это делала Иринка.
Тут как будто в голове переключился какой-то тумблер, но сразу всплыло, что сеструха в это время вместе с однокурсниками пошла в поход, а брат вместе со своим классом – в пионерском лагере. А главное, я сам был МОЛОДЫМ!!! Что произошло, почему я, судя по всему после своей смерти, очнулся в прошлом, в своем собственном теле?
Тут из соседней комнаты послышался такой знакомый и, казалось бы, уже давно и прочно забытый голос мамы:
– Олежка, сынок, завтракать будешь? Я твоих любимых сырников напекла.
Это действительно был голос моей матери. Мама! Такой родной и знакомый голос, а ей самой в этом году только сорок лет исполнилось.
А передо мной в голове тут же появился мрачный мартиролог. Мама: она погибнет в феврале 1942 года, когда попадет под артобстрел. Хоронить будут только верхнюю часть тела: от нижней просто ничего не останется после взрыва тяжелого снаряда. Отец: он пропадет без вести под Лугой, куда уйдет в составе дивизии народного ополчения защищать свой родной город. Иринка погибнет в августе 42-го, когда в дом, на крыше которого она будет дежурить, упадет не зажигательная, а фугасная бомба. Колька, наш младшенький: полуторка, в которой его вывозили вместе с классом, уйдет под воду в незамеченной водителем машины полынье 21 декабря 41-го, из машины не спасется никто. Родители отца просто замерзнут у себя дома в январе 42-го, а родители матери умрут от голода в течение одной недели в том же январе.
Одновременно с этим я вспомнил дневник Тани Савичевой, он просто огненными буквами всплыл в моей голове:
«28 декабря 1941 года. Женя умерла в 12.00 утра 1941 года».
«Бабушка умерла 25 января в 3 часа 1942 г.».
«Лека умер 17 марта в 5 часов утра. 1942 г.».
«Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи. 1942 год».
«Дядя Леша, 10 мая в 4 часа дня. 1942 год».
«Мама – 13 мая в 7 часов 30 минут утра. 1942 г.».
«Савичевы умерли». «Умерли все». «Осталась одна Таня».
Сама Таня Савичева умерла 1 июля 1944 года, уже в эвакуации: прогрессирующая дистрофия, цинга, нервное потрясение и костный туберкулез окончательно подорвали ее здоровье. Ей было всего 14 с половиной лет.
А ведь еще была и моя Варя, Варенька… Она погибла в июне 1942 года.
14 июня 1942 года, Ленинград
В этот день я вечером, после работы, побежал к своей Варюше. На стук дверь мне открыла Ирина Федоровна, мать Вари. Вся заплаканная и какая-то постаревшая, она посторонилась, пропуская меня в квартиру.
– Олег, это ты. А у нас горе: Вареньку убили сегодня утром. Отобрали карточки за три дня и твою цепочку с кулоном с шеи сорвали. По словам соседки, ее двое парней грабили, она сопротивлялась, вот они ее ножом и ударили. Как же я теперь буду без своей Вареньки?..
Ирина Федоровна снова расплакалась, а я стоял словно оглушенный. Перед моими глазами стоял образ смеющейся Варюши в развевающемся легком летнем платье.
Через пару недель я случайно увидел подаренную мной Варе золотую цепочку с кулончиком на Тамарке, молодой девице, которая с молодости путалась с приблатненными ребятами нашего района. В первый момент я не сразу узнал цепочку, а потом, когда сообразил, что это за цепочка с кулоном (кстати, ручной работы: мне ее знакомый ювелир, друг отца, для Вари делал, так что ошибиться было нельзя, так как это была штучная работа), то рванул вслед за Томкой.
Быстро ее догнав, развернул к себе и, сорвав с нее цепочку, злобно проговорил:
– Откуда у тебя эта цепочка?!
– А ну, пусти! И цепочку отдай, она моя!
– Слышь ты, шалава гребаная, отвечай! Откуда у тебя эта цепочка?!
– Она моя!
Сдавив в кулаке ворот ее платья, так что ей стало трудно дышать, я, уже едва сдерживаясь, прорычал:
– Удавлю, тварь! Эту цепочку я подарил своей невесте, а пару недель назад ее убили и ограбили! КТО… ТЕБЕ… ЕЕ… ПОДАРИЛ?! Ну, отвечай, а то сейчас удавлю как сообщницу этих уродов!
Томка заметно струхнула, так как поняла, что я на взводе и могу действительно ее удавить, а потому быстро проговорила:
– Да Витька Губа мне ее дней десять назад подарил. Откуда я знала, что она ворованная?
