Карельская сага. Роман о настоящей жизни

– Молодец, Кирюха, спас старика, быстро бегаешь, будем тебя за водкой посылать, если что, ждать не придется, – пробурчал дядя Саша и сразу же сменил тон на более привычный: – Так, дармоеды, завтра заказчики приедут, а у нас ни шиша не готово. Если из-за вас меня разведут на зеленые, готовьтесь, никому не заплачу. Времени сколько потеряли! Игорек, иди крути болты, а вы, малышня, таскайте кресла. Или мне предлагаете таскать? Кому я плачу? Я уже свое натаскался. Ну-ка, марш!

Работать пришлось до позднего вечера, пока последнее кресло не было прикручено, а пол салона не вымыт несколько раз с порошком. Приняв работу, дядя Саша пригласил всех троих в сарай. На рабочем столе, расчищенном от бумаг и деталей, была расстелена газета. На ней лежали четыре бутерброда с колбасой, стояла бутылка водки и три стопки.

– И за здоровье выпейте, мне нельзя, меня старуха домой не пустит, если выхлоп учует, да и за рулем, вас по домам развезу, – потирал руки дядя Саша, отсчитывая каждому его дневной заработок.

Кирилл с Юрой пытались было отказаться от водки, но тут дядя Саша выругался так, что им стало не по себе, а Игорек принялся поддакивать: мол, взяли, дядя Саша, на работу молокососов, им и от кефира хорошо, лучше на работу нормальных мужиков брать. Кирилл выпил водку залпом, понимая, что отказываться невежливо, хоть и дан был Алексеичу зарок держаться от спиртного подальше. Водка показалась Кириллу невкусной, от нее больно кольнуло где-то в животе. Юра долго решался и, наконец выпив, едва не поперхнулся.

– Заешь хлебцем, вот так, умница, – по-отечески заботливо приговаривал дядя Саша, держа в руке кружку с чаем. – Бегать от бандитов все герои, а герои должны и уметь выпивать. Вот, молодежь, зарубите себе на носу, нельзя связываться с бандитами, что бы ни случилось. Им верить нельзя, да и произойдет у них передел, выйдет с зоны еще братва, и откат за крышу вообще неподъемным станет. Поди каждому машину купи, на баб, на рестораны. И всё это за счет таких честных тружеников, как мы. С милицией куда спокойнее, да и дешевле в разы. Люди понимающие, если что, помогут, поспособствуют. М-да, дела делаем, ребятам завтра расскажу, не поверят. А вы все цыц, язык за зубами держать. Ты, Игорек, человек проверенный, а вот вы, пацаны, чтобы никому ни слова. Я вас и взял, считай, по знакомству, чтобы ни одна живая душа не знала, чем мы тут занимаемся. Не ахти какой бизнес, а всякий рэкет копошится.

От водки Кирилл чуть не уснул в машине у дяди Саши. Едва войдя домой и сняв обувь, он рухнул на диван и так, одетым, проспал до утра. Ему снилось второе озеро, деревенька, где половина домов стоит с заколоченными окнами, мыс, а за ним лесок, где даже по весне, в апреле, местами еще остается лежать снег. Так, прямо из снега, начинают на весеннем солнце пробираться кверху тоненькие зеленые травинки. И скоро получается, что эти травинки пронизывают снег, и весна вопреки законам физики берет свое, неумолимо двигая время и человеческие жизни вперед. Потому что жизнь двигает не время как таковое, ее двигают большие неведомые глазу часы, те же самые, что заставляют птиц перелетать с места на место, отсчитывают время до появления первых цветков и листопада, от первых летних капелек росы до капель дождя, замерзающих на ветках в тяжелые искристые бусины.

IV

– Мам, да не волнуйся ты так. На учебу сейчас, потом пораньше сбегу и на работу. Нет, с учебой всё в порядке. Да пообедаю я в столовке, не переживай, я каждый день там нормально обедаю. И дома у меня всё в порядке. А кто это у тебя там орет? Ну, беги! Созвонимся, – Кирилл потянулся и повесил трубку.

