Карельская сага. Роман о настоящей жизни

IV

Они шли почти час. Лене уже казалось, что где-то по пути они свернули не туда: они прошли первый деревянный мостик, а второй никак не показывался. Наконец за поворотом они увидели и его. Внизу текла небольшая речушка. Лена вспомнила, как там, чуть дальше на поляне, паслась коза, а бабушка полоскала в речушке белье, ступая на два связанных между собой тяжелых бревна, заменявших помост. Сразу за деревьями показалась деревушка – с десяток домов, лишь один из которых, судя по колее от колес, ведшей к нему, был обитаем. Кирилл кашлянул – и из-за самого дальнего забора залаяла собака.

«Значит, не одни будем, уже спокойнее, кем бы ни были те люди, вот и слушай продавщиц и всяких случайных типов», – решила Лена. Дом бабушки был вторым, если идти от станции.

– Пришли, мам? – спросил Кирилл, когда увидел, что мама остановилась и поставила сумки в мокрый сугроб. – Мам, тебе тяжело? Ну, мам!

– Пришли, Кирюш, вон, посмотри, дом твоей прабабушки.

Кирилл повернул голову, но ничего с высоты своего роста не увидел: дом от него был скрыт забором, занесенным снегом. Вместо резных ставней, которые бабушка никогда не закрывала, Лена увидела уже успевшие сгнить доски, которыми наглухо были заколочены окна. Такими же досками была заколочена дверь с низким, по карельской традиции, пролетом, о который, если не нагнуться, можно было больно удариться головой и разбить в кровь лоб. К дому они пробирались медленно, утопая при каждом шаге выше колена в мокром снегу. Лишь на крыльце, положив вещи, они смогли отряхнуться.

– Чего так руки-то замерзли, Кирюш! И ноги, ноги мокрые? Ты простудишься! Давай, попрыгай, согрейся, сейчас мы что-нибудь придумаем, сейчас.

Лена с усилием налегла на одну из досок, которой была заколочена дверь. Доска затрещала и переломилась пополам, оставшись в руках темной, похожей на ржавчину трухой: судя по всему, в тот момент, когда дом заколачивали, доски уже были подгнившими.

– Видишь, я сказала, что-нибудь придумаем! И получилось, видишь?

За дальним забором не унималась собака. Треск ломающихся досок разнесся по округе. Последняя, самая нижняя, укрытая от дождя и снега крыльцом, никак не поддавалась, а потом, когда Лена ударила по ней ногой, разломилась со звуком выстрела. Собака совсем обезумела: было слышно, как вместе с лаем она злобно хрипит, стараясь оборвать не то поводок, не то цепь.

– Заткнись! – прогремел грубый женский оклик, и собака мигом замолчала.

Дверь перекосилась. Лена дергала и открывала ее потихоньку, по несколько сантиметров. Внутри дома было темно: заколоченные окна свет не пропускали, да и, будучи открыты, они, совсем маленькие, едва освещали бы большую комнату, которая вспоминалась Лене. Когда дверь оказалась распахнута, Лена увидела посреди комнаты большой стол, деревянную лавку, служившую кроватью, два стула, на которых были сложены дрова и кипа пожелтевших газет.

– Ну, чего ты, зайди, посмотри! – позвала Кирилла мама. – Не бойся, здесь ничего страшного нет, просто темно. Сейчас найдем инструмент, откроем окна, и будет замечательно, уж всяко лучше той комнаты, где ты постоянно мерз и простужался.

– Лешего боюсь и Бабы-Яги, – шепотом сказал Кирилл и попятился назад.

– Ну, Кирюш, ты же уже большой мальчик, скоро в октябрята и в пионеры. Это сказки, они про домики в лесу, с бабками-ежками, а здесь, посмотри, люди живут вокруг.