Витька Губа был приблатненным шпынем в нашем районе и обычно работал на пару со Степкой Шкетом. Свою кличку Витька получил за заячью губу, а Степка был просто мелким, вот его Шкетом и звали.
– Если хоть слово этим уродам вякнешь – УДАВЛЮ, ТВАРЬ! Поняла меня?
– Да-да, поняла, буду молчать как рыба, только не убивай.
До Томки наконец дошло, что ни в какую милицию я ее не потащу, а могу просто удавить на месте, вот она и испугалась по-настоящему. Забрав цепочку и отпустив Томку, я ушел. В милицию я не пошел: доказательств у меня никаких, а теперь и Томка просто скажет милиционерам, что она эту цепочку первый раз в жизни видит.
С этого дня в моем кармане всегда лежал кусок тонкой, но прочной веревки, а я после работы ходил по улицам нашего района. И в конце июля мне все же повезло: я увидел Витьку Губу. Он как раз шел в мою сторону, и я, когда он поравнялся со мной, сделал шаг ему за спину и накинул на шею выхваченную из кармана веревку, после чего резко сдавил ее, разводя из-за всех сил свои руки в стороны.
Витька задергался, пытаясь освободиться, а я продолжил его душить и тихо прохрипел ему в ухо:
– Ну что, урод, добегался? Думал, только ты будешь людей убивать? Это тебе за мою Варю!
Наконец Витька перестал дергаться, под его ногами натекла желтая лужа и завоняло дерьмом. Но я на всякий случай еще пару минут подержал веревку на его шее, чтобы, как говорится, с гарантией отправить этого подонка в мир иной. Один готов, но оставался еще один ушлепок, который убивал мою девушку.
Шкета я отловил через полторы недели. Он, видимо, что-то почувствовал, потому что когда я к нему подошел, то он выхватил финку и стал выводить ею круги. Я был не в лучшей форме: сказывался голод. Но все же перехватить его руку с финкой смог, после чего, вывернув ее, насадил Шкета на его собственный нож. Вытащив его руку, я снова с силой ударил его ножом в живот и потянул его руку с зажатой в ней финкой на себя, разрезая плоть и увеличивая рану, пока из распоротого живота не стали вываливаться наружу кишки.
– Это тебе, тварь, за мою невесту! Жизнь за жизнь! А то милиции еще доказывай, что это ты со своим подельничком Губой ее убили и ограбили.
Шкет умирал почти полчаса, и все это время я стоял рядом и молча смотрел на него, а потом, плюнув на его труп, пошел к Ирине Федоровне. Она была дома и открыла мне дверь, когда я стал в нее стучать.
– Добрый вечер, Ирина Федоровна. Я нашел и наказал убийц Вареньки. Теперь она может спать спокойно, зная, что ее убийц постигла кара и они больше не топчут нашу землю.
– Олежка, почему ты их не сдал в милицию?
– А доказательства, Ирина Федоровна? Доказательств нет: ваша соседка их лиц не видела и опознать их не сможет. Да и кроме того, только удавив их своими руками, я смог потушить пожар в своей душе. Знаю, Варю этим мне не вернуть, но хотя бы я спас других Варь от этих нелюдей: больше они никого не убьют и не ограбят.
Кстати, эта шалава Томка пережила блокаду и войну. Я ее иногда встречал, и каждый раз, как она меня видела, тут же испуганно отходила в сторону. Других последствий для меня это не имело: ни милиция, ни возможные дружки Губы и Шкета ко мне не приходили.
18 июля 1937 года, Ленинград
Я вспомнил все это и понял, что просто не смогу жить, если не попытаюсь все это изменить. Я не могу отменить войну, но я могу постараться как минимум сделать так, чтобы на начало войны у нас были не еще сырые Т-34 и КВ, а целая линейка новой бронетехники с уже всеми необходимыми усовершенствованиями, доведенной до кондиции, с вылеченными детскими болезнями.
С 1936 года я работал на заводе № 174 имени Ворошилова в конструкторском бюро, а затем, уже во время войны, перешел на Кировский завод, где и проработал до самой своей пенсии, проектируя танки и другую бронетехнику. Я не знаю, кто или что перенесло меня в мое собственное прошлое, но оно сделало мне просто шикарный подарок: я помнил все, что со мной было в моей жизни, а также все чертежи, которые я чертил или видел.