Идти на учебу не хотелось совсем. Ладони, покрытые загрубевшими мозолями и царапинами, болели и чесались. Ныла спина: деньги давались нелегким трудом, выходные выпадали редко. Кирилл пошел на кухню, поставил чайник. На столе лежал недоеденный шоколадный батончик. С тех пор как Кирилл стал зарабатывать, он мог позволить побаловать себя сладким и колой. Поначалу он потреблял их в огромных количествах, даже не стараясь побороть себя. Постепенно страсть к шоколадкам с газировкой поутихла. Кирилл соскучился по молоку, которое мама приносила каждое утро из цеха целыми бидонами, по простому творогу. За окном трепетал сыростью апрель. Вот уже год Кирилл трудился в мастерской у дяди Саши. Сбылась и его давняя мечта – выйти на настоящем большом корабле в настоящее плавание. Пару раз Кирилла брали с собой при буксировке отремонтированных барж. Он гордо стоял рядом с капитаном и был горд за себя, за намытые до блеска полы и приборную панель, за пахнущее бензином и свежей краской машинное отделение.

– Кирюха, разговор есть, по дороге обсудим, – Юра уже не был похож на того испуганного мальчугана, которого в туалете во время перемены опускали на мелочь, он заметно вырос, подтянулся, почувствовал наконец себя хоть в чем-то уверенным.

Загадочность, с которой Юра предупредил о предстоящем разговоре, напомнила Кириллу об их первом походе к дяде Саше, о страхах, справятся ли они, не обманут ли их, заплатят ли столько, сколько обещают.

– Спросить хотел, куда деньги деваешь? – они шли по улице вниз, по направлению к озеру, и Юра, спрашивая о деньгах, постоянно озирался по сторонам. – Копишь на что или проедаешь всё?

– И то и другое, – весело ответил Кирилл. – Еще матери немного отдаю, когда у них там напряг в деревне. И это всё, о чем ты хотел поговорить? О том, трачу ли я зелень или складываю в банки и ставлю в холодильник?

– Очень смешно!

– А будто не смешно. Куда хочу, туда и трачу, мои деньги. А сам копишь на что?

– Машину хочу, – грустно протянул Юра. – Из дома выпускаюсь в июле, родичи в Соломенном хату решишь сменять на меньшую с доплатой, им там бухать не на что. Там мне полагается чуть ли не половина, мои же родичи там были прописаны, пока от паленой водки не подохли все, еще до того, как меня от родителей с ментами забрали в детдом. Потом и они траванулись спиртягой, пили жидкость для полировки поверхностей, а оказался растворитель. Отрава. Там половина дома осталась, четыре комнаты.

Впервые Юра был столь откровенен с Кириллом. Обычно он не рассказывал никому о том, как оказался в детдоме. Правда, жаловаться ему было не на что, в детдоме по сравнению с домом был настоящий рай, и никто, тяжело дыша перегаром, не предлагал ему убраться или сбегать за добавкой.

– И они продают хату только ради того, чтобы продолжать бухать? Работу найти не судьба?

– Не судьба, – Юра нахмурился и остановился. – Где здесь у нас можно работу найти? В ларек идти? Да они там выпьют больше, чем продадут. Тем более дядька допился уже до инвалидности.

– И ты им позволишь продать всё, оставить тебя бомжом?

– Еще чего! Еще неизвестно, дадут ли мне комнату после детдома. Сейчас никому ничего уже давно не дают. Числятся в очереди, ходят с какой-то справкой. Всё равно я с этими алкашами жить не собираюсь, каждый день пьянка. Они даже дверь не закрывают, потому что когда спят бухие, к ним кореша не могут в гости прийти, дверь некому открыть. Они и поснимали замки. Или пропили и их, не знаю. Сказал, что согласен на комнату или на однокомнатную хату, полдома продадут, пусть мне купят, пропишусь и до свиданья. Видеть эту пьянь уже не могу, тошнит. Раз в полгода к ним хожу типа навестить. Они и в этот день никогда трезвыми не бывают.