По правде, Лене самой в собственные слова не очень верилось. Было страшновато, да и дом, несмотря на то, что принадлежал он бабушке, был для нее совсем чужой. Несколько раз в детстве она приезжала сюда, один раз даже почти на всё лето: родители тогда поругались и, стараясь спасти отношения, уехали куда-то отдыхать. Только тогда дом казался большим, просто огромным. И массивный стол, и подоконники из тяжелой, пахнущей смолой доски, и скрипучая лестница наверх, в комнату бабушки, с натертыми до блеска ступеньками – в доме не разрешалось ходить в обуви, бабушка каждому вязала из грубой шерстяной нити тапки. Тапки были колючими и щекотали пятки.

Кирилл с опаской зашел за мамой в дом. После дневного света, многократно отраженного от снега, глаза не сразу привыкли к полумраку. Он видел огромную беленую печь, закрытую истлевшую соломенной циновкой, беспорядок, наступивший не от того, что кто-то разбросал немногочисленные вещи, а просто по причине необитаемости дома уже много лет.

– Мама, мы тут и будем жить? Прямо тут?

– Тут, Кирюш, тут, – Лена осматривала комнату в поисках каких-нибудь инструментов и наткнулась на топор, затянутый палью и паутиной, и кочергу, которой двигали тяжелые закопченные печные заслонки. – Здесь просто нужно как следует убраться. Ты устал?

– Нет, – проворчал Кирилл, не желая признавать свою слабость и слышать в ответ, что он еще совсем маленький. – Мне здесь не нравится.

– Не нравится? – впервые за долгое время вспылила Лена, так и не найдя место, где можно было бы присесть и отдохнуть. – А что, там, где всё сгорело, лучше?

– На старую комнату, мам…

– Да нету у нас старой комнаты, Кирюш, пойми ты это, наконец! Вот наш дом, вот он, посмотри! У нас с тобой никого нет, дядя Саша сейчас далеко, у него вахта еще нескоро закончится, и, может, он не приедет к нам в этом году, он мне писал, что у него другие важные дела. Нам не на кого надеяться. И то, как ты себя сейчас ведешь, это очень нехорошо, Кирюш, нехорошо.

Она взяла кочергу и вышла из дома. Посапывая, за ней отправился Кирилл. Лена пошла к окнам, но, едва ступив по дорожке, провалилась в снегу выше колена.

– Ух ты! – воскликнула Лена и дальше ступала уже осторожнее.

Со стороны могло показаться, что она крадется, сжимая в руках кочергу, и готовится совершить какое-нибудь хулиганство. Лена держалась за стену дома, продолжая ступать вперед. Добравшись до окна, Лена дернула за доски: в отличие от тех, которыми была заколочена дверь, эти оказались крепкими.

Лена подсунула кочергу под нижнюю из досок и надавила что было сил. Доска заскрипела. Кирилл в нетерпении прыгал на месте, стараясь согреться и разглядеть, как там дела у мамы. С треском доска вышла из рамы вместе с гвоздями, далее следующая и еще одна. Она радостно крикнула:

– Стекла целы, Кирюша!

Лена двигалась от окна к окну: вскоре, забежав внутрь дома, Кирилл увидел, как комната преобразилась. Она больше не казалась ему мрачной. И он про себя согласился с мамой: ни в какое сравнение с холодной комнатой в деревянном прогнившем доме в Петрозаводске этот дом не шел. Крепкий, несмотря на солидный возраст, большой, а главное, никаких соседей и гуляющих повсюду сквозняков, скрипа половиц и осыпающейся краски с потолка.

– Так больше нравится?

Вздрогнув от неожиданного появления мамы за спиной, Кирилл обернулся и закивал головой.

Они вымыли руки в снегу и устроились на крыльце, поедая бублики и запивая их ряженкой. Снова за забором залаяла собака. Из дома выскочила женщина и, набросив на голову цветастый платок и кутаясь в ватник, мешая ногами подтаивавший снег пополам с дорожной кашей, не пошла – побежала в сторону города.