Да, моей последней работой был Т-72 первого поколения, но сейчас его не сделать: слишком сложно для нынешней промышленности, нет еще необходимых для его производства технологий. Но вот наладить к началу войны выпуск Т-44 и ИС-3 вполне реально. Реально чисто технически, но только как мне добиться разрешения на их разработку – вот в чем вопрос. Ведь сейчас я никто и звать меня никак. Начальство со мной даже говорить не будет, предложи я ему разработать новые танки. Короче, будем думать, а пока надо снова вжиться в эту жизнь, а то отвык я давно от этого времени.
Быстро одевшись, я вышел из нашей комнаты в комнату родителей. Комната родителей была раза в два больше нашей: если наша была около двенадцати квадратных метров, то родительская – около двадцати. Нам, то есть нашей семье, в плане жилья, можно сказать, повезло: у нас было целых две комнаты в коммуналке, причем и сама коммуналка была небольшой, всего пять комнат. Наш дом стоял на набережной реки Фонтанки, у Ломоносовского моста, причем мы жили во флигеле, который располагался во дворе. Хоть двор был и небольшой, но места для маленького зеленого скверика с фонтаном посередине там хватало, и наши окна выходили как раз в этот скверик.
Наша комната была самой крайней, рядом с парадной, и из нее шла дверь в комнату родителей. Раньше была еще дверь и в коридор, но ее заложили еще до меня; кто и когда, не знаю, просто у соседей с других этажей из такой же комнаты выходы были только в коридор. За комнатой родителей была еще одна большая комната, там жила молодая семья. Виктор – достаточно молодой парень, на несколько лет старше меня, – жил там со своей женой Настей и двухгодовалой дочкой Аней. С другой стороны коридора в большой угловой комнате жила тетя Валя (просто привык так называть ее с детства), она служила в какой-то конторе. Потом была узкая комната наподобие нашей, в которой жила баба Таня, пенсионерка, и затем большая кухня.
Туалет с умывальником был в конце коридора, вот туда я пошел, по дороге поцеловав маму. Как мне хотелось обнять ее изо всех сил и никуда не отпускать.
Вернувшись, мы с ней и отцом позавтракали, а потом я стал собираться. Ведь моя Варюша снова жива и здорова, а я не видел ее целых 72 года – целую жизнь. Хорошо, что сегодня воскресенье, выходной: у меня есть достаточно времени, чтобы все обдумать и привыкнуть к новой старой жизни (такой вот каламбур получается).
Я спускался по лестнице вниз (а жили мы на втором этаже), когда заметил у дверей квартиры под нами фигуру человека с костылями и вещмешком на спине. Это был наш сосед, дядя Петя. Я, сделав удивленное лицо, спросил его, что случилось.
Это в своей старой жизни я знал, что танкист майор Петр Нечаев одним из первых отправился воевать в Испанию осенью 1936 года. В середине октября 1936 года он прибыл в Испанию в составе экипажа танков Т-26, которые отправило на помощь республиканцам правительство СССР. Нечаев вошел в состав первой интербригады под командованием Манфреда Штерна, австрийского коммуниста, гражданина СССР. А сейчас я не должен был знать, что с ним случилось, вот и пришлось ломать комедию.
Но нет худа без добра: мне нужен был официальный источник знаний об эффективности наших танков в бою. Дядя Петя для этого подходил отлично. Да, вот такая я циничная сволочь, а что делать? Как мне иначе залегендировать мои знания о боевом применении наших танков, если я официально всего лишь молодой инженер-конструктор, только недавно закончивший учебу и ни в какие командировки в горячие точки не ездивший?
– Доброе утро, дядь Петь, что с вами случилось?
Обернувшись ко мне, дядя Петя ответил:
– О, Олег, доброе утро. Да вот не повезло мне, отвоевался я, похоже.
Сделав понимающее лицо, я воскликнул:
– Вы что, оттуда?! Прямо из Испании?! Как там, бьете проклятых франкистов?
– Да тише ты, не ори! – замахал на меня рукой дядя Петя.
– Дядь Петя, расскажи, как вы там воевали! Как наши танки себя показали?
При этих словах лицо дяди Пети откровенно скривилось:
– Олег, я прямо из госпиталя, даже семью свою не видел.
– Ой, извините, не подумал. Просто вы ведь знаете, где я сейчас работаю, а мне очень важно знать мнение танкистов о наших танках, чтобы сделать их более надежными и защищенными.
– Ладно, Олег, приходи вечером, часикам к восьми, поговорим.
– Спасибо, дядь Петь, мне это действительно очень важно.
– Да беги уже, небось к своей Варваре бежишь? – улыбнулся мне дядя Петя.
– К ней. Тогда до вечера, дядь Петь.