У Кирилла перед глазами тут же замелькали образы. Такие же беспробудные пьяницы были и в деревне. Завидя их на улице, мама предпочитала перейти на другую сторону дороги, а на вопрос Кирилла, зачем она так делает, отвечала: «Это алики, пристанут еще». Будучи маленьким, Кирилл плохо понимал, кто такие алики, даже переспрашивал, неужели и этого дядю тоже зовут Алик. Только потом, подметив, что каждый раз от дяди Алика за километр несет перегаром и блевотиной, Кирилл и сам стал, завидев таких, стараться не попадаться им на пути.

– Что делать будешь, если они всё пробухают и никакой квартиры тебе не купят?

– Купят, никуда не денутся, я им сам пообещал поляну накрыть. Представляешь, у них глаза загорелись! Сейчас, говорит, накрой, а мы потом всё как надо сделаем. Ага, сделают. Сами пусть куда хотят, хоть к птицефабрике селятся, дерьмом птичьим дышать, оттуда народ, кто поумнее, сваливает, а хаты алкашам продают.

– Хватит об алкашах, – фыркнул Кирилл. – Ничего поприятнее не будет? Если собирался об этом говорить, то лучше бы заткнулся сразу.

Юра остановился у ларька и долго, с придирками выбирал ветку бананов. Он поедал их в громадных количествах. Если у Кирилла непреодолимую тягу вызывал шоколад, то у Юры бананы. Кирилл подвирал в разговорах с матерью: в столовой кормили плоховато и невкусно. Их с Юрой растущие организмы требовали чего-то более полезного и питательного. Тяжелый труд в мастерской у дяди Саши тоже заметно прибавлял аппетит.

– Держи, – едва отойдя от ларька, Юра отломил от ветки один банан и протянул Кириллу. – Я про деньги хотел поговорить. Ты слышал об «МММ»?

– Где Леня Голубков? Я не халявщик, я партнер! По телеку эта реклама уже задолбала. Когда ни включишь, каждый раз она.

– Что думаешь?

– О Лене Голубкове? Халявщик он, как эти твои алкаши-родичи.

– Придурок ты. Там больше ста процентов в месяц, тысяча процентов годовых. Сейчас за апрель и май у дяди Саши мы получим нормально, если столько же кораблей на ремонт будут пригонять. Давай вложим? За пару месяцев удвоим. Я на права сдам, тачку куплю, хату обставлю, если она у меня будет. А ты на что копишь?

Отчего-то Кирилл никогда не задумывался о том, что можно взять и накопить деньги на то, что хочется. Он не воспринимал свой заработок серьезно. Ему казалось, что это карманные деньги, мелочь, которые выдавали ему мама или Алексеич, чтобы он купил себе пирожок, или шоколадку, или карамель на палочке, от которой покрывался белыми точками и сильно болел язык. Более солидные покупки, чем кассетный магнитофон или джинсы, для Кирилла до разговора с Юрой были совершенно чужды и далеки. Для подростка, да и для взрослого человека тоже, он зарабатывал хорошо и в глубине души был благодарен Юре за знакомство с дядей Сашей и за всё остальное. Но о серьезных вещах в шестнадцать или семнадцать лет задумываться не хочется. О будущем, которым грезят родители и которое настолько далеко, что до него вряд ли удастся когда-нибудь дожить. О черном дне, настолько черном, что даже черный квадрат и черная графитовая смазка, стоявшая в мастерской в большой жестяной банке, покажутся серыми и невыразительными.

– Я бы на море поехал, маму с Алексеичем с собой взял.

– Это твой отчим, что ли? – удивился Юра.

– Как бы отчим, не знаю, как объяснить.