– Здравствуйте! – крикнула ей Лена, но она даже не обернулась, чтобы ответить. И не ответила, будто не слышала.

– Тетя не слышала, – сказал Кирилл.

– Всё она слышала прекрасно, Кирюш, только почему-то не захотела с нами разговаривать. Может, у нее случилось что, или просто торопится, не знаю. Не бери в голову. Еще успеем познакомиться с соседями. Сейчас давай сделаем уборку, потом разберемся, что здесь есть. И надо растопить печь, а то ночью промерзнем. Дрова есть, будем надеяться, дымоход не засорился.

– Как тогда, да? – Кирилл вздохнул.

Он помнил, как незадолго до переезда в новую квартиру, откуда они с мамой только что сбежали, засорился дымоход прямо посреди зимы. Всему дому пришлось мерзнуть два дня, печь нельзя было топить, так как дым, сажа и горячие угли летели обратно через печную решетку. Наконец пришел трубочист и долго торговался, за какую сумму он будет чистить трубу. Сошлись на десяти рублях. Скрепя сердце Лена отсчитала приходящиеся на нее два пятьдесят. Трубочист долго ругался: в дымоходе, в самой узкой его части, застрял дохлый голубь, которого никак не удавалось оттуда извлечь.

За печью отыскалось несколько оцинкованных ведер, которые Кирилл оттирал от пыли снегом. Старой майкой Кирилла, в которую было завернуто несколько чашек и столовые приборы, Лена намывала стол, печь, стулья, переложив с них дрова на пол. То и дело Лена выбегала, чтобы подышать свежим воздухом и вымыть в снегу черные от слоев пыли руки. Они с Кириллом забыли о холоде: от беготни и работы им было жарко. Одно обстоятельство беспокоило Лену всё сильнее по мере того, как комната приобретала более или менее жилой вид: намереваясь растопить печь, она напрочь позабыла, что для этого нужны спички, а ее у них не было. Она надеялась найти спички в доме, на печи или за ней, но обнаружила там всё что угодно, только не спички – ведра, лопаты, большой алюминиевый чайник, пару кастрюль, горшок. Внутри печи, в самый дальний угол были задвинуты чугунные сковороды. Всё деревенское, добротное. Увидев горшок, чайник и сковороды, Лена обрадовалась: всё это было знакомо ей по тем временам, когда она была маленькой и гостила у бабушки, по самым лучшим мгновениями ее жизни. Протирая лавку, заменявшую кровать, Лена услышала за спиной какой-то шорох:

– Мама, мама, тут пришли…

– Вот они, самозахватчики, – женщина, та самая, что два часа назад бегом побежала в поселок, стояла в дверях и тяжело дышала.

Цветастый платок был у нее в руках, и им она обмахивалась, стараясь отдышаться. Раскрасневшаяся, потная, с взъерошенными глянцево-черными волосами, она отталкивала сновавшего под ногами Кирилла и кивала на Лену кому-то, кто только заходил в дом:

– Полюбуйтесь, товарищ начальник, что делается. Полное беззаконие. А что завтра будет? Столько лет было тихо, а теперь началось. Где это видано, чтобы дома пустыми стояли. Не к добру это.

Женщина была старше Лены, с огрубевшими от работы руками. В темных ее волосах чуть проскочила седина. «Цыганка, – подумала Лена, – и, по-моему, я уже ее где-то встречала. Может, там, на станции? Или где-нибудь в городе?»

В комнату заглянул милиционер, нагибаясь, чтобы не разбить голову о низкий дверной проем. Вся одежда его была усеяна мелкими брызгами дорожной грязи – и форменные наглаженные брюки, и совершенно не по уставу военная шинель, и даже ушанка, которую он сжимал в руках.

– Да успокойся ты, Софья, сейчас разберемся, – милиционер вошел и посмотрел сначала на Кирилла, потом на Лену, которая так и продолжала стоять с тряпкой, склонившись над лавкой. – Потрудитесь, гражданка, объяснить, зачем вы взломали брошенный дом и что здесь такое вытворяете.