– Да и не надо, – Юра размахивал банановой шкуркой и, убедившись, что за ними сзади никто не идет, с размаху швырнул ее в кусты. – Я вчера был в месте, где продают акции «МММ», за рынком, может, знаешь.

Юра кивнул, он и сам не раз видел там толпу, стоявшую у окошка.

– Так вот, народ покупает акции, некоторые продают. Зелень заколачивают, удвоить и утроить как раз плюнуть, надо только месяц-полтора подождать. Прикинь сам, если зелень будет просто лежать. Всё постоянно дорожает, копить придется долго, а когда накопишь, это будет уже пшик, копейка. Подтереться пачкой денег сможешь.

– Спасибо за совет, – обиделся Кирилл.

– Да пожалуйста! Вместо того чтобы меня поддержать и так-сяк тоже вникнуть, ты огрызаешься.

– Не огрызаюсь я.

– В рекламе говорят про тысячу процентов в год, это можно положить тысячу или две, а через год забрать в десять раз больше. У них каждый четверг вывешивается курс, их акции дорожают, у них они даже на купюры похожи.

– А если кинут? Или обмен денег устроят? У меня мамка на обмене денег много потеряла, просто поменять не смогла. Окажемся ни с чем. Ты подумал об этом? Отнесешь туда деньги, а они накроются и исчезнут с концами.

– Ты что! Куда они исчезнут? Такая реклама! – глаза Юры горели. – Они и по телеку, и в газетах, и просто так, и по радио. Да и ненадолго мы, немного набежит денег, и сразу заберем. Нам много-то и не надо, сами заработаем. Просто немножечко не хватает. И если столько народу покупает эти акции, то и мы можем. А Леня Голубков – это так, сам сообрази, рекламу ведь для народа делают. Вот и подобрали актера. У нас народ сплошь алкаши…

– Не надо, не сплошь, – Кирилл почему-то подумал об Алексеиче, который любил немного выпить, но пьяным никогда не был, в отличие от тети Софьи и дяди Василия, которым было достаточно пары капель для состояния полной потери связи с реальностью, танцев, распевания песен и скандалов.

– Хорошо, половина, но это ничего не меняет. Ничего.

В сарае у дяди Саши для Кирилла и Юры был отгорожен отдельный угол. Юра был раздражен. Переодеваясь, он стучал металлической бляшкой ремня по деревянной скамейке и скрипел зубами. До позднего вечера на ремонтировавшемся прогулочном теплоходе они сначала дочиста намывали, а потом красили загаженный и отвратительно вонявший корабельный гальюн. Очевидно, пассажиры, выйдя в озеро, ощущали какую-то особенную нужду, а может, свою роль играло наличие на судне ресторанчика, но даже дядя Саша, проходя мимо, каждый раз прикрывал нос рукой. Запах краски, которой красили стены, немного перебил вонь.

– Лучше крась, проплешин не оставляй, – произнес из-за спины Игорек, и от неожиданности Юра капнул краской себе на руки.

– Отвали ты, пошел на…

– Ладно, ладно, я просто помочь хотел, изнутри-то не видно, где покрашено, отойти нужно, чтобы разглядеть, а это стратегически важная часть корабля, главный командный пункт! – заржал Игорек и поспешил скрыться.

После работы Юра долго тер руки уайт-спиритом, но краска никак не хотела смываться. Между сараем и ангаром, где хранились запчасти, рядом с туалетной кабинкой был и душ: большая бочка со шлангом и насосом, поставленная на высоченную стойку. Особенность душа состояла в том, что круглый год вода в нем была холодная. Летом это спасало от жары, когда из-за набегавшего пота было невозможно нормально работать. Но летом у душа находилась альтернатива – взять и искупаться в озере, откуда в бочку, собственно, и поступала вода. Но в холодное время года – весной или осенью, на зиму дядя Саша снимал насос и закрывал бочку листом фанеры – пользование душем считалось отчаянным поступком. Такой пришлось совершить Юре, чтобы отмыться от краски и избавиться от запаха, который преследовал после ремонта гальюна.