Софья удовлетворенно ухмыльнулась: именно на такие жесткие действия она и была настроена, ожидая выдворения вдруг нагрянувших пришельцев. На ее потном лбу забродила складка. В нетерпении она была готова броситься на Лену с кулаками. Так повелось у цыган в Карелии, где они оказались еще во времена гонений и налогового бремени при Петре I: относиться к чужакам настороженно, даже с опаской. Да и чего хорошего можно было ожидать от чужаков посреди леса, где прячутся лишь они, цыгане, да староверы и раскольники, в суровом краю, где зимой промерзают до дна многочисленные лесные ламбы, а лесное зверье норовит пробраться в дом и стащить что-нибудь съестное, с таким трудом добытое.

– Дом я не взламывала, сейчас всё объясню, – засуетилась Лена и положила тряпку на лавку.

– Уж потрудитесь, – ответил милиционер. – А так – всё заколачиваем и закрываем обратно и до свидания.

– Тут пятнадцать лет не появлялся никто, как умерла Авдотья, так и не появлялся. А вас я вижу в первый раз, – женщина сделала шаг к Кириллу, он вскрикнул и, пробежав немного, спрятался за маму.

– Софья, помолчи, иди лучше псину свою угомони, ее в поселке слышно!

Но женщина осталась стоять на месте, всё так же ухмыляясь.

– Понимаете, мы с Кирюшей, вот, погорельцы, у нас квартира в Петрозаводске, но вчера там всё сгорело, короткое замыкание, у меня даже бумага на руках есть. Вот мы и решили, точнее, я решила, чем жить не пойми в каких условиях там после пожара, приехать сюда, – Лена заметно волновалась, Кирилл чувствовал, как у мамы дрожат руки, когда она гладила его по голове и поправляла съехавшую набок шапку. – Чего там делать, всё сгорело. У меня ни денег, ни сил нету сейчас всё ремонтировать, покупать новые вещи, налаживать жизнь. Всю мебель новую, всю! Книги сгорели, всё сгорело. А здесь хотя бы крыша над головой есть, уже легче. Да вы не подумайте, товарищ милиционер, с документами у нас полный порядок, в этом доме жила моя бабушка, у меня на него бумага есть, еще сельсоветом после войны выписана. Сейчас. Господи, Кирюша, не путайся под ногами! Сейчас.

Милиционер вертел в руках пожелтевшую бумагу, внимательно ее рассмотрел, сложил и вернул Лене.

– Значит, обосноваться здесь, в деревне, собираетесь?

– Собираемся, – неуверенно ответила Лена, пряча документ обратно в папку. – А что?

– Ничего, просто здесь ни условий, ни электричества. А в поселке и свет, и клуб, и школа, и даже садик имеется, и баню общественную построил колхоз. Вы бы годков пять назад приехали, тут люди дома в поселок переносили, когда колхоз как следует тряхнули и расхитителей там и накрыли со смыком, – милиционер хлопнул кулаком по ладони.

Софья было попятилась назад, а потом подошла к Лене и поморщилась:

– Ленка, ты, что ли?

– Я, тетя Софья.

– А чего ж не признаешься, что ты? Я ж не признала, сразу за властью побегла, думала, уголовники какие пробрались в дом Авдотьи, ищут чего. Как собака залаяла, так я и побегла.

– Так ты знаешь гражданку, Софья? – милиционер пожал плечами. – Вот не понимаю я бабской паники, не понимаю, хоть уволь. Как что – прибегают, толком не разобравшись, от работы отрывают. А у нас, между прочим, кража была, новый радиатор кто-то свистнул из мастерской за коровником. Только начал разбираться, кому могло понадобиться, так нет, прибегают, поднимают панику.

– Да не поднимала я никакой паники, просто пришла, попросила глянуть, кто приехал. А тут – гости-то какие! – заулыбалась Софья и натянула обратно свой платок. – Хоть не одни будем в деревне жить теперь. Тут никого, Ленка, только мы, ну и Ивановы на лето приезжают, огород разводят большущий. Ленка, ты так выросла! Когда я тебя в последний раз видела? Еще Авдотья жива была. А это кто? Сын?

– Сын, тетя Софья, Кириллом зовут.

Милиционер покопался во внутреннем кармане шинели и вынул пачку «Примы». Ложная тревога явно задела его самолюбие. И сам он, веря Софье, предвкушал действительно важное дело, которое он вот-вот разрешит. Жизнь деревенского милиционера на приключения небогата: раз в год какая-нибудь кража из колхоза или с полей, изредка пьяная драка или спор из-за скотины или сломанного забора. А тут – целая история с подозрительной женщиной с ребенком, взломавшей заколоченный дом в полузаброшенной деревне. Он едва ли мог простить себе, что сразу не догадался, в чем дело. Впрочем, узнать, кто и в каком доме живет, было тоже небесполезно.

– Всё, Софья, пошел я. И вы, гражданка, имейте в виду, свет и всё остальное – у нас в поселке. На днях приходите, хоть зарегистрируйтесь, кто вы и что вы, а то не нравится мне вся эта история с вашим пожаром, не нравится. Ну, бывайте!

Размашистыми шагами он вышел из дома. Кирилл следил за ним через окно. К военным и милиционерам он питал особый интерес. Он рос без отца, но не мог понять почему. Ему казалось, что его папа на самом деле где-то рядом, что он на самом деле есть. И это обязательно должен быть военный или милиционер. Или, быть может, летчик или космонавт. За кого еще его мама могла выйти замуж? Только за такого, смелого, мужественного и честного.

Ночевать в доме у тети Софьи Лена наотрез отказалась. Пришел муж тети Софьи, молчаливый мужичок по имени Василий, растопил печь и приладил дверь, чтобы ее можно было закрывать. К вечеру, когда комната была вымыта и заблестели старые деревянные полы, на печи в ведрах уже грелась вода, на столе появилась банка с толстой хозяйственной свечой, которая горела медленно, потрескивая. Тетя Софья натащила старых одеял и застелила ими лавку. Приладили рукомойник. Кирилл от колодца принес половину ведра воды – больше поднять он не смог. Спать Кирилл лег поздно вечером, поужинав голубцами тети Софьи и апельсином, который он чистил не спеша, со знанием дела. От усталости, свежего воздуха и новых впечатлений он уснул сразу. А Лена, убедившись, что он спит, половину ночи сидела в жарко натопленной комнате за столом и плакала, глядя, как со свечи на дно банки стекают капли расплавленного парафина.

V

На третий день жизни в деревне, когда Кирилл, грохоча ведром, отправился вслед за Василием к колодцу, Софья набралась смелости и спросила:

– Слушай, Ленка, а мужик-то твой где? В смысле муж, отец Кирилла.

– Нет мужа, – спокойно бросила Лена. – Разошлись. И давайте эту тему не поднимать, тетя Софья, тем более при Кирюше, он у меня впечатлительный. Всё спрашивал меня, почему у всех есть папа, а у него нет. Сейчас вроде смирился, не спрашивает.

Со скрипом открылась дверь и, на ходу разуваясь и громко сопя, Кирилл втащил ведро, наполовину заполненное холодной колодезной водой.

– Мам, я воды принес.

– Молодец, Кирюша, отдохни немного, – ответила Лена, надеясь только на то, что тетя Софья не станет продолжать начатый разговор, который по большому счету был пустым.

– Ой, а на ногах-то у тебя что! – тетя Софья поглядела на Кирилла и всплеснула руками. – У тебя ж ноги все мокрые! В чем ты ходишь-то? В валенках? Да как тебя мама в валенках отпускает-то? Ай-ай! Они же насквозь! И не просушили у печки? Разве можно тут в такой обуви? Скоро потеплеет, змеи повылазят.