– С Янкой через час встречаемся на Ленина, не хочу быть похожим на вонючую свинью, – сказал Юра, забирая с собой кусок мыла. – Еще подумает, от меня так несет.

Яна, в отличие от Тани, в последний момент решила никуда не поступать и устроиться на курсы бухгалтеров, тем более место работы для нее нашлось почти сразу – мать Яны работала главным бухгалтером в совместном предприятии. По вечерам после работы они продолжали встречаться с Юрой и подолгу гулять или сидеть в кафе, работавших до поздней ночи. Юра выглядел старше своих лет, и его никогда не выгоняли и не спрашивали паспорт, когда к мороженому для Яны он заказывал бокал шампанского. Правда, Кирилл начинал замечать, что Юра стал более бережливым в плане денег, и теперь он понимал, почему.

– Как оно? Вода теплая?

– Теплая? Нашел, о чем спросить. Ты решил?

– Ты про…

– Именно, – Юра растирал себя полотенцем, стараясь согреться. – Только язык за зубами держи. Мало кому можно доверять.

– А когда ты собираешься? И много ли…

– Много, за два месяца. Собираюсь завтра днем. Сбежим с занятий и сходим туда до работы. Надеюсь, большой очереди не будет. Ну, опоздаем если, дядя Саша ведь ругать нас не будет, мы же всё отработаем, – сказал Юра и подмигнул. – Дядя Саша, а за небольшое опоздание вы ведь нас не накажете завтра? А, дядь Саша?

– Высеку розгами и ремнем добавлю! – прикрикнул дядя Саша, не поднимая голову от бумаг и калькулятора. – Если ненадолго, то ничего страшного. Но учтите, пока всё не намоете как следует, никуда не отпущу. Мне спешить некуда, хоть всю ночь тут вкалывайте.

Кирилл с Юрой переглянулись.

Трудно найти человека, который устоял бы перед соблазном иметь много или очень много денег. Причем это огромное на словах количество для каждого выражается разным числом вожделенных денежных знаков. Одним хватит, чтобы не голодать и не ходить в лохмотьях. Другим подавай нечто более значительное. И, наконец, находятся те, для кого и самая великая роскошь оказывается в тягость, и от возможности обладать всем, что душе угодно, становится некомфортно и тошно. Кирилл, впрочем, как и Юра, был равнодушен к большим деньгам. Его устраивало лишь их наличие и обладание немногим необходимым для жизни – действительно необходимым, а не навязанным фантазией и неуемными желаниями. Но мысли о том, что мечта о поездке на море вдруг сможет стать осуществимой, не давали ему покоя.

Пару раз ночью Кирилл просыпался и принимался за подсчеты. Он никак не мог решить, сколько денег нести. Проснувшись под утро, он встал, подошел к столу и достал из ящика растрепанную книгу, между страницами которой хранил сбережения. Вздохнув, он вынул и сложил все деньги – вышла толстая пачка, почти всё заработанное за несколько месяцев. Проделав это, Кирилл испытал небольшое облечение, которое тут же сменилось тревогой: ему не было еще восемнадцати, а значит, не было паспорта, необходимого для всех операций с деньгами. Именно поэтому мама не могла ему ничего ценного выслать по почте: приходилось или садиться на электричку и ехать на выходной в деревню, либо ждать приезда Алексеича.

В тазу в ванной были замочены вещи. Кирилл принялся за стирку, стараясь себя занять, чтобы в голову не лезли разные неприятные мысли. Он перебирал все варианты, и ни один его не устраивал. Могло произойти, что у них с Юрой просто не возьмут деньги, и тогда с его планами на отпуск на море и желанием Юры накопить на машину и прикупить мебель в комнату можно было попрощаться. «Или кинут нас на деньги, заберут, а ничего не вернут», – эта мысль для Кирилла была наиболее испепеляющей, и, чтобы отбросить ее, он принялся с особой яростью и рвением полоскать свитер, носки и джинсы.