Она сбегала к себе и под лай собаки вернулась обратно, неся целый тюк с детскими вещами, а главное – резиновые сапоги, целых две пары.

– Вот, от моих карапузов, им уже всё это мало, в сарае спрятано было. Прав был Василий, всё пригодилось. Носи на здоровье!

Сыновья тети Софьи, близнецы Вадим и Василий, жили в городе у сестры ее мужа, учились и к родителям приезжали только на каникулы и на лето. Как и все близнецы – а они родились у Софьи с Василием, когда тем уже было за тридцать, – они были со странностями. Так, по крайней мере, говорили люди. Странности вырисовались в нечто конкретное, когда братья пошли в школу. У Вадика был абсолютный слух, Вася прекрасно рисовал. После целой череды скандалов с мужем было решено после школы отправить их учиться в город, а не оставлять работать в колхозе. Вася и Вадик вот-вот готовились уйти в армию, и эта перспектива расставания на целых два года сильно беспокоила их мать.

Сапоги Кириллу пришлись впору, даже были немного велики. С ними чавкающая грязь подтаявшей дороги и огорода была не так страшна, как поначалу. Для него всё снова было как в холодной комнатке на прежнем месте жительства, будто не было переезда в новую квартиру вовсе, как и тамошних удобств в виде ванны и туалета. Снова начались вода из ведра, ежевечерняя беготня с тазами и стремление как можно быстрее, чтобы не замерзнуть, после помывки нырнуть под одеяло, наспех приведенный в порядок сарайчик за домом с вырытой под ним ямой. Выстиранные вещи висели прямо в доме, на веревке, протянутой от печи к большому гвоздю, вбитому над входом. Вечером, когда в печи догорали угли и Лена закрывала заслонку, в комнате устанавливалось сырое марево и окна запотевали.

По утрам Лена вскакивала рано, волнуясь, что проспала и нужно идти на работу. Причем осознать создавшееся положение и новое местоположение у нее получалось с трудом. Для этого ей нужно было встать, босиком по холодному деревянному полу пройти к незанавешенному окну и взглянуть на темный лес и светлый забор дома тети Софьи. Остальные дома в деревне мрачно чернели на фоне просыпающегося, поблескивающего звездами неба. Будить Кирилла она не спешила. Чтобы согреть чайник, нужно было растопить печь. Она экономила дрова: запас, что был найден в доме и в сарае, стремительно иссякал. Как и относительно небольшая сумма, имевшаяся у Лены. Соль, мука, спички, крупы, мыло – столько всего нужно было купить, чтобы хоть как-то обустроить быт. Лена терялась и не знала, с чего лучше начать.

– На работу тебе надо утроиться, Ленка, сейчас посевная скоро, народ требуется, да и в цехах и на транспортировке вечно народу не хватает. Мой Василий вон за двоих работает. Это сейчас у него отпуск да отгулы за сверхурочные. А там, гляди, до октября ни одного денька свободного, в огороде и то по ночам. Благо летом ночью не жарко и комарье не одолевает, – тетя Софья многозначительно топнула ногой, потом еще раз и еще. – Гляди, оттаивает, отходит земля потихоньку, огородик свой заведешь, уже легче будет. Это только поначалу тяжело, потом привыкнешь. И малец твой, как река да озеро отойдут, рыбу ловить будет.

– Не умеет он, никогда не ловил, без отца рос, а мне и некогда, и не думала даже о таком никогда.

– Научится, невелика наука, уже шесть лет ему, мужик растет. Василий тут отыскал удочки наших сорванцов, говорит, приладит там что-то и готово будет. А у нас тут и на реке поймать можно, там, пониже мостика. Мои щук да всякую мелочь тягали только так, крутить котлеты не успевала! Холодильников нет, так хранить не особо получится. Это тебе не город. И не поселок, до нас коммунизм еще не добрался, – Софья кашлянула, понимая, что произнесла вслух откровенную антисоветчину, которую стоило держать при себе. – Василий вялил, тоже хорошо. Давай, учи мальца, потом грибы начнутся, ягоды. Проживете, не дадим вам помереть с голодухи, справитесь. Правда, ягод у нас много, но Матвей с поселка с родней в этом лесу собирает, остальных и пришлых гоняет. Но лес большой, на всех хватит.

«Может, и вправду я всё усложняю, – подумала Лена. – Сама же убеждала себя, главное – крыша над головой есть, хозяйство небольшое, все живы и здоровы, а остальное приложится. А теперь скисла. А работа нужна, без нее здесь с ума сойти можно».

Пока у мамы были одни ожидания, Кирилл был озабочен совсем другим, как раз тем, о чем говорила тетя Софья. Каждый день он ходил к речке, чтобы удостовериться, не вскрылся ли еще лед. Озеро, вид на которое открывался с пригорка, местами уже начало вскрываться, особенно там, где в него впадали маленькие ручьи и крохотные ручейки, шедшие от родников. Он грезил тем, как будет ловить рыбу и приносить ее маме, свежую, не лежалую, не завернутую в серую магазинную оберточную бумагу. Самую настоящую рыбу, а не ту, которую мама покупала, по много раз замороженную, становившуюся после жарки сухой и слегка горьковатой.

– Ой, боюсь я за тебя, Кирюша, тут ведь змеи водятся, да и в речку упасть можешь.

– А ты не бойся, мама. Я, например, не боюсь змей, мне дядя Василий сказал, что ничего страшного, просто нельзя их трогать и наступать на них. Тогда они не нападут и не укусят, мама. А в речке неглубоко, там вот такая глубина, – Кирилл вытянул ладошку и показал себе чуть выше колена. Конечно, глубина речки была чуть больше, но Лена покачала головой и сделала вид, что со всем согласна.

На пригорке, внизу которого начиналось озеро, лежали перевернутые вверх дном лодки. Кирилл забирался на них и подолгу смотрел на береговую линию, разглядывая в ней проталины. На окрестных деревьях громко скандалили вороны. Он смотрел и на них и, казалось, не узнавал тех же самых серых ворон, которых видел много раз в Петрозаводске. Всё для него было по-новому – абсолютно всё.

Оставив Кирилла в доме за старшего, на следующий день с утра Лена отправилась вместе с Василием в поселок договариваться о работе в колхозе. Она заметно волновалась. Собираясь, она долго решала, стоит ли брать дипломы, спросят ли трудовую книжку, которая так и осталась в школе, где ее, должно быть, обыскались и уже успели уволить по статье как злостную прогульщицу. Во всяком случае, от директрисы она ожидала именно этого и даже смирилась с такой перспективой – бежать, так бежать, начинать всё с нуля, так начинать. На ходу Лена придумывала отговорку, которой можно было бы объяснить отсутствие трудовой книжки, и не нашла лучшего, как сказать при случае о сгоревшем документе и попросить завести новый. Но отговорка не потребовалась.

– Вот, Дмитрий Викторович, привел к тебе новую работницу, – Василий буквально втолкнул Лену в кабинет, оказавшийся обычной комнатой с длинным столом, заваленным бумагами, посредине. – Вы тут потолкуйте, а мне до бригады дойти надо, уже на собрание опаздываю.

– Как зовут? – не поднимая глаза от газеты, спросил Дмитрий Викторович.

Это был абсолютно седой мужчина, пятидесяти шести лет от роду, гладко выбритый, в заношенном светлом костюме, брюки которого были заправлены в кирзовые сапоги. Знаком он приказал Лене присесть на стул, а сам спокойно дочитывал газетную заметку. Его спокойствие передалось и Лене: она сидела и осматривалась, забыв обо всем придуманном по дороге.