В училище Юра с Кириллом вели себя как настоящие заговорщики: не разговаривали, а только жестами показывали друг другу, что все планы в силе. Огромная пачка денег лежала у Кирилла в кармане рубашки, неестественно и довольно нелепо его раздувая. Для симметрии Кирилл положил в карман на противоположной стороне скомканный носовой платок и ключи от квартиры. Вышло еще более нелепо, но Кирилла это не смущало.

Едва прозвенел звонок, Кирилл с Юрой сорвались с мест и тихонько умчались по коридору вниз, а оттуда бегом по улице мимо кинотеатра к автобусной обстановке: половина дела была сделана.

– Слушай, а как с паспортом быть? Мы же еще…

– Там паспорт не спрашивали, я вчера сам видел, – буркнул Юра, вцепившись в свой рюкзак, на дне которого в свертке лежали деньги. – Они вообще ничего не спрашивают, курс продажи написан, курс покупки на следующую неделю. Всем плевать, главное, чтобы у тебя были деньги. Так вроде и говорят, что на предъявителя чеки.

В правдивости слов Юры Кирилл смог убедиться на месте: отстояв очередь и просунув дрожащей рукой пачку купюр, он получил взамен билеты, похожие больше на деньги, чем на акции. Никто, как и говорил Юра, ни о чем не спросил. В очереди вообще не переговаривались, каждый старался скрыть, что при нем большая сумма, и делал вид, будто стоит просто так, за компанию. Стояли худые, плохо одетые, с трясущимися от усталости руками и подергивающимися глазами, несли последние деньги, сбережения, наследства. И каждый стеснялся признаться даже самому себе, что клюнул на рекламу, которая обещала миллионы из воздуха, демонстрируя, как на глазах богатеют далеко не самые продвинутые и трудолюбивые слои общества.

– Куплю жене сапоги, – кривляясь, передразнил Юра голос из рекламы, когда пересчитывал билеты и клал их на дно рюкзака.

Оставалось лишь ждать. Ждать хуже, чем действовать или догонять. В ожидании есть какая-то доля беспомощности. Ожидание не ускорить, не отменить. Его можно лишь оттенить, разбавить, спрятать на задний план. Ожидание может душить, не давать покоя, заставлять нервничать, грызть ногти, перебирать четки. Ожидание длится ровно столько, сколько должно длиться. И даже если иногда выходит заполучить желаемое раньше срока, то это лишь иногда, а случайность, как известно, штука капризная и непредсказуемая. В разговоре с мамой Кирилл даже словом не обмолвился о новой затее. Впрочем, она никогда его не спрашивала о деньгах, эта тема была несущественной, гораздо важнее были учеба, уборка в квартире. Лена знала, что ее сын сам зарабатывает на то, чтобы заплатить за квартиру, и давно не спрашивает денег, даже ей несколько раз передавал с Алексеичем и оставлял, когда приезжал сам. Словно не было ни денег, ни «МММ». Быть может, действительно не было ничего в этом такого, чтобы заострять внимание.

V

Июль выдался на редкость жарким. Теплом веяло и от второго озера, в котором обычно даже летом вода была прохладная и сводила ноги судорогами. Алексеич страдал от отсутствия нормальной работы: трактористы в поселке были уже не нужны, почти ничего не сажалось, не сеялось. Кое-как работало хозяйство: Лена исправно ходила на работу в цех, уже как мастер и бригадир в одном лице, и исправно каждый день приносила домой на второе озеро бидон молока. От жары молоко скисало. Приходилось делать творог и есть его с прошлогодним вареньем. Когда жара достигла своего максимума, зарядили дожди, короткие, но сильные. От них борозды между грядками превращались в стремительно бегущие ручьи, поднималась вода в речке, а в озере уходила на глубину и переставала клевать рыба.

– Возьму лодку, двину на тот берег за болото, за лес. Морошку гляну, под грибы корзину возьму, пора уже. И рыба на том берегу в заводях брать должна, щуки там крупные ходят, – решительно сказал Алексеич, раздувая огонь в печи, куда во время дождя через трубу попадала вода.

– И когда? Может, не торопиться, через недельку? Грибы уж точно пойдут, – Лена пришла с работы совершенно разбитой и старалась отдышаться с дороги. – А ягод нет, в поселке все говорят, что мало в этом году.

– В субботу с утречка, как встану, так и выдвинусь. Возьму перекусить, будет щучка блесну брать, на ночь останусь, хоть накоптим, котлет накрутим.

Алексеич привык смотреть на всё практично: что можно было сделать, не откладывая на потом, он делал. Работы не было, электричества в доме тоже. Огород и рыбалка – этим и ограничивался круг его занятий. Но у этих занятий была одна особенность: они быстро надоедали. Алексеич без работы становился раздражительным и, не желая срываться на Лене, вечерами часто уходил на озеро и сидел на бревне у самой воды или в лодке.

– Давай, Дим, только много рыбы не надо, жара такая, всё только портится.

– Да не спортится, нашей Софье на яйца поменяем или в поселок отнесем, когда закоптим. Была бы рыба, а уж едоки найдутся, – с привычным скептицизмом произнес Алексеич, потирая трехдневную щетину на лице и шее. – У народа денег ни на что нет, магазины пустые. Да и сама ты, Ленка, на копчушку налетаешь как надо.

Лена молча соглашалась со всем и даже не потому, что предпочитала с Алексеичем не спорить, как и со всеми другими, с кем приходилось общаться. Она слишком устала, чтобы с кем-то спорить. Ей нравилось, когда всё вокруг получается само собой, без ее вмешательства. От шума оборудования и нервозной обстановки в цехе хотелось побыть в тишине и помолчать.

Погода портилась, налетели облака, тяжелые, серые и низкие. В ночь на субботу пошел мелкий дождь, поднялся ветер, под утро разогнавший тучи. Рано утром Алексеич встал и посмотрел в окно: ему показалось, что погода налаживается. Он спешно засобирался.

– Дождь же, пережди, – сквозь сон прошептала Лена.

– Нет дождя, спи, я сам закрою, – Алексеич запихивал в рюкзак куртку и сверток с бутербродами. – Хорошая будет погода, облака высоко подняло.

Озеро было спокойным. По воде бежала легкая, почти незаметная рябь, и в ней отражалось розовато-желтоватое солнце. Алексеич греб медленно, словно стараясь насладиться всей этой тишиной и красотой. На берегу у мыса деревья стояли неподвижно, только верхушки молоденьких березок да листья у осин чуть вздрагивали. Вдруг маленькая сосенка, произраставшая из болотной кочки, качнулась против ветра: из-под нее выпорхнула ворона и сонно взгромоздилась на соседнее, более прочное дерево. Издалека деревня казалась почти игрушечной. Пригорок с тремя домиками с темными, покосившимися крышами, длинный сарай за забором у Софьи. Если забыть, что за изгибом дороги и лесом есть поселок, а в семи километрах железная дорога, можно было бы вполне поверить в уединенность, заброшенность тех мест.

Весла чуть поскрипывали. «Тише, тише», – шептал им Алексеич и на какое-то время замирал, давая возможность лодке нестись вперед по инерции. Лодка шла, а потом замирала. Алексеич греб вдоль берега. Деревня становилась всё дальше и дальше. Второе озеро через протоку соединялось с первым, большим и широким, на дальнем берегу которого располагался поселок. Лодка медленно прошла по протоке. Алексеич греб сильнее, в очередной раз жалея, что так и не обзавелся хотя бы плохоньким мотором. Солнце уже было высоко, когда лодка уперлась в болотистый берег, Алексеич привязал ее к прибрежному кусту, выбрался и, осматриваясь в поисках черники и морошки, отправился вглубь леса. Под ногами трещали сухие ветки, а где-то вдали кричала неведомая птица: «Гу-гу-гу